«особого»

Вид материала

Документы

Содержание Глава 3. обретения

Подобный материал:

• А. Горяшко Биостанция особого назначения, 171.9kb.
• Nterface. Впрочем, если для Вас это открытие, то дальше читать особого смысла нет, 140.5kb.
• 1. Наклоняйте голову вправо, влево, вперед и назад выполняйте наклоны без особого напряжения, 183.22kb.
• Самбурская А. Птица особого полета : [об истории создания «Чайки» рассказывает, 83.47kb.
• I место и роль психодиагностики в системе научного знания, 518.62kb.
• Вопросы к экзаменационному зачету по дисциплине: «Политология», 34.64kb.
• -, 362.51kb.
• Законотворчество, 255.33kb.
• Владимира Путина "Быть сильными: гарантия национальной безопасности", 43.91kb.
• Законодательное собрание красноярского края, 90.4kb.

^

ГЛАВА 3. ОБРЕТЕНИЯ

— Хм, — сказал вдруг Иван Федорович, глядя при этом почему-то в сторону, — интересно как у вас получается: человек может быть одновременно и частью и целым. Это вы кого имеете в виду, не Витю ли нашего часом? Ого, смотрите-ка, вот и он, легок на помине.

Действительно, на дороге, в сгустившихся уже сумерках, по направлению к нам двигалась мужская фигура, что-то тащившая на себе. Поравнявшись с тем местом, где мы сидели, фигура приобрела конкретные очертания. Оказалось, что это вовсе не Витя, а художник Савелий Демухин. Демухин имел дом в находящейся неподалеку деревне — „родовое гнездо“, как он его с важностью величал, и по обыкновению жил в нем каждое лето.

Приветственно улыбаясь, Демухин здоровался, рассматривая при этом, кто есть кто в нашей пестрой компании. Затем, придав своему лицу обычное для него серьезное выражение, обратился ко мне:

— Хотел было к тебе зайти сегодня, потолковать кое о чем, а тут вот повстречались на дороге — можно сказать, знак судьбы.

— Располагайся, Савелий, здесь удобно сидеть — все видно, и никто не мешает.

— Ну, что ж, можно и присесть, я сегодня порядком натопался.

Демухин снял с себя внушительных размеров этюдник, который на манер ружья был приделан у него за спиной, и тут же стал сосредоточенно высматривать что-то в придорожных кустах. Жулик, виляя хвостом, подошел к нему, как бы предлагая помочь, но Демухин уже полез в кусты и через минуту с довольным видом выволок оттуда пустой деревянный ящик. Поставив ящик плашмя, он уселся на него, для надежности немного поерзал и ворчливо сказал:

— Что-то дома у меня нынче работа не клеилась, надо, думаю, пойти, пописать на природе, рассеяться...

Демухин вдруг вскочил и, взяв ящик в руки, осторожно стал обтрясать его.

— Что это вы взвились, как ужаленный, не на гвоздь ли наскочили? — насмешливо спросил Иван Федорович.

— Гвоздь тут не при чем. Просто всякую найденную вещь надо по-началу внимательно осмотреть.

И Демухин вновь уселся на ящик.

— Был я как-то раз в Узбекистане, с одной экспедицией, где представлял, как ни странно, самого себя, т. е. числился по штату художником. Однажды надумал от скуки пойти на природу — ну, как сегодня, этюды писать. Там, рядышком, арык плескался, пару деревьев торчало и магазинчик, эдакая глинобитная развалюха, стоял. Все вместе смотрелось достаточно колоритно, вот и решил я поработать в традиционном ключе — на пленере. Взял во дворе магазина ящик пустой, сел на него и тружусь себе в удовольствие. Но вот, когда закончил и пошел ящик тот назад отдавать, увидел, что в нем полным-полно скорпионов. Ползают скопом да хвостами своими — ядовитыми крючьями трясут. Меня аж пот холодный прошиб. И это при сорокоградусной-то жаре! Спрашиваю у продавца: „А они кусаются, скорпионы ваши, или просто так — ползают себе и все?“ Он же мне, узбек этот, важно, как у них всегда водится, отвечает: „Конечно, кусаются, дорогой товарища, и еще как! Очень даже плохо от такого укуса хорошему человеку может быть“. С тех пор я все проверяю — мало ли какая дрянь заползет. Мне вот рассказывала одна бабка местная, как гадюка приноровилась к ним в дом заползать, молоко пить. Прямо в кувшин заскальзывала! Потом вроде бы выяснилось, что это ее из вредности один быв-ший монах науськивал. Он-де был распаляем блудной похотью — к ней, когда она, естественно, молодухой еще числилась, ну и пакостничал от всей души. А здорово это звучит „распаляем блудной похотью!“ — и тут Демухин, развернувшись ко мне, спросил, не без ядовитости:

— Ты, к примеру, колористом считаешься, вот и скажи мне, какого цвета это состояние тебе видится?

— Грязно-вонючим, — ответил за меня Иван Федорович. — Я эту бабку знаю, и потому точно могу вам сказать: ей смолоду это все никаким другим цветом не представлялось.

— А я, Савелий, тебе лучше скажу, почему тебя скорпионы не покусали.

— Это почему же?

— Очень просто — они своих не кусают. В ихней породе кровное чувство очень развито. А ты у нас прирожденный скорпион, да еще ноябрьский. Сам норовишь все время кого-нибудь цапануть. Вот они и постеснялись.

Демухин хмуро усмехнулся, пошевелил кустистыми бровями, но в ответ ничего не сказал. Вытащив из кармана смятую пачку „Севера“, он закурил, задумчиво, со значением, втягивая в широкую грудь едкий табачный дым. 

— Ты что обиделся, что я тебя „колористом“ назвал? — спросил он наконец, вытолкнув из себя кольчатый столбик дыма. — И зря! В этом определении ничего дурного нет. Да ты и есть чистой воды колорист, весь насквозь, до мельчайшей жилки цветом пропитан. А вот конструктивной идеи у тебя нет, ты эмоциями живешь, на одном вдохновении. Для меня же, — и Демухин, вытолкнув из себя еще один столбик дыма, —напротив, важно подавить эту первичную эмоцию, дать место анализу, и еще интуиции. Интуиция, она, в моем понимании, и есть то главное, что направляет анализ, делает его „достоверным“. А основа всех основ — это Великая Пустота, в которой сосредоточено все и из которой это „все“ только и можно черпать. Конечно, всяк это по своему делает. Я знавал одного живописца, так он, например, говорил, что следует адаптироваться к комете Галлея, у которой период приближения к Земле семьдесят шесть лет...

Тут, почувствовав, что он вклинился в общий разговор с чересчур уж специальной темой, Демухин приостановился и вопросительно оглядел собеседников.

— М-да, — чуть кашлянув, сказал Валерий Николаевич, — это очень точно определено вами словесно: „Великая Пустота“. В еврейском тексте „Книги Иова“ говорится о том, что Бог „распростер Цафон над пустотою, повесил землю над ничем“. Цафон — это космическое планетарное тело, в буквальном смысле гора. В православной Библии „Цафон “ переводится как „Север“. Итак, наш мир висит в Великой Пустоте. Отсюда же и вытекает проблема Безмолвия, о которой писал Прокл и другие неоплатоники. С Севером, понятное дело, ассоциируется и безмолвие, и холодность, и вечное сияние... Интересно, в каких образах вам, как художнику, это все видится?

— Интересно? — ну что ж, могу рассказать, — явно обрадовался Демухин. — Я однажды, опять-таки в Средней Азии, наблюдал такую картину. Подходят к горной речке два диких кота, вроде бы воды попить, начинают лакать, играться, лапами в воде мутузят. Зачерпнут оба водички и одновременно, но каждый по-своему, своим манером  на берег бросят. Вода на лету в солнечные брызги превращается и сыпется на гальку словно золотой дождь. Красота! Только вот один кот исхитрялся при том еще рыбку зацепить — форели в той речке водилось видимо-невидимо — и на берег ее перебросить, а другому это не удавалось.

Так оно и у нас выходит. Оттуда, из Великой Пустоты, мы и черпаем понемножку, каждый для себя — как кто чувствует, понимает, умеет... Но чтобы зацепить нечто цельное, одного золотого дождя мало. Чтобы из Безмолвия можно было свою мелодию вытянуть, надо голову крепкую иметь, познания достаточно обширные и, естественно, умение. Кому все это дано, тот с большим напором в искусстве идет. Здесь особый пример — евреи.

Иван Федорович во время демухинского монолога сильно скучал. Чтобы как-то рассеяться, он покрякивал, вертел головой, осматривался по сторонам, выказывая тем самым свою озабоченность по поводу Витиной нерасторопности. Однако последние слова Демухина его явно заинтриговали: он затих и навострил уши.

Валерий Николаевич, внимательно, с доброжелательным интересом слушавший Демухина, тут вдруг поморщился и спросил:

— В каком это смысле „евреи“?

— Я наблюдаю, — глядя не прямо на Валерия Николаевича, а почему-то в сторону, где возлежали Пуся и Жулик, сказал Демухин, — что те из художников, которые настоящим образом из евреев будут, по-своему, иным образом, чем остальные в искусстве существуют. Это потому происходит, что русский все смотрит в вечность, „подай“ ему „вечность“