Прикосновение медузы
| Вид материала | Документы |
- Е. А. Нинбург не все медузы одинаково устроены Стандартная ситуация на урок, 90.89kb.
- * прикосновение*, 57.38kb.
- Загорать на пляже; касаться земли; загорелые дети; свеча догорела; прикосновение, 49.05kb.
- Мэрион Вудман, 2981.69kb.
- Тема: «Вода и ее свойства. Вода в твердом, жидком, газообразном состоянии», 268.08kb.
- Живопись с помощью пальцев, 38.14kb.
- Исследовательская работа по русскому языку, 301.74kb.
- Иногда отчаяние дает нам шанс, 77.48kb.
- Эту жажду пробудило в нем прикосновение Божье, 2430.35kb.
- Чувствительность и ее расстройства. Поражения спинного мозга на различных уровнях, 199.27kb.
ЛЕЙЛА
После почти бессонной ночи я не чувствовала себя разбитой и больной, как вчера или третьего дня. Наоборот - на удивление бодро, легко и независимо. Хотелось спрыгнуть с кровати, принять контрастный душ, навести марафет, выбраться, наконец, из этой долбаной общаги, поехать куда-нибудь в лес, на озеро, на набережную Москва-реки, в конце концов, бродить там и сочинять стихи! Может, это Виктор на меня так подействовал? А что? Не исключено… Вчера, когда он только вошел в ленкомнату, где который день шла гульба, мы с Анькой-«Маркитанкой» сразу давай выпендриваться: кто раньше его, новенького, снимет. Прикол у нас такой, игра – как выпьем, а в общаге кто жил, знает – дня не проходит без этого, - и какой «свежачок» появится, мы с Анькой рады стараться – давай его клеить, кто раньше.
Вчера больше мне подфартило – как говорил Стас, пассия моя ненаглядная по Семипалатинску, спортсмен, в ручной мяч играл за город, - фора у меня была, потому и выиграла. «Маркитанка» совсем напилась, разделась, на столе канкан исполняла. Последняя стадия, все наши знают: после танцев на столе – голыми руками можно брать, сама в постель ложится. Здесь я ее не догоняю: зачем свои прелести навязывать? Короче, пока она голая плясала, я взяла за руку симпатичного, немного стеснительного юношу и усадила рядом с собой. Мне показалось, он тоже на меня глаз положил. Но какой-то робкий: сидит – не мычит, ни телится. Я сама его руку к себе на колено положила, он вздрогнул от неожиданности. Так на все реагирует непосредственно – ужас! Потом, утром, когда любовью занимались, когда кончил, так застонал неожиданно, приглушенно, сквозь зубы, я даже испугалась поначалу.
Внешне он Серегу Баскакова из Алма-атинского телевидения напоминает – такой же худенький, с русой челкой, упрямой складочкой губ, симпатичной ямочкой, делящей подбородок надвое. Интеллигентное, чуть вытянутое выразительное лицо, внимательные зеленые глаза. Пальцы на руках тонкие, длинные, как у музыканта. Одевается непритязательно - просто, но аккуратно – вязаная жилетка-безрукавка, рубашечка с пуговичками на воротничке, джинсы «Монтана», светлые легкие мокасины. А стеснительный и чересчур спокойный, наверное, от того, что в шарагу нашу попал с бухты-барахты. Не каждый выдержит такие, как у нас шуточки перченые, да анекдоты с матерщинкой, политические, в том числе. А, может, думаю я, он не испорченный, скромный по жизни мальчик? Встречаются ведь и такие, правда, большая редкость в наше время. А здесь мы с «Маркитанкой», как две акулы, набросились: кто быстрее в постель к себе положит! Умора…
Спрашивает меня:
- А Ленина зачем к стене отвернули?
- Чтобы не видел всего этого, что здесь делается.
«Маркитанка», хоть и через стол сидела, все слышала, глаз с него не спускала. Она такая, как муха, все видит, особенно, когда ей надо, а слух у нее – в школьном хоре пела, крикнула:
- Мы его в угол поставили, за все преступления!
Всегда правду-матку режет, каждому встречному. Договорится когда-нибудь, к тому идет. Свихнулась на политике, ругает советскую власть на всех углах, никого не стесняясь. Из-за этого у нее все неприятности.
ВиктОр сдержанно кивнул. Мне нравилось, как он себя ведет. Не лебезит в чужой компании, не заискивает, не старается понравиться, как бывает, показаться своим в доску пацаном. Пил не очень много, но и явно не сачковал, компанию не подводил. Старался даже за мной ухаживать, я и забыла как это бывает: тихим приятным голосом справлялся, что налить, довольна ли я, как вино понравилось. Не то, что наши, например, тот же Товарищ, - тому только бы свою утробу набить, никого не слышит, строчит, как из пулемета, по любой теме, недержание речи, спешит высказаться. В компании никому слова не даст сказать. У меня от его болтовни через пятнадцать минут голова начинает болеть. А он – ноль внимания, кроме своего мнения, больше ничего не интересует.
Я думала, ВиктОр, как его с первой минуты стала называть «Маркитанка», разойдется, освоится, - ничего подобного, сидит, нахохлившись, такой же тихий и вежливый, как поначалу. Ждала, ждала – вижу, он совсем не собирается мной заниматься, пришлось в свои руки все брать. И так, и эдак к нему - не ведется, хоть убей! Сидела-сидела, пока глаза слипаться не начали, третьи сутки в «ленинской комнате», света белого не видим. Так не хотелось идти одной, в холодную постель ложиться. Ничего хуже нет, чем трезветь и приходить в себя в одиночестве. Терпеть ненавижу! Еще подумала: а, может, он - мальчик нецелованный, а растормошить такого у меня сил сейчас не хватит. Короче, отчалила в комнату, следом и «Маркитанку» привели, сонную, еле живую.
И все же справедливость восторжествовала! Под утро Виктор оказался у меня в постели. Не знаю, как он, но я не пожалела. Так всегда бывает: с хорошим мужиком и сама чувствую себя как надо. Не ошиблась, вот что радует! Нет, не гулена, не профессиональный ходок – оно же сразу чувствуется. А нежности сколько нерастраченной! Гладит ласково,а смотрит как - с ума сойти! Заметила, что Анька завистливые косяки в нашу сторону бросает – не надейся, подруга, не отдам, не поделюсь, самой мало!
И так захотелось убежать с ним ото всех, вдвоем побыть, на чистых простынях, без всей этой грязи, чтобы никто не смотрел, не подслушивал, не обменивался взглядами и шутками дурацкими своими. Вчетвером-то в одной клетушке на двух койках разболтанных – какие разговоры по душам? Потому, когда заговорили, чтобы выдвигаться к Вите в гостиницу, где у него и выпивка, и закуска есть, а дальше - прошвырнуться по Москве, я воспрянула. Сразу себе подумала: сплавить, спровадить куда подальше, да в ту же общагу, например, «Маркитанку» с Товарищем, и у него в гостинице остаться, ну хоть сутки, одну ноченьку, чтобы без никого. И не так трудно: Товарищ-то – кадр непостоянный, известный непоседа, шило в одном месте, да и «Маркитанка» ему надоела, я же вижу – друг друга стоят. Он к ней приходит от безысходности, когда не к кому больше, а хочется. Тогда и начинает нашу дверь выламывать: «Трахаться хочу!». Он не только к нам стучит. И что интересно: многие открывают! Значит, тоже хотят. Ха-ха! Кто же не хочет, кто мужчин не любит?
И я пускала. В самом начале, когда еще не знали, как следует, друг друга. Мы с Анькой-пулеметчицей только раззнакомились, вместе держались. Ребята говорили: мы рядом хорошо смотримся, дополняем. Я низенькая, в смысле роста среднего, но в сравнении с Анькой – маленькая. У нее рост – под сто восемьдесят, ни грамма жиру, блондинка модельной внешности, как сейчас говорят. На каблуки станет, поискать мужчину надо, чтобы вровень. Когда по улице «пишет», чуть покачивая бедрами, редко кто спокойно пройдет, пропустит, не оглянется. У меня – конституция другая, Во-первых, брюнетка и в теле, как говорят мужчины, восточный, японский тип (смесь казашки с таджичкой). Волосы – воронье крыло, такие же брови, миндалевидные темные глаза. Анька – плоская, грудь маленькая, девичья, я же полногрудая, второй-третий номер, потому все блузы и платья у меня с вырезом, имеется, что мужикам показать. Так что, можно сказать, работаем на контрасте.
С первых дней Товарищ не вылезал от нас, в прямом смысле – поселился. Я поначалу думала, у них любовь закрутилась, несколько раз комнату освобождала, ночевать к девчонкам уходила на третий этаж. Потому удивилась, когда однажды Анька сказала:
- Не исчезай, пожалуйста. Этот Товарищ мне достаточно опостылел. А то хочешь, я его сегодня тебе передам? Почти задаром – выставляй мне кофе с тортиком и коньяком в кафе – и он твой! Лады? Соглашайся, он мужчина неплохой. Только занудный слишком…
Что мне в нем не понравилось – какой-то он, этот Товарищ, бесхребетный. Болтает без толку, причем, рассказывает одно и то же каждому, ему до лампочки – сегодня с одной, завтра – с другой, с третьей, и всем в любви объясняется. Равнобедренно – с кем спать, что говорить, никаких проблем. Идет, например, на почту – в свой Киев, домой, жене звонить – обязательно какую-нибудь чебурашку с собой прихватит. Видите ли, одному скучно топать два квартала. Та в стороне стоит, когда он с женой разговаривает. Хоть и за закрытой дверью, все равно слышно. Неприятно, хоть и не ханжа, вроде. С гнильцой мужик, верить ни в чем ему нельзя, обманет. И не со зла, из эгоизма, скорее. Как себя любит! Зимой подштанники носит, кальсоны. Чтобы не простудиться, не заболеть. Каждый день спит с другой, и все про эти его кальсоны знают, некоторые даже не пускают: снимешь у себя в комнате, тогда и приходи!
Мне лично такие типы не симпатичны. Потому и отшила его быстро, и когда несколько раз подкатывался, не с кем спать было, марку держала. Правда, надо отдать ему должное, он, раза два получив отлуп, и, сообразив, что здесь у него облом, больше не лез, не настаивал. А толку? Другие с распростертыми объятиями принимают - каждому жить хочется!
А вариант этот, с передачей мужика друг другу, мы с «Маркитанкой» не раз потом практиковали. Удобно: хочешь избавиться, надоел, как горькая редька, - сбагри подруге! И все довольны. Мы с ней быстро на сексуальном уровне друг дружку поняли. Здесь недалеко институт есть один – то ли металлургический, то ли с химией что-то. Явно не гуманитарный, понятно. Народу там, мама родная! И, в основном - молоденькие ребята, младше нас, как минимум, года на четыре, а то и больше. Марафет наведем – и вперед, к ним в кафе, где они собираются. Книжки обязательно прихватим, тетрадки на столе разложим, будто учимся, чтобы не подумали, что цепляться сюда пришли. И никакого алкоголя – только по соку! Ребята там – кто в карты, кто учебники, у них тоже общага, жизнь беспросветная и мутная, как и у нас.
Конечно, к нам подсаживаются, разговоры заводят. Поначалу азартно так на них набросились – совсем юные, свеженькие, здоровые, силы нерастраченной много. Попробовали несколько раз – быстро надоело. Наивные, глупенькие, и в постели – дилетанты. Свое дело быстро, на хип-хап, халтурно выполнит, и виноватыми глазами смотрит, как прощения просит – не знает, что дальше следует. Второй раз – не догадываются, да и сил нет, какие-то они дохлые, неумелые. Для разнообразия пару раз сходили, ерунда все. Да и развращать неохота, особенно, если заранее известно, чем все закончится. Это все Анька придумала! Я, мне кажется, во всяком случае, не такая развратная. Интересно, она, должно быть, также думает? Надо будет как-то по пьяне обсудить.
И с азербайджанцами, которые утром стучали, больше ни за что не лягу! Как-то зацепили они нас у магазина овощного, мы туда зашли соку томатного попить. У нас в общаге как раз период «кровавой Мэри» наступил – пили исключительно водку с томатным соком. А эти двое – Эдуард и товарищ его, не помню, как зовут, не то Марк, не то Марик, - с ним «Маркитанка» была. Они только закончили работу, переоделись, облились туалетной водой импортной, на версту слышно, все из себя модные, чистенькие, давай приставать:
- Дэвушка, а дэвушка! В ресторан тэбя хочу! Пойдем в рэсторан с нами!
- Видишь, Лейла, нас в ресторане прямо хотят! – рассмеялась «Маркитанка».
- Это им дорого может обойтись, не находишь? – в шутку спросила я.
- Дорого, это сколько? Ты нэ бэспакойся, у нас есть дэньги! Сколько хочешь?
- По «червонцу» за раз и по «четвертачку» за ночь – каждой. Слабо?
- Мы подумаем сейчас. – отошли в сторону и что-то друг другу экспансивно доказывали минут пять, выразительно жестикулируя.
- Эй, - сказал тот, что с «Маркитанкой» потом остался, - а рэсторан в счет?
- Нет, ресторан – отдельно, вы же джентльмены, мальчики. – Анька перекрутилась вокруг своей оси, поставив одну ногу впереди другой. – Или?
- Мы согласны, но чтобы без фокусов!
- Тогда ловите машину! Мы холодным воздухом здесь дышать не намерены, еще горло простудим, правда, Лейла?
Лучше бы не связывались, еле ноги унесли. Эти азеры, как с цепи сорвались, женщин никогда не видели. Домой не шли – ковыляли, где-то у «Рижской» квартиру снимают, проклинали все на свете, пока «тачку» поймали…
- Ноги моей больше у него на плече не будет! - у «Маркитанки» оставались еще силы, чтобы острить. – Хорошо, хоть деньжат немного заработали, за ночь – почти на половину стипендии нашей будет…
Так эти козлы подумали, что мы – профессионалки, теперь каждый день им давать будем. И откуда только узнали, где мы живем? Надо с этим завязывать, так и нарваться недолго! Народ они – темный, непредсказуемый.
…Допили и стали собираться. Товарищ тут как тут, сразу на шармака подкатился:
- Девушки, может, мелочь на такси соберем, а? Мы вас за это в пивбар на Столешниковом обедать ведем. Возьмем «перцовку», у Витька - две фляги, покажем человеку главную достопримечательность Москвы, одну из лучших «точек». Идет? Там такие креветки, пальчики оближешь! Ну, и по второму блюду, рыбку какую…
- У тебя деньги на рыбку имеются?
- Найдутся! Я в «Совписе»* сегодня гонорар получаю и, кажется, неплохой!
Удивляюсь ему. Другой на автобусе бы тупо за гонораром поплелся, спустил бы в одиночку эти бабки, - любой-другой, но не наш Товарищ! Во-первых, на такси – за чужой счет, во-вторых, с девушками, да еще приятеля расколол на дармовую выпивку! Вот и считайте, кто проиграл, а кто выиграл. Ну, накормит нас обедом, однако и себе проезд на такси и водку у приятеля выторговал. С хохлами вообще осторожными надо быть – больно хитрые. А Товарищ – настоящий хохол, про таких в книгах пишут. ВиктОр другой немного: мягкий, податливый, со всем соглашается, бубочка моя нежная. Есть бутылка - поделится обязательно, всех позовет, накормит-напоит, последнюю рубашку снимет. В этом смысле Товарищ больше на еврея смахивает, больно прижимистый! Интересно, Витек – тоже хохол?
Пока так размышляла, слышу: под столом Анька ногой толкается, подмигивает, губы скривила, беззвучно: «Расколем!». Я ее с полуслова, с полужеста понимаю. Раскрутить Товарища на бабки хочет. Где обед в кафе, там и ужин в ресторане! Молодец, девка!
Всю дорогу в машине Товарищ читал стихи. Любимое занятие, когда подопьет немного, как сейчас. Если чуть больше – на баб тянет. Его репертуар мы с «Маркитанкой» давно изучили: одни те же стишата Есенина, Евтушенко, Ахмадулиной, даже Блока знает: «Девушка пела в церковном хоре…» - мое любимое. Водитель – пожилой, с залысинами и золотыми зубами - кайфовал, скалился в зеркало.
- ВиктОр, а вы какие стихи любите?
Пока собирался с мыслями, Товарищ за него:
- Он – фанат Окуджавы! И на гитаре играет – «во»! – Товарищ, сидевший на переднем сиденье, повернулся к нам (мы втроем на заднем расположились - ВиктОр в центре, я с Анькой - по бокам) и вдруг, ни с того, ни с сего, скрутил большую аппетитную фигу!
Все, включая водителя, захохотали.
- Ты чего? – спросила пунцовая от смеха «Маркитанка», - наклюкался уже?
- Я извиняюсь. - Он поднял свой большой толстый палец, - совсем другое, «Во!» - хотел показать, но так как здесь, в Москве, то и дело приходится дули крутить, машинально, на автомате, получилось не то, что задумал.
- Ты все-таки себя хоть немножко контролируй, - посоветовала «Маркитанка», - так и нарваться недолго. Немногие все же в курсе твоих шуток!
- Ну-ну! Не обращайте внимания, ВиктОр, мы все тоже Окуджаву любим, - успокоила я, чтобы он не смущался, не краснел.
Опять Анка захохотала.
- Ты чего, подруга, что я такого сказала?
- Вы что же, до сих пор на «Вы»?
- А что, - поддакнул Товарищ, - переспать - далеко не повод для знакомства.
Так и ехали всю дорогу со смешочками и шуткочками. Водитель смеялся с нами, приговаривая:
- Ну, пассажиры с утра попались! Ребята, сейчас гостиница будет, там стоять нельзя долго, так что давайте, готовьтесь.
Подразумевал: расплачивайтесь в темпе, и я поехал!
Товарищ:
- Так-так, кто у нас дежурный сегодня, «Маркитанка»?
Анка сунула ему два рубля, я еще две «пятнашки» в кармане нашла, «на чай». Монетками этими звоним домой из автомата на почте, дефицит, жалко отдавать, да что поделаешь… С первого марта в Москве цены опять взлетели, и не только на ковры, хрусталь, другую ненужную хренотень. Но и на то, что нас впрямую касается, – сигареты, водку, бензин – и все почти вдвое. «Степуху» никто поднимать не собирается, крутись, как знаешь!
- Куда, уважаемые?! – суровый швейцар в ливрее, усах, с каким-то скипетром, в общем, очень представительный дядя, преградил дорогу.
- Куда-куда, живу я здесь! – Виктор достал ключ из кармана, повертел у этого козла перед носом.
- Визитку вашу па-а-а-прашу!
- А ключа, что, недостаточно? – Анка-пулеметчица решительно выдвинулась на рубеж атаки и стала теснить представителя местной власти. Жаль, грудь не удалась, ей бы мою – она бы таких гадов давила за милую душу! – Вы что, не видите, кто перед вами?
- А что, кто? Документы надо носить с собой… Я не обязан… Поставлен здесь… - Швейцар пребывал в явном смятении.
- Поставлен – значит стой! – бросил на ходу Товарищ, увлекая меня за плечи. Не видишь, разве, люди – при делах. – И что-то прошептал на ухо швейцару.
Тот удовлетворенно кивнул, отошел в сторону.
- Что ты ему сказал?- спросил Виктор, когда ехали в лифте.
- Будем уходить – рассчитаемся!
- Как же, держи карман шире!
- Интересно, за кого он нас принял? Наверное, за гостиничных шлюх?
- Чего ты волнуешься, «Маркитанка», хуже, чем есть, вряд ли кто не подумает!
- Ты у меня, Товарищ, сегодня, кажется, допросишься! Я тебе точно когда-нибудь хозяйство вырву твое блядское!
- Сначала я тебя изнасилую!
- Ой! Как страшно, хотелось бы видеть!
Оказалось, это еще не все испытания. На шестом этаже, куда мы доехали, поперек коридора стоял стол, за которым восседала дебелая московская тетка необъятных размеров, с толстым слоем штукатурки на лице и вызывающе подведенными глазами. Она смотрела на нас, как сквозь планку прицела автомата Калашникова.
- Стой! Куда!
- Я – жилец, - Виктор опять показал ключ.
- Из какого номера? Фамилия?
- Из 620-го, Цветков.
Классно: Цветков. Вот выйду за него замуж, Цветковой буду. Лейла Цветкова. Как звучит, здорово, а! Поэтесса Лейла Цветкова! То-то! Да никакой он не хохол, с такой фамилией! Давно заметила: в самые напряженные минуты в голову какая-нибудь ерунда лезет. Подумала бы лучше, как будешь пролезать к нему в номер мимо всех этих эсэсовцев и эсэсовок. Овчарки только натасканной и не хватает.
- Цветков! Так вот вы!
- Да, вот он, я.
- Почему не ночевали?
- В каком смысле?
- В прямом! Вы где всю ночь шлялись?
- Что значит – «шлялись»? Я у друзей был, вот…
- Вы выселены из номера, Цветков! За нарушение правил общежития в гостинице! Согласно внутреннего распорядка!
- Как же так, я оплатил до конца недели…
И снова Анка-пулеметчица:
- Прошу прощения! Газета «Известия», - она махнула «корочкой». – На каком основании выселяется наш стажер?
- А вы здесь причем? – и глазками своими с прищуром, желчь брызнула во все стороны.
- Этот товарищ прибыл к нам в редакцию, для работы над серией статей о дружбе и культурном сотрудничестве братских украинского и российского народов. Поэтому и задержался, был в редакции все это время.
- Всю ночь, что ли? – эсэсовка понимающе скривила губы.
- Если будет надо, то и все сутки!
- Справочку нам пусть редакция предоставит и только после этого возможно повторное поселение!
- Да это произвол! Где ваш администратор? Как ему звонить? Вы что, уважаемая, не понимаете, нам работать надо!
- У нас в номере находятся очень важные материалы, - веско и солидно вставил Товарищ.
- А это что за люди?
- Привлеченные, по заданию редакционной коллегии из Института литературы имени Алексея Максимовича Горького.
Удивительное дело! Упоминание имени нашего, как называем между собой, публичного дома на Добролюбова, неожиданно подействовало. Эсэсовка заметно подобрела и обмякла:
- И документы у них имеются?
- А как же! – Товарищ вытащил пропуск, я стала рыться в сумке, хотя точно помнила, что его там нет. Выложила в комнате, когда собирались. Подумала: зачем брать, напьемся, потеряю, или мусора задержат, телегу накатают, из института отчислят…
- Проходите. Напоминаю: никаких кипятильников, тем более выпивок и аморалки! Гости при предъявлении документов имеют право находиться в номере до 21 часа. Оставьте один документ, если все вместе – иду вам навстречу. В порядке исключения, имейте ввиду! А вы, товарищ Цветков, если еще одну ночь пропустите, неи придете ночевать - жить вам здесь не светит, так и знайте! Не думайте, что в Москве все такие глупые!
- Я и не думаю…
- Помните!
Товарищ оставил ей литинститутский пропуск, и мы тихонько, как мышки, на цыпочках, проследовали в 620-й номер Виктора Цветкова.
Было бы за что бороться! Жалкая клетушка 3 на 4, повернуться негде, а кровать – так вообще дышать нечем: маленькая, хлипкая, сам-один не поместится, а вдвоем-то… Стены с трещинами, ремонта, видать, здесь со сталинских времен никто не делал, только деньги сшибают сумасшедшие за постой. Подошла к окну – дряхлая столярка, облупившаяся краска, потрескавшееся все. Окно последний раз мылось за царя Гороха. Мухи дохлые валяются. Распахнула створки – рывком, резко, сил не было терпеть эту гостиничную затхлую вонь – тараканами вперемежку с дустом, которым их травят.
Вид, конечно, потрясный – красное здание Моссовета, «Националь», «гудит Тверская улица, о чем сама не знает»*. В этом – вся Москва. Когда сверху, издали смотришь – все хорошо, красиво, потому как деталей не видно, - будто на открытке, лепота! А присмотрись, выйди на улицу, в гущу, – все раскурочено, развалено, запущено, жалко и грязно! Я на телевидении первый раз столкнулась, в Останкино. Вся страна смотрит, люди думают: там чисто и нарядно, а я как вниз глянула, на пол, что в студии, где нас записывали: доски покрылись налетом вечной грязи и коросты, как в свинарнике где-то или коровнике. Подумала тогда впервые: Москва – как та красавица, что ресницы подкрасила, щеки нарумянила, а шею и все, что ниже, никогда не моет, черви давно завелись, а все равно напоказ себя выставляет.
- Ну, что, Витек, давай в темпе вальса твое сало, а то мы, кажется, трезветь начинаем! – «Маркитанка» упала на койку, освободила ноги от своих стоптанных «шпилек», задрала их вверх. – Господи, а неудобно-то! Как ты только здесь помещаешься,- она вытянула ноги и уперлась в деревянную спинку,- черте что!
- А я здесь не ночевал пока…
Вспомнила, как Анька джинсы свои натягивает, когда выходим из дому. Они у нее на два размера меньше, чтобы все в обтяжку, узкие – даже она со своей худобой не пролезет. Наловчилась: ложится на спину, ноги задирает, так и влезает.
- А как же снимать будешь, если вдруг понадобится?
- Только так и можно будет, иначе никак. Так что на стоячка дать не получится, только в постели. Хочешь быть красивой – терпи!
- СтаканЫ у тебя имеются? – Товарищ уселся на один из двух стульев и стал медленно разворачивать завернутый в газету сверток.
Я, от нечего делать, прошла туда, где должна быть ванная. Конечно совмещенная! А крошечная! Темно-серого цвета, никто ее никогда не драил, мерзко от одной мысли, что придется в нее залезать. Стаканов нигде не было – я думала, хотя бы для того, чтобы зубы почистить. Когда-то в Индию по турпутевке летали, в ванной комнате стояли пузатенькие, чистенькие, с салфеткой белоснежной и надписью «продизинфецированно». В той ванной комнате жить можно, вдвоем спать преспокойненько. Так мы с ребятами и поступали, когда собирались у кого-нибудь по вечерам.
- Там стаканов нет.
- Вот, блин, что же делать?
- Может, пойти у нее попросить?
- Ты что, совсем сбрендил, ВиктОр? Да она тебя кастрирует! – «Маркитанка» взяла из моей сумочки сигарету «Мальборо», кишиневскую.
Полтора рубля пачка, на минуточку. Ага, я специально вчера у Андрея-молдаванина стреляла, глазки ему строила, чтобы она без разрешения сегодня по моей сумке шарила. Ну, наглючая! Добро бы много их было – не то три, не то четыре штуки. Этот Андрей намекал - у него в номере целый блок, пачку мне обещал. Не хватало еще за пачку сигарет ему отдаться. Я честная давалка – понравится кто, как, например, Витек, я и так готова…
- А что, это идея! – сказал Товарищ. – Тем более, и ножа-то нет. Чем сало порезать? И хлеба… Пойду-ка я в командировку местную, может, уболтаю мадам - для пользы дела исключительно. Вот только выпью чуть-чуть, с вашего позволения, а то совсем хреново что-то, протрезвел, кажется, совсем… Эх-ма! Слушайте, други, пока я жив:
Як романтично пахне ковбаса,
І помідори в банці зашарілись,
Горілочка, мов ранішня роса,
У пляшечці тихенько причаїлась.
А ще було із прорістю сальце,
І хліб підставив загорілу спину.
Якщо ти млієш, слухаючи це –
Чого ж ти, гад, не любиш Україну?!
Ни фига себе! – сказал ВитктОр. – Из последних? При мне, по крайней мере, никогда не читал. За такое и посадить можно! Национализм – на лицо.
На лице! На лице национализм у него! Ты посмотри, - Маркитанка кивнула в сторону Товарища. – Да у него рожу так сперло за годы нашей учебы, жалко человека, как посмотришь. Но стишки – ничего, я, правда, некоторых слов не раз обрала. Как там про помидоры: на шару, что ли, в банку попали?
«На шару!». Сразу видно: в селе у нас никогда не была. Там помидоры, корда их хазяйка в банку закрывает, всю осень ожидают, как невесты, в смущении, корда же до них очередь дойдет, чтобы закусить. «Зашарілись» - по украински – крайняя степень смущения, а не «на шару!». Тебе лишь бы на шару что-нибудь, на дурняка…
Он взболтнул бутылку с коричневой жидкостью, на дне которой плавали два небольших красных перчика с вздернутыми носиками. Симпатичных, маленьких, задорных - никогда таких не видела! И так этих помидорчиков вдруг захотелось, аж слюна набежала.
- Идиот! – сказала Маркитанка. – Люди голодные сидят, а он, знай, про колюасу и сало стихи читают. Садист какой-то, правда, Лейла?
- Угу, - ответила я с полным ртом.
Товарищ резко повернул пробку, она, оказывается, не отрывалась, как на нашей водке, а интеллигентно раскручивалась, и, не дав никому опомниться, сделал несколько больших глотков.
- Имей совесть! – «Маркитанка», вскочив с койки, вырвала у него бутылку.
Клянусь, он отпил почти половину! Наклонился, понюхал лежавшее на столе сало, выдохнул:
- Ну вот, для вас же, други мои, стараюсь! Аня, дай, пожалуйста, сигаретку…
- Совесть у тебя есть? Иди, куда намылился! Мы все теперь должны сидеть и ждать, пока ты курить будешь. Специально для этого тащились сюда через пол-Москвы.
Когда Товарищ уходил, она догнала его возле двери, то ли что-то сунула в карман, то ли прошептала в ухо самое. Неужели презерватив? А что, с Товарища станется! Он, когда с перепою, точно скотина, - все равно: с кем, и где, и почему… Да, ему же нравятся не в меру толстые! Сам как-то говорил. Неужели будет ту стерву безобразную дрючить? Ну, мужики, ну, животные!
Наверное, «Маркитанка» думала о том же:
- Подумайте, какая свинья! Когда ему очень надо или приспичит, как кисель разливается: «Аня, дай, пожалуйста…». А когда трезвый – слова ласкового не дождешься. Жлоб несчастный. ВиктОр, у вас там, в Киеве, все такие? Ты чего молчишь, плохо тебе?
- Да он – нормальный мужик, по большому счету. Как у каждого из нас бывают, конечно, залеты. Вы извините, девушки, неудобно, пригласил, называется, в гости…
- Это ты нас извини, Витя, - сказала я. – Ребята, выпьем немного? Ничего, что закуски и стаканов нет. Мы – под сигареты. У меня как раз три штучки осталось…
- Да, по чуть-чуть, что же нам трезвым ходить, - поддержала подруга.
- Из горла – водку?
- А ты что, не пил никогда?
- Признаться, нет.
- Надо же когда-то начинать…
- Это не страшно, Вить, вот увидишь. – Я положила руку ему на плечо.
Худенькое такое, мальчиковое, податливое. Прильнула к нему всем телом – мы сидели на койке, как бы спиной к Аньке.
- Тогда к столу! – скомандовала она.
Витя поцеловал меня в щеку и пересел на стул. Стол мы передвинули, так что мы с ней оставались сидеть на кровати.
- Начнем с нас, - сказала «Маркитанка». – Давай бутылку, ВиктОр. За нашу и за вашу свободу! – она глубоко выдохнула и глотнула два раза. – Горькая зараза! И печет! – передала мне.
- ВиктОр, у вас Киеве, за польскую «Солидарность» болеют?
- Что-то не слышал. У нас за киевское «Динамо» все болеют.
- Оххохо! Охохо! – насмешил! За киевское «Динамо»! Сам ты – динамо! Охохо! – подруга опять откинулась на спину и затрясла ногами. – Лейла, ты слышала! Да он, никак, с Марса прилетел! И что же, про Леха Валенсу не слыхал? Польский профсоюз «Солидарность», выборы там скоро?
- Да как… Слышал, по телеку что-то говорили. Я только одно в толк взять не могу, если это профсоюзы, как у нас говорят, школа коммунизма, как же они против социализма, против народа?
- Я умру сейчас от него! Лейла, ты слышишь! «Школа коммунизма»! Про «Солидарность» не знает, а еще партийный! Во, деревня!
- Может, ему это не надо, чего ты к человеку пристала. Ты, Витенька, лучше объясни, вот написано на этикетке: «Гор1лка три перцем» - горелка три перцем… А почему внутри – всего два?
- Вопрос, конечно, интересный. Ты пей, подруга, не философствуй, другим тоже хочется.
- Это не три перца, - объяснил Виктор, - а «з перцем», по-украински, а на русском будет: водка с перцем. Но вообще, Лейла, ты права. У нас даже анекдот есть на эту тему – политический. «Почему водка три перца, а плавают – два? Где еще один? – «Москали съели!» - отвечают ему.
- Ха-ха-ха! – нарочито громко сказала «Маркитанка».- Польша, значит, вам до задницы, главное – Москве насолить! Хорошо! Никогда не думала, что партийные работники могут рассказывать политические анекдоты. Вам не страшно, ВиктОр?
- Оставь человека в покое, Анюта! Ему пить сейчас – кстати, первый раз водку из горлышка. А мне анекдот, например, понравился, с глубоким смыслом.
- Еще бы! Тебе, я вижу, подруга, все нравится, чтобы ВиктОр не предложил…
- Да, это правда! – я подмигнула ему через стол и прошептала губами: «Люблю тебя!».
Сделала несколько маленьких глотков – забористая, гадина, обжигает! В горле даже запершило. Как они ее пьют, там, у себя?
- Ну как? – спросила «Маркитанка».
- Посильнеее Фауста Гете будет, пожалуй!
- Вы думаете, я часто пью эту гадость? – спросил Виктор, когда я передала ему бутылку. – Да у нас в Киеве такую водку никто не употребляет. Она идет исключительно на сувениры, подарки приезжим. Экзотика! Да еще – в лечебных целях ее используют, от простуды… Знаешь, мне из Мексики привезли – со змеей засушенной. Когда выпивают, ей и закусывают. Ее аборигены, думаешь, пьют? Белым янки на сувениры выпускают…
- А мы - исключительно в лечебных целях, так всю жизнь и лечимся!
Виктор, кстати, боевое крещение не прошел. То ли не выдохнул перед тем, то ли поперхнулся неудачно, - не принял организм, и он, как ошпаренный, выскочил, чуть не перевернув стул, в туалет, чтобы отдать.
- Только продукт переводит! – сказала недовольно «Маркитанка».
Не язва ли? Человеку плохо, а ей – одно в голове!
- Прошу прощения! – сказал Виктор, возвращаясь на свое место. – Можно, я еще попробую?
- Вторая попытка? Ну-ну!
- Да погоди ты, Аня! Как себя чувствуешь, Витя?
- Нормально! За вас, дорогие! – Он сделал несколько глотков и аккуратно, платочком, вытер губы. – Теперь все в порядке.
- Молодец! Мужчина! – я перегнулась и поцеловала его в губы, пахнущие горьким перцем. Наверное, губы настоящего мужчины так и должны пахнуть!
- Как думаете, будем оставлять Товарищу или допьем до конца?
- Что-то его долго нет, - сказал Виктор. – Может, мне сходить, не случилось ли чего?
Мы с «Маркитанкой» переглянулись. Что там могло случиться, догадывались, конечно. Кино и немцы!
- Допьем, пусть знает, как друзей подводить! – «Маркитанка» потянулась за бутылкой. – Твое здоровье, ВиктОр!
Именно в это время в дверь постучали нашим литинститутским условным стуком: раз – два, раз – два - три, раз - два – раз – два – три! Это был, конечно, Товарищ.
- Господа и дамы! Здесь и нож, и стаканы, и даже хлеб! Не слышу аплодисментов! Ого! – он покрутил в руках пустую бутылку. – А что же мы пить будем, уважаемые?
Надо сказать, Товарищ после местной командировки выглядел слегка примятым. Выдавало и то, что волосы у него аккуратно причесаны на пробор и еще влажные, будто он только мылся.
- Ничего, у меня еще одна есть! - сказал Витя.
- Ура!!! – крикнули мы.
– Первый тост – за тебя!
- Да тихо вы, там все слышно! Она какая-то ненормальная…
- Ты считаешь? Странно-странно! Мы с тобой потом разберемся! – «Маркитанка» погрозила пальчиком..
Но Товарищ свое дело знал туго.
- Прошу, дорогая! – уже протягивал бутерброд с кусочком сала - тонко нарезанного, с мясной прожилкой – с проростью, как объяснил Витя. – Силь ву пле!
Я принесла только что вымытые стаканы, и Виктор довольно умело разлил водку.
- За любовь! И за вас, дорогие девушки, без которых мы и не узнали бы по-настоящему, какая она есть, эта самая любовь!
Мужчины поднялись, как по команде, выставили по-гусарски, перпендикулярно полу, локти в правую сторону и одним махом опрокинули водку. Не знаю, как Анька, но я была польщена.
Пока кайфовали над салом и третьей бутылкой, которая, якобы случайно, оказалась у Витька в чемодане, а на самом деле, как потом выяснилось, предназначалась издателям, к которым он приехал в командировку, договорились, как дальше действовать. Товарищ с «Маркитанкой» едут, причем, не теряя ни минуты, получать гонорар – его начинают выплачивать после обеда, с двух часов. Мы же с Виктором ожидаем их у пивбара, в Столешниковом переулке. Единственная неувязка – надо будет прихватить пару бутылок водки потому, как перцовка, на которую рассчитывали, закончилась.
- Ничего страшного, на Кузнечном Мосту прихватим, я знаю там «точку», где без проблем! – пообещала «Маркитанка».
На том порешили. Я молила Бога, чтобы они скорее ушли и оставили нас с Витей вдвоем. Закрыв за ними дверь на ключ, он сам подошел ко мне, обнял и, поправив мои волосы, чтобы не мешали, крепко поцеловал в губы.
- Как ты смотришь, если мы сейчас разденемся и ляжем в постель, ненадолго?
- Спрашиваешь, да я об этом мечтаю с самого утра! Тебе душ нужен? Я бы приняла. Только одной тоскливо туда идти, будь другом, составь компанию…
Из ванной Виктор вынес меня на руках. Худенький, вроде, щуплый, а сила чувствуется, вот что значит - мужчина! И нежный какой, ужас! Мне с ним было очень хорошо, тем более что на этот раз любовь у нас получилась настоящая, без этих ненавистных резинок. Да и где их взять, не у эсэсовки же коридорной просить, у нее, думаю, вряд ли лишние найдутся, самой не хватает. А мои - еще в общаге закончились.
…Мы нарочито медленно шли вверх по Страстному бульвару, держась крепко за руки, поминутно останавливались и крепко целовались. Если посмотреть со стороны и сверху, картина выглядела так: вокруг нас все бежали, как ошпаренные, груженные сумками, кульками, авоськами, пакетами. И только у нас в руках ничего не было, и при каждом удобном случае мы поворачивались друг к другу, чтобы поцеловаться. Иногда нас толкали – легонько, как бы в шутку, порой задевали сумками, недовольно бурчали вслед, но все это отскакивало, как от стенки, для всех мы были глухими, слепыми и немыми, мы существовали только друг для друга. Кто-то сбоку, обернувшись в нашу сторону, завопил в ухо, как резанный:
- Валя! В ГУМе ковры дают!!!
- Ты о чем сейчас думаешь? – спросила я.
- А ты?
- Я первая спросила!
- О том, что в Москве ходят совсем не так, как у нас в Кобыляках.
Я-то полагала, он думал обо мне.
- В каких Кобыляках?
- Это райцентр мой, в Полтавской области. Недалеко в селе от него жили. Когда приезжали раз в месяц за покупками, он казался мне центром мирозданья. Даже песню о нем сочинил, когда в университет на журфак поступил…
- Напой, а?
- Она на украинском языке, ты, наверное, смеяться будешь. Да и гитары нет. Там рефреном проходит: «Це, це, це, це – райцентр!»*. То есть центр всего. А там – две улицы, три магазина, кинотеатр.
- И танцплощадка, наверное…
- Точно! Ты - в таком жила?
- Нет, я – в областном центре, Семипалатинске, сокращенно все называют Семском. Там – то же самое.
- Да, точно! Я, правда, до Семска не доехал, но Казахстан немного знаю – и Кустанай, и Кокчетав, и Джетыгору, и Аркалык даже. А жил два месяца в Алма-Ате, в гостинице «Ала-Тау», слыхала?
- Конечно! Откуда ты знаешь Казахстан? Откуда?
- Приходилось на практике бывать, студентом. Ты была в Алма-Ате, кстати?
- Конечно! Мой любимый город! Училась на филфаке в КазГУ! Постой-постой! А ты когда там был?
- Ровно десять лет назад, в 71-м.
- Боже! И я в это время там была как раз! Представляешь? Ну, кино! Ты – какого года, Вить?
- Пятьдесят первого, а ты?
- Я – младше. Не задавай девушке нескромных вопросов. Ты где там работал?
- В «Ленинской смене», молодежной газете. Знаешь?
- Конечно! Представляешь, а я - в «Спорте», корректором. В одно время, мы ведь могли встретиться тогда. Вот это да! Сюжет для небольшого рассказа.
- Да, действительно, бывает же! Расскажи немного, я о тебе ничего не знаю.
- Долго и не интересно. Ничего особенного, обычная провинциальная девушка коренной национальности. Метиска даже. У меня мать – таджичка, отец – казах…
- Очень даже симпатичная смесь получилась!
- Ты считаешь? Может быть. Я оттуда, если честно, еле вырвалась. Так душно было…
Стоп-стоп, подруга! Эвон тебя понесло. Ты что же ему всю родословную рассказывать собираешься? Что за человек – почесали немного за ухом, она и потекла сразу, растаяла. Слаба ты, мать, на передок, слаба!
- Почему замолчала? Рассказывай, мне интересно!
- Ничего особенного. Окончила филфак КазГУ, поступила со второго раза. Отучилась, вернулась в Семск. На радио работала, в областной газете, два фильма по моим сценариям в Алма-Ате, на хронике, сняли. Рекомендацию получила, и вот я – здесь!
… На самом деле все, ясен перец, и так, и совсем не так. В Семске, куда распределилась, появился один Игорек, военный, летчик, из Свердловска. После института два года лейтенантом служил. Так ухаживал! Особенно, когда они в своей общаге офицерской спирту наклюкаются. Кстати, он чем-то на этого Виктора похож, не находишь? Чем же? Такой же внутренне самостоятельный, сосредоточенный. И ласковый. Когда вспыхнуло у нас с Игорьком, голову совсем потеряла, по городу вот также ходили, целовались у всех на виду, не таясь. Они с гандболистом Стасом метелили друг друга на танцплощадке каждую пятницу-субботу!
Казахи мне потом устроили вырванные годы. Два раза на дверях краской писали – по-русски, кстати, - «шлюха!». И не смывалось – химия какая-то сильнодействующая и быстросхватывающаяся. Мама плакала ночами в подушку, почернела вся. Я, дура, была уверена: кто-то, все равно кто, пусть только увезет меня отсюда! Ни фига – как-то по-тихому Игорек слинял, все тянул, мурыжил, обещал: «Наладить дома все надо, чтоб не на пустое место, вернусь, мол, за тобой через месяц, заберу…» По сей день. Аборт пришлось делать в Алма-Ате. А в Семске совсем никакой жизни не стало! Свистят в спину, а то и камнями бросают. «Русская подстилка!». Стас подсел на три года за хулиганку. А мне в городе прохода не было.
Долго думала, как вырваться. Когда из больницы вышла, однокурсника встретила Тимура Бердыева, в Союзе журналистов подвизался. Он-то и подсказал: ежегодно разнарядка в Москву, в Литинститут приходит, на три человека. Тот год был потерян, а следующий – для меня решающий, последний. По условиям – там до двадцати восьми лет. Вспоминать не хочется, сколько пришлось унижений вытерпеть! Переспала со всеми - с кем надо и не надо, пока в список заветный попала. Какие надежды связывала с этой учебой, наивная!
- А как имя твое переводится?
- Лейла – ночь. Звездная, теплая, ласковая, летняя.
- Какой класс! И как тебе идет…
- Мне самой нравится. У тебя здесь, в Москве, - дел много? Когда обратно?
- Лейла! Прошу тебя, чтобы я завтра не забыл – мне с утра в «Политиздат» надо, на Миусскую площадь, напомни, будь другом, а?
- Ладно, буду…
К Столешникову, конечно, опоздали. Товарищ с «Маркитанкой» давно стояли на «точке».
- Молодые люди, вам что, ночи мало? – поинтересовалась подруга. Спросила как бы в шутку, но я-то ее хорошо знаю, в глазки завидющие глянула, а там – столько злости, зависти - целый океан!
- Да мы же пешком, денег-то на тачку совсем нет,- начал было оправдываться Витя.
Я его за рукав дернула: молчи, блин, не слушай! Какое ее дело?
- Извини, - говорю, - подруга, с кем не бывает.
Намекнула ей тонко. Чтобы вспомнила тех парней из Чили, которых мы как-то с голодухи сняли у Центрального телеграфа, как она с тем Раулем закрылась в комнате на целые сутки! Характер такой сучьий – только о себе, чтобы насытить, удовлетворить. А другие - как хотят, так и устраиваются – ей по барабану!
В пивбаре - народу не протолпиться, и это в три часа дня. Правильно говорят: в Москве – все тунеядцы, никто не работает. Зато в кафе и кинотеатрах в любое время – аншлаг! «Маркитанка» сразу столик засекла, там трое мужиков (здесь, кстати, женщин почти не бывает) закруглялись. Товарищ дал Витьку «трешку» на шесть пива, а сам двигал подносы на раздаче – креветок три порции, по котлетке горяченькой, сухариков, селедочки – обычный здешний набор. Я еще на улице разглядела, как у «Маркитанки» сумка разбухла, поняла, - водку они-таки взяли!
- Братцы-кролики, я такой голодный! – сказал Витя, ставя поднос с пивом на стол.
Те трое, которым надо уходить, все на нас с Анькой косятся, один закурил под столом. А над ним как раз объявление висит: «Не курить! Штраф – 10 руб.!». И официант – тут как тут:
- Пиво – ваше?
«Маркитанка» ему:
- Наше, наше пиво! Мы – отдельно.
- С вас – «червонец», господа хорошие, за курение в неположенном месте. – И главному, тому, что за стойкой, - Сережа! Пусть участковый выйдет, курят в зале!
Тем бы ноги сразу сделать, да куда, если они языком не ворочают. Тут и мусорок подвалил откуда-то, недалеко, видать, окопался, место – не то слово злачное – золотое! И сразу с ним двое дружинников в паре, с повязками:
- Будем протокол составлять! Прошу с нами пройти, в машину.
- Ты что, белены объелся или совсем оборзел?
- А вот мы сейчас посмотрим, кто из нас… Вызывайте наряд, Сергей Иванович, курят и сквернословят!
- Да ты что, старшина! Мы же отдыхаем, твою в душу!
Короче, сопроводили под белы рученьки, один папку оставил, Витек сердобольный выскочил, догнал.
- Повязали мужиков, еле успел отдать, может, документы какие важные.
- Они здесь артель организовали, - сказала «Маркитанка». - Менты, дружинники подставные, обслуга местная. Видели, протокол никто и не собирался составлять. Башли с них снимут, поделят. Представляете, сколько за день здесь имеют? На чем уехали, на «раковой шейке»?
- Нет, «Москвич», кажется, у них…
- Ясное дело, они такие менты, как я папуас, - сказал Товарищ.
- Отсюда вывод – пока мы, как говорится, при памяти, - «Маркитанка» подняла указательный палец вверх, - курить будем выходить на улицу, а разливать – под столом. Кто у нас в комнате начинал? Ты, ВиктОр? Будешь продолжать – руку не меняют. Мы, каждый свою сторону, - прикрывать. Малейшее подозрение, что секут, - сразу ВиктОру сигнал подаем: «Легавые»! Чего лыбитесь? Головы поднимите, что там написано, видите, все грамотные?
На стене немного справа от нашего столика висел не то плакат, не то рисунок, по которому аршинными буквами шел текст: «Приносить с собой и распивать спиртные напитки категорически воспрещается! Штраф – 25 рублей». Бутылка «русской» водки была перечеркнута двумя красным крест накрест.
- Ого! – присвистнул Товарищ, - и штрафы подорожали, раньше 15 рэ взимали!
- А ты думал! – «Маркитанка» выругалась матом, - у них ни стыда, ни совести не осталось. За четыре года, только то, что у меня на памяти, – три подорожания. В такси сегодня ехали: додуматься надо! Когда поступили – счетчик рубль не нащелкивал, потом - полтора, а теперь – больше двух!
- Не говоря о водке,- Товарищ осторожно достал из Анькиной сумки и передал Вите бутылку «русской». – Ну, что, с Богом, Витек!
- Выпьем, я стишок по этому поводу расскажу, политический, - пообещала «Маркитанка». – А сейчас – по сторонам зырьте, чтобы не засекли эти уроды. Разливать будешь прямо в пиво, каждый отопьет немного, и по одной кружке на его край стола по очереди передавайте, по часовой стрелке. Ну что, пена отстоялась? Наливай, ВиктОр!
Я еще тогда подумала: умеет человек организовать, какой талант пропадает зазря!
- Анна, вы случайно в комсомоле не работали? - на полном серьезе спросил Витя.
- Иди ты знаешь куда, издевается он! Там, где вы учились, мы – преподавали!
- Извините, не хотел вас обидеть, просто интересно стало…
Я насторожилась. Чего это ему интересно вдруг?
- Добивайтесь отстоя пены! – сказал Товарищ, отпив приличный глоток, передвигая кружку поближе к Витьку. – Плесни, сколько не жалко! Ты – настоящий друг.
- Мы с вами, ВиктОр, сейчас на брудершафт выпьем, и окончательно перейдем на «ты»!
- Да вы со вчерашнего дня – на «ты! Что ты на меня так уставилась? Пожалуйста, целуйтесь на здоровье!
- Добивайтесь отстоя пены! – Товарищ глотнул еще раз, на этот раз «ерш», блаженно закатив глаза. – Ты же себя не забудь, Вить! А то здесь такой народ собрался… Как у Жванецкого: Витя, сказал ему внутренний голос, налей сначала себе…