Ббк 65. 9 (2)-96 В19 От редакции

Вид материала

Книга

Содержание История мысли и опыт истории

Подобный материал:

• В ямало-ненецком автономном округе, 345.91kb.
• Сравнение Кодекса этики (в редакции от июля 2006) и Кодекса этики (в редакции от июля, 863.62kb.
• «О текущем моменте», № 1 (94), май 2010 г. Сталин: позор России? либо олицетворение, 369.44kb.
• Методические указания, 189.89kb.
• Бібліографічний покажчик книжок, що надійшли до фондів бібліотеки у лютому 2011 року, 492.11kb.
• Республики Казахстан "О лицензировании", 899.99kb.
• Постановлением Правительства Российской Федерации от 11 ноября 2005 г. N 679 Собрание, 423.74kb.
• Постановлением Правительства Российской Федерации от 11 ноября 2005 г. N 679 Собрание, 599.65kb.
• Постановлением Правительства Российской Федерации от 11 ноября 2005 г. N 679 о порядке, 663.02kb.
• Постановлением Правительства Российской Федерации от 11 ноября 2005 г. N 679 о порядке, 641.9kb.

Стимулы к труду — стимулы к перестройке

^ История мысли и опыт истории

В пьесе М. Шатрова «Так победим!» есть диалог В. И. Ленина с рабочим Бутузовым, в котором рабочий рассказывает о своих спорах с товарищем по вопросу о стимулах к труду при социализме:

«Бутузов. Раньше по вечерам, на почве не­которой усталости, мы за кружкой задумчиво отдыхали, а тут началась форменная горячка — читаем запоем и других втягиваем... Интерес к жизни у нас один — социализма построение, а чем больше читаем, тем в большую оппозицию друг к дружке становимся... Приходит однажды Карлыч без лица, вконец угрюмый. Слушал он доклад нарвоенкома... Так и так, мол, говорит Карлыч, международная обстановка не распола-

176

гает, мировой революцией не пахнет, без нее мы социализма все равно не построим, поэтому хо­зяйственное возрождение России возможно толь­ко на основе военизированного труда в городе и деревне, а промышленность развивать будем за счет крестьянина и его разграбления... Тут я, конечное дело, не вытерпел, встал и закричал что попало.

Ленин. Что же вы закричали?

Бутузов. Одно я кричал — что будет он рыдать от своего хамства, но фактов не приво­дил. Карлыч говорит: «Ты не лайся, я сам, как больной, страдаю, а сознательно разъясни». Я взял неделю на подготовку. Народу собралось нас с Карлычем рассуживать — плюнуть и то некуда. И как вмазал я им, Владимир Ильич, план социализма, так враз они все от своего хамства и зарыдали. Все, кроме Карлыча...

Ленин (смеется). Но почему же Карлыч не зарыдал?

Бутузов. В этом все и дело. Задает он мне вопрос: читал ли я социалиста Томаса Мора или, допустим, французского писателя Эмиля Золя, а именно — роман «Деньги»? Я к тому времени указанных писателей не читал, в чем и признал­ся. Если, говорит Карлыч, ты против принужде­ния рабочего человека и против военизированно­го труда, то дай нам ответ на вопрос, который волновал основателя утопического социализма гражданина Мора и всех его последователей. И при огромном стечении народа зачитывает из книжки одно место такое... если, говорит, в обще­стве все будет общее, тю каким образом может получиться изобилие продуктов, если каждый бу­дет уклоняться от работы, так как его не вынуж­дает к ней расчет на личную прибыль, а с другой

ill

стороны, надежда на чужой труд дает возмож­ность лениться?

Ленин. Так, поразительно интересно! И что же вы?

Бутузов. Молчал, очень долго, а потом по­просил месяц. На подготовку. Завтра истекает.

Ленин (азартно). И что же дальше?

Бутузов ...Прямо укажу, Владимир Ильич: вопрос непростой, можно даже сказать — зако­выристый.

Л е н и н. Еще какой! Сколько людей ломало голову и будут ломать!

Бутузов (понизив голос). Товарищ Ленин, все социалисты, которые до нас работали, схо­дятся на том, что дело решит соревнование. Но что это такое и с чем его едят — умалчивают. Пишут, что им ясно, а поди проверь, когда нико­го не осталось — ясно им или видимость...

Ленин. ...Самое любопытное, что я тоже за­нимался этой проблемой буквально через ме­сяц после Октября, даже статью писал — «Как нам организовать соревнование»...

Бутузов. Не встречал.

Ленин. Она так и осталась неоконченной... Мне кажется, что побуждать к труду при социа­лизме должно не принуждение, не палка, а же­лание быть впереди, подкрепленное соответству­ющим материальным и моральным вознаграж­дением.

Бутузов. А как это устроить?

Ленин. Не знаю. Но задача ясная: нам ну­жно, чтобы соревнование в его не зверских, а че­ловеческих формах работало значительно лучше, чем конкуренция. Как этого добиться? А давай­те спросим рабочих, пусть они поломают голову над этой проблемой. Уверяю вас, они найдут та-

кое решение, какое нам в кабинетах и приснить­ся не могло. Только дайте им возможность...»

И еще проиллюстрируем суть проблемы рас­суждением одного социалиста из романа Э. Зо­ля «Деньги»: «Конечно, существующий общест­венный строй обязан своим многовековым про­цветанием принципу индивидуализма, который благодаря конкуренции и личной заинтересован­ности вызывает все большую производитель­ность. Будет ли также плодотворен коллекти­визм? И какими средствами можно повысить производительность труда, если исчезнет стимул наживы? Вот это для меня неясно. Это меня тре­вожит. Здесь наше слабое место, и нам нужно будет долго бороться, чтобы социализм когда-нибудь восторжествовал».

Ну а теперь давайте попытаемся разобраться во внутренних пружинах проблемы, о которой идет речь.

На первый взгляд, может показаться, что про­блема отношения к труду при социализме совер­шенно надумана. Действительно, общество обе­щает работнику оплачивать его труд сполна за вычетом средств на развитие производства, на страхование от стихийных бедствий, на содержа­ние нетрудоспособных, на удовлетворение потреб­ностей общего характера. Поэтому, чем лучше будет трудиться отдельный член общества, тем лучше, по идее, он будет жить. С другой стороны, та часть труда, которая служит всему обществу, служит тем самым и каждому работнику, обес­печивая социальные условия его свободного раз­вития.

Однако дело может представиться в совершен­но противоположном свете, стоит только вообра­зить не положительного, а отрицательного героя.


J78

179

И в самом деле, для такого работника совершен­но безразлично, какие там у общества потреб­ности, и он не преисполнен веры в то, что ему лич­но с этих общественных хлопот что-нибудь пере­падет. Поэтому работать «на дядю» он не жела­ет. Не веря в возможность общего блага, он так же сильно сомневается в том, что все будут полу­чать за равный труд поровну, и склонен ожидать обмана. А потому такой работник вообще не хо­чет работать и ищет иных источников существо­вания. Но на это не согласно общество, посколь­ку, с его точки зрения, справедливость восторже­ствует лишь в том случае, если каждый передаст ему часть своего труда. Мотивы совершенно яс­ны: польза от общественных благ есть для каж­дого, и потому каждый должен что-нибудь поло­жить в общественную копилку. Таким образом, общество и «нехороший человек» вступают в противоречие.

Уже первые социалисты-утописты предвидели возможность такой ситуации. Мало того, по­скольку вокруг себя они наблюдали, так сказать, массовые проявления человеческого эгоизма, то считали необходимым принять меры во имя об­щественной безопасности. Их первый и, можно сказать, наиболее «естественный» рецепт состоял в необходимости заставлять нерадивых работать, что и должно было стать началом общечелове­ческого счастья.

В книге, называвшейся «Весьма полезная а также и занимательная, поистине золотая кни­жечка о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия мужа известнейшего и красноречивейшего Томаса Мора, гражданина и шерифа славного города Лондона» говорилось: «Каждые тридцать хозяйств ежегодно выбирают

180

себе должностное лицо, которое... называют они сифогрантом... Главное и почти что единственное дело сифогрантов — заботиться и следить, чтобы никто не сидел в праздности. Но чтобы каждый усидчиво занимался своим ремеслом... Они обра­щают в рабство тех, кто у них допустит позорный поступок... Эти рабы не только постоянно пребы­вают в работе, но и находятся в цепях»¹.

Правда, уже Великая французская революция с ее жестокостями и террором явилась предосте­режением против апологии насилия при установ­лении свободы, равенства и братства. К том^у времени английская политическая экономия сде­лала классическое открытие — разработала тру­довую теорию стоимости, объяснившую принци­пы обмена между людьми результатами их тру­да — товарами. Социалистические противники капитализма сразу же ухватились за нее как за ключ к пониманию устройства будущего общест­ва. Оно все более стало представляться им как совокупность не зависимых друг от друга това­ропроизводителей, справедливо обменивающих­ся продуктами своего труда на рынке. Причем справедливость должна была состоять в том, что пропорции обмена определялись количеством труда, затраченного каждым из них и проявляю­щегося как стоимость товаров.

Главной помехой теперь представились поме­щичья и капиталистическая собственность, лик­видация которых на основе уравнительного рас­пределения должна была стать базисом д_Ля но­вого общества. Наиболее видным представителем такого социально-экономического направления был французский социалист П. Ж. Прудоп, с критикой которого К. Маркс выступил в книге «Нищета философии»: «...Измеряемая рабочим

181

временем относительная стоимость роковым об­разом оказывается формулой современного раб­ства рабочего, вместо того чтобы быть, как того желает г-н Прудон, «революционной теорией» освобождения пролетариата» ²,

К сожалению, многие сегодняшние экономи­сты, уповающие на законы рынка (прежде все­го — на закон стоимости) как на «палочку-выру­чалочку» в нашей современной экономической ситуации, не вспоминают об этой интереснейшей книге. А ведь в ней самой и в предисловии к ней Ф. Энгельса содержится убедительное доказа­тельство того, что господство закона стоимости —'■ свобода цен и конкуренции — является не спасе­нием от капитализма, а его логическим и исто­рическим началом, что вслед за законом стоимо­сти начинают действовать и все другие законы простого товарного, а затем и капиталистическо­го товарного производства.

Там же, в «Нищете философии», К. Маркс обильно цитирует одного из предшественников П. Ж. Прудона — англичанина Дж. Брея, произ­ведение которого «Несправедливости в отноше­нии труда и средства к их устранению» он назы­вает замечательным. Помимо прочего, мысли Дж. Брея кажутся и нам замечательными в том отношении, что он, возможно, был первый, кто предсказал необходимость низшей фазы комму­нистического общества как переходного состоя­ния между капитализмом и полным коммуниз­мом. Он, в частности, писал: «Если, с одной сто­роны, для успешного осуществления социальной системы, основанной на общности имущества, в ее совершенной форме необходимо изменение че­ловеческого характера; если, с другой стороны,

J 82

современный строй не дает ни условий, ни благо­приятных возможностей для такого изменения характера и для того, чтобы подготовить люден к лучшему, всем нам желательному порядку, то очевидно, что положение вещей необходимо дол­жно оставаться таким, как оно есть, если не будет •открыт и применен переходный общественный этап,— процесс, принадлежащий частично к сов­ременной, частично к будущей системе,— своего рода промежуточное состояние, в которое обще­ство вступило бы со всеми своими эксцессами и безумствами, чтобы впоследствии выйти из него обогащенным качествами и свойствами, состав­ляющими жизненное условие системы, основан­ной на общности имущества» ³.

Конечно, Дж. Брей оставался на позициях мел­кобуржуазного социализма, и заслуга в откры­тии той формы общества, которая необходима в эпоху перехода от капитализма к полному ком­мунизму, принадлежит К. Марксу. Но Дж. Брей предвидел, что из-за оставшегося в наследство от капитализма человеческого характера (или, как сказали бы мы, господства в сознании людей их частных экономических интересов) социализм неизбежно будет переживать эксцессы и безум­ства, свойственные капиталистическому общест­ву (правда, «кое-что» добавив и от себя). Таким образом, уже Дж. Брею было ясно, что сама ли­квидация капиталистической собственности при сохранении жажды наживы или желания жить за счет других не гарантирует от тупиков в раз­витии или от возврата назад.

Идя дальше, классики марксизма-ленинизма основывались на том, что пороки человеческого сознания возникают вследствие нищеты трудя­щихся при капитализме и господствующей соци­альной несправедливости. При социализме же

I»?

обе эти причины должны будут исчезнуть, на ос­нове чего труд станет не способом добывания средств к существованию, а первой жизненной потребностью. Это и создаст человека нового ти­па— человека коммунистического общества.

Но при этом достаточно неясным остался воп­рос о том, как, собственно, добиться изобилия при социализме, то есть вопрос о стимулах к тру­ду как раз тогда, когда изобилия еще нет и в по­мине. Более того: исторический опыт социализ­ма показывает, что вследствие противоречий в системе стимулирования и остающихся на прак­тике форм социальной несправедливости дело зачастую идет не к изобилию, а в прямо противо­положном направлении.

Так или иначе, вопрос об отношении к труду при социализме перешел из теоретической в пра­ктическую плоскость. И надо сказать, что обще­ственное сознание рабочего класса и его партии в целом повторяло путь, пройденный мыслителя­ми прошлого. Первое, что пришло большинству в голову,— это заставлять работать тех, кто не желает, и разжигать огонь трудового энтузиаз­ма у преданных делу социализма.

Но оказалось, что не столь беззаветно предан­ных в мелкобуржуазной стране, какой была Рос­сия в начале века, более чем достаточно. Поэто­му сразу же после Октября вводится трудовая повинность как форма осуществления обяза­тельности труда. В «Декларации прав трудяще­гося и эксплуатируемого народа», принятой III Всероссийским съездом Советов 12 (25) января 1918 г., указывалось: «В целях уничтожения па­разитических слоев общества вводится всеобщая трудовая повинность» ⁴. Неизвестно, как бы идея принуждения разви-

валась в мирных условиях, но в условиях граж­данской войны дело упростилось, и террор стал вынужденной необходимостью. Но и в 1920 г., когда гражданская война явно шла на убыль, IX съезд РКП (б) поддержал идею Л. Д. Троц­кого ⁵ о милитаризации экономики, введении тру­довых армий, репрессий за трудовое дезертирст­во, введении трудовых концентрационных лаге­рей и т. п. ⁶.

Ясно, что В. И. Ленин, обогащенный блестя­щим знанием марксизма и домарксистской на­учной мысли, понимал проблему значительно глубже. Его несогласие с идеями отождествле­ния принудительного труда и социализма прави­льно подметил М. Шатров. Статью «Как органи­зовать соревнование?» В. И. Ленин пишет уже через два месяца после Октября, рассматривая в ней пути раскрепощения творческой, организа­торской и трудовой инициативы масс. Но все же здесь проблема отношения к труду рассматрива­лась с расчетом на передовых и сознательных рабочих: «Борьба со старой привычкой — смот­реть на меру труда, на средства производства с точки зрения подневольного человека: как бы освободиться от лишней тяготы, как бы урвать хоть кусок у буржуазии, эта борьба необходима. Эту борьбу уже начали передовые, сознательные рабочие, дающие решительный отпор тем при­шельцам в фабричную среду, которых особенно много явилось во время войны и которые теперь хотели бы относиться к народной фабрике, к фа­брике, перешедшей в собственность народа, по-прежнему с точки зрения единственного помы­шления: «урвать кусок побольше и удрать»⁷. Однако сама по себе борьба передовых и созна­тельных рабочих еще не решает проблему отно-


184

185

шения к труду в целом. Остается фактом, что после смерти В. И. Ленина его основные идеи о социалистическом стимулировании остались не­понятыми или не получили реальной поддержки.

Пока продолжался нэп, по сути ставка дела­лась на частный интерес. Но можно сказать, что практически действовал самый естественный сти­мул — желание жить, заставлявшее отстраивать свой дом и свой завод. Но по мере восстановле­ния народного хозяйства страна все больше сба­вляла темп, что свидетельствовало об исчерпа­нии «подножного корма» для развития народно­го хозяйства. В 1924—1926 гг. национальный до­ход увеличился на 30 %, в 1926—1927 гг.— на 11, в 1927—1928 гг.—на 7%⁸.

Нужно было разворачивать подлинно социали­стическое строительство и находить для него со­ответствующую систему стимулирования. С част­ными интересами все было более или менее яс­но: их роль могла быть или сравнительно неве­лика, или ее вообще следовало свести на нет. Как мы знаем, победа троцкистско-сталинского направления в подходах к строительству социа­лизма сделала реальностью второе. Однако, при всей пагубности такого выбора речь все же не о частных интересах. Что же положить в основу социалистического стимулирования?

И здесь реанимация идей периода «военного коммунизма» сыграла зловещую роль. Много­кратно осмеянные всеми марксистами идеи на­силия как способа построения нового общества, как основы экономических отношений стали страшной реальностью конца 20-х и последую­щих годов.

Принуждение к продаже хлеба, экспроприа­ция зажиточных крестьян (ликвидация кулаче-

186

ства как класса), насильственное обобществле­ние сельскохозяйственного производства (коллек­тивизация), переселение крестьян на Север, же­сткие ограничения на миграцию населения вооб­ще (паспортизация), изъятие у колхозов почти всей произведенной продукции, репрессии за по­ломку техники и инвентаря (борьба с вредитель­ством), тотальный террор по отношению к рас­хитителям общественной собственности, репрес­сии за нарушение трудовой дисциплины — все это звенья единой системы внеэкономического принуждения к труду, ставшего нормой тех лет.

«Но ведь был же и энтузиазм?» — любят по­вторять те, кому хотелось бы приуменьшить роль подневольного труда в сталинскую эпоху. Да, трудовой энтузиазм был, и это доказывает, что свои силы социализм черпает из самых глубин трудовой жизни народа. Однако, и к этому энту­зиазму следует относиться критически. Трудовой энтузиазм 30-х годов неотделим от основных ха­рактеристик эпохи — культа личности, произво­ла и беззаконий.

Нужно заметить, что культ личности — это не какой-то феномен социалистического общества. Анализом его занимались уже классики маркси­зма-ленинизма. В частности, Ф. Энгельс изучал причины колоссальной популярности сначала Наполеона I, а затем и Наполеона III, хотя пер­вый из них фактически свел на нет завоевания революции 1789—1794 гг., а второй задушил ре­волюцию 1848—1850 гг. В письме Л. Лафарг он писал: «... Мы, по-видимому, должны прийти к заключению, что отрицательная сторона париж­ского революционного характера — шовинисти­ческий бонапартизм — столь же неотъемлемая его часть, сколь и сторона положительная, и что

187

после каждого крупного революционного усилия мы можем иметь рецидив бонапартизма, взыва­ния к спасителю...»⁹.

Изучению сути бонапартистских настроений значительное внимание уделял и В. И. Ленин. Главный итог его анализа — в раскрытии мелко­буржуазной природы бонапартизма и культа лич­ности. Мелкобуржуазность страны и потребность в вождях находятся в неразрывной связи. Как не вспомнить предостережение В. И. Ленина: «Либо мы подчиним своему контролю и учету этого мелкого буржуа... либо он скинет нашу, рабочую, власть неизбежно и неминуемо, как скидывали революцию Наполеоны и Кавеньяки, именно на этой мелкособственнической почве и произраста­ющие»¹⁰.

В целом причины возникновения культа мож­но обрисовать следующим образом: после пика революционной борьбы народные массы испыты­вают чувство усталости, которое, к тому же, до­полняется растерянностью от сделанных ошибок, бесконечных споров о путях дальнейшего разви­тия, общей неготовностью к жизни в новых ус­ловиях. У людей все больше растет желание ви­деть во главе движения сильную личность, знаю­щую, что нужно делать, и готовую вести за собой. Парадокс состоит в том, что, чем более тиранична эта личность, чем меньше она склонна считаться с другими, тем сильнее это ее качество воспринимается как деятельная природа натуры.

И вот под бравурные песни — с именем Ста­лина почти в каждой из них — молодое поколе­ние строит индустриальные гиганты первых пя­тилеток. «Мы ничего не знали о беззакониях»,— говорят сейчас те, кто дожил, до наших дней. Но не знали они именно потому, что не хотели

188

знать, что беззаветно верили, доверяли и передо­веряли. Так вера в социализм стала верой в Сталина, а вера в Сталина стала отказом от своего права думать и решать, отказом от уча­стия в управлении государством.

Именно такое мелкобуржуазное отречение от собственной воли и становилось основой стиму­лов к труду. Чем беззаветнее вера, тем легче ид­ти на самые невероятные лишения. Впоследствии беззаветность веры выливалась в безотчетность действий, что превращало бескорыстно честных людей в слепое орудие чужой воли.

Без легионов энтузиастов нельзя было бы осу­ществлять насилие по отношению к тем, кто не верил в вождя и не черпал из этой веры свои стимулы к труду. Так вчерашние «передовые и сознательные рабочие» объективно лили воду на мельницу произвола. В этом и раскрывается не­разрывная связь таких внешне никак не связан­ных сторон сталинской эпохи, как подневольный труд одних и трудовой энтузиазм других.

Насилие и энтузиазм срабатывали до тех пор, пока труд оставался ручным — преимущественно с киркой и лопатой. Когда же созданные таким способом машиностроительные заводы стали все больше насыщать страну своей продукцией, ког­да труд потребовал, с одной стороны, знаний, а с другой — необходимости принимать быстрые решения, тогда понадобились и новые стимулы. Нечего говорить о том, что хотя и была создана мощная индустрия, старая система стимулов не только не приблизила страну к изобилию, но и' усугубила нищету для многих.

Как когда-то французские просветители, а за ними социалисты, вроде Дж. Брея, поставили вопрос о воспитании нового человека, так и в

189

50-е годы этим же способом решено было взять­ся за проблему стимулирования. Стало широко распространяться представление о коммунисти­ческом воспитании, о моральных стимулах к тру­ду, о новой морали советских людей. Веру в во­ждя попытались трансформировать в веру в светлое будущее, а насилие заменили посулами:

Правда, было уже ясно, что новый человек должен быть гармонично развитым, а для этого его нужно одеть, обуть, накормить, дать жилье и возможность повышать свой культурный уро* вень. Важные шаги в этом направлении дейст­вительно были сделаны. Другие же остались только на бумаге. Главной причиной тому — со­хранение отчуждения работника от власти.

Верхи поставили жесткие границы росту ма­териального благосостояния людей, что вызыва­ло недовольство последних, вело к снижению трудовой активности и торможению социально-экономического развития и в конечном счете срывало намеченные планы и обещания. На этом фоне подхлестывание морального и материаль­ного стимулирования практически означало де­вальвацию и того, и другого. В результате — программа воспитания коммунистического отно­шения к труду не увенчалась успехом. К тому же по мере погружения экономики в кризис, нравст­венного разложения определенной части обще­ства, миллионы людей теряли самую элементар­ную привычку трудиться, утрачивали веками накопленные моральные ценности трудовой жизни.

Нынешний этап развития социализма откры­вает совершенно иные перспективы. Но, продол­жая историческую параллель, невольно сравни­ваешь многих сегодняшних экономистов с

П. Ж. Прудоном, который так же, как и они, ве­рил во всесилие законов товарного рынка.

Распространяется убеждение, что сама систе­ма хозрасчета — с обменом товарами по стоимо­сти в ее основе — несет с собой социальную справедливость. При этом главным стимулом остается все тот же расчет на максимальную прибыль. Но в условиях, когда в различных от­раслях производства сложилась совершенно раз­личная рентабельность, распределение прибыли будет справедливым лишь при неограниченной конкуренции, ведущей к выравниванию нормы прибыли. А чтобы такое выравнивание имело место, необходимо обеспечить свободный перелив капиталовложений из одной отрасли производ­ства в другую, а вместе с тем должен быть ли­квидирован всякий государственный контроль за ценами и распределением прибыли.

Однако это исключает формирование созна­тельных приоритетов в развитии общественного производства, потребность в которых еще в XIX веке привела к установлению монополисти­ческого регулирования производства. Тем труд­нее понять, как же сегодня может развиваться наша экономика без сознательного определения целей и средств ее развития.

Важно помнить и другое. К. Маркс указывал, что проблема справедливого распределения со­стоит не в обеспечении эквивалентного обмена между отраслями, а в дележе созданной стоимо­сти между капиталистами и рабочими внутри хозяйственной единицы. Отсюда следует, что ры­ночные механизмы отнюдь не являются гаран­тией справедливого, а значит, создающего сти­мулы к труду, распределения на социалистичес­ком предприятии.


190

W

Таким образом, в современных концепциях о роли рынка при социализме наивность П. Ж. Прудона в отношении установления со­циальной справедливости умножается на наив­ную веру в возможность возрождения свободно­го рыночного хозяйства вне государственного контроля. И потом: дает ли это надежду на раз­витие подлинно социалистических стимулов к тру­ду или возвращает нас к буржуазным методам экономического принуждения? Видимо, не слу­чайно, что вера в справедливость расцветает как раз там, где надо опасаться усиления чер­ствости, жестокости, эгоизма, прагматизма, цинизма.

«Верхи» и «низы»

Насколько реальны наши опасения? Для ответа на этот вопрос нужно повнимательнее при­смотреться к тому, как сегодня люди в своей массе относятся к труду.

Когда речь заходит о том, что в развитых ка­питалистических странах пособия по безработи­це больше, чем у нас зарплата, но безработные, несмотря на это, требуют предоставить им рабо­ту, да еще и не на всякую соглашаются, иногда приходится слышать следующее: «Нам бы их хлопоты. Если бы мне платили зарплату просто так, я в жизни не работал бы».

Многим кажется, что в основе неудовлетворен­ности своим трудом лежит его низкая производи­тельность и вытекающая отсюда низкая оплата. Если же, мол, провести модернизацию производ­ства, отсталость которого и обусловливает низ­кую производительность труда, то положение в корне изменится. Поэтому необходимо резко уве-

личить норму накопления и в относительно ко­роткий срок перевооружить производство (прав­да, из ложной скромности авторы таких планов умалчивают о сокращении фонда потребления при увеличении нормы накопления). Надо ска­зать, что в ряде социалистических стран пыта­лись пойти именно таким путем, но должного эф­фекта не получили: высокой производительно­сти нового оборудования не добились, зато увя­зли в долгах.

Да и наш опыт показывает, что даже воору­жившись новейшим оборудованием, люди отно­сятся к своему труду все так же отчужденно. К тому же здравый смысл работников, на себе испытавших некоторые достижения XX века и узнавших их изнанку, предостерегает против без­думного восторга перед техникой, беззаветной веры в ее способность решить какие-либо чело­веческие проблемы,— тем более такую, как от­ношение к труду при социализме.

Поэтому в противоположность первой точке зрения возникла другая, согласно которой наше производство потому и является столь отсталым и отстает все больше, что люди не удовлетворе­ны своим трудом и неудовлетворительно относя­тся к производству вообще. Только с устранени­ем отчуждения людей от производства можно добиться его эффективного развития. А для это­го нужны, по крайней мере, две вещи: во-первых, уверенность людей в том, что результаты разви­тия производства пойдут им на пользу, а, во-вто­рых, возможность для трудящихся решающим образом влиять на весь ход производства, на его организацию и на управление им.

В соответствии с первым условием нужно не повышать норму накопления, а даже на какое-то


192

7¹/а 9—Н16

193

время снизить ее, чтобы, расширив фонд потреб­ления, удовлетворить самые насущные потребно­сти людей. (В. Селюнин указывает: «Если изме­рить обе части использованного национального дохода в ценах одного уровня (а как же иначе?), то, по моим прикидкам, фЬнд потребления зани­мает в доходе около 60 процентов, а фонд накоп­ления составляет соответственно 40 процентов. Столь высокая доля накопления — это, по су­ществу, норма военного времени»¹¹). Без этого все новые и новые капвложения будут, как и прежде, пускаться по ветру. Выигрыш же для общества при расширении фонда потребления хотя бы в том, что попусту не будут тратиться ресурсы, не будет уничтожаться среда обитания человека. Совершать же революционные преобра­зования в производственно-технической базе можно лишь тогда, когда работники будут гото­вы к сознательному повышению эффективности производства. Другими словами, чтобы провести революцию в производстве, нужна социальная сила, готовая ее совершить.

Второе условие, необходимое для ликвидации отчуждения работников от процесса производ­ства,— реальное участие трудящихся в управле­нии производством — как раз и призвано подго­товить такую силу. Впрочем, сам по себе при­зыв к расширению участия трудящихся в управ­лении производством не нов. Весь вопрос в том и состоит, как превратить этот призыв в дей­ствительность, как осуществить демократи­ческий контроль, контроль снизу за деятель­ностью администрации, за всем ходом производ­ства.

В наше время уже много написано о том, что главная сила, противодействующая изменению

194

сложившейся системы отношений на прс-йЯВОЛ стве, это — бюрократия, то есть слой уігравЛВН цев, сосредоточивших в своих руках права ни принятие любых ответственных решений. Это предопределяет концентрацию в руках уираи ленцев экономической власти и отчуждение 61 нее работников. Как и всякая экономически! власть, власть управленцев открывает широкие возможности для реализации их собственные ми тересов, что по существу означает реальное не равенство управленцев и исполнителей в право­вом, финансовом и материальном отношении.

В целом причины обособления труда управ­ленцев и формирования привилегий в их поло­жении совпадают с причинами обособления го сударства от общества. Собственно говоря, управленцы и есть служащие государства, вы полняющие его волю, действующие от его имени И, подобно тому, как для отрыва государства от общества на первом этапе построения социализ­ма существовали вполне объективные (хотя от нюдь и не необходимые) предпосылки, для отры ва управленцев от рядовых исполнителей и формирования бюрократии также имелись столь же объективные предпосылки. Главные из них — отсутствие у большинства трудящихся навыком к самоуправлению, их низкий культурный уро вень, сильные пережитки мелкобуржуазности и массовом сознании.

Более того, в 20-е годы многим вполне серье.'і но могло казаться, что бюрократия — это необ ходимый момент в строительстве социализма В повести А. Платонова «Город Градов» мы на ходим откровения советского бюрократа, кото рые тот назвал «Записками государственного че ловека». Вот что в них, в частности, говорите)!