Geum.ru

Книга вторая

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   9   10   11   12   13   14   15   16   ...   22

Из Каменной степи на совещание никого не пригласили. Не позвали и Тумина из Вятки.

Агрономы о влиянии лесных полос на урожай не говорили. Сказал о них один лишь Вильяме. Академик ни с кем не полемизировал, он отстаивал выдвинутую им травопольную систему земледелия, объединив в единое целое не только полеводство и луговодство, но и полевое лесоводство, позволяющее человеку "овладеть водным и ветровым режимом страны".

Обосновывая это громко прозвучавшее заявление, Вильяме сказал то, что должны были сказать лесоводы:

"Цель вполне ясна - устранить бесполезное отекание 70 процентов годовой суммы осадков по поверхности почвы - эту главную причину засухи..." И ослабить силу ветра, тем самым уменьшить испарение воды растениями и почвой.

"Обе эти цели, - продолжал Вильяме, -достигаются одной системой мероприятий - ОБЛЕСЕНИЕМ ВОДОРАЗДЕЛОВ... в общесоюзном масштабе. Тогда древесные насаждения на водоразделах получают значение не только регуляторов влажности полей, но и водоохранное значение в смысле регуляторов водного хозяйства страны. Это единственный способ покончить с катастрофическими весенними разливами и с не менее катастрофическим летним мелководьем наших водных артерий".

После Докучаева подобной картины не рисовал никто.

Нет, это только казалось, что Вильяме ни с кем не полемизировал. Стоило подняться на трибуну Тулайкову, как тут же вспыхнула между ними перепалка: травопольная система подверглась резкой критике.

Почему? Я долго не мог найти ответа на этот вопрос, вызывавший во мне недоумение.

Ну, в самом деле, полевое травосеяние в России никак нельзя было назвать делом новым и непривычным - оно уже имело более чем вековую историю. К тому же вводили его в науку и практику славнейшие сыны Отечества.

Как не вспомнить Александра Васильевича Советова, к имени которого даже современники прибавляли - "первый в России". Это он. Советов, подхватил и продолжил то, что оставил любезным согражданам своим Болотов. И труд его "О разведении кормовых трав на полях" стал первым учебником отечественного научного земледелия.

Его читали и перечитывали - в брошюре, вышедшей под этим деловым названием в 1859 году, в пору, когда "все стали думать и думать в одном направлении, в направлении свободы, в направлении разработки лучших условий жизни для всех и для каждого", 'современники находили смелые размышления молодого ученого не только о травах, о хлебной ниве, но о судьбах русского народа, о будущем России.

Советов выступил в ней против так называемой "трехполки", трехпольной системы земледелия, которая господствовала в странах Западной Европы со средневековья и которая, будучи раскритикована еще Болотовым, дотащится до двадцатого века.

Но тут надо сказать еще об одном смелом новаторе отечественного земледелия, агрономе Дмитрии Макаровиче Полторацком, которого сам Советов считал основателем полевого травосеяния в России. Почему, спросите, Полторацкого, а не Болотова, написавшего трактат "О разделении полей"? Болотов не смог применить свою идею на практике - условия не позволили, и он высказал надежду: "Может быть, найдутся такие, которые будут способны принести обществу существенную пользу". Нашлись! И первым среди них был Полторацкий. В Авчурине под Калугой он ввел предложенный Болотовым многопольный севооборот с посевом трав, чем нанес первый практический удар по рутинному трехполью.

"На такой подвиг, - писал Советов, - Полторацкий решился, когда но только в России, но и на Западе еще очень шаткие понятия о травосеянии и плодосменности".

Вспомним здесь еще раз немецкого агрохимика Юстуса Либиха, который утверждал, что всякое травосеяние истощает почву и тем самым грозит снижением урожаев в будущем.

Советов видел другое: Полторацкому удалось малоплодородную землю в Авчурине, именно благодаря травосеянию, превратить в плодородную и буквально "пересоздать почву" - урожаи почти всех хлебов утроились, значительно увеличились и доходы хозяйства. Результаты эти были лучшим ответом и Либиху и отечественным скептикам.

Популярность книги Советова "О разведении кормовых трав на полях" была доселе неслыханной - за 20 лет она переиздавалась 4 раза. Читали её с пользой - повсеместно в России начался поиск все новых и новых видов кормовых трав. Так, "обращение костра безостого из дикорастущего растения в культурное, - указывал Советов в предисловии к одному из переизданий своей книги, - представляет собой хороший пример самодеятельного участия русского крестьянства в распространении на полях кормовых трав". Книга принесла Советову широкую известность, которая и позволила ему "сделаться членом ученого сословия С.-Петербургского университета" - занять в университете кафедру сельского хозяйства.

Вскоре его приняли в члены Вольного экономического общества, затем избрали председателем сельскохозяйственного отделения этого общества. Выступая с первой публичной лекцией 21 января 1861 года, накануне отмены крепостного права в России, Советов сказал: "Вольное экономическое общество сделало мне честь, предложив в своем зале чтение публичных лекций сельского хозяйства.

Проникнутый глубоким убеждением важности предмета, для России, особенно в настоящую пору ввиду таких великих преобразований в быту земледельца, я не без страха являюсь на кафедру. Только сознание настоятельной необходимости в распространении правильных понятий о сельском хозяйстве и надежда, что, может быть, и мне удастся иметь хотя самую малую долю участия в этой священной (я иначе но могу выразиться) обязанностей каждого члена общества, вызвали мое согласие на его предложение. Может быть, я поторопился моим усердием, но имея в виду дело, во имя его, во имя науки, я забываю мою личность".

Этими словами он выразил не только ситуацию данного исторического момента, но и кредо жизни русского патриота, посвятившего себя служению науке и народу. В этом служении Советов никогда не забывал, что "англичане на своей тощей глине не меньше собирают, чем мы на нашем жирном черноземе".

Так в чем же дело? Почему теперь, когда Вильяме, обобщив вековой опыт, соединил в стройную систему земледелия все лучшее, что существовало в отечественной науке порознь, вдруг ученые восстали. Да и кто среди восставших! Корифеи, Прянишников и Тулайков, всегда поддерживавшие новое, прогрессивное. Да еще как поддерживали! Помните, как на съезде в Саратове приветствовали они Вавилова? Один назвал его гением, другой воскликнул: "Не погибнет Россия, если у неё есть такие сыны!"

Не знаю, я и сейчас не могу со всей определенностью ответить на вопрос, почему травопольная система, предложенная Вильямсом, вызвала такое сопротивление в тридцатых годах. Почему её, активно насаждаемую в конце сороковых и начале пятидесятых годов (она присутствовала даже в школьных учебниках), яростно обругали и изгнали с наших полей в начале шестидесятых, а изгнав, забыли. Лишь изредка, в разговоре, услышишь теперь робкие "воспоминания о травах". Но только о травах, не о системе земледелия, основанной на травополье и древополье. А ведь в системе этой много разумного, выверенного вековым опытом освященного корифеями отечественной науки.

Думается, причин отторжения тут много. И большинство из них породил сам Вильямс. С самого начала он придал своей чисто агрономической идее хвастливый политический уклон, который и вызвал сопротивление несогласных с этим уклоном. Да и в аврономическом плане автор идеи не оставлял исполнителям никакого права, на творческое осмысление системы, на. корректировку её применительно к местным условиям - навязывал не только технологические приемы выполнения, но и набор строго определенных трав. Диктат этот продолжался и после смерти Вильямса, когда травопольную систему объявили составной частью государственного плана преобразования природы.

История учит: подобное силовое давление на разум человеческий лишь порочит идею, даже хорошую. Исполняемая из-под папки, она обязательно окажется скомпрометированной. Что и случилось с травопольной системой земледелия. Её приверженцев будут презрительно обзывать "травопольщиками", а самого Вильямса забудут, хотя учение его могло бы успешно и с пользой развиваться и в науке и в практике.

Так я думаю, рискуя быть обруганным за эту веру в разумное зерно стройной вильямсовой системы земледелия, которой и до сей день наука не противопоставила столь же объективной теории.

Нет, не понять нам разногласий, если не проследим весь путь борьбы Вильямса за свою идею.

Впервые он изложил её в докладе Госплану в голодном 1921 году. Непонятно, почему ученый избрал этот путь, почему сразу обратился в государственный орган, тогда как в традициях отечественной науки все еще были обращения непосредственно к крестьянству, да и то лишь после многолетних проверок идеи на опытных полях, опытных станциях.

Доклад этот никакого шуму не наделал, не вызвал и споров среди ученых. Споры могли разразиться в 1927 году после выхода книги Вильямса "Общее земледелие с основами почвоведения", в которой он впервые дал научное обоснование травопольное системы земледелия. Однако ученые молчали: многие считали профессора Вильямса своим учителем и вступать с ним в спор без крайней на то необходимости но хотели.

Необходимость такая возникла летом 1928 года, когда ученых пригласили в Наркомзем на дискуссию о травопольной системе земледелия. На ней Вильяме остался почти в полном одиночестве. Но диспут не вылился в яростный спор: ученики все еще щадили своего учителя, ограничились несогласием с ним, не вступая в полемику.

Пожалуй, самыми энергичными противниками на этом диспуте оказались сослуживцы - профессора Тимирязевской академии Чаянов, Кондратьев и Дояренко, пользовавшиеся огромным влиянием в агрономическом среде. Они называли травопольную систему Вильямса фантастичной, нереальной, неприемлемой.

И тогда Вильяме повел спор именно с этой группой ученых. Вы говорите, что травопольная система земледелия фантастична? А к какой организационной структуре вы примериваете её? То-то же и оно, что к мелким единоличным хозяйствам, объединившимся в мелкие кооперативы. Вот в этом и есть ваша политическая ошибка.

И Вильяме пишет статьи, в которых возрождение и расцвет сельского хозяйства связывает с победой травополья, а возможность такой победы обеспечивает "только при полном обобществлении хозяйства в виде колхозов".

Теперь эта мысль будет присутствовать во всех статьях: эффективность травопольной системы земледелия достижима только в колхозе или совхозе. Но в паре с ней пойдет и другая: "организация мелкого единоличного рационального хозяйства представляет агрономическую нелепость, вредную утопию". Это уже был явный выпад против Чаянова и его экономической школы. Отныне "реликт единоличного землевладения" Вильямс объявлял главным препятствием на пути травополья".

А политики в это время еще стояли на перепутье, еще высматривали дороги, по которым пойдет деревня. Да, курс на коллективизацию сельского хозяйства уже был провозглашен, по политики и экономисты еще не считали этот курс единственно верным. Однако Вильямс продолжал бить в одну точку: возрождение и расцвет возможны только при коллективном хозяйстве.

Ну что, ученые, будете продолжать молчание?

Кажется, председатель Госплана Кржижановский допускал такое, когда в конце 1929 года собрал ученых и агрономов для обсуждения травопольной системы и сказал:

- Умолчание равносильно поражению. Не годится так подходить к решению серьезных проблем...

И тут же обозначил расстановку сил:

- Сейчас мы имеем два кружка. Один, очень небольшой, куда входит известный профессор, старик, коммунист Вильямс. И другой, состоящий из большинства наших агрономов. Так вот, если прав профессор Вильямс...

- Нет, не прав профессор, - ответили на этот раз ученые почти хором.

Поздно. Завершался год "великого перелома". Происходил решительный поворот от индивидуального крестьянского хозяйства к колхозному.

В последние дни года в Москве была созвана конференция аграрников-марксистов, на которой Сталин объявил о необходимости "НАСАЖДАТЬ в деревне крупные социалистические хозяйства в виде совхозов и колхозов", возвестил о переходе страны к политике ликвидации кулачества как класса. Кулакам объявлялась война не на жизнь, а на смерть - над сотнями тысяч крестьян нависла угроза полного разорения и погибели. Однако главный огонь критики на этой научной конференции был направлен против Чаянова и его последователей, обвиненных в пропаганде "сильных хозяйственных единиц", "крепких крестьянских дворов", которые, по мысли критиков, обязательно превратятся в кулацкие дворы и хозяйства.

Выступавшие на конференции были единодушны в оценке "чаяновщины" как "правого уклона". Судьба Александра Васильевича Чаянова и его сторонников была предрешена. Пройдет немного времени, и их "припишут" к Трудовой крестьянской партии, о чем уже говорилось.

Всё, главные противники травополья далече. Отныне никто не услышит их голоса. Теперь можно менять и тактику борьбы. И Вильямс меняет её - переходит к впечатляющим картинам с цифрами.

- Совершив переход к травополью, наше сельское хозяйство сможет достигнуть повышения урожайности на тысячу процентов, - заявил Василий Робертович летом 1930 года с трибуны Международного конгресса почвоведов.

Оставшиеся на свободе ученые были шокированы. Подобными посулами лишь студентов можно увлечь: урожайность повысится на 1000 процентов! А производительность труда досягнет и вовсе сказочной высоты - порядка 10000 процентов!..

Ну откуда такие цифры? И почему не на 10, не на 100, а на 1000, на 10000 процентов?!

Нет, ничему не научила дотошного Тулайкова судьба упрямых коллег. Продолжал спорить с Вильямсом так, будто истина для него дороже собственной жизни. И ради чего?

Вильямс требует пахать не мельче 20 сантиметров? Ну и пусть пашут, ты же слышал уже, что инициатива масс опрокидывает любое сопротивление врагов народа. Нет, Тулайков и по мелочам не согласен: нельзя везде и всюду рекомендовать такую гибельную вспашку, это шаблон. К нему тут же и прицепились: мол, доводы его "идут вразрез с интересами социалистического строительства". И пошли бить репликами - пощечинами.

Отступись, Николай Максимович. Теперь они все равно будут пахать именно так везде и всюду.

Нет, не отступал Тулайков. Ну и чего добился? В целях проверки теории Вильямса конференция по засухе решила перевести 20 совхозов и 20 МТС на травопольную систему земледелия. Для руководства "травопольным наступлением" при Тимирязевской академии создавался специальный научный штаб - Почвенно-агрономическая станция во главе с Вильямсом.

Вот и хорошо, практический опыт все поставит на свои места.

И все же главная борьба разгорится не на этом направлении.


6


Всесоюзный институт прикладной ботаники и новых культур поменял вывеску - отныне он будет называть Всесоюзным институтом растениеводства (ВИР).

Поменяли лишь название. Может, так и лучше, так точнее. Однако исчезло что-то привычное, устоявшееся. Будто ушло в прошлое твое время, а пришло какое-то другое, не твое.

Вместе с вывеской Вавилов не шутя предлагал поменять и директора - сам подыскивал человека на свое место. Ему хотелось "сесть на землю" - уехать на все лето на какую-нибудь опытную станцию, чтобы заняться основательно и без помех генетикой, систематикой, философией, ни о чем другом не думая. Он мечтал об этом - однако его не отпускали.

В институте было неспокойно и суматошно - появилось много чужого народа, будто с улицы нахлынула толпа. В 1930 году при Академии сельскохозяйственных наук был создан институт аспирантуры для подготовки кадров из рабоче-крестьянской молодежи. Однако вскоре всю эту ораву передали ВИРу - там лучшие кадры, знающие специалисты, которым сам бог велит руководить подготовкой молодежи к научной работе. Там собрана мировая коллекция растений, какой нет ни в одном зарубежном институте. Только этот колоссальный сортовой материал дает возможность любому аспиранту выполнить оригинальную и крупную работу. К тому же там первоклассная библиотека, имеющая регулярные поступления зарубежных периодических изданий - бери, читай, приобщайся к общечеловеческим знаниям.

Вавилов видел, как мало подготовлены эти молодые люди к научной работе. Выхваченные из гущи народной, они, все еще возбужденные азартом раскулачивания, никак не могли успокоиться, оглядеться, настроиться на иной лад.

Им, молодым ударникам, входившим в науку, в литературу, в искусство, со страниц газет советовали отринуть, как ошибочные и ненужные, все гуманистические идеи великих предшественников. А чтобы они не сомневались, им внушали: "Мы стали гораздо умнее богов, гораздо больше знаем". Как же охотно подхватывали они, прошедшие ускоренные курсы обучения, эту гордую мысль: мы умнее богов и больше знаем! И основательно вооружены - им в руки уже был вложен "кремневый топор классовой борьбы", который благословили поэты еще в начале двадцатых. Культ бога они заменили культом классовой борьбы и репрессий, на котором и воздвигнут культ сильной личности. Воздвигнут сами, своими руками - и понесут ому в жертву миллионы сограждан. Сбиваясь в многотысячные толпы, понесут с жутким кличем: "Смерть врагам народа!" И содрогнется от ужаса, все живое, и затаится от страха, даже мысль побоится шевельнуться.

Словом, они жаждали действий, они хотели шагать в общем ревущем потоке, а им, вопреки общему настрою, говорили:

- Наши аспиранты должны быть подготовлены на уровне мировой науки, владеть иностранными языками и легко ориентироваться на глобусе.

Нет, они явно попали не туда. Им, лучшим представителям победившего пролетариата, овладевшим языком мировой революции, предлагают, как каким-то интеллигентикам, засесть за пыльные книги?!.. Не ослышались ли?..

- Невозможно начинать любую научную разработку любой темы, не ознакомившись с результатами исследований в этой области во всех странах мир. А для этого вам надо в совершенстве знать хотя бы основные языки.

- Нам? - вырвалось у кого-то из толпы возбужденных молодых людей, обзываемых аспирантами.

- Да, вам, - подтвердил лобастый интеллигент с усиками, и улыбнулся: - Когда же и изучать языки, как не во время подготовки к кандидатской работе? - И дал совет: - Ежеутренне натощак нужно вызубривать слов двадцать, вот и все.

- Если вы пришли в науку, то вы обречены работать над собой до гробовой доски, - продолжал рисовать нерадостную для них картину Вавилов. - Только тогда мы являемся научными работниками, если мы движемся. Мир весь движется, каждый месяц приносит новые ценности, поэтому надо научиться регулярно следить за пульсом, который имеется у глобуса, следить за всеми книгами, которые выходят по вашему разделу научной работы, знать даже, какие книги должны появиться, какие работники по вашему разделу работают, даже уметь сноситься с ними, ставить перед ними вопросы... Завязывайте связи с молодости. Овладевайте иностранными языками - это орудие, это основной метод...

Представьте теперь, что кто-то предъявит такое же высокое требование сегодняшним нашим аспирантам и ученым: за зиму овладеть английским, французским и немецким языками. Не думаю, что они будут в восторге.

Представьте, кто-то из нынешних наших ученых, узнав, что в Тимирязевской академии бесполезным грузом лежат горы иностранной литературы по всем специальностям и темам, устыдится и скажет: "До чего же узок наш кругозор, если мы не знаем, что делается в мире по нашей отрасли знаний. Мы, как нерадивые студенты-провинциалы, вполне обходимся учебником, выжимками знаний из старых догм". А устыдившись, засядет за изучение иностранных языков. Да еще примется побуждать к этому и аспирантов своих: "Ежеутренне натощак нужно вызубрить двадцать слов, чтобы к концу первого же учебного года овладеть английским, французским и немецким языками". Не берусь утверждать, что бы вышло из этой затеи. Потому не берусь, что знаю: далеко не все ученые агрономы и их наставники удосуживаются прочитать даже написанные прекрасным родным языком труды Василия Васильевича Докучаева - и они лежат мертвым грузом, никем не затребованные. Об этом я еще расскажу, но в другом месте. А здесь вернусь в ВИР.

В Вавиловском институте и ныне существует традиция -в день посвящения в ученые аспирантам и молодым специалистам вручают значок с изображением земного шара и памятку, в которой воспроизводится первая фраза из вавиловского наставления:

"Мы ждем, чтобы, закончив аспирантуру в определенной группе, вы по своему разделу стояли на глобусе". И все. Никаких требований к молодым ученым конца XX века. Требования, которые выдвигал Вавилов в начале века, оказались отсеченными, "лишними". Может быть потому, что и нынешние наставники не владеют той суммой знаний, которыми владели ученые вавиловской школы. Ни того кругозора, ни той увлеченности делом.

И все же кто-то из тех аспирантов так и поступил: усадил себя за учебники и журналы и принялся штудировать языки и науку.

Но многие ушли в классовую борьбу: с упоением читали разоблачительные статьи "неучей", яростно обсуждали социальное происхождение своих наставников, "благородных ботаников", которых они называли теперь "благородиями". Ну, в самом деле, не враги ли они трудового народа - требуют растрачивать понапрасну силы на изучение языков окружающих капиталистических стран?

Представляю, с каким пакостным чувством писал Вавилов вот это обращение в президиум Академии сельскохозяйственных наук, первым президентом которой был сам, а заместителями - Горбунов и Тулайков.

"В последнее время благодаря легкомыслию ряда партийных товарищей, мало подготовленных и в то же время зараженных запалом критики и реформаторства, поставлено под угрозу нормальное проведение всей основной работы Института".

Видно, допекли бунтари, требовавшие "реформ" в подготовке нового поколения научных кадров. Охотно, будто выполняли свой классовый долг, они увешивали институтскую доску объявлений вырезками из газет, среди которых главенствовали статьи Коля. Этот человек был из числа "чрезвычайно индивидуалистически настроенных" работников, влившихся в дружный коллектив ботаников в середине двадцатых годов и внесших в него дисгармонию, которой так опасался Вавилов. Суетливое безделье Коля раздражало старых работников, а лесть его никого не подкупала. Не принесла ему успеха и хвалебная статья о Вавилове. И Коль вынужден был уйти из института. Вскоре о нем забыли. Он тоже ничем не напоминал о себе. Но как же встрепенулся, когда узнал о недовольстве аспирантов! Понял: его время пришло. И Коль садится и пишет: