«особого»
| Вид материала | Документы |
- А. Горяшко Биостанция особого назначения, 171.9kb.
- Nterface. Впрочем, если для Вас это открытие, то дальше читать особого смысла нет, 140.5kb.
- 1. Наклоняйте голову вправо, влево, вперед и назад выполняйте наклоны без особого напряжения, 183.22kb.
- Самбурская А. Птица особого полета : [об истории создания «Чайки» рассказывает, 83.47kb.
- I место и роль психодиагностики в системе научного знания, 518.62kb.
- Вопросы к экзаменационному зачету по дисциплине: «Политология», 34.64kb.
- -, 362.51kb.
- Законотворчество, 255.33kb.
- Владимира Путина "Быть сильными: гарантия национальной безопасности", 43.91kb.
- Законодательное собрание красноярского края, 90.4kb.
И Пуся ринулся в бой, превратившись сперва в когтистого орла, а затем в ягуара, прыгающего и нападающего с открытой пастью.
Отчаянный вопль Жулика, слившийся с истошным кошачьим мяуканьем, заставил меня выскочить из дома. Картинка, что представилась моему взору была поистине впечатляющей.
Светило ласковое солнце. Над газоном порхали пестрокрылые бабочки, вертелись юркие пчелы, неторопливо вились солидные, отливающие золотом и бронзой шмели. Молодая, нетронутая еще иссушающим летним жаром трава радовала глаз своим многоцветием. Листва на деревьях дразнила сочной зеленью, облака манили нежной, бирюзовых тонов прозрачностью, а шершавые стволы сосен — янтарным блеском загустевающей смолы.
На ярко-желтых ступеньках террасы своей дачи, выкрашенной почему-то в васильковый цвет, с увесистой золотисто-коричневой бутылкой в протянутой руке застыл Валерий Николаевич, поодаль, втянув голову в плечи и задрав до невозможности свой утиный нос, стоял, оскалившись, и яв-но в столбняке, Иван Федорович, а по усыпанной свежим песком садовой дорожке с воем несся обезумевший Жулик. На грязно-серой спине его, крепко вцепившись зубами в мохнатый загривок, восседал Пуся и лихо, вразмашку работая передними лапами, драл ему морду, явно стараясь при том, попасть в глаза.
Через секунду Жулик, высадив головой штакетину в заборе, вылетел за пределы участка и скрылся из виду.
— Вот те, мать честная, какие дела творятся! И как вы прикажете это понимать? — сказал, пришедший в себя первым, Иван Федорович, обращаясь с этим вопросом исключительно ко мне. — И что это такое на белом свете происходит? Рабочему человеку места нигде нету — ни для труда, ни для отдыха.
Тут он развернулся в сторону Валерия Николаевича и вновь остолбенел, с изумлением уставившись на крыльцо, где в прежней позе безмятежного покоя, небрежно разбросав толстые лапы, как ни в чем не бывало, возлежал невесть откуда и когда явившийся назад Пуся.
Не знаю, сколько прошло времени, но когда Валерий Николаевич вдруг заговорил и я, придя в себя, вновь оглянулся по сторонам, матовое окошечко на фронтоне его дачи было уже окрашено ультрамариновым цветом вечера, и мягкие теплые тени залегли по всему саду. Все осталось на месте, и в то же время преобразилось до неузнаваемости, словно свет из прямого стал отраженным, а все предметы проецировались на невидимый полупрозрачный экран. На какое-то мгновение увидел я себя совершенно по другому: одиноким, предоставленным самому себе, отделенным от мира полупрозрачной пеленой, скрывающей меня от посторонних глаз. Однако при том я чувствовал и понимал, что те, другие, посторонние, тоже скрыты от меня — так, словно стоят они за шторами и, как и я, наблюдают — наблюдают за мной.
— А что, Иван Федорович, не пора ли нам всем выпить да закусить, чем Бог послал? — жмурясь, как кот, сказал Валерий Николаевич. — Взгляните-ка на этот сосуд, в нем коньяк, и причем отборный. И что особенно важно — отобран он у Вечности, где затерялся было в темном углу неведения.
— Да нет, спасибо за предложение. Я, пожалуй, пойду, что-то нынче время слишком уж быс-тро пролетело, и все впустую. Мне еще Жулика надо будет отыскать, утешить, ведь он за пустяк чуть глаз не лишился, — тут Иван Федорович хмуро, с плохо скрываемой злобой посмотрел на Пусю. — Нет, не до угощений мне ваших сегодня, благодарю покорно.
— Что касается Жулика, то поступок его выглядит как обыкновенная щенячья глупость. Но, если копнуть глубже, то не исключено, что сам черт подбил Жулика на столь мерзкую кухонно-посконную выходку, — сказал Валерий Николаевич задумчиво. — Ведь по-другому как объяснишь? Не может же подобная гнусность просто так в голову прийти — пугануть лаем спящего Пу-сю! Впрочем, уважаемый Иван Федорович, что происшествие это пойдет Жулику только на пользу, да и нам с вами, не исключено, что тоже. Я чувствую, что вы со мной в этом согласны, не так ли?
— Что-то я вас совсем понимать перестал, уж очень вы мудрено изъясняетесь. И ведь вроде бы и не пили, а только собираетесь, — угрюмо сказал Иван Федорович. — А это все оттого, что вы переутомились за день, и теперь вот следует маленько отдохнуть, расслабиться, — и Валерий Ни-колаевич с благодушной улыбкой великана из волшебной сказки покрутил в руках бутылкой „Отборного“. — Не откажите же нам в компании, милости прошу.
— Право слово, не знаю, что и делать. Вроде бы домой пора идти, да еще собаку искать... — и Иван Федорович, выказывая всем своим видом состояние мучительного раздумья, почесал свой утиный нос.
Валерий Николаевич, продолжая как ни в чем не бывало добродушно улыбаться, спустился вниз, взял Ивана Федоровича под руку и, внимательно глядя ему в глаза, произнес:
— Обычно человек испытывает неловкость, когда имеет необходимость в получении помощи от другого. Поэтому, например, будучи голодным и, попав в чужой дом, он сначала отказывается от предложения — присесть за стол и откушать. Затем, — продолжал Валерий Николаевич, — после многократных приглашений, когда ясно становится, что согласием своим разделить трапезу, окажет он удовольствие хозяину дома и даже услугу, человек этот уступает — садится за стол, ест и пьет с наслаждением. Ибо, отклонив многократно предложение откушать, превратил сей человек получение дармовой пищи из чужих рук в оказание услуги ближнему своему, и чем больше съест и выпьет, тем больше удовольствия окажет он хозяину. У хасидов1, и в Каббале этот шаг называется „ор хозэр“. Поэтому пойдемте-ка, Иван Федорович, в дом, „ор хозер“ вы уже создали, можно и понаслаждаться.
При последних словах Иван Федоровича аж передернуло.
— Ну вас к черту, — сказал он со злостью и, грубо оттолкнув руку Валерия Николаевича, повернулся и, не прощаясь, решительно заковылял к калитке.
Происшествие это порядком замутило кристальную чистоту наших с Иван Федоровичем отношений. С этих пор утерял он братскую задушевность в общении с нами, стал угрюм, льстив и одновременно высокомерен, как обычно держал себя с „инородцами“. Особенно Валерия Николаевича сторонился. При встречах же весь подбирался, настораживался, словно чуя в нем существо чуждой породы, или же подозревая его в чем-то, совсем уж жутком и диком.
Вот и сейчас выражение его лица носило характер затаенного подозрения.
— Ну что, можно поздравить, благополучно отоварились? — спросил Иван Федорович, жестко, в упор глядя на нас своими маленькими стального цвета глазами. По всему чувствовалось, что он и не ждет ответа, а уже знает его наперед, и даже о „чуде“, если и не знает, то догадывается, и еще о многом, — ох, как о многом! — догадывается.
— Очень, очень вам признательны, Иван Федорович, — сказал Валерий Николаевич, как всегда выказывая радушие, — ваш дельный совет да Пусина притягательность решили все наши проблемы.
На лице Валерия Николаевича высветилась мягкая улыбка.
— Вам бы все ехидничать, что ни слово, так намек, — нервно дернул головой Иван Федорович.
Валерий Николаевич хотел было ответить, но затем, передумав, только вздохнул и еще раз вежливо улыбнулся. Меня же ворчливые попреки Ивана Федоровича слегка задели.
„И чего это, — подумал я, — он все время цепляется, как будто его обидеть норовят или секреты какие-то от него скрывают. С другой стороны, к художникам часто так относятся, раздражает наш брат обывателя“.
Тут состав наконец-то прошел, и застоявшийся было народ, двумя шумными потоками хлынул по переезду. Однако Иван Федорович уходить не собирался, явно желая донести до нашего сознания нечто, с его точки зрения исключительно важное.
— Я вот заметил, что молоко, творожок да яички вы только у Макарьевны покупаете, — сказал он вдруг по-приятельски дружелюбным тоном. А ведь эта самая Макарьевна, она же из раскулаченных, „кержачка“