«особого»

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 66

^¹, — сказал Валерий Николаевич. — Однако здесь он прав. Не осуществись грехопадение, искуситель змей стал бы вечным слугою роду человеческому. Да-да! Каждому добродетельному человеку дано было бы в услужение по два змея, которые добывали бы для него из сокровищниц Севера и Юга жемчуг и всевозможные драгоценные камни.

Немного помолчав, он собрал в складки кожу на лбу и добавил:

— А на Пусю ты зря наговариваешь, — он к тебе лично с большим уважением относится. Конечно, будучи котом, он весьма любопытен и, возможно, он со странностями, как всякий интеллектуал. Но что касается выхода за пределы собственного „я“, здесь он весьма осторожен. Уж кто-кто, а он-то знает, что на самом деле нет никакой внутренней природы и что сущностью нашего сознания является пустота, свободная от всего.

— Да ничего я плохого про него не сказал! Подумаешь, мухомор облизывал, с кем не бывает.

— Нет, уж извини, у тебя явно имеются на его счет сомнения. Но могу тебя заверить, что основной упор он делает не на пожирание всякой дряни, пусть даже из любопытства, а на естественную саморегуляцию. Он-то как раз своей психике ничего лишнего навязать не стремится, в том числе и руководящую волю собственного „я“. Наоборот, зачастую он просто выходит за его пределы, высвобождая свою психику, чтобы могла она сама управлять собой в соответствии с наиболее естественными для нее законами. В таком вот состоянии с ним все, что хочешь, можно делать — лапы в кулек завязывать, уши щекотать, все позволяет. Однако для него это вовсе не означает полное отупение, т. е. абсолютную бесконтрольность мыслей и поступков, безответственность и безвольную реактивность. Он просто таким образом освобождается от эмоционального перенапряжения и всяческих там аффектов, которые возникают при чрезмерной привязанности к своему „я“. Не в укор твоему поэту Олимпову будет сказано. Мне, кстати, с ним вот что не очень понятно. Он, когда змеем был, сам этих яблок тоже отведал или как?

— Думаю, что не удержался, если не съел, то наверняка надкусил, и не одно. Уж очень он на дармовщину охоч. Иначе, посуди сам, зачем ему с Фениксом самоотождествляться? Это ведь даже и не птица, а сам черт не поймет что такое. Крематорий с перьями. Нет, змей куда солиднее будет. Его, по крайней мере, все боятся, а значит — уважают. Но что касается трансперсонального опыта, как формы самопознания и слияния с универсумом, ты зря так привередничаешь, это дело стоящее. Недаром же в „Евангелии от Фомы“^¹ сказано: „Когда вы познаете себя, тогда вы будете познаны и вы узнаете, что вы — дети Отца живого. Если же вы не познаете себя, тогда вы в бедности и вы — бедность“. И еще в „Дао дэ дзин“^²: „Знающий себя просвещен, побеждающий самого себя могущественен“.

— Так-то это так, — со вздохом сказал Валерий Николаевич, — насчет цитат я не спорю. Что же касается опытов, то, конечно, они занимательны и, наверное, увлекают — ну, наподобие черной магии. Да и сам Олимпов твой какая-то, право, карикатура на Симона-волхва. Он, видать, чего то-лько не наслушался и не начитался. Однако при том упустил из вида одно, вполне, на первый взгляд, безобидное соображение: человек по внутренней природе своей изначально содержит в себе все. Таков, согласно Библии, был замысел Творца. А потому, человеку, занимающемуся духовной практикой, очень важно избегать врожденных симпатий — не привязываться ни к добру, ни к злу. Стреми-ться к добру, и избегать зла, созерцать пустоту, вступать в состояние концентрации, а тем паче само-отождествляться с иными мирами — все это преднамеренные действия. И от них может быть боль-шой вред. Недаром сказано: „Разве может Бога найти испытатель“. Олимпов уж точно не найдет и ничего путного не сочинит.

— Насчет Бога, может, оно и верно, а вот биографию себе Олимпов сочинил очень интересную. Он утверждает, что является незаконным сыном поэта-эгофутуриста Константина Олимпова, который в свою очередь был незаконным сыном поэта Константина Фофанова. Как ни странно, но папашины „поэзы“ он цитирует куда чаще, чем плоды собственного творчества:

Олимпов Родил Мирозданье.
      Бессмертная Жизнь Клокочи.
      Великое Сердце Страданья
      Безумную Лиру Звучи.

Мы подошли к железнодорожному переезду и встали у шлагбаума, выжидая пока пройдет тяжело груженный товарный состав. В багровых отблесках закатного солнца мимо нас проносились платформы, заставленные зачехленной военной техникой, слоноподобными контейнерами и дугообразными пандусами, на которых переливались радужными тонами новенькие разноцветные „Москвичи“. Затем пошли загадочные, сверкающие никелем, пломбированные вагоны, потом „теплушки“, копры, цистерны...

Благодаря своей пестроте и разнообразию зрелище было и развлекательным и впечатляющим. Откуда не возьмись, вокруг собралось достаточно всякого праздного народу — в основном дачников. Все с живым интересом — кто, восторженно улыбаясь, кто, с хитринкой балагуря, а кое-кто, задумчиво хмурясь, — разглядывали проходящий состав, которому, казалось, не будет конца.

Среди этой безалаберной, небрежно одетой публики, выделялся жилистый пожилой гражданин в военной униформе допотопного образца, без погон, но при широкой портупее, — обладатель утиного носа, деревянной ноги и небольшой кудлатой собачонки из породы „моя мама всех любила“.

Звали его Иван Федорович, а собачонку Жулик, и были они в наших краях особами известными и уважаемыми. Иван Федорович числился главным водопроводчиком, т.е. начальствовал над какими-то личностями, которые появлялись невесть откуда и столь же внезапно исчезали в небытии. По словам Ивана Федоровича в трезвом состоянии умели они делать любую работу, даже телевизоры чинить. Да вот беда, подобное состояние являлось для них большой редкостью. Потому серьезной работы они обычно не делали, а выслушивали мудрые распоряжения Ивана Федоровича, приносили „чего нужно“, держали „что указано“, тянули „как можно“ и т. д.

Все они, и в особенности Иван Федорович, прекрасно ориентировались на местности, слыли большими знатоками по части „Что? Где? Когда?“ и охотно направляли на „путь истинный“, всех желающих выпить. Собственно, по прямой наводке Ивана Федоровича, подкрепленной авторитетным мычанием его трудового коллектива, и направились мы в Ратовский магазин.

Иван Федорович осмотрелся, словно желая убедиться, что народ реагирует в конкретных обс-тоятельствах должным образом, и, завидя нас, придал своему лицу еще более „ответственное“ выражение. Жулик, которому явно было скучно, радостно завилял хвостом и полез было целоваться, но увидев Пусю, сразу же скис. Взгляд его добродушных, живых, коричневых глаз изменился, стал жалобный, просительный. Прижав уши, поджав согнутый по дуге, пушистый, весь в репьях хвост, и, на всякий пожарный случай, прислонившись к деревянной, обшитой добротной кожей культе Ивана Федоровича, он с почтительным подобострастием воззрился на Пусю.

Сидя на поводке, Пуся даже и бровью не повел в сторону Жулика. По всему было видно, что волнует его в данный момент лишь происходящее на железной дороге, где товарняк демонстрировал „телячьи“ вагоны, откуда, онемев от ужаса, выглядывали изможденные бычьи морды.

Вообще-то отношения Пуси с местными собаками складывались до сих пор вполне гармонично, никаких серьезных конфликтов на почве расового антагонизма не возникало. Его все знали, считали, по-видимому, своим, уважали и даже побаивались. И вот только с Жуликом вышла осечка, из-за сущей в сущности ерунды, или, правильней сказать, по глупости.

Пришел как-то раз Иван Федорович к Валерию Николаевичу водопроводные трубы проверять — это у него „профилактику делать“ называлось, ну и Жулик с ним по своему обыкновению увязался. Время было послеобеденное. Валерий Николаевич стоял на террасе и с задумчивым видом рассматривал на просвет пузатую бутылку с какой-то темной жидкостью.

Бутылка эта, как потом выяснилось, была подарочным армянским коньяком „Отборный“, который считался без вести пропавшим. Но по счастливой случайности сей достойный напиток и содержащая его емкость материализовались в тот день в дальнем углу старинного резного буфета, куда Валерий Николаевич, мужчина довольно-таки упитанный, обычно не заглядывал. Однако, услышав надсадное Пусино мяуканье, шедшее из недр плотно закрытого буфета, посчитал он за первейшую необходимость слазить туда, чтобы вызволить бедолагу. И вот, был вознагражден за труды неожиданной находкой.

Пуся, со своей стороны, тоже был доволен: как ни как, помог человеку, а заодно избежал опасности остаться на ночь в буфете, который всегда манил его своей неизведанностью, но где, увы, как оказалось, приличным продуктом и не пахнет. Он воспринял эту досадную историю как „опыт жизни“, к которой всегда следует относиться скептически:

„Ты имеешь право только исполнять свой долг, но плоды твоих действий, увы, не принадлежат тебе. Потому не следует рассматривать себя как причину результатов своей деятельности, какими бы значительными и полезными они не были“

Чтобы освободить себя от эмоционального перенапряжения и связанных с ним аффектов, он почел за благо, достичь состояния „высшего безразличия“. Уютно расположив свое тело на ступеньках крыльца, он превратился в совершенно нейтральное, но при этом наблюдающее и ждущее существо.

Он чувствовал себя так, словно попал в какой-то странный, неведомый и совершенно чуждый ему мир. Все цвета и оттенки здесь другие: солнце — фиолетовое, трава — оранжевая, тени — коричневые с голубизной, по пурпурному небу скользят зеленоватые облака, вдали пламенеют высокие горы...

Вдруг на оранжево-коричневой лужайке появились какие-то существа. Они излучали яркий Из-за ослепительного сверкания их невозможно было хорошо рассмотреть. Казалось, что они напрямую, без каких-либо звуков, передают свои мысли, которые высвечивались в мозгу как пестрые картинки. Только вот изображение слишком размытое, надо все время сосредотавачиться, чтобы его фокусировать. Ага, вот что они говорят:

„Тот, кто думает, что живое существо может убить, и тот, кто думает, что оно может быть убито, заблуждается, так как истинное «я» не может убить или быть убитым“.

Вдруг одно из существ, то, что поменьше, скачками двинулось в его сторону, и картинка угрожающе забилась, испуская отрывистые яркие цветовые пятна. Он почувствовал опасность: „Конечно, каждый вынужден действовать в соответствии с главными качествами, данными ему от природы, а всего-то их три — добродетель, страсть и невежество — и они суть различные виды влияния, которое осуществляет иллюзорная материальная энергия на живые существа, — подумал он. — Потому никто не может удержаться от деятельности, даже на мгновение, а жаль. А если кто и удерживает себя от действия, но при этом его ум привязан к объектам чувств, то он просто притворщик, и несомненно сам себя обманывает. Значит, надо реагировать, причем решительно и быстро, а, встав на тропу войны, быть твердым в своих намерениях, и преследовать только одну цель. Ибо сказано: «

Blog

«особого»