Ббк 65. 9 (2)-96 В19 От редакции

Вид материала

Книга

Содержание Социальная реторта 82 83 общим знаменателем для остальных членов об Новые надежды

Подобный материал:

• В ямало-ненецком автономном округе, 345.91kb.
• Сравнение Кодекса этики (в редакции от июля 2006) и Кодекса этики (в редакции от июля, 863.62kb.
• «О текущем моменте», № 1 (94), май 2010 г. Сталин: позор России? либо олицетворение, 369.44kb.
• Методические указания, 189.89kb.
• Бібліографічний покажчик книжок, що надійшли до фондів бібліотеки у лютому 2011 року, 492.11kb.
• Республики Казахстан "О лицензировании", 899.99kb.
• Постановлением Правительства Российской Федерации от 11 ноября 2005 г. N 679 Собрание, 423.74kb.
• Постановлением Правительства Российской Федерации от 11 ноября 2005 г. N 679 Собрание, 599.65kb.
• Постановлением Правительства Российской Федерации от 11 ноября 2005 г. N 679 о порядке, 663.02kb.
• Постановлением Правительства Российской Федерации от 11 ноября 2005 г. N 679 о порядке, 641.9kb.

57

стве состоит в громадном значении в ней силы абстракции, то есть чис=то мыслительной работы. В то же время ни одна другая наука не затраги­вает так близко коренные жизненные интересы людей, поэтому в общественной науке необходи­мо сочетать теоретическую глубину и правду простой человеческой >*изни. Это сочетание на­много легче провозгласить, чем достичь. И все же достичь его нужно уже сегодня. Для этого есть один путь — изучать диалектику жизни во всей ее сложности, чер*лая из самой жизни силу абстрактного мышления, как черпал Антей силы в прикосновении к Зетмле.

Формируя нолитэкономическое сознание, тео­рия не может сообщит* простым людям ничего такого, что им не было бы в той или иной мере знакомо, потому что в подлинной теории не мо­жет быть ничего, что не; содержалось бы в самой практике. Но многое, хотя и содержится в самой экономической практик е, полностью скрыто от чьих-либо глаз. Задача теории и состоит в том, чтобы помочь человеку по-иному взглянуть на окружающую действительность и мысленным взором «увидеть» суть своих отношений с други­ми людьми.

А суть этих отношений в социалистическом обществе такова, что, познавая их, люди разви­вают свои общественные связи, делают возмож­ным их нормальное осуществление. Поэтому такое познание есть уж:е изменение самой прак­тики. Трудящиеся оказываются не только созда­телями материальных йлаг и услуг, удовлетво­ряющих их потребности, не только звеньями единой цепи общественных связей и отношений, но и творцами этих отношений. Использование экономических законов социализма есть в то же

58

время их созидание. Это — действительная взаи­мосвязь. И действительна она именно потому, что потребностные связи оказываются единством общественных связей и общественного сознания. Таким образом, соотношение теории и практики в нашем обществе есть отношение их взаимного порождения друг другом.

Еще раз подчеркнув это, так и хочется закон­чить на патетической ноте, воспеть союз теории с практикой: с одной стороны — показать опере­жающую роль теории, с другой — восхититься преобразующей мощью сознательной практики! Но оценивая в целом нынешнее состояние полит­экономии социализма, становится ясна фальши­вость подобного пафоса. Поистине, сейчас «не до праздничных процессий»,— восклицание прихо­дится заменить простой констатацией факта. А факт заключается в том, что политэкономия социализма все еще далека от практики, интере­сов людей.

^ Социальная реторта

с «бульоном» из интересов

Миллионы шейлоков?

Долгие годы политэкономия социализма вкупе со средствами массовой информации на­стойчиво убеждали нас в нерушимом единстве экономических интересов всех советских людей. Делались все новые и новые попытки буквально уговорить всех нас поверить в это единство. И если «где-то кое-кто у нас порой честно жить не хочет», то с ним проводится «незримый бой», в результате которого он не знать где и девается,

59

а единство экономических интересов остается столь же нерушимым. Математики бы сказали: бесконечность минус единица равно бесконеч­ности.

Дело дошло до того, что одно время лозунг «Человек человеку — друг, товарищ и брат» рас­сматривался чуть ли не как достигнутая дей­ствительность. Правда, «деловые» люди не очень-то верили в этот лозунг, но с ним не спо­рили (как некоторые непрактичные умники)" и, не дожидаясь «братской» помощи, заботились о росте личного благосостояния сами, что, хотя и вступало в противоречие с уголовным кодексом и вызывало законное неодобрение «товарищей», тем не менее не мешало безбедно жить.

В общем, со временем мы стали замечать, что всем нам как-то плохо, когда другим хорошо. Поначалу, как водится, не обошлось без чувства собственной неполноценности: чего, мол, чужому счастью завидовать?! Но все же постепенно в об­ществе начала вызревать потребность как-то более основательно разобраться с этими эконо­мическими интересами.

Оказывается, раньше на социализм не смотре­ли столь умильно-идеалистически, как приучали смотреть нас. Например, В. И. Ленин в книге «Государство и революция» утверждал, что при социализме — вплоть до установления полного коммунизма — сохранится ««узкий горизонт бур­жуазного права», заставляющий высчитывать, с черствостью Шейлока, не переработать бы лишних получаса против другого, не получить бы меньше платы, чем другой...» ¹.

Чем же мы так похожи на шекспировского ростовщика? Почему при социализме неизбежна такая «черствость»? Давайте рассмотрим наибо-

60

лее общую модель соотношения экономических интересов в социалистическом обществе.

Начнем с того, что решающая часть всех средств производства принадлежит всему обще­ству, то есть находится в общей собственности всех его членов. Но тем самым эти средства про­изводства не принадлежат никому в отдельности. Если отвлечься от незначительной части средств производства, находящихся в личной собствен­ности, можно считать, что отдельному члену об­щества принадлежат только предметы потребле­ния, получаемые им от общества в качестве вознаграждения за труд. Ему, правда, принадле­жат и определенные денежные средства, но в основном они могут быть затрачены опять-таки на предметы потребления. Кроме трудовых сбе­режений отдельный член общества может обла­дать и ценностями, полученными по наследству. Но в целом они также являются плодом честного труда старших поколений, так что будем рас­сматривать их как одно целое с трудовыми до­ходами интересующего нас лица.

Для того, чтобы жить, человек должен удовле­творять самые различные потребности, а для этого ему нужны все новые и новые жизненные блага. Чтобы иметь предметы потребления, надо чтобы их кто-то произвел. Тот же, кто их произ­водит, и сам нуждается в предметах потребления (в целом, естественно, не в тех, которые он про­изводит, а в самых различных других). Никому не интересно производить блага для тех, кто сам ничего не дает обществу, хотя и является здоро­вым человеком. Поэтому общество выставляет требование «кто не работает, тот пусть не ест» и декретирует обязательность труда для всех здо­ровых людей.

61

Для производства предметов потребления нужны самые различные сооружения, орудия труда и сырье. Естественно, их надо строить, производить и добывать. Поэтому, как известно, «все работы хороши», и общественно полезен как труд, производящий предметы потребления, так и труд, производящий средства производ­ства.

Все бы ничего, да перед обществом все время стоит дилемма: затрачивать ли труд в производ­стве предметов потребления или в производстве средств производства. Конечно, есть абсолютный минимум того и другого. Но все же всегда име­ется достаточно широкий диапазон, в котором нужно делать выбор. Выбор этот содержит в се­бе нечто гамлетовское: или потребить ресурсы сегодня, или направить их на расширение произ­водства, с тем чтобы потребить завтра, но уже в большем количестве. Правда, завтра потребле­ние расширится лишь в том случае, если допол­нительные производственные затраты будут сде­ланы с умом. Но все-таки есть надежда, которая питает не только юношей, но и юные обществен­ные системы. Это помогает понять, почему наши отцы и деды с такой одержимостью думали о дне завтрашнем в ущерб дню настоящему.

Надо сказать, что собственность социалистиче­ского общества на средства производства явля­ется отнюдь не случайным феноменом. Именно таким путем общество стремится создать гаран­тии против концентрации средств производства в отдельных руках, делающей неизбежной экс­плуатацию одного человека другим. Отсутствие же эксплуатации человека человеком представ­ляет собой одну из важнейших основ социальной справедливости, когда все трудятся и каждый

живет за счет своего собственного труда. Поэто­му постоянное воспроизводство элементов обще­ственной собственности выступает вполне зако­номерным явлением. Более того: желание при­умножить богатство общества, как и надежда на справедливость требуют максимального развития производства средств производства.

Однако тем самым неизбежно ограничивается наличный фонд потребления, а вместе с ним — возможности потребления отдельных членов об­щества. Конечно, обществу не следует чрезмерно ограничивать потребление своих членов. Оно должно быть достаточным для воспроизводства способности к труду всех трудоспособных и обес­печения уровня жизни нетрудоспособных соот­ветственно с существующим стандартом. Но так сразу не скажешь, сколько нужно всем и каждо­му, и в принципе не исключена возможность, когда, под предлогом развития производства, фонд потребления сокращается ниже критиче­ского минимума. К сожалению, история показы­вает нам такой пример, когда И. В. Сталин и его окружение, порвав с ленинскими принципами и методами строительства нового строя, воздвига­ли экономический фундамент социализма бесче­ловечными средства ми, что обрекло на голод и смерть миллионы л юдей.

Если в 1928 г. экспорт хлеба составил 0,1 млн. т, то в 1930—1931 гг.— 10 млн. т. Таким спосо­бом хлеб превращался в средства производства, необходимые для индустриализации. Из расчета килограмм хлеба в день на человека получается, что вывезенного хлеба хватило бы для пропита­ния около 15 млн. человек в течение двух лет. Население СССР за 1929—1932 гг. увеличилось со 154 до 165,7 млн. человек. При сохранении


62

63

такого темпа роста к концу 1937 г. оно должно было составить 180 млн. человек. Однако послед­ствия репрессий и голода были таковы, что в действительности к концу 1937 г. население СССР составило 163,8 млн. человек².

Когда фонд потребления имеет вполне ощути­мые пределы, отдельным членам общества от­нюдь не все равно, сколько потребляют другие, ибо чем больше эти другие потребят, тем меньше останется на их долю. Таким образом, интересы людей в отношении объема потребления друг друга оказываются противоположными. При этом совершенно бесполезны призывы спокойно работать и не заглядывать «в чужую тарелку»: только в 1988 г. было совершено 80 тыс. случаев грабежа и разбоя, выявлено 714 тыс. краж госу­дарственного, общественного и личного имуще­ства.

Все это ставит перед обществом непростые проблемы охраны общественной и личной соб­ственности. Возникает особый вид деятельности по охране прав собственности. Но этим видом деятельности занимаются люди, обладающие такими же человеческими недостатками, как и все остальные смертные, причем все попытки вы­вести породу особо честных людей не принесли результата. Напротив, проблема охраны соб­ственности усугубляется тем, что собственность эту некому охранять от ее охранников: в 1988 г. выявлено более 87 тыс. случаев хищения госу­дарственного и общественного имущества путем присвоения, растраты и злоупотребления слу­жебным положением ³.

Как же умерить и примирить аппетиты? Ли-митированность фонда потребления порождает идею нормирования в распределении и потребле-

нии. Ясно, что нижним пределом в этом норми­ровании является поддержание жизни членов общества. Но если объем потребления таков, что позволяет лишь существовать, то общественное производство обречено на деградацию. Поэтому приемлемым уровнем потребления является та­кой, который обеспечивает воспроизводство ра­бочей силы.

Но если нормы потребления обеспечивают только воспроизводство рабочей силы, то каж­дый будет стремиться не слишком перетруждать­ся, не имея реальных стимулов к трудовому усердию и стремясь сэкономить жизненные силы. История знает различные ненормальные методы принуждения к более производительному тру­ду — от угрозы репрессий и лишения личной сво­боды до разжигания фанатических настроений и спекуляции на искреннем энтузиазме масс, строящих социализм. И все же здравый смысл заставляет вырабатывать методы стимулирова­ния, при которых большее трудовое усердие должно вознаграждаться в повышенном разме­ре, что выражается в формулах «от каждого — по способности, каждому — по труду» и «по тру­ду и честь».

Пока же эти формулы не стали действитель­ным законом жизни, приходится считаться с реальностью незаинтересованности работников в результатах своего труда, что также приводит к противоположности их экономических интере­сов, когда каждому выгодно, чтобы работал не он, а кто-нибудь другой. Не в этом ли разгадка нашей с вами «черствости», предсказанной В. И. Лениным?


64

З 9-Н19

65


3*
По ком звонит колокол

Отдельный человек — поскольку он пре­следует свой частный экономический интерес или частный интерес своей семьи — уже не может смотреть как на друзей, товарищей и братьев на всех тех, кто фактически или потенциально стоит на его пути. В лучшем случае он будет смотреть на них как на равноправных соискателей места под солнцем. Интересуют они его лишь как контрагенты и только до тех пор, пока находятся в сфере его собственных экономических инте­ресов.

Большинство из нас склонны к тем или иным проявлениям сентиментальности, соприкасаясь с произведениями искусства. Но как мало у нас сострадания к падшим мира сего! И не случай­но: неизвестно, посочувствует ли кто-нибудь нам в нашей беде. Впрочем, дело не в эмоциях. Дело в том, что для частного лица, юридически само­стоятельного в отстаивании своих экономических интересов, практически безразличен факт суще­ствования окружающих его конкретных живых людей, за исключением крайне узкого круга род­ных и друзей.

Этот практического свойства факт существен­но влияет на все жизненные установки в поведе­нии индивида. Последовательность его экономи­ческих действий превращается в жесткость, а жесткость — в жестокость. Абсолютную форму индивидуализации жизненной позиции человека можно выразить формулой «гори все огнем». Не по законам ли пирокинеза это мысленное закли­нание превращается в действительное сожжение лесов, горение нефтяных и газовых скважин, ис­сушение рек и озер, оскудение полей и лугов?

W

Представим, что мы с вами на заводе. Мы ви­дим, как рабочий (назовем его, в манере полит­экономов прошлых веков, Робинзоном) обраба­тывает заготовку. Вот он закончил операцию, измеряет готовую деталь и вдруг замечает, что сделал брак.

Стоп! Нужно остановить мгновение и вслу­шаться в мысли Робинзона. Вы слышите, с ка­кой скоростью они проносятся у него в голове? Он даже не успевает осознать их: «Дефект не очень заметен. ОТК, наверно, пропустит. Бросить в брак или в готовую продукцию? Конец месяца, у предприятия горит план, а у меня —зарплата. Да, брак — это нехорошо. А что хорошо?»

Прошла какая-то доля секунды, а решение уже принято. Почти неосознанным движением брак направляется в готовую продукцию. Сам того не зная, человек решил задачу с нескольки­ми переменными — его зарплатой, планом пред­приятия и качеством выпускаемой продукции. Есть у этой задачки и другие переменные, но об этом позже.

Правильно ли решена задача? Робинзон и сам об этом думает, возвращаясь домой: «Техконт­роль принял всю продукцию. Несколько штук, вроде, были бракованными? Нет, наверное, пока­залось. ОТК виднее. Да, брак —это нехорошо. Но разве это от меня зависит?! Кому нужен план — мне или начальству? Да если бы только от меня... А то ведь сырье неважное, чертежи ни­кудышние, да и продукция наша безнадежно устарела... А куда смотрит ОТК? В конце кон­цов, выявлять брак — это не мое, а их дело. Что я — крайний?» Лицо Робинзона разглаживается, он заслуженно отдыхает. Но вот мы видим прямо противоположную

67

картину: лицо какого-то человека — назовем его Пятницей — все более хмурится. На нем сменя­ются чувства обиды, возмущения, гнева, безыс­ходности. Дело в том, что он месяц назад купил холодильник, к двигателю которого «приложил руку» Робинзон, и теперь считает, что круги Дантова ада — безобидная сказка по сравнению с его мытарствами. Его лицо — это еще одна «переменная» из задачки, которую решал Робин­зон. Таких лиц много, так что, согласитесь, та задачка была бы не под силу и компьютеру.

До покупки злополучного холодильника Пят­ница был весьма аккуратен на своей работе. Но испытания его надломили, и вот он тоже всту­пает на «скользкую дорожку» бракодела. В кон­це концов, если ему приходится расплачиваться за брак Робинзона, то почему он должен забо­титься о чьем-то душевном покое? Он ведь тоже не крайний!

И вот к плохим холодильникам прибавляются, скажем, плохие телевизоры.. Но это — только начало, ибо каждый пользуется продуктами тру­да других и отдает этим другим продукт своего труда. Низкое качество продукции становится нормой, и Робинзон впоследствии многократно убеждается в этом на собственном горьком опыте.

Все согласны, что брак — это нехорошо. И не­кого считать крайним. Жизнь все снова и снова задает одну и ту же задачку, и очень многие схо­дятся между собой в своих ответах: они не край­ние. Но как узнать, правильно ли решается за­дачка? Конечно, план предприятия и собствен­ный заработок — вещи не шутейные. Но почему же в таком случае рост объема выпускаемой продукции и увеличение зарплаты нас так мало

радуют? Почему за эту возросшую зарплату трудно купить самое необходимое? Кто страдает от брака — только ли тот, кто пользуется нека­чественной продукцией, или также и тот, кто це­ной брака повысил свой заработок?

Робинзон может согласиться с тем, что мы страдаем от своей плохой работы, и все же на­завтра будет действовать так же, как и раньше. Действительно, если он начнет работать лучше, то это не значит, что лучше начнут работать Пятница и другие. А раз так, то он от своего усердия только проиграет. Что ж, можно понять и Робинзонов, и Пятниц,— но тем не менее они обрекают себя и в будущем на низкое качество потребляемых товаров и услуг. Невольно вспо­минается притча о том, как дед и баба заспори­ли, кому из них идти дверь закрывать, пока их дочиста не обобрали. Оказывается, что и в жиз­ни взаимное упрямство может обернуться не только низким качеством продукции.

Можно ли о бракоделе сказать, что он плохой человек? Ведь он может быть хорошим семьяни­ном и даже общественником, не пить и не курить. И все же... Может ли его экономическая выгода уравновесить социальный вред от брака?

Кто-то сделал плохие туфли. Что ж, туфли мы можем выбросить. Другой сделал плохие часы — их можно отремонтировать или, в крайнем слу­чае, купить новые. Третий сделал плохой авто­мобиль. Что ж, если раньше не разобьемся, то тоже починим. А вот четвертый сделал брако­ванные бетонные конструкции для атомной элек­тростанции, или, может, он строил ее без соблю­дения технологии, или, может, он халатно отно­сился к своим обязанностям по ее эксплуата­ции... Что ж, он действовал так же, как и осталь-


68

69

ные, и обвинять его больше, чем кого-либо, тоже нельзя. Он тоже не крайний.

Оказывается, что авария на Чернобыльской АЭС — это расплата за всеобщее взаимное уп­рямство. А разве ход развития событий, привед­ших к гибели парохода «Адмирал Нахимов», не напоминает историю о двух упрямых козлах, встретившихся на узком мостике над пропастью? Разница между обычным браком и этими экстра­ординарными событиями чисто количественная. Другие масштабы, но суть та же. Они лишь с чудовищным увеличением показывают нашу по­вседневную действительность.

Выходит, что расплата за плохую работу мо­жет быть пострашнее дефицита товаров и услуг, их низкого качества. Получается, что задачка о связи своего заработка с жизнью всех людей и работы других людей со своей собственной жизнью требует более пристального внимания. Задачка эта не о трех рублях, а об обществен­ной связанности всех людей, не «шкурно-мате-матическая», а политико-экономическая.

А пока во всех концах нашей страны ежеднев­но выстраиваются многочисленные и многолюд­ные очереди, в которых то и дело раздаются воп­росы вновь подошедших: кто крайний? И зву­чат эти вопросы довольно-таки риторически...

«Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе: каждый человек есть часть Матери­ка, часть Суши; и если Волной снесет в море бе­реговой Утес, меньше станет Европа, и также, если смоет край Мыса или разрушит Замок твой или Друга твоего; смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечест­вом, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол: он звонит по Тебе».

70

Э. Хемингуэй взял эти слова Д. Донна, анг­лийского поэта XVII века, как эпиграф к своему замечательному роману «По ком звонит коло­кол». Время написания романа — период распол­зания фашизма по Европе, период нарастания угрозы гибели всей человеческой цивилизации. Именно поэтому идея общности всех людей, их неразрывной взаимной связанности, выраженная в приведенных строках, стала лейтмотивом ро­мана.

С самого возникновения человечества вопрос о сплоченности, о единстве всех людей был основ­ным вопросом человеческой культуры, им про­никнуты все формы общественного сознания. Но с особой остротой он вновь и вновь встает тогда, когда человечество сталкивается в своем разви­тии с дотоле невиданными проблемами, когда возникает дилемма — быть или не быть челове­ческому прогрессу, а значит — быть или не быть человечеству вообще. Без преувеличения можно сказать, что мы переживаем в настоящее время один из таких периодов в истории развития чело­вечества.

Идея всеобщей связанности людей в отечест­венной культуре имеет богатейшие традиции и восходит своими корнями еще к «Слову о полку Игореве». Глубинные чувства народа, весь фольклор всецело пропитаны ею. Особенно силь­ны идеи общности в нашей культуре: как пото­му, что ни одному другому'народу не выпадало на долю столь тяжких испытаний, так и потому, что буржуазные отношения «чистогана» сравни­тельно поздно пришли на нашу землю и продер­жались на ней лишь несколько десятилетий. Ви­димо, сильные общинные тенденции в народном сознании сыграли не последнюю роль в том, что

71

именно в России впервые был свергнут капита­лизм.

Простой человек всегда признавал силу обще­ства и свою собственную силу в единении с ним. Но в наши дни картина существенно изменилась. Ныне человек сравнительно легко может зарабо­тать на хлеб насущный. При этом от него преж­де всего требуется выполнение порученной ему работы, и совершенно не обязательно, чтобы он интересовался делами других людей. Отдельные квартиры, телевизоры, телефоны — все это от­нюдь не способствует сближению людей. Чело­век все больше из части Материка превращается в Остров. Проявления социальной активности не­редко оборачиваются неприятностями и уж по крайней мере нервотрепкой, поэтому в качестве нравственного идеала все шире распространяет­ся позиция: «Главное — никому не делать зла. Я никому не мешаю, никого не притесняю, нико­го не оскорбляю,— значит, я хороший человек». Тот факт, что такая модель поведения открывает путь силам зла, легко отметается: «Разве я один могу что-либо сделать?»

Современная изолированность человеческого бытия создает иллюзию отсутствия взаимозави­симости всех людей. В действительности же, эта взаимозависимость еще более усиливается. Пред­ставьте на минуту, что с завтрашнего дня одно­временно будут отключены газ, вода, отопление, свет и телефон, не откроются магазины, столо­вые и аптеки, не будет работать общественный транспорт. К. Маркс писал, что о ножевщике вспоминают лишь тогда, когда нож плохо режет. Так и общественные связи до поры до времени не обнаруживают себя, и люди склонны забы­вать о них. Чаще всего общественная взаимоза-

П

висимость дает о себе знать как раз в виде не­счастья. И тут уж люди просто-таки каждой клеточкой тела ощущают эту взаимозависимость. И потому ужас Чернобыля и Армении вызывает так много размышлений и суждений о взаимо­связанности всех сторон нашей жизни.

Все это показывает, что проблема общности и взаимозависимости всех людей не только духов­но-нравственная, но и политэкономическая. Бо­лее того, эти общность и взаимозависимость дол­жны быть признаны первейшим политэкономиче-ским фактом, от понимания которого зависит по­нимание сути экономических отношений.

Когда для человека весь действительный мир становится тенью, находящей на его «личное солнце», тогда его собственная тень представля­ется ему единственной действительностью на всей земле. Когда сегодняшний день других лю­дей есть конкретная помеха или пустая абстрак­ция, тогда и завтрашний день мира, в котором его тень забудется, покажется индивиду пустым звуком. Отсюда формула «после нас хоть потоп», отсюда же ее новая редакция «после нас хоть Чернобыль». Эта последняя редакция тем при­тягательнее, что не отдает уничтожение мира в руки сверхъестественных сил, а вселяет веру во «всемогущество» человека.

Конечно, средний человек не мизантроп и не кровожаден. Но это не меняет того факта, что неограниченное осуществление его экономичес­ких интересов исключает осуществление эконо­мических интересов других людей. Именно по­этому его последовательная деятельность как частного субъекта экономических отношений имеет нечто общее с деятельностью убийцы. Но люди не могут вступать в экономические

73

отношения с покойниками. Напротив, для удов­летворения своих разнообразных потребностей они нуждаются в результатах деятельности вполне здоровых людей. Поэтому частные инте­ресы людей вступают в противоречие не только друг с другом, но и с общим интересом участни­ков экономических отношений,— с интересом их взаимозависимости, делающей необходимым су­ществование всех противоборствующих сторон. Люди не осознают своего общего экономическо­го интереса, но, и осознавая его, они не могут не вступать с ним в противоречие, коль скоро про­должают преследовать свои частные экономиче­ские интересы. Потребность друг в друге, их об­щий интерес есть их собственный интерес.

Для человека его собственным оказывается и его частный интерес, и его интерес, общий для всех. Причем эти интересы находятся в противо­речии, которое начинает подтачивать человека изнутри. Отсюда его общая неудовлетворенность порядком вещей в обществе. В этих условиях одни наступают на горло своей собственной «частной» песне, другие попирают интересы об­щества, третьи всю жизнь мечутся между двух огней, чувствуя свое бессилие разрешить столь глобальный конфликт.

Так или иначе, но на практике в абсолютном большинстве случаев общий интерес не находит достойного места в сердце человека и не мытьем так катаньем из него изгоняется: сохраняется лишь иллюзия общности интересов. Общий инте­рес, сознательно не разделяемый всеми членами общества, противостоящий им, становящийся ил­люзорно общим, остается общим только по на­званию, являясь в действительности лишь дру­гой формой частного интереса.

74

Где же «обитает» этот иллюзорно общий (на­зываемый еще и всеобщим) интерес? Ясно, что «обитает» он там, где практически заботятся о поддержании равновесия между частными эко­номическими интересами, где практической функцией становится обеспечение реализации каждого частного экономического интереса, не не в ущерб другим, где взаимозависимость лю­дей находит свое выражение в охране их личных прав и прав общества, в системе распределения между ними жизненных благ. Итак, обитель эта — в лоне государства, а государство — спе­цифическое выражение общего интереса людей, являющегося для них лишь иллюзорно общим.

Резюмируем сказанное словами К. Маркса и Ф. Энгельса: «Именно потому, что индивиды преследуют только свой особый интерес, не сов­падающий для них с их общим интересом — все­общее же вообще является иллюзорной формой общности,— они считают этот общий интерес «чуждым», «независимым» от них, т. е. опять-таки особым и своеобразным «всеобщим» инте­ресом... С другой же стороны, практическая борь­ба этих особых интересов, всегда действительно выступавших против общих и иллюзорно общих интересов, делает необходимым практическое вмешательство и обуздание особых интересов посредством иллюзорного «всеобщего» интереса, выступающего в виде государства» ⁴.

Эпоха абсолюта

Выражаясь фигурально, государство — это как бы «сгусток» социальных тенденций и противоречий, массы частных экономических ин­тересов людей. Государственную службу (читай

75

работу по охране прав общества и личности и по соблюдению норм распределения) выполняют такие же люди, как и все остальные. Но государ­ство уже с самого начала качественно отличает­ся от всего остального «социального вещества», относясь к нему как ядро клетки к протоплазме. Суть этого качественного отличия в том, что го­сударство выступает регулятором по отношению к противоборству частных интересов, а следова­тельно, регулятором удовлетворения потребно­стей членов общества.

Каким образом в условиях нэпа стихия част­ных интересов могла быть поставлена под обще­ственный контроль, если не в форме государства? Какая сила, если не государство, могла бы взять на себя задачу создания новых отраслей эконо­мики, качественного преобразования всей соци­ально-экономической структуры общества? Не государству ли суждено быть штабом политиче­ского и экономического переустройства общества? В ответах на эти и другие вопросы многие сходи­лись на том, что в те годы модель соотношения государства и общества как головы и тела, как ядра и протоплазмы была чуть ли не идеальной. Притчей во языцех стали гонения на киберне­тику при И. В. Сталине. Но нет ли парадокса в том, что система управления тогдашнего совет­ского общества в наибольшей степени соответ­ствовала кибернетическому принципу деления системы на управляющую и управляемую под­системы?

Так или иначе, государство превратилось в «ОТК социального качества» человека. Именно государство стало определять общественную зна­чимость того или иного труда и соизмерять раз­личные виды труда. Именно государство на осно-76

ве такого соизмерения стало определять, кому и сколько причитается из общественного фонда по­требления. Именно государство с целью выпол­нения указанных функций взяло на себя задачи планирования всех пропорций социально-эконо­мического развития. И не наилучшим ли образом такой системе учета, планирования и распределе­ния соответствовали командно-административ­ное управление экономикой и карточная система в распределении как средств производства, так и предметов потребления?

Отношение с государством стало универсаль­ным (абсолютным, тотальным) отношением, при­равнивающим людей друг к другу. Оставшиеся в наследство от капитализма классовые и иные групповые связи между людьми все больше сти­рались. Принципам непосредственного, абсолют-ного государственного регулирования экономи­ческих интересов всех людей в наибольшей сте­пени соответствовало превращение всех трудя­щихся в наемных работников государства. Такая тенденция была вполне объективной. Но она ни­коим образом не исчерпывала всей конкретно-исторической переплетенности отношений между людьми, а выражала особенную позицию госу­дарства. На наш взгляд, именно слепое следо­вание требованиям этой тенденции побудило И. В. Сталина и его сторонников превратить сво­бодную кооперацию крестьянства в принудитель­ную коллективизацию, практически означавшую ликвидацию крестьянства как особого класса и превращение его в наемных работников аграр­ного сектора.

Почему же все общество из совокупного соб­ственника средств производства превращается в совокупного наемного работника государства?

77

Да потому, что государство начинает от имени общества распоряжаться его собственностью. Это создает относительную самостоятельность государства. Лишь вступив в отношение с госу­дарством, отдельный член общества получает доступ к использованию в процессе труда обще­ственных средств производства. С другой сторо­ны, именно государство надзирает за соблюдени­ем принципа обязательности труда. Следователь­но, в его руках концентрируется власть над отдельными членами общества.

Здесь совершенно определенно обнаруживается тенденция государства к чрезмерной концентра­ции, к абсолютизации власти. Обществу непросто противостоять превращению регулятора эконо­мических отношений — государства — в верши­теля судеб всех и каждого. Спасительной надеж­дой общества в этом противоборстве со своей все более обособляющейся частью является вдохно­витель и организатор трудящихся — коммунисти­ческая партия. Но и здесь вырастают «подводные рифы»: руководство партии все больше сливает­ся с самим государством. Ох, как непросто пар­тийцам 20-х годов было отделить сугубую пози­цию государства от коренных интересов обще­ства! Ведь какое бы то ни было противостояние государству тут же отождествлялось с происка­ми еще не так давно разбитых врагов. Характер­ный пример — судьба и борьба Ф. Раскольни-кова.

Зная способность В. И. Ленина не доверяться догмам теории, а черпать истину из самой жизни, из коренных интересов людей труда, можно со всей основательностью предполагать, что он не стал бы безоглядно поддерживать нарастание силы государства и ослабление контроля над ним

78

со стороны партии и всего общества. Но факт остается фактом: соратники В. И. Ленина не смогли противостоять тенденции к абсолютиза­ции власти государства и в итоге были уничтоже­ны выросшей на их глазах (и чего греха таить — не без их участия) государственной машиной.

Часто размышляют об альтернативах стали­низму. В целом можно выделить две основные точки зрения, каждая из которых имеет под со­бой реальную почву. С одной стороны, сталинизм называют горькой, но неизбежной реальностью, указывая на низкий культурный уровень населе­ния и столь же низкий уровень развития произ­водительных сил; на необходимость в кратчай­ший исторический срок догнать в промышленном отношении развитые капиталистические страны, заключавшие в себе потенциальную угрозу агрес­сии; на отсутствие внешних источников и государ­ственных накоплений для стремительной индуст­риализации; на неизбежность в связи с этим жестких мер экономии и политики раскулачива­ния и ускоренной коллективизации со всеми вы­текающими отсюда последствиями (сопротивле­ние крестьян, усиление репрессий и т. д.). С дру­гой стороны, указывают, что сталинскую систему вообще нельзя назвать социалистической по од­ной простой причине: антигуманность и антиде­мократичность режима несовместимы с социализ­мом и с той дорогой, которую выбрала страна в результате Октябрьской революции.

Надо обратить внимание на то, что первая точка зрения в основном исходит из экономиче­ских императивов исторического момента и со­циально-экономической природы преобразований, происходивших в стране. Другая же опирается на оценки нравственной и политической ситуации

79

в обществе и на те правовые и экономические де­формации, которые из нее вытекали.

Наш подход к этой проблеме основывается на различении экономического и политического в развитии общества. Несоответствие экономиче­ского и политического развития — это не только закон развития капитализма, но и вполне объек­тивная возможность (ставшая в эпоху сталиниз­ма реальностью) в развитии социализма.

Экономической альтернативы ускоренной ин­дустриализации не было. Более того, этот путь соответствовал стратегическим задачам социали­стического преобразования страны. В общем и целом в экономической области страна с пути, проложенного Октябрем, не сворачивала, да, ве­роятно, и не могла свернуть. Во всяком случае, поворот мог быть только один — к капитализму.

Но этого никак нельзя сказать о политической сфере жизни общества. Преобразования, проис­шедшие в стране в конце 20-х годов — отход от политики союза рабочего класса и крестьянства, от ленинской экономической политики в городе, формирование репрессивной правовой системы и соответствующего ей аппарата принуждения,— все эти и ряд других преобразований по своей значимости для политической ситуации можно смело сравнить с отходом Наполеона от принци­пов Великой французской революции и с после­довавшей за сим Реставрацией.

Выражаясь сугубо политически, такие измене­ния вполне могут быть названы контрреволюци­онным переворотом. Как иногда замечают, в ре­волюционной стране объявленная в 1929 г. И. В. Сталиным «революция сверху» не может быть чем-либо иным, кроме как контрреволюцией по отношению к Октябрю ⁵. По мнению Л. Кар-

пинского, в 1929 г. «...произошел фактически госу­дарственный переворот, подготовленный группой Сталина»⁶. Лишь XX съезд КПСС смог осуще­ствить «контрпереворот» в политике, поставив го­сударство и его аппарат принуждения под конт­роль партии.

Но, как мы знаем, маятник часов истории сде­лал еще одно колебание в сторону реставрации системы беззакония и вседозволенности для власть предержащих. Как говорил К. Маркс, история повторяется дважды: первый раз в виде трагедии, второй раз в виде фарса. Думается, сам факт выхода этой книги доказывает, что вре­мя фарса, имя которому застой, ушло.

С политического пути легко свернуть, но на него не так уж трудно и вернуться. Значительно сложнее обстоит дело с экономикой. «Саженцы» политических идей пускают глубокие корни. Вот и политика сталинизма наложила неизгладимый отпечаток на все экономические отношения в СССР.

А что могло бы быть с экономикой при другой политической ориентации с конца 20-х годов, при сохранении ленинского пути развития? Вся труд­ность этого вопроса в том, что не так легко пред­ставить себе путь индустриализации без эксплуа­тации крестьянства. Думается, что вообще обойтись без изъятий не удалось бы. Но эти изъятия должны были носить строго ограничен­ный характер и осуществляться не насильствен­ным путем, а через налоги, цены и другие эконо­мические рычаги.

Надо сказать, что в 1928 г. была сделана по­пытка именно таким путем увеличить поступле­ния средств из деревни. Но она вызвала естест­венную реакцию крестьян — сокращение запаш-


80

ні

ки. Это создало дефицит хлеба и убеждало многих в необходимости заставить крестьян сеять больше путем принудительной коллективи­зации.

Между тем можно было пойти по пути созда­ния на незапахиваемых землях госхозов и добро­вольных кооперативов. При этом была бы достигнута чисто экономическая выгода, не гово­ря уже о политической. Ведь, как теперь извест­но, хотя крестьян и заставили сеять больше, про­изводительность принудительного труда упала настолько, что общий сбор хлеба оказался мень­ше прежнего. Если в 1928 г. с 92,2 млн. га вало­вой сбор зерновых составил 73,3 млн. т, то в 1932 г. с 99,7 млн. га —только 69,9 млн. т⁷.

Придя к идее нэпа, В. И. Ленин должен был отказаться от теоретической догмы, что частное хозяйство неизбежно ведет к капитализму. Ко­нечно, в конце концов дело обстоит именно так. Но, во-первых, для превращения мелкого частно­го собственника, добывающего хлеб свой насущ­ный своим собственным трудом, в капиталиста-эксплуататора нужна целая историческая эпоха. А, во-вторых, это может произойти лишь при гос­подстве системы частного хозяйства во всем обществе. В. И. Ленин понял, что частное хозяй­ство — это отнюдь не главная угроза для социа­лизма. Более того, социализм может развиваться во взаимодействии с частным хозяйством. Причем выгода здесь двоякая. С одной стороны, частное хозяйство, благодаря своей гибкости и приспо­сабливаемое™ к специфическим условиям места и времени и непосредственной силе частного ин­тереса, является защитой от угрозы дефицита. С другой стороны, частное хозяйство есть тот конкурент и раздражитель для государственной

экономики, без которого она так легко впадает в оцепенение. Кроме того, если говорить о конкрет­ных проблемах периода индустриализации, част­ное хозяйство в городе, как и крестьянское, мог­ло бы давать немалые средства через систему налогов и цен.

Мы только теперь дошли до понимания того, что индивидуальная трудовая деятельность и сво­бодная кооперация не противоречат социализму, а служат его развитию. Запоздалость такого по­нимания есть часть той цены, которую наше об­щество вынуждено платить за политику стали­низма.

Но надо еще раз подчеркнуть всю сложность ситуации, в которой оказалось юное (и потому незрелое) социалистическое общество. Ведь аль­тернативы росту экономической мощи государ­ства не было. А это означало необходимость все большей концентрации в его руках средств про­изводства, существенного усложнения системы управления производством, что не могло не вы­зывать рост аппарата управления. Ну, а аппа­рат— это люди, причем люди, как и все, не чуж­дые желанию хорошо жить даже тогда, когда другие живут плохо. В общем, аппарат управле­ния становился той реальной социальной силой, которая была экономически заинтересована в абсолютизации власти государства.

Как мы отмечали, главная идея социалистиче­ского государства состоит в примирении и регу­лировании экономических интересов членов об­щества, в котором нет места эксплуататорам чу­жого труда. Тем самым государство служит ин­струментом обеспечения социального равенства всех людей. Впрочем, не всех. Те, кто осуществ­ляет деятельность государства, кто выступает


^ 82

83

общим знаменателем для остальных членов об-щества, сами уже не могут находиться в числите­ле. Они применяют право к другим, и потому оно не применяется к ним. Следовательно, равенство рядовых членов общества по отношению друг к другу осуществляется за счет невозможности установления их равенства с теми, кто осуществ­ляет деятельность государства.

Понятно, что с самого начала в государствен­ный аппарат устремляется масса проходимцев. Понятно также, что государство, становясь судом права и справедливости для остальных, не имеет подобного суда для самого себя. Труд признается общественно полезным, если оплачивается госу­дарством. Но как оценить общественную полез­ность самой государственной работы? Она пред­ставляется общественно полезной совершенно непосредственно, как таковая. Отсюда возникает представление, что сколько бы труда в системе государственного управления ни затрачивалось бы — все на пользу. Неудивительно поэтому, что государственный аппарат имеет врожденную склонность к неограниченному саморазбуханию.

Однако чем больше разбухает государственный аппарат, тем меньше то общественное «тело», по отношению к которому он является «головой». Таким образом, государство как бы утрачивает почву под самим собой. Оно вынуждено вступать в борьбу против саморазбухания и все более на­растающей бездеятельности своего аппарата.

История показывает, как репрессии 1929— 1933 гг. против крестьян и других рядовых чле­нов общества все более стали заменяться репрес­сиями против аппарата управления, достигшими своего апогея в 1937—1939 гг. В это время была обезглавлена не только армия, но и партия, ком-

Ь4

сомол, органы управления народным хозяйством. Под конец были обезглавлены и те, кто обезглав­ливал страну.

Государственная система этого времени напо­минает индуистский образ змеи, грызущей свой собственный хвост. Государство впадает в проти­воречие с самим собой. Это знаменует начало конца эпохи непосредственного государственного регулирования экономических интересов всех и каждого.

Но умирание эпохи проходит долго и мучитель­но. Жесткая иерархическая структура способ­ствует сохранению системы управления в ее неизменности. Монолитность этой системы опре­деляется тем, что при абсолютном характере вла­сти государства в целом каждый эшелон управ­ления строго подчинен более высокому эшелону, и ни один из них не обладает самостоятельностью. Абсолютная власть перемещается все выше и выше и наконец концентрируется в одной точке, в руках одной личности, культом которой эта си­стема названа. Весь парадокс в том, что государ­ство, утвердившееся как власть над личностью членов общества, само оказывается под властью одной-единственной личности, и освободиться от этой власти оно не в состоянии. Тем самым прин­цип управления отрицает сам себя в своем соб­ственном осуществлении.

«Зубы дракона»

Лишь смерть верховного властителя осво­бождает государство и все общество, давая импульс их дальнейшему развитию. Этот чисто биологический факт становится социально значи­мы.^: утрачивается непосредственная монолит-

85

ность системы управления, рушится ее незыбле­мая завершенность.

О последних днях этой системы вспоминал Адмирал Флота Советского Союза Н. Г. Кузне­цов: «На наших глазах происходило снижение активности Сталина, а государственный аппарат работал все менее четко... Существовали только умелые отписки. Отправление бумаг в адрес ка­кого-нибудь министра формально снимало ответ­ственность с одного и не накладывало на другого, и все затихало «до лучших времен». Все понима­ли, что происходит что-то ненормальное в госу­дарстве. Образовался какой-то «центростоп», по выражению самого Сталина, но изменить это по­ложение никто не брался и не мог. Руководители министерств стали приспособляться к этой бес­системной «системе»⁸.

Предшествующее развитие показало, что «единство мнения и действия» оборачивается единственностью той точки, в которой принима­ются управленческие решения, важные для всех функций государства. Весь прочий аппарат ли­шался реального права управлять и оказывался, по существу, лишь обслуживающим персоналом верховной власти. С усложнением общественной системы производства и ускорением научно-тех­нического прогресса такой способ управления все более изживал себя. Нужно было придать само­стоятельность отдельным звеньям системы управ­ления.

Именно стремлением найти оптимальную фор­му взаимосвязи между отдельными звеньями си­стемы управления объединены все попытки ре­форм в 50-е — 70-е годы. В результате перебора и комбинаций принципов отраслевого и террито­риального управления утвердилась система ми-86

нистерств и ведомств, каждое из которых отно­сительно самостоятельно по отношению ко всему государству в решении управленческих вопросов. Можно считать, что с точки зрения идеи само­стоятельности органов управления эта система оказалась наиболее последовательной.

Поскольку отдельные министерства и ведом­ства несут ответственность лишь за определен­ную фазу движения совокупного продукта, ко­нечный результат для всего народного хозяйства не совпадает с конечным результатом каждой отрасли. Другими словами, перед нами система ведомственных интересов, каждый из которых обособлен от другого и от интереса государства как такового. В то же время министерства и ве­домства — не самозванцы. Они выступают полно­мочными представителями самого государства. Это позволяет им предоставить свой узковедом­ственный интерес в качестве государственного интереса, что создает предпосылки для игнориро­вания действительных общественных потребно­стей. Не здесь ли таятся семена господства ве­домственности и борьбы между различными «полпредами государства» за кусок государствен­ного же «пирога»?

Превращение государства в систему опосред­ствованных друг от друга звеньев управления изменило способ связи между ними и способ свя­зи всего государственного управления с отдель­ными членами общества. На место соизмерения результатов деятельности отраслей, предприятий и отдельных лиц в натуральной форме пришли финансовые способы соизмерения. Натуральные измерители все более переходили в ведение от­дельных органов управления, а общегосудар­ственный контроль все больше стал концентриро-

ваться на движении финансовых документов, средств на расчетных счетах и денежной налич­ности. Основными показателями в системе госу­дарственных народнохозяйственных планов и от­четов теперь уже были не данные о производстве главнейших видов продукции промышленности, а показатели национального дохода, фондов на­копления и потребления и т. п.

Существенные изменения затронули экономи­ческую жизнь и отдельных членов общества. Все большую роль начала играть денежная форма оплаты их труда. Это расширяло возможности индивидуального выбора в сфере потребления, чему препятствовала карточная система. Вместе с тем появились реальные перспективы значи­тельного роста личного благосостояния, что по­вышало заинтересованность в результатах труда. В условиях постепенной отмены репрессивного законодательства такая заинтересованность ста­ла единственно реальным путем развития обще­ственного производства. Упростилась также про­блема миграции рабочей силы, что открывало индивиду простор для самостоятельного развития экономической активности.

Таким образом, непосредственное государ­ственное регулирование общественного производ­ства и экономических интересов людей постепен­но трансформировалось в финансовое государ­ственное регулирование. Это имело существенный положительный эффект для всего общественного развития. В экономике крупные успехи были до­стигнуты в отраслях, связанных с освоением достижений научно-технического прогресса (кос­монавтика, атомная энергетика, приборостроение, автомобилестроение), в то время как успехи прежнего периода преимущественно обеспечива-

лись наращиванием производства наиболее про-стых видов продукции индустрии (сталь, чугун, прокат, цемент, серная кислота и т. п.). Экономи­ческая самостоятельность отраслей, с одной сто­роны, и расширение прав личности — с другой, опирались на политические тенденции, заложен­ные XX съездом КПСС.

Вместе с тем расширение самостоятельности коснулось только органов управления отраслями, но не отдельных предприятий. Для отношений между министерствами и предприятиями остава­лось характерным непосредственное регулирова­ние, или, как стали говорить теперь, диктат сверху. В то же время предприятия все более на­чали нуждаться в самостоятельности. Их связи между собой настолько усложнились, что мелоч­ный контроль вышестоящих органов не мог при­нести ничего, кроме вреда. Как к началу 50-х годов стало невозможным непосредственное ре­гулирование народного хозяйства из одной точки, так к началу 80-х годов стало столь же невоз­можным непосредственное регулирование из одной точки крупных отраслей народного хозяй­ства. Причина обеих «невозможностей» одна и та же — усложнение социальной структуры и на­растание многообразия в общественном развитии.

Отсутствие самостоятельности лишало пред­приятия заинтересованности в развитии произ­водства, а без нее теперь, когда страх репрессий перестал быть рычагом принуждения, уже нече­го было и говорить об их эффективной работе. Система же отчетности позволяла реальные проблемы все больше упрятывать за показным блеском финансовых и стоимостных показателей, из которых, как известно, шубу не сошьешь. Правда, это утверждение верно лишь по отноше-

89

нию к потребителям. Пользуясь приписками, ста­ло возможным не только шить себе шубы, но и давать на шубу всевозможным контролерам и проверяющим.

Картина показного благополучия была не чуж­да и сердцам работников министерств и ведомств. «Накручивание» валовых стоимостных показате­лей должно было демонстрировать органам об­щегосударственного управления их старатель­ность и компетентность. Тут-то и сформировался так называемый затратный механизм, при кото­ром чем дороже, тем выгоднее. Поскольку же освоение достижений научно-технического про­гресса не отвечало интересам сложившейся систе­мы, эти достижения (в полном соответствии с приматом собственных экономических интересов) игнорировались. Более того: если «идеалисты» все же пытались внедрять на производстве луч­шие образцы техники и технологии, министерства и ведомства все чаще стали оказываться в роли их гонителей.

В этих условиях системе приписок стало не­трудно расцвести пышным цветом. Соблазн для многих работников министерств оказался слиш­ком велик. Так стали возможными «рыбное», «хлопковое» и другие уголовные дела.

При этом хотелось бы подчеркнуть, что взя­точничество, хотя и дошедшее в ряде регионов до срастания государственных органов с преступ­ным миром, не следует считать главной бедой сложившейся системы управления. Паразитизм, загнивание, разложение тех или иных работников имели под собой ту объективную основу, что ми­нистерства и ведомства как органы командного управления предприятиями стали тормозом об­щественного развития. Сама возможность пред-

90

ставить свой узковедомственный интерес в каче­стве общенародного содержит в себе паразитиче­скую тенденцию.

Возможность эта возникает, как было показа­но выше, из продуктовой ориентации экономики. Отдельные министерства и ведомства подобны бегунам, передающим друг другу эстафетную палочку производства,— они несут ответствен­ность лишь за определенную фазу движения (воспроизводства) продукта. В этих условиях каждая отрасль стремится превознести свое зна­чен ие, абсолютизирует собственный результат, раздувает его, преувеличивая стоимость создан­ного продукта. Удовлетворение же действитель­ных потребностей общества не только не соот­ветствует экономическим интересам отдельных министерств и ведомств, но и зачастую прямо противоречит им.

Именно игнорирование конкретных потребно­стей конкретных людей объединяет сталинскую систему непосредственного государственного ре­гулирования всего народного хозяйства с систе­мой ведомственного регулирования. Не случайно поэтому, что многие целиком отождествляют обе эти системы под именем административной си­стемы. Впрочем, как мы видели, их тождество в одном отношении не исключает принципиального различия между ними во многих других отноше­ниях.

В противоположность обеим этим системам, ориентация не на продукт, а на удовлетворение потребностей возможна при условии экономиче­ской самостоятельности отдельных предприятий. Действительно, прямые связи между предприя­тиями создают основу для того, чтобы произво­дился лишь тот продукт, который нужен вполне

91

конкретному потребителю. С другой стороны, са­мостоятельность предприятий означает их полную ответственность за свою работу, и если произве­денный ими продукт не будет удовлетворять по­требности покупателей, никакая министерская опека не поможет им свести концы с концами. Но тогда министерства и ведомства в их нынешней форме окажутся абсолютно ненужными, что, естественно, не входит в экономические интересы их аппарата.

Встав на путь удовлетворения своих узкове­домственных интересов, отдельные органы управ­ления дошли до прямого подрыва интересов го­сударства и нанесения колоссального ущерба всему обществу. Здесь можно вспомнить и без­думное строительство АЭС, и проекты поворота северных рек, и мелиоративные работы, вывед­шие из употребления десятки миллионов гектаров земли, и сплошную вырубку лесов, и отравление почвы и воды ядохимикатами и минеральными удобрениями, и многое, многое другое. Причем правилом является ожесточенное стремление ви­новников всех этих бедствий доказать обоснован­ность своей линии даже тогда, когда очевидна их преступность если не в юридическом, то в нравственном смысле. Особенно наглядно это проявилось в попытках продолжить строитель­ство пятого и шестого блоков Чернобыльской АЭС уже после катастрофы.

И не случайно то об одном, то о другом мини­стерстве приходится слышать: «государство в го­сударстве». Действительно, как из зубов дракона, из осколков сталинской системы выросли «удель­ные княжества», в которые «со своим уставом не лезь».

А что же общегосударственные органы управ-

ления? В целом они пытались действовать все теми же командными методами, не дававшими положительного эффекта по той простой причине, что система взаимоотношений министерств и предприятий оставалась незыблемой. Более того: как и в средние века, всевластие «удельных кня­зей» ослабляло центральную власть, делало ее инертной и безвольной.

В обществе воцарилась обстановка невидан­ной социальной пассивности, а главным девизом времени стало выражение: всякая инициатива наказуема. Министерства не давали простора предприятиям, а на предприятиях не давали за­работать прилежным и способным. Особенно жестоко подавлялись попытки изменить систему управления путем ее демократизации и развития инициативы снизу. Памятный пример тому — расправа с системой коллективного подряда и его вдохновителем И. Н. Худенко в Акчи Казах­ской ССР. Чего стоит одно только заявление на­чальника главка Минсельхоза Казахстана: «Вы что же, считаете, что тракторист должен полу­чать больше, чем начальник отдела в нашем ми­нистерстве?!»⁹.

Трудно придумать более парадоксальную си­туацию, чем отказ государственной системы уп­равления от предлагаемых работниками способ­ностей и энергии. За купленный с нарушениями финансовой дисциплины цементонасос для заво­да, без которого тот остановился бы, А. Б. Жига-опа садят на шесть лет в колонию усиленного режима ¹⁰. Куда дальше? Дальше люди пуска­ются кто во что горазд: имеющие «интерес» к •жономике — в подпольный бизнес, другие — в пьянство или иные формы социального забвения, (/грана неуклонно погружалась в кризис, и един-


92

93

ственными, на чем держалась экономика, были варварская добыча и мотовской экспорт природ­ных богатств страны.

И опять, как и более чем за три десятка лет до этого, лишь смерть открыла дорогу жизни. Правда, теперь понадобилась не одна, а несколь­ко смертей, ибо единоличная власть уступила место коллективно (или, если хотите, коллеги­ально) властвующей безответственности.

^ Новые надежды — новые тревоги

С апреля 1985 г. недопустимость даль­нейшего сползания страны к экономическому кризису стала общественно признанным фактом. Задачу ускорения социально-экономического развития, поставленную перед всем обществом новым руководством партии, можно смело на­звать программой национального спасения. Есте­ственно, что в первую очередь усилия направля­лись на ликвидацию наиболее опасных тенден­ций — снижения темпов роста производства, на­растающего отставания в научно-технической сфере, нравственной и физической деградации общества (коррупция, алкоголизм, наркомания). Но уже вскоре стало ясно, что ускорение мо­жет быть достигнуто лишь в результате револю­ционной перестройки всех сторон жизни обще­ства, в том числе и хозяйственного механизма. Многие, правда, поняли перестройку хозяйствен­ного механизма всего лишь как создание новых органов управления; перераспределение капита­ловложений в пользу отраслей, определяющих научно-технический прогресс; усиление государ­ственного контроля за производством продукции.

Однако руководство партии не собиралось огра­ничиваться этими половинчатыми мерами. Сутью перестройки хозяйственного механизма стала радикальная реформа системы управления на­родным хозяйством, а ее исходным пунктом — придание самостоятельности основным звеньям экономики — предприятиям и объединениям. Экономической основой такой самостоятель­ности стал их переход на полный хозрасчет и самофинансирование, а юридической основой — Закон о государственном предприятии (объеди­нении).

Хозрасчет возлагает на предприятия всю от­ветственность за результаты их экономической деятельности, но он же открывает широкие пер­спективы развертывания инициативы и экономи­ческой активности трудовых коллективов. Наде­ление предприятий правом действительно распо­ряжаться значительной частью своей прибыли создает основу их экономической заинтересован­ности в существенном повышении эффектив­ности производства. Но одного этого отнюдь не достаточно для полного хозрасчета. Его осуще­ствление возможно лишь при комплексном реше­нии таких проблем, как сочетание самостоятель­ности в планировании и госзаказов, создание ре­альных условий для свободной оптовой торговли средствами производства и, соответственно, сво­бодной продажи своей продукции, участие пред­приятий в определении цен на продукцию.

Органичная, целостная природа новой систе­мы экономических отношений не позволяет рас­считывать на то, что она «заработает» по частям. Достаточно превратить в фикцию хотя бы одну из сторон системы хозрасчетных отношений, что­бы обессмыслить ее всю. Пока же министерства


94

95

сохраняют массу возможностей для этого, и по­тому то здесь, то там раздаются голоса, требую­щие оградить предприятия от произвола ве­домств и спасти перестройку.

Но будем реалистами: какой бы очевидной ни была необходимость придания экономической самостоятельности предприятиям, столь же не­обходимым остается сохранение элементов госу­дарственного регулирования. Поскольку, как и раньше, «от имени и по поручению» государства действуют отраслевые органы управления, имен­но им принадлежит приятная обязанность «сни­мать» в пользу общества «сливки» с результатов работы предприятий. Это создает условия для прямого столкновения интересов предприятий, с одной стороны, и министерств — с другой.

Как же теперь меняется характер отношений между министерствами и предприятиями? На место непосредственного ведомственного регу­лирования (диктата сверху) приходит финансо­вое регулирование, сутью которого как раз и является борьба за норматив отчислений от при­были предприятий.

«Нежный» возраст хозрасчета делает необхо­димой заботу о нем со стороны государства и его правовой системы. Тем самым в деятель­ности центральных органов на смену финансово­му регулированию, которое теперь осуществля­ется в рамках отдельных отраслей, приходит правовое регулирование. Но для этого сама пра? вовая система должна быть приведена в соот­ветствие с требованиями жизни. Поэтому ради­кальная реформа управления экономикой по­влекла за собой необходимость правовой и по­литической реформ. Их осуществление, свиде­тельствующее о последовательности курса на

Щ

перестройку, создаст целостную систему эконо­мических и правовых отношений, соответствую­щих новому этапу развития социализма.

Естественно, атаки на формирующуюся систе­му отношений будут еще долго продолжаться, и борьба с ними — дело, как говорится, святое. Но уже сейчас надо предвидеть собственные про­тиворечия новой системы. Иначе, рано или по­здно, эти противоречия могут обостриться и при­вести к новым тупикам социально-экономическо­го развития. Излишний оптимизм здесь вряд ли уместен, ведь почти все наше предшествующее развитие проходило под знаком стихийности и неуправляемости многих важнейших процессов общественного бытия. И это — несмотря на то­тальный характер их планирования. Теперь же, когда возникает перспектива не упорядоченного сверху функционирования отдельных составных частей народнохозяйственного комплекса, не считаться с возможностями не зависящих от на­шей воли тенденций общественного развития ни­как нельзя.

Если на первом этапе развития социалистиче­ской системы общественного управления госу­дарство вступило в противоречие с самим собой, камнем преткновения второго этапа стал разлад внутри отраслей (который и должен найти раз­решение в хозрасчетной системе управления), то, как нетрудно предвидеть, основные противоре­чия вновь складывающейся системы будут кон­центрироваться на предприятиях. Именно пре­вращение последних в самоуправляющиеся еди­ницы ставит сложные вопросы о том, как будет строиться управление внутри их самих.

В отличие от правового регулирования на об­щегосударственном уровне и финансового — на

4 а—14Ш