Geum.ru

Книга вторая

Вид материалаКнига

Содержание


Накануне событий
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   22
  • Не знаю, выйдем ли мы с вами живыми из этого хаоса. Однако пока живы – надо продолжать работу, будто ничего в этом мире не случилось. А успокаивать себя давайте тем, что наука не только аполитична, но даже интерпланетна, так как и на Луне и на Марсе господствуют те же законы природы, что и на Земле. К тому же новые сферы на все соглашаются и все подписывают. Значит, мы должны попытаться сохранить все, что имеем, в том числе и Степную опытную станцию...

Сказав эти слова, он посмотрел на Мальцева. Александр Иванович бывал в Каменной степи – почти каждое лето ездил туда на опыты. Только ему, своему помощнику, мог предложить Регель это рискованное предприятие: отправиться в путь в такое тревожное время и во что бы то ни стало, хоть пешком, добраться до места: надо сохранить – только бы сохранить! – Степную станцию от разорения.

Представлял ли Мальцев всю трудность этого предприятия? Да, пожалуй. Однако по натуре своей он был человеком дела, за что и ценил его Регель. Они вместе презирали ту российскую интеллигенцию, которая говорит и пишет красно и умно, щеголяет широтой взглядов и эрудицией, но ко всему конкретному и реальному относится враждебно. Эта оторванность интеллигенции от жизни больше всего возмущала Регеля:

–Стремятся объять необъятное, а к решительным и определенным заключениям не приходят, – говорил он. – Вечно у них какие-то компромиссы и полумеры, чем и воспользовались господа большевики.

Нет, в рядах революционеров он не был, но отдавал должное большевикам.

–Потому-то они и одержали верх. что привыкли планомерно и решительно действовать в подходящий момент, опять же не в пример нашей интеллигенции.

Мальцев был таким же: резким, порывистым, с всегда горячим, повышенным тоном речи, с постоянным интересом к делу. Понимал: им, ботаникам-прикладникам, выпала труднейшая задача – привести в порядок сортовой материал российских полей, где царил ужасающий хаос. Вон их сколько, коробок с семенами, собранными по России, – скоро стеллажи займут все свободное пространство в комнатах и кабинетах. В красных коробках – пшеницы, в зеленых – овсы, в синих – ячмени. Многие образцы – (десятки тысяч) – уже изучены в полевых условиях, однако сколько тысяч ждет проверки. Нет, потерять сейчас Степную опытную станцию – это лишить смысла и цели собственной деятельности.

Надо, значит надо.

С командировочным удостоверением от 27 ноября 1917 года Мальцев отправился в губернию, которая уже находилась на военном положении, едет в Каменную степь, на просторах которой вот-вот сойдутся войска Южного фронта и в сшибке этой будет решаться судьба России.

Он ехал официальный представитель центрального научного учреждения – помощник заведующего Отделом прикладной ботаники (Бюро было преобразовано Временным правительством в Отдел). Ехал в командировку, но на неопределенный срок. Регель сказал: до весны, весной приедет заведывать станцией Николай Иванович Вавилов, недавно утвержденный в должности помощника заведующего Отделом.

Времени до весны – дожить бы. Однако Мальцев не унывал. Он не знал, что его ждет впереди, поэтому жил надеждами на лучшее будущее: все в обществе уляжется, упорядочится и каждый опять займется своим делом. Да и сейчас нечего время зря терять...


^ НАКАНУНЕ СОБЫТИЙ


I


Когда Мальцеву надоедало писать «историю», он брал ружье и отправлялся в степь – ему понравилось забредать в дальние хутора, заходить в крестьянские избы. Неожиданно для себя он обнаружил, что в этих избах знают о полезных свойствах дикорастущих растений гораздо больше его, ученого-ботаника. Тут тебе и знатоки лекарственных растений, и мастера приготовления пряностей, и специалисты по окраске тканей в разные цвета. Последние его заинтересовали тем, что могли тут же продемонстрировать свое мастерство и не таили своих секретов: пожалуйста, запоминай или записывай, господин хороший, а по новым временам – товарищ.

Возвращаясь из этих походов, Мальцев не переставал удивляться: насколько же ум народный, придавленный нуждою и голодом, изощряется, чтобы поддержать свое существование.

По вечерам читал или писал письма: Регелю – в Петроград, в Саратов – Вавилову. Напоминал, торопил, спрашивал, когда же Николай Иванович собирается приехать в Каменную степь.

С Вавиловым он познакомился в 1912 году: молодой выпускник Московского сельскохозяйственного института приехал к ним на стажировку, ознакомиться, как он писал, «с работами Бюро, как единственного учреждения в России, объединяющего работу по изучению систематики и географии культурных растений...».

Практикант приглянулся всем: своей работоспособностью и устремленностью, а главное – было в этой устремленности что-то свое, еще не уловимое, но позволившее Регелю сказать: «В лице Вавилова мы привлечем в Отдел прикладной ботаники молодого талантливого ученого, которым еще будет гордиться русская наука».

Эти слова он сказал в канун октябрьских событий 1917 года, когда ходатайствовал перед Ученым комитетом об избрании Вавилова на должность помощника Отделом. В это время Николай Иванович был преподавателем Саратовских высших сельскохозяйственных курсов – возглавлял кафедру частного земледелия и генетики.

Предложение Регеля пришлось Вавилову по душе: это как раз то, «в чем хотелось бы самому принять ближайшее участие». Но он не мог бросить начатый курс лекций, не мог оставить на произвол судьбы посевы озимых на опытном поле. так что просил отсрочки до весны 1918 года – приступить к обязанностям раньше никак не сможет, Регель согласился.

Вот почему и Мальцеву было сказано: «Только до весны». Весной освободится Вавилов и возглавит Степную опытную станцию.

Однако, чувствовалось по письмам, Вавилову не вырваться из Саратова ни весной, ни летом – там, на опытном поле института, формировался по-существу новый опорный пункт с большим числом помощников-студентов.

Нынешний читатель может с недоумением спросить: но ведь опытное поле принадлежало учебному заведению, а не Отделу прикладной ботаники? Верно. Однако в те годы наука, как и природа, меньше зависела от ведомственной принадлежности, а последняя не имела нынешнего значения – данные исследований, где бы они ни были получены, в равной степени принадлежали науке.

И еще он может спросить: как же так, Вавилова пригласили в Петроград помощником заведующего Отделом, а сами думали тут же переправить его в Каменную степь? Не обман ли? Нет, ни в малейшей степени. в те годы приглашение в научное учреждение вовсе не означало, что человек будет сидеть в одном из его кабинетов. Именно в качестве главного специалиста головного учреждения он мог уехать от столицы и годами руководить там опытной станцией, оставаясь ответственным за разработку той или иной темы, контролируемой головным учреждением. Это повышало роль полевых станций, которыми руководили не хозяйственники, рекомендованные на эти должности местными властями, а ведущие ученые, заявившие о себе в науке. Обманом было бы как раз обратное: если бы приглашенного для научной работы специалиста вынудили сидеть в стенах столичного учреждения. К тому же Регель, приглашал Вавилова, так и писал ему: с должностью помощника заведующего Отделом к нему переходит и руководство Степной опытной станцией.


Однако Вавилов не вырвется из Саратова ни весной, ни летом, он застрянет здесь на несколько лет.

В мае 1918 года он написал Регелю первый свой отчет, в котором сообщал, что на опытном участке, работа на коем начиналась «от сотворения мира», уже высеяно около 12 тысяч номеров гибридной пшеницы, ячменя и бобовых, что весь опытный материал распределен между помощниками (около 20 специалистов по селекции) на темы для дипломных работ. А подытоживая, писал:

«Таким образом, фактически в нынешнем году имеется Саратовское отделение Бюро по прикладной ботанике. И если удастся выполнить все, что задумано, если год будет благоприятным и стихии минуют посевы, удастся получить большой материал и по сортоизучению и по генетике».

Нет, срывать сейчас Вавилова и перебрасывать на другой участок не было никакого смысла. Он делает то, что при нынешних условиях невозможно сделать в Каменной степи.

«Я вижу, что работа в Саратове у Вас закипела, – откликнулся Регель, не скрывая своего восторга. – Для такой широкой постановки в данное время требуется не только энергия, но и решимость. Очень рад, что у Вас таковая появилась».

Удивительно, как же быстро разнеслась эта добрая весть в научной среде: где-то под Саратовом среди всеобщего хаоса молодой ученый продолжает ставить опыты. Туда, к этому спасительному островку, потянулись специалисты из Петрограда и Москвы. Даже великий Прянишников приехал погостить к ученику своему. Сообщая об этом Регелю, Вавилов и его уговаривал наведаться: «командируйте себя...» Роберт Эдуардович обещал приехать «на хлеба» – в Петрограде очень голодно.

И все же вряд ли кто мог догадаться, что именно там, на опытном поле под Саратовом, уже начала зарождаться школа, которая прославит не только Отдел прикладной ботаники, но и отечественную науку.

Получал письма и Мальцев: и от Регеля и от Вавилова. Читая их он понимал: под Саратовом разворачивается такая работа, бросать которую было бы преступлением, тем более сейчас, когда во всех других местах заглохла всякая деятельность. Что ж, надо настраивать себя на длительное жительство в Каменной степи. И когда Мальцев сказал себе это. ему стало спокойнее: оказывается, неопределенность, временность своего положения и ожидание перемены очень мешают человеку нормально жить. Что-то бы и сделал, приступил бы к какому-то делу, явно нужному и интересному, да все медлишь. ждешь, что ты вот-вот уедешь отсюда.

Все, ему тут жить долго, а поэтому надо и обстоятельно устраиваться. Пора перебираться от родственников в дома на юру – хватит квартировать в стороне от опытной станции. Он занял ту же квартиру, в которой жил первый заведующий станцией Литвинов, на втором этаже двухэтажного каменного дома, построенного в 1913 году рядом с таким же домом, где была лаборатория и хранилась вся научная документация.

Эти два дома на степном юру да чуть поодаль от них несколько дощатых сараюшек и были опытной станцией, Степным отделением Бюро прикладной ботаники. Правда, Бюро уже давно переименовано в Отдел, однако прежнее название успело стать привычным и отказались от него не сразу. Пройдут годы, Отдел преобразуют в Институт, из памяти человеческой выветрится первоначальное его название, а здесь, в степи, вот это крошечное поселение народ долго еще будет называть «Бюро». До тех пор, пока один из умников, каких на Руси всегда хватало, приказом отменит это название и тем же приказом повелит именовать Бюро «Участком № 2», а где начинали свои работы докучаевская Экспедиция – «Участком № 1». И как ни странно, эти безликие номерные обозначения исторических мест приживутся на многие годы и дойдут до наших дней.


2


Март выдался теплый, ласковый. На белоснежной равнине проступили черные пятна – это вытаяли сурчиные холмики. Везде, куда ни глянь – эти холмики, от которых вся степь кажется рябой.

В апреле на бугорках появились сурки – сидят, греются на солнышке, посвистывают. Оригинальное зрелище! Перед глазами оживала первобытная картина девственной степи, какой она была еще 150-200 лет назад.

«Нигде бо видети человека, точию пустыня велия и зверей множество» – сообщал летописец, сопровождавший метрополита Пимена в Царьград по реке в XVI столетия.

Потом и в южные степи пришел оратай. И побежали перед плугом свистуны-сурки, побежали туда, где была еще нераспаханная степь – на пашне жить отказывались. А площадь их обитания все сужалась и сужалась, все меньше становилось и этих реликтовых зверьков, которых когда-то было множество.

Однако ж вот на пашне и не поселились. И не только на пашне. Ушли и с некосимого заказного участка, покрывающегося летом густой и высокой травой. Ушли даже со степных участков, огражденных лесными полосами. И еще приметил Мальцев и удивился: на межполосных степных квадратах нет и жаворонков, которые вне полос поют тысячами.

Да, в настоящем всегда есть отголоски и указания на далекое прошлое. Надо лишь уметь прислушаться, приглядеться. В девственных доисторических степях не все пространства были покрыты высокими травами, а лесами и того меньше – на это указывают типично степные обитатели, предпочитавшие открытую местность.

Сошел снег – и сурчиные холмики превратились в желто-серые бугорки – от массы цветущих лютиков.

Прошло еще несколько дней – и старозалежная степь, еще вчера нежно зеленевшая, покрылась ярким золотисто-желтым ковром. Это горицветы раскрыли свои бутоны. И вдруг по этому зеленому, ярко-золотистому ковру в одно утро вспыхнули синие узоры – зацвели фиалки, гиацинты, ирисы и вероники, раскрыл крупные бутоны степной пион-воронец, заголубела сон-трава.


Мальцев - Регелю 16. V.1918 года:


«Сейчас нас очень беспокоит вопрос о кормежке. Вся здесь быстро взбудоражило до невозможности и мы все питаемся, чем придется. Соседние крестьяне открыли на наших заказных участках даже новую овощь – это молодые сочные побеги катрана Татарского, которые, как оказывается, совершенно могут заменять в щах капусту ( я думаю даже набросать об этом заметку, которую вышлю вам). Открытие это, однако, причиняет нам массу неприятностей – топчут участки, расшатывают столбики и т.п., не гладя на присутствие сторожа. которого совершенно игнорируют. Но гораздо опаснее предстоящий сенокос. Многие хорольские крестьяне говорят, что они будут косить там, где им понравится, на том основании, что теперь все должно принадлежать народу. Вероятно, придется мне обращаться в Таловский Совдеп за содействием против таких намерений...»

Я прерву здесь плавное течение большого письма, отправляемого в Петроград с жалобой на плохую кормежку. Мальцев конечно же знал, что неделю назад из Петрограда за подписью Ленина и наркома продовольствия Цюрупы была передана телеграмма всем губсовдепам: «Петроград в небывало катастрофическом положении. Хлеба нет. Выдаются населению остатки картофельной муки, сухарей, Красная столица на краю гибели от голода...»

Это был государственный приказ: взять хлеб в принудительном порядке у буржуя, взять его и у крестьянина, «который вернулся из чертова ада войны и впервые за жизнь свою, своих отцов и прадедов посеял и собрал свой хлеб на своей земле».

«Единственный человек, о котором я радикально изменил свое мнение, поближе узнав его, это Кожухов, – продолжал письмо Мальцев. – Как-то зимою Гринцевич хотел прогнать его за то, что он требовал или просил себе добавочной платы. Оказывается, это удивительно скромный, весьма трудолюбивый, очень практичный , наблюдательный человек, благороднейшей души. Я ходил с ним собирать растения, и выяснилось, что зимою, когда он не получал в течение 2-3 месяцев ни копейки денег. у него не было рубах и сапогов; он тогда и обратился к Гринцевичу с просьбой дать ему хотя бы какую-нибудь сверхсрочную работу, чтобы заработать себе на белье и сапоги. А Гринцевич его не понял и толковал это как нежелание работать. Само собой разумеется, что зимой босиком нельзя ни запрягать лошадей, ни привезти воды и т.п. Одним словом, Кожухов – это, по моему теперь глубокому убеждению, незаменимый для нас человек и я обращаю на него ваше внимание. У меня даже является мысль: он вполне заслуживает, чтобы быть назначенным младшим техником, хотя бы младшего склада. По своему развитию и сообразительности он много выше Ефимова, хотя и окончил только низшую сельскохозяйственную школу».

Я тоже хочу обратить внимание читателя на эту фамилию – Кожухов. Долгое время я не знал ни отчества, ни имени этого человека. «Заслуживает, чтобы быть назначенным младшим техником». Значит, исполнял какую-то рядовую должность. Однако строгий в оценках Мальцев поставил его, перед тем скомпроментированного, много выше техника Ефимова, которого отпустил « вследствие нужды» преподавать в Верхне-Озерскую сельскохозяйственную школу.

Никто в Каменой степи не мог мне сказать о Кожухове ничего определенного. Одни отвечали: был такой, но кто он, кем был и что с ним стало – неизвестно. Жаль. Однако я обращаю ваше внимание на этого человека в надежде, что след его мы еще отыщем.


3


Степь, недавно пустынная и безлюдная, вдруг оживилась – по ней бродили целые толпы женщин и детей. Они приходили сюда из тех дальних хуторов и деревень, куда захаживал Мальцев зимой и где записывал заметки об использовании дикорастущих растений в домашнем быту. Сейчас они словно бы демонстрировали ему, насколько ум народный, придавленный нуждою и голодом, изощряется, чтобы поддержать свое существование – рассредоточившись по степи, женщины и дети, кто кого опередит, на захват, обрывали молодые побеги катрана, набивая ими мешки.

Так вот почему на старой заповедной залежи, где еще несколько лет назад катран рос почти сплошь, – Мальцев это сам видел, – нынешней весной было всего несколько кустов, да и те оборвали.

Он, ботаник, давно обратил внимание на это растение, характернейшее в Каменной степи. Большие, шарообразные кусты его придавали чрезвычайно оригинальный вид степи: во время полного цветения катрана она кажется усеянной ярко-белыми шарами, раскатившимися по зеленому фону. Это происходит в конце мая. И как только раскатятся шары – жди полного расцвета степи, вслед за катраном зацветут почти все злаки.

Осенью высохшие его стебли обломаются у корня и, гонимые ветром, понесутся скачками по степи – так природа предначертала этому растению. типичнейшему представителю степной флоры, обсеменять большие пространства. Однако и ограничила, записав в его биологический код, как и сурку, право селиться только на залежных и целинных землях. Так что судьба этих двух реликтов может оказаться одинаковой, и ее не трудно предвидеть.

А обещанную заметку «Несколько слов о катране» Мальцев все же написал и выслал в Петроград - для напечатания в «Трудах по прикладной ботанике». Однако свет она увидит, как и другие его статьи, только в 1923 году.


Мальцев – Регелю – 30. V. 1918 года:


«Пишу Вам накануне назревающих здесь событий. Лиски уже заняты германо-украинскими войсками, которые, как говорят, приближаются к Боброву; поезда по балашевской ж.д. дальше Боброва уже не идут. В таловой смятение: отдан приказ эвакуировать экстренно в 5 дней элеватор. Бобровский уезд объявлен на военном положении. Циркулирует воззвание, призывающее все население от 18 до 40 лет с оружием в руках защищаться. Нет сомнения, что через короткое время мы можем быть совершенно отрезаны от Петрограда, может быть – на продолжительное и во всяком случае на неопределенное время. Досадно то, что наше отделение остается без всяких средств.

Я лично останусь здесь на отделении даже и в том случае, если мы будем совершенно отрезаны от Петрограда и разыграются какие-либо сражения. Как поступят прочие служащие – не знаю. Во всяком случае прошу вас не забывать нас. если мы будем отрезаны.

есть опасность, что мы останемся без хлеба, а уж без кормов – обязательно. Благодаря все время стоящим холодам трава не растет и степь стоит почти голая. Поскорее отвечайте, м.б. ваше письмо еще успеет дойти сюда».

В России разгорался пожар гражданской войны. Со всех сторон полезли интервенты – то ли задушить народившуюся советскую власть хотели, то ли, воспользовавшись дракой, ухватить лакомый кусок на прокорм себе.

В начале 1918 года немецкие войска захватили часть Украины и с гайдамаками вторглись в южные уезды Воронежской губернии. Однако, столкнувшись с ожесточенным сопротивлением частей Красной Армии и отрядов добровольцев, немецкое командование вынуждено было заключить перемирие – пока хватит и этого. Военные действия прекратились по всему Воронежскому фронту. Волна наступлений до .каменной степи не докатилась.


Мальцев – Регелю 3. 7. 1918 года:


«Немцы уже давно отступили от Лисок и хотя железнодорожное движение здесь еще не наладилось, но почта уже ходит исправно.


мы здесь все обнищали до крайности и сидим буквально без копейки денег. Дело дошло до того, что уже последний рабочий ушел от нас, так как платить нечем. Гринцевич, я и Татьяна Ивановна истратили решительно все, что у нас было, на поддержку отделения.

Грабежи, нападают на отдельных людей, даже на селения. Ничего купить нельзя – нет ничего.

3 мужика на станции, остальные женщины и дети. Таловский совдеп по просьбе выдал 3 винтовки с пулями для защиты.

Несмотря на это я все-таки продолжаю собирать растения и изучать каменностепную флору. Пока собрал все, что здесь выросло и к осени надеюсь исчерпать всю здешнюю растительность. Разобрался даже в ковылях и отыскал почти все формы».


Мальцев – Регелю 24. 7. 1918 года:


«Дорогой Роберт Эдуардович!

Отделение без копейки денег и хлеб может остаться неубранным. Вы пишите, что денежные переводы ни на Таловую, ни на Воронеж не принимаются. Ввиду безысходного положения станции я и Гринцевич решили послать к вам в Петроград за деньгами И.В.Кожухова.

Рабочих у нас сейчас нет никого – платить нечем. что же касается лошадей, то из двух имеющихся у нас одна уже давно лежит больна и вероятно издохнет, а другая настолько стара и так истощена, что производить на ней какие-либо полевые работы совершенно невозможно...»

И Кожухов отправился в путь с заданием: добраться до Петрограда и во что бы то ни стало вернуться обратно с деньгами.

Видимо, бывалый, рисковый и смекалистый человек, этот И.В.Кожухов, если решился на такую отчаянную поездку в одиночку, когда кругом банды, всюду грабят и убивают. Туда-то добираться не так страшно – он гол как сокол. А обратно поедет с немалыми деньгами, на которые у ворья и жулья тонкий нюх.

Добрался. И вернулся! В карманах и котомке доставил жалованье, причитавшееся им сразу за несколько месяцев. Правда, ни копейки не дали на хозяйственные нужды – значит, и дальше придется оплачивать все работы из своего жалования. И Мальцев пожурил посланца: мол, нечего было робеть перед Регелем.