«особого»
| Вид материала | Документы |
- А. Горяшко Биостанция особого назначения, 171.9kb.
- Nterface. Впрочем, если для Вас это открытие, то дальше читать особого смысла нет, 140.5kb.
- 1. Наклоняйте голову вправо, влево, вперед и назад выполняйте наклоны без особого напряжения, 183.22kb.
- Самбурская А. Птица особого полета : [об истории создания «Чайки» рассказывает, 83.47kb.
- I место и роль психодиагностики в системе научного знания, 518.62kb.
- Вопросы к экзаменационному зачету по дисциплине: «Политология», 34.64kb.
- -, 362.51kb.
- Законотворчество, 255.33kb.
- Владимира Путина "Быть сильными: гарантия национальной безопасности", 43.91kb.
- Законодательное собрание красноярского края, 90.4kb.
— Да нет, просто у нас спор по поводу интеллигенции вышел, вот он и разгорячился чересчур. Большой русский вопрос!
— М-да, больной вопрос, но стоит ли он обсуждения? Разве можно осознать свою изначальную природу? Например, вот вам другой вопрос — на засыпку: „Как выглядит пламя задутой свечи?“ Молчите, и правильно, ответ и не ожидается, ибо вопрос, поставленный в форме категорического императива, не предполагает наличия прямого ответа. Можно лишь попытаться, испытать что-либо в разных состояниях, скажем, — методом „проб и ошибок“, и уж потом обдумать, что из всего этого вышло. И не более того. Только результат всегда один: что бы ни вышло, это будет лишь некая „временная форма“.
— А это потому, — вмешался в разговор Валерий Николаевич, — что разум наш, когда познает чего-либо, то схватывает познаваемое и объемлет собою. Получается, что предмет умопостижения, оказывается, схвачен, объят и облечен внутри разума, который до конца постиг его и осознал. Предметов умопостижения имеется неисчислимое множество, отсюда-то и возникает эта самая „временная форма“. Важно и другое. Ведь жизнь, которая заключена в умопостигаемом, у нас совершенно свободна от тела! Позволю себе процитировать вам Прокла:
„Платон, — говорит он, — достаточно хорошо разъяснил тем, ктовнимательно слушал его слова, три возводящих причины — любовь (erōta), истину (alētheian) и веру (pistin). Что в самом деле объединяет нас с прекрасным, если не любовь? Где еще находится „поле истины“, как не в том месте?..
— Хорошо сказано, — перебил словоизлияния Валерия Николаевича старичок. — Вот, например, когда я кирзу изобретал, то только о ней и думал, меня даже шутники наши „сапогом“ прозвали. Дело в самом начале войны было. Вызывает меня к себе товарищ Косыгин, Алексей Николаевич, — он тогда, как нарком легкой промышленности, сапожное производство курировал — и говорит...
— Иван Федорович, Иван Федорович! — подскочил к нам, размахивая возбужденно руками, невзрачного вида человек, обряженный в грязную спецовку, из карманов которой торчали головки гаечных ключей.
— Чего тебе, Витя? — грозно сказал Иван Федорович, явно обиженный тем, что его так запросто выставили из общего разговора. — Приспичило по нужде, или спросонья померещилось? Чертей, может, увидел, тараканов или еще там кого?
— Чего, чего! Вам хорошо говорить, — забормотал Витя извиняющимся тоном, — а я вас битый час повсюду ищу. У Когана опять трубу прорвало, пришлось воду отключать. Теперь они жаловаться начнут: как так! — под вечер, и без воды.
— Ах ты, Господи, — всполошился изобретатель кирзы, — и надо же такому было случиться! И именно сегодня, когда вечер такой хороший. Моя Вера Игнатьевна, небось, уже в панике.
Забыв от расстройства попрощаться, старик двинулся восвояси. Витя, который было замолчал, чтобы не раздувать опасный разговор о водоснабжении, как только старик отошел, вновь принялся канючить:
— Сквалыжный народ. Мне, конечно, нипочем, сами посудите, что я могу сделать. Серега приболел, еще с утра мается, никак не отойдет, Паша в отгуле, и получается — на все про все я один и есть. Весь день, как жмурный бобик, мечусь — то туда, то сюда, уже ум за разум зашел, а понимания у этого народа никакого. Обидно как-то, ведь у меня человечья голова, а не ихняя синагога...
— Ну, ладно, ладно, чего без толку верещать, с твоей головой все ясно, — сказал Иван Федорович. — Пойдем-ка лучше, посмотрим в чем там дело, может, шину наложим или еще чего... Как раз на утро и будет тебе, балаболу, чем голову просветить. Пошли, Жулик!
Витя облегченно вздохнул придал своему складчатому лицу его повседневное выражение — нечто среднее между тупым безразличием идиота и безмятежной отрешенностью великомученика — и мы, все вместе, двинулись через переезд в сторону дачного поселка. Витя семенил сбоку от энергично ковыляющего Ивана Федоровича, Пуся, явно расстроенный лицезрением телячьих вагонов, с угрюмым видом вышагивал на поводке рядом с Валерием Николаевичем. Чуть поодаль трусил осмелевший Жулик, весело подергивая хвостом, и, непрерывно с подобострастием засматриваясь на Пусю, словно ожидая услышать от него нечто для себя очень важное. Я шел сзади, отвечая на приветствия попадавшихся на пути знакомых, которые с любопытством оглядывали нашу колоритную компанию.
Подойдя к развилке, мы приостановились. Нам с Валерием Николаевичем надо было идти направо, дача Когана находилась совсем в другой стороне. Настало время прощаться. Однако чувствовалось, что Иван Федорович еще не выговорился и ищет повод, продолжить прерванный разговор. Отпуская короткие, незначащие реплики, он пытался найти верный тон, чтобы вернуться к волнующей его теме. Однако разговор не клеился.
— Ну, что стоишь, как юродивый, — накинулся он вдруг на Витю, — сбегал бы лучше в мастерскую, накладки взял, инструмент. Чем, как ты думаешь, мы трубу будем заделывать, птичьими слюнями?
Витя сделал обиженное лицо и, часто моргая глазами, начал бубнить.
— Вы, Иван Федорович, всегда так. Скажите нормально, я мигом слетаю, а то сразу обзываться да еще при людях — „юродивый“. Меня, чтоб вы знали, сам академик Несмеянов, тот, что черную икру изобрел, „химиком-интуитивистом“ величает!
— Ишь ты! — притворно изумился Иван Федорович. — Ну, про „химию“ это понятно. У тебя, думаю, и на более солидный „отдых“ делишек набежит. А вот „интуитивист“ — это, брат, что-то особенное. Ты ему, небось, канализацию шибко быстро прочистил? Вот он и расщедрился на похвалы.
— А вот и неправда ваша, Иван Федорович. Я его способу, как правильно аэрозоли потреб-лять, научил. Берешь, значит балончик, — мечтательно жмурясь, забормотал Витя. — „Клопомор“ в нем, или что другое, — неважно. Главное — иметь при себе бакку поллитровую, и два сырых яйца. Разбиваешь яйца в банку, но так, чтобы только один белок попал, и протыкаешь снизу балончик. Весь аэрозоль из него прямиком выходит в банку. Тут его надо взбвламутить как следует, чтоб яичные белки весь растворенный в нем яд на себя периняли. Дать всему замесу отстояться, затем слить аккуратненько верхнюю жидкость. Вот, пожалуйста, готово к употреблению! Причем никаких тебе последствий, потому что произошло эмульгирование взвеси. Вот так-то! За зря вы, Иван Федорович юродивым, обзываетесь.
— Ты, брат, не обижайся, я тебя не меньше академика этого уважаю. Ты бы лучше за инструментом сходил — одна нога здесь, другая там, — а я тут тебя буду ждать.
Витя, вздыхая, ушел, а Иван Федорович, оглядевшись по сторонам, выбрал себе удобное местечко поблизости у сосны, подошел к ней и прислонился спиной к стволу, чтобы удобней было стоять.
— Не угостите ли папироской? — обратился он вдруг ко мне. — Я человек мало курящий, а вот сейчас что-то потянуло дымку глотнуть, нервы, видать, шалят.
— С удовольствием, только вот папиросы у меня крепкие, „горный воздух“