Geum.ru

Монография эволюция государственного строя древней руси (IX-X вв.)

Вид материалаМонография

Содержание


1.2. Черняховская культура и попытка удревнения возникновения государственности у восточных славян.
Зарождение государственности на северо-востоке Руси.
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   14

^ 1.2. Черняховская культура и попытка удревнения возникновения государственности у восточных славян.

При рассмотрении периода существования на территории расселения восточных славян различных по размеру и функциям общностей и последующего создания на базе этих общностей Древнерусского государства нельзя обойти вниманием один вопрос, который вызывает серьёзные разногласия между историками на протяжении второй половины XX века. Это так называемая проблема «удревнения» возникновения государственности на территории восточных славян. Данная проблема возникла в конце сороковых годов прошлого века и нашла особенно яркое проявление в трудах советских учёных начала следующего десятилетия. Суть её заключалась в том, что вследствие идеологического давления партии, среди специалистов по древнейшей отечественной истории утвердилось стремление как можно дальше отодвинуть во времени начала феодального общества и государства на Руси. Причинами такого давления на историков являлись политические амбиции партийно-государственной верхушки провозгласить страну, только что одержавшую победу в Великой Отечественной войне, исконно самой передовой во всём. Искусственное «удревнение» становления древнерусского государства получило широкое распространение в трудах видных советских историков. Так, например, академик Греков стал относить начало восточнославянской государственности к VII-VIII вв. Он считал не подлежащим сомнению факт существования у восточных славян VI-VIII вв. уже не родового, а классового общества с соответствующими политическими организациями в виде отдельных пока ещё не прочных государств1. В качестве обоснования данной точки зрения, в частности, было признание, опираясь на данные археологических исследований, существования городов на Руси уже к VII – VIII вв. Это утверждение в совокупностью с тезисом о том, что город мог появиться только при наличии частной собственности т. е. в классовом обществе приводило к выводу о существовании классового общества в отдельных районах Руси в VII-VIII веках. Появление городов, по мнению Грекова обозначало разрушение родо-племенного строя1. При этом, однако, была сделана оговорка о так называемых пережитках родового строя имевших место у восточных славян в VIII-IX веках, которые почти исчезли к XI веку2. Однако начало разложения родового строя Греков датировал V веком, отмечая: «приблизительно до V века славянство переживало стадию развитого родового строя, хотя уже и в это время были налицо признаки разложения этого строя3. В результате: «Новые археологические данные и показания письменных источников … позволяют трактовать период VI-VIII веков как время становления феодальных отношений и возникновения феодальной собственности у восточных славян»4. В соответствии с духом времени в конце 40-х – начале 50-х гг. историки искали очень ранние славянские протогосударства, на фундаменте которых могла сложиться Киевская Русь. С. В. Юшков утверждал о существовании Антского государства IV-VI вв. а также Волынского или Карпатского VI-VII вв. Он опирался на данные археологов, которые относили к славянским большинство памятников материальной культуры Восточной Европы первых столетий нашей эры. Волынская держава представляла собой в действительности союз (или несколько) племён, так как у антов не было стойких и централизованных политических образований.

Наиболее ярко попытки удревнения появления государственности на Руси проявились в работах академика Б. А. Рыбакова. Они нашли своё отображение в вопросе о роли так называемой Черняховской культуры.

По данным археологов, в конце II или на рубеже II и III вв. в Северопричерноморском бассейне складывается новое крупное культурное образование, получившее название по одному из раскопанных могильников у села Черняхов в среднем Поднепровье – Черняховская культура. В III-IV вв. она распространяется на широкой территории от нижнего Дуная на западе до Северского Донца на востоке.

Одним из главных постулатов концепции, разработанной Рыбаковым являлась мысль о том, что «в так называемые «траяновы века» (II-IV вв. н. э.) славянское общество находится на грани создания государственности»1. И именно племена оставившие после себя памятники черняховской культуры являлись теми политическими образованиями, которые могли эволюционировать в первую государственную структуру восточных славян.

Государство же академик, прежде всего, отождествлял с формой эксплуатации. В II-IV вв. в наиболее передовых районах славянской лесостепи (Киевщина, Волынь, Подолия), как и у западных славян того времени, уже сложилась или продолжала складываться первичная государственность, основанная как на патриархальном рабстве («огнища»), так и на иной, более высокой форме эксплуатации2. По мнению Рыбакова только вследствие нашествия гуннов на восточную Европу приостановился процесс складывания государства у восточных славян. В результате «славяне среднего Поднепровья уравнялись со своими менее развитыми сородичами, заселившими северную лесную зону»3.

В качестве доказательства данной теории академик выдвигает следующие доводы: обществу так называемой Черняховской культуры были присущи различные формы эксплуатации, высокий уровень международных связей, большая роль дружинного элемента. Стоит отметить, что сам Рыбаков признавал всю сложность задачи определения точных хронологических рубежей возникновения государственности: «Процесс первичного возникновения государственности из недр первобытнообщинного строя является процессом настолько медленным и постепенным, что рубеж двух формаций иногда бывает едва приметен для глаза позднейшего историка»1. Столь же характерно высказывание В. В. Мавродина: «Генезис феодализма не однократное действие, а длительный процесс, сложный и многообразный. Здесь нет места статике, всё в динамике, всё в развитии. Здесь на обломках старого возникает новое, опутанное нитями старого, отживающего, цепкими ещё, но обреченными»2. Виднейшие археологи, занимавшиеся раскопками на территории существования данной культуры, отмечали, что: «Черняховская культура впитала в себя производственно-технологические достижения провинциальноримских культур. Имеются все основания говорить о расслоении, происходившем в среде населения, рассматриваемой культуры. По материалам могильников выделяются погребения вождей, жрецов, воинов-дружинников». Однако в заключении всё-таки говорилось о том, что: «черняховское общество принадлежало к периоду военной демократии»3.

В настоящее время стоит признать, что, несмотря на определённые достижения, черняховское общество в II-IV вв. всё еще находилось на родоплеменной стадии развития и не имело зачатков государственных структур.

Помимо вопроса собственно о том являлись ли черняховские политические образования первичными государственными структурами, существует не менее важный вопрос об этнической принадлежности данной культуры. Были ли черняховцы славянами или нет? Как в отечественной, так и в польской и румынской историографии вопрос об этнической принадлежности черняховских памятников является важнейшим. Стоит отметить, что он возник сразу с момента обнаружения черняховской культуры и по сей день вызывает горячие споры между историками, занимающимися этой проблемой.

Известный русский археолог В. В. Хвойка, открывший в 1899 году памятники черняховской культуры и первым исследовавший их, трактовал данную культуру как славянскую, являющуюся связующим звеном между древностями зарубинецкой культуры и более поздними памятниками древнерусской истории1.

Теорию о славянском происхождении памятников черняховской культуры в первой половине XX века поддерживали археологи Е. В. Махно, М. Ю. Смишко, М. Ю. Брайчевский, В. И. Довженок. Так, например, В. И. Довженок отмечая, что этническая принадлежность данных памятников остаётся пока спорной, всё же выказывал уверенность в причастности к ним славян2.

Немецкие историографы, первым из которых был П. Райнеке, трактовали черняховские древности как следы пребывания готов в Восточной Европе в IV веке. Памятники черняховской культуры: выемчатые и перегородчатые эмали, двущитковые пальчатые и другие фибулы с антропоморфными и зооморфными изображениями (т. н. Bugelfibeln) провозглашались немецкими археологами элементами готской культуры. Эти утверждения немецких исследователей отразили существующую и поныне тенденцию, суть которой заключалась в том, что все значимые ценности открытые в Восточной Европе и датируемые первой половиной I-го тысячелетия н. э. приписывались готам.

Так называемая «Готская теория» этнической атрибуции памятников черняховского типа – до сегодняшнего дня продолжает представлять собой достаточно разноплановое явление. Она объединяет различные взгляды по вопросу принадлежности этих памятников какому-либо этносу. Их связывали как с готами, и с гепидами, вандалами, герулами, бастарнами и другими группами племён, которых относили к германцам. Предположения о германском характере памятников – основа, объединившая различные гипотезы, направленные на опровержение теории о славянском происхождении «культуры полей погребения». Среди видных сторонников «готской теории» можно выделить: румынских историков К. Дикулеску, Г. Диакону, Р. Вулпе, Б. Митрю; польских археологов В. Антоневича, И. Костржевского; историков и археологов Ю. Готье, В. Данилевича, Я. Пастернака, М. А. Тихонову, Ю. В. Кухаренко, М. Б. Щукина. Конечно нельзя не отметить, что «готская проблема» (т. е. вопрос о принадлежности черняховских памятником готам или другим германским племенам) несёт большую идеологическую нагрузку, проявляющуюся в тенденциозности суждений. Ведь признание в первой половине XX века принадлежности черняховской культуры готам естественно свидетельствовало бы о присутствии готов в Восточной Европе и давало бы дополнительный козырь Третьему Рейху в его стремлении заполучить жизненное пространство на востоке, обосновывая свои требования аргументом, о том, что это издревле исконные земли германцев.

Начало 40-х гг. прошлого века ознаменовалось появлением новой теории об этнической принадлежности черняховских памятников, которая получила название «антской теории». Впервые идею о принадлежности черняховской культуры антам выдвинул М. И. Артамонов1. Стоит отметить, что впоследствии он стал поддерживать «готскую теорию». В качестве научной гипотезы «антская теория» была разработана Б. А.. Рыбаковым несколькими годами позднее2.

Некоторые исследователи выдвигали версии о фракийском и скифо-сарматском характере этой культуры3.

Значительную популярность приобрела точка зрения П. Н. Третьякова, о полиэтничности памятников черняховской культуры, которая включала различные племена: славянские, сарматские, готские, фракийские1.

Дополнительную сложность при этническом определении черняховской культуры придаёт то обстоятельство, что в могильниках и на поселениях этого времени археологи встречают римские монеты, украшения, в частности римские провинциальные фибулы, подражания в глине римским стеклянным сосудам. Этот римский колорит во многом нивелировал своеобразие черняховской культуры, и вызывает дополнительные споры среди историков. Немаловажно, что до сих пор в археологических исследованиях существуют порой диаметрально противоположные мнения о принадлежности готам тех или иных памятников материальной культуры.

Вопрос о пребывании готов в Северном Причерноморье, следуя из вышеизложенного, является труднейшей проблемой. Ф. Браун оценивал этот вопрос как «один из важнейших в истории дорюриковского периода русской жизни и жизни славянского мира вообще»2. Особую трудность так называемой готской проблеме придаёт очень неопределённое понятие «государство Эрманариха». Под ним подразумевается существование на территории Восточной Европы в IV в. такого союза племён, власть в котором была сосредоточена в руках готских вождей. У истоков наивысшего подъёма этого союза стоял Эрманарих (regnum Иордана). Могущество его простиралось от Карпат до Волги, от Балтийского до Чёрного моря. Существует мнение о том, что именно готы являлись своеобразным организующем началом общественно-политической и экономической жизни ранних славян и что «держава Эрманариха» была прямой предшественницей Киевской Руси3. В свою очередь многие видные отечественные историки полагали, что нельзя доверять сообщениям Иордана и расценивали его труд «Деяния гетов» как «весьма ненадёжный источник»1. Так же отмечалось, что роль готов в сложении черняховской культуры невелика, а союз племён (не государство!), связанный с именем Эрманариха был явлением кратковременным. Он ничем не выделялся от других многочисленных племенных объединений, которые возникали и распадались в Северном Причерноморье в течение I тысячелетия до н. э. – I тысячелетия н. э.2 Известный учёный В. В. Седов предлагает считать державу Эрманариха военно-политическим образованием готов, сложившимся в пределах черняховской культуры. Исследователь отмечает, что историки – современники событий IV века не знают государства, охватывавшего значительные пространства3.

Б. А. Рыбаков в свою очередь полностью отрицал присутствие готов в черняховской культуре: «готы, делившиеся на две большие группы – тервингов-«лесовиков» (везиготов) и грейтунгов-«степняков» (остроготов) занимали неширокую прибрежную, плотно заселённую ещё до прихода готов полосу, находившуюся под сильным греко-римским влиянием. Единообразие всех «черняхоидных» культур на большой территории объясняется активным и мощным римским влиянием во II-IV вв. Черняховские элементы культуры не являются какой-либо готской спецификой, так как в областях вновь завоёванных готами их нет. Тервинги завоевали Дакию, а Грейтунги Крым, но ни там ни здесь «черняховской культуры нет»4.

Следуя вышеизложенному, логично что, до настоящего времени среди историков нет единства в вопросе о реальности «не только существования в Северном Причерноморье некоего объединения готов с определённым уровнем политической организации и этнической консолидации, но и пребывания в этом районе готов вообще»5.

Однако всё же, исходя как из археологического материала, так и сведений из источников, следует признать объективной реальностью существование на территории Северного Причерноморья политического образования, в которое входило много этносов, но главенствующую роль в ней всё-таки играли готы во главе со своим предводителем Эрманарихом. Именно из-за того, что готы встали во главе этого смешанного в этническом отношении союза племён, он и вошёл в историю под именем «государства Германариха». В этот союз было включено многоплеменное население степной и лесостепной полосы Восточной Европы, в его состав помимо готов входили сарматы, древние славяне, и в какой-то мере дакийцы. При этом «население черняховской культуры, сформировавшееся в условиях территориального смешения нескольких этносов, долго оставалось пёстрым в этническом отношении. Сарматские, пшеворские, вельбарские и гето-дакийские культурные элементы свидетельствуют о сложной, многоплеменной структуре черняховского общества»1. Присутствие славян в данном объединении бесспорно, но следует признать, что роль их была гораздо менее значительной, чем полагали советские историки.

Очень сложным является вопрос о том, какими были взаимоотношения у готов Эрманариха со славянами. Иордан сообщает следующее: «После избиения херулов Херманарик также двинул войско на венетов, которые хотя и достойные презрения из-за их (плохого) вооружения, но могучие численностью, сперва пробовали сопротивляться. Но ничего не значит множество негодных для войны, особенно когда с попущения Господня наступает многочисленное (хорошо) вооружённое войско. Они же, как мы сказали в начале (нашего) изложения или в каталоге народов, произойдя из одного корня, породили три народа, т. е. венетов, антов и славян, которые, хотя теперь свирепствуют всюду, по грехам нашим, тогда однако, все подчинились власти Херманарика»2.

У готов Эрманариха были различные взаимоотношения с теми или иными этническими общностями. Это объясняется тем, что среди самих готских племён не было достаточного единства. Можно предполагать наличие нескольких родовых групп в готском племени Эрманариха, каждая из которых имела свою сферу контактов с другими племенами. Одна часть общалась преимущественно с антами, другая с рососмонами, третья с герулами и аланами. В силу отсутствия внутреннего единства среди готских племён «государство Эрманариха» не было достаточно целостным образованием. Поэтому готы и не могли быть связующим центром по отношению к другим племенам. В пользу версии о том, что «государство Эрманариха» представляло собой конгломерат племён, говорит и археологический материал. Так в могильниках черняховской культуры помимо кремированных погребений в неглубоких ямах – типичного обряда полей погребальных урн, довольно много сарматских захоронений (трупоположений). К западу, на Днестре и Пруте, хорошо прослеживается местный дакийский элемент. Также встречаются захоронения кремированных трупов в каменных ящиках, которые соответствуют готским захоронениям в Прибалтике и на территории Скандинавии и Дании. Однако стоит признать, что готы Эрманариха всё же в определённой степени сплачивали конгломерат народов. Ведь после того как в 378 году готы, под влиянием прихода на Дунай гуннов, двинулись в пределы Римской империи, исчезли и черняховские центры. Так, что можно говорить об этнической подмене готов славянами. Хотя конечно нельзя отрицать присутствие славян на территории черняховской культуры, но их присутствие не являлось столь важным фактором, в процессе образования государства на Руси как это представлял Б. А. Рыбаков.

По результатам археологических раскопок и анализу источников можно говорить о том, что на территории, занимаемой черняховской культурой в II-IV вв. н. э. обитали племена принадлежащие к различным этническим группам. Решающую роль в образовании крупного союза племён на территории Северного Причерноморья сыграли готы, а не славяне. Славянские племена, однако, являлись одним из народов, которые либо непосредственно входили, либо соседствовали с созданным во второй половине IV века готским вождём Германарихом крупным политическим образованием, получившим в исторической науке название «государство Германариха». Однако, несмотря на столь громкое название, следует признать, что политическое образование, возглавляемое Германарихом, не являлось государством, а представляло собой крупный союз племён. Поэтому выводы ряда отечественных учёных о том, что политическое объединение на территории черняховской культуры являлось догосударственным объединением восточных славян, которое могло эволюционировать в первое славянское государство, не имеют серьёзных оснований.

    1. ^ Зарождение государственности на северо-востоке Руси.

Роль варягов в формировании древнерусской государственности.

В качестве первых исследователей причин зарождения древнерусской государственности можно указать составителей первых летописных сводов. Заглавие «Повести временных лет» гласит: «Се повести времяньных лет, откуду есть пошла Руская земля, кто в Киеве нача первее княжити, и откуду Русская земля стала есть»1. Отправной точкой начала существования русского государства, указанной в главной русской летописи, большинством специалистов признаётся – 862-й год, год уже упомянутого выше призвания варягов, события из-за которого сломано столько копий в дискуссиях между учёными как отечественными, так и иностранными.

Момент призвания традиционно рассматривается как важнейшее событие политической истории Руси. Вплоть до настоящего времени среди историков нет единой трактовки значения событий, о которых «Повесть временных лет» сообщала под 6370 годом от сотворения мира (862 г. от рождества Христова): «Изъгнаша варяги за море, и не даша им дани, и почаша сами себе володети, и не бе в них правды, и въста род на род, и быша в них усобице, и воевати почаша сами на ся. И реша сами в себе: «Поищем собе князя, иже бы володел нами и судил по праву». И идоша за море к варягам, к руси. Сице бо ся зваху тьи варязи русь, яко се друзии зъвутся свие, друзии же урмане, англяне, друзии гъте, тако и си. Реша русь, чюдь, словени и кривичи и вси: «Земля наша велика и обилна, а наряда в ней нет. Да поидете княжить и володети нами». И Избрашася 3 братья с роды своими, пояша по собе всю русь, и придоша; старейший Рюрик, седе Новегороде, а другий, Синеус, на Беле-озере, а третий Изборьсте, Трувор. И от тех варяг прозвася Русская земля»1.

Различные трактовки сообщения летописца о призвании варягов на княжение в Новгород (кстати, некоторые ученые выдвигают вполне убедительную гипотезу о том, что Новгорода Великого во время призвания Рюрика ещё не существовало) породили дискуссию между норманистами и антинорманистами которая то затихая, то вновь обостряясь продолжается около двухсот пятидесяти лет. В современной историографии данная дискуссия затрагивает несколько важнейших проблем ранней русской истории: 1) о соразмерности влияния внутренних причин и влияния иноземцев (варягов) на процесс формирования и развития Древнерусского государства. 2) о степени норманнского влияния на развитие социальных отношений и культуры 3) об этнической принадлежности первых русских князей 4) о происхождении имени Русь, русский народ. В виду характера данного исследования нас в первую очередь интересует ответ на первый вопрос.

К моменту возникновения этой дискуссии в середине XVIII века вопрос о происхождении государства, в силу понятных причин, не увязывался ни с классовой теорией, ни с построениями о существовании и последовательной смене различных общественно-экономических формаций. Первоначально главной проблемой дискуссии развернувшейся между М. В. Ломоносовым и Ф. Г. Миллером было этническое происхождение правящей династии. Миллер полагал, что варяги с Рюриком во главе пришли в Новгород из Скандинавии и были норманнами. Ломоносов же утверждал, что варяги жили на Юго-восточном береге Варяжского (Балтийского) моря. Здесь между Вислой и Двиной жило славянское племя Русь, призванное в 862 году в Новгород1.

Вскоре, во многом сходные мысли трёх немецких учёных приглашённых в Россию: Г. З. Байера, Г. Ф. Миллера и А. Л. Шлёцера привели к появлению концепции условно обозначаемой в отечественной историографии как «норманнская теория». Теория базировалась на двух взаимосвязанных постулатах: 1) У восточных славян в IX веке не наблюдалось предпосылок для создания государства. 2) Государство на Руси создали скандинавские викинги, которых на Руси называли варягами. Люди, жившие вплоть до призвания Рюрика, не знали торговли и просвещения это были «люди без правления, жившие подобно зверям и птицам» находящиеся в состоянии «блаженной для получеловека бесчувственности»2. Ломоносов, доказывая, что в древней России не было «столь великой тьмы невежества, какую представляют многие внешние писатели»3, обратился к происхождению этнонима Русь, утверждая его южное, а не северное происхождение. В дальнейшем ни один серьёзный историк, изучающий период становления Древнерусского государства не мог не затронуть в своём исследовании «норманнскую проблему» и высказать свои соображения на этот счёт. При этом среди приверженцев теории о решающей роли иноземцев в становлении русской культуры и создания Древнерусского государства наблюдаются не только зарубежные историки (на Западе «норманнская теория» всегда пользовалась большой популярностью – несомненно, здесь свою роль сыграла и политическая конъюнктура), но и выдающиеся отечественные ученые, такие как А. А. Шахматов, А. Е. Пресняков. Здесь стоит отметить, что, конечно же, не все норманисты стремились или стремятся унизить русский народ, уличая его в неспособности самостоятельно развиваться без помощи извне. Так официальный историограф государства Российского апологет самодержавия Н. М. Карамзин отмечал, что «Великие народы, подобно великим мужам, имеют своё младенчество и не должны его стыдиться: отечество наше, слабое, разделённое на малые области до 862 года, по летоисчислению Нестора, обязано величием своим счастливому введению монархической власти»1.

Однако всё же большинство отечественных учёных, начиная с Михаила Васильевича Ломоносова и заканчивая современными исследователями, подвергали данную теорию резкой, и большей частью справедливой, критике. В частности, С. М. Соловьёв отмечал, что варяги не стояли выше славян на ступенях общественной жизни, влияние норманнской народности было незначительно и поэтому «вопрос о национальности варягов-руси теряет свою важность в нашей истории»2.

В советский же период развития отечественной исторической науки придерживаться «норманнской теории» о происхождении Древнерусского государства означало как минимум профессиональную некомпетентность. Ведь как утверждалось, на всём своём двухсотлетнем пути норманизм всё больше превращался в простую антирусскую а, позднее антисоветскую политическую доктрину, которую её пропагандисты тщательно оберегали от соприкосновения с наукой и политическим анализом3.

Завершённую форму антинорманисткие построения получили в работах академика Б. А. Рыбакова, который отмечал, что областью наиболее интенсивного и быстрого прогрессивного развития на протяжении всех этих веков был не лесной север с его экологической бедностью, а плодородный лесостепной юг, близкий к мировым центрам цивилизации. Построения норманистов, стремящихся объявить славянскую государственность результатом появления варягов в северных новгородских краях он оценивал как наивные: «Историческая роль варягов на Руси была ничтожна. Появившись как «находники», пришельцы, привлеченные блеском богатой, уже далеко прославившейся Киевской Руси, они отдельными наездами грабили северные окраины, но к сердцу Руси смогли пробраться только однажды (захват Киева варяжским конунгом Олегом). О культурной роли варягов нечего и говорить. Договор 911 года, заключённый от имени Олега и содержащий около десятка скандинавских имён олеговых бояр написан не на шведском, а на славянском языке. Никакого отношения к созданию государства, к строительству городов, к прокладыванию торговых путей варяги не имели. Ни ускорить, ни существенно задержать исторический процесс на Руси они не могли»1. Существовала в советской исторической науке и несколько иная точка зрения, которая приобретает всё больше сторонников в наши дни. Её развивал В. Т. Пашуто, который, критикуя построения норманистов, тем не менее, отмечал, что: «Источники сохранили нам немало свидетельств о выходцах из стран Северной Европы и их деятельности на Руси сперва в качестве враждебных «находников», а затем как наемников – князей, воинов, купцов, дипломатов, сыгравших в общем положительную роль в строительстве славянской знатью огромного и многоязычного Древнерусского государства»2.

Казалось в настоящее время: «норманнская проблема обрела спокойный научный характер»3. Однако выход в свет уже упоминавшегося сборника русского исторического общества с заглавием «Антинорманизм» подвергает сомнению такое мнение. Его выход, по мнению издателей, стал следствием того, что: «в конце XX – начале нынешнего, XXI, века наблюдается странный рецидив под названием «неонорманизма», «умеренного» (а на деле оголтелого) норманизма»1. Главное отличие данного сборника состоит в том, что авторы не задаются вопросом о том, насколько повлияло пришествие варягов во главе с Рюриком в Новгородские земли – они доказывают славянское, а не скандинавское происхождение варягов. Что характерно, при критике оппонентов используются такие обороты как: «невежественный защитник норманнских концепций», их утверждения объявляются «галиматьёй»2. Такие высказывания вряд ли способствуют объективному рассмотрению проблемы.

В то же время до сих пор существует действительно сильно идеологизированный подход к истории нашего государства, и в частности периоду его зарождения, широко распространенный среди западных историков и во многом являющийся следствием политического противостояния двух сверхдержав в недавнем прошлом. Так акцент в изображении сущностных черт Российского государства сейчас делается на избыточный этатизм, технологическую отсталость, а также социальную неразвитость. Ярким примером такой оценки условий формирования древнерусской государственности может служить вышедшая недавно в свет монография известного американского историка Маршалла По3. В работе высказывается мысль о том, что «В IX столетии группа викингов, приглашённая местным славянским населением, взяла под свою защиту земли вдоль торгового пути от Балтийского моря к Чёрному. Пришельцев с севера звали «Русь». Они не нашли здесь и намёка на классическую цивилизацию»4. По меньшей мере удивление вызывают и такого рода заявления, другого исследователя: «первое русское государство восточных славян» явилось «почти побочным продуктом заморской торговли между двумя чужими народами, варягами и греками»5.

В настоящее время представляется возможным отделить зёрна от плевел данной теории и ещё раз насколько возможно объективно оценить степень значения прибытия Рюрика со товарищи на княжение в славянские земли.

В первую очередь стоит отметить, что сама легенда о призвании варягов, содержащаяся в Повести временных лет и Новгородской первой летописи, ещё со времён А. А. Шахматова рассматривается в отечественной историографии как симбиоз местных северорусских преданий (новгородских, ладожских и проч.) и бродячих сюжетов с домыслами древнерусских летописцев. Среди доказательств данного утверждения, указывавшего на компилятивный характер текста легенды, говорилось в первую очередь о следующем противоречии: варяги, собиравшие дань с северных племён и согласно Новгородской первой летописи, творившие насилие, были изгнаны этими племенами, но тут же призваны ими вновь в качестве князей-правителей. Из этого делается вывод, о том, что мотив добровольного призвания являлся вымыслом летописца, стремившегося доказать легитимность правящей династии Рюриковичей. Однако ряд историков придерживается иной точки зрения.

В советской историографии существовали три подхода к известиям летописи о призвании варягов. Одни исследователи считали их в основе своей исторически достоверными. В частности В. Т. Пашуто считал исторически достоверным ядро повествования. Особое внимание он уделил на одно важное обстоятельство: варяжские князья были призваны «володеть», «судить» («рядить») по праву, по «ряду», который определял условия приглашения князя занять престол1.

Другие историки полностью отрицали возможность видеть в этих известиях отражение реальных фактов, полагая, что летописный рассказ есть легенда, сочиненная много позже описываемых в ней событий в пылу идеологических и политических страстей, волновавших древнерусское общество конца XI – начала XII века. Здесь впрочем, не обошлось и без крайностей, так В. А. Пархоменко призывал «совершенно скептически» отнестись «к летописному повествованию о призвании на княжение Рюрика» и не придавать этому «северному легендарному эпизоду» серьезного научного значения1.
Более сдержанную оценку давал С. В. Юшков: «Уже давно было отмечено, что автор древнейшего летописного свода был далеко не тем летописцем, который добру и злу внимал равнодушно. При работе над своим произведением он планомерно и настойчиво проводил ряд тенденций, которые были интересны Киевской правящей верхушке. В условиях распада Киевского государства надо было всячески подчеркнуть значение государственного единства, значение единой сильной власти, указав, что при отсутствии этой власти неизбежны междоусобицы. Надо было всячески возвеличить правящую династию, показав ее роль в организации Киевского государства». Исследователь отдает должное мастерству летописца и отмечает, что его рассказ о призвании князей составлен с большим искусством, так что трудно отделить в нем правду от вымысла. И все же он, по Юшкову, сплошь легендарен. Поэтому учёный не видел никакой надобности в гипотезе Грекова, «объясняющей появление норманнских варяжских князей в Новгороде приглашением их вместе с военным отрядом и с дружиной одной из враждовавших Новгородских группировок»2.

Третья группа учёных улавливала в «предании о Рюрике» отголоски действительных происшествий, но отнюдь не тех, что поведаны летописцем. Кроме того, они говорят и об использовании этого предания в идейно-политической борьбе на грани XI и XII столетий. Так И. Я. Фроянов считает, что Рюрик прибыл к словенам для оказания военной поддержки племени, призвавшему варягов на помощь. Потом он убил новгородского князя (предположительно Вадима Храброго) и сам стал княжить в Новгороде. Само же сказание о призвании варягов он оценивает как «сложное и многослойное произведение, создававшееся и обрабатывавшееся на протяжении довольно длительного времени, заключающее в себе отголоски различных эпох восточнославянской и древнерусской истории»1.

В настоящее время выдвинуто предположение о том, что: «до середины XI века «Сказание о призвании варяжских князей» представляло собой дружинное эпическое повествование о варяжском удачливом правителе Поволхвья и Приильменья. Рюрик был героем локального дружинного сказания. Создание первого официального летописного свода было связано с необходимостью реконструировать раннюю историю Руси. Единственным возможным для того времени принципом был генеалогический, тем более что летописец стремился утвердить единство княжеского рода, призывая русских князей к объединению. Сказание о Рюрике освещало древнейшие события русской истории и согласовывалось с представлением летописца о Руси как русской военной знати скандинавского происхождения. Поэтому Рюрик должен был стать и стал под пером летописца (составителя Начального или более раннего свода) первым легитимным (приглашённым местной знатью по ряду) правителем Руси, прародителем русской великокняжеской династии. Тенденции к этой интерпретации сказания о Рюрике наметились уже в середине XI века, так как в это время впервые имя Рюрика появляется в княжеской среде (первый известный князь, носивший имя Рюрик – Рюрик Ростиславович Перемышльский, до 1064 – 1092 гг.). Со времени включения сказания о Рюрике в летопись «приглашение варягов» становится официально признанным началом истории Руси, а Рюрик основателем Древнерусского государства и династии русских правителей2.

Отдельно стоит выделить вопрос об этнической принадлежности первых русских князей. Как уже говорилось выше, именно этот вопрос лёг в основу начавшейся дискуссии между норманистами и антинорманистами. В настоящее время можно считать в целом доказанным, что первые новгородские князья, упомянутые в «Повести временных лет» были иноземцами, а не славянами.

Конечно, в настоящее время нельзя с уверенностью обозначать хронологические рамки прибытия Рюрика на Русь, но в том, что такое, на первый взгляд легендарное прибытие, имело место в реальности нет почти никаких сомнений. Аналогичные случаи, когда представитель знатного рода или правящей династии покидал свою Родину и отправлялся властвовать в другую страну по приглашению местных жителей или правящей верхушки, происходили в средневековье весьма часто и не считались чем-то из ряда вон выходящим. Более того, это была весьма распространённая практика в эпоху средневековья – приглашение правителя соседней страны. Следует отметить, что приглашённый властитель полностью порывал все отношения со своей Родиной и зачастую более рьяно отстаивал интересы своего нового царства, чем местные представители власти. При этом, бывало, не щадились даже интересы бывшей родины. Так французская династия Плантагенетов, севшая на английский престол, едва не подчинила Францию Англии, а литовцы Ягеллоны, ставшие польскими правителями, завоевали для своей новой родины бывшую отчизну Литву. Известны многочисленные случаи призвания иноземцев в эпоху раннего средневековья и на правление в восточноевропейские страны: «западные славяне избрали своим князем франкского купца Само, по происхождению романизированного кельта (VI в.); из Польши происходил род Михаила Вышевича, князя в сербском Захумье (IX в.), болгарский Самуил был родом из Армении (X в.). Во всех случаях приход чужой династии не нарушил внутреннего развития; скорее, призвание иноземных правителей являлось результатом этого развития»1.

Население территорий, куда на княжение приглашался иноземец, часто относилось к подобным переменам равнодушно, считая, что лучше быть под властью более сильного вождя. Для окончательной «на­турализации» иноземцу требовалось еще признание его соседними князьями и заключение с ними союза. Более того, иноземец мог умертвить законного правителя и стать правителем его земли. Приме­ры «равнодушия» к смерти правителя-неудачника встречают­ся у многих народов, и славяне не исключение1. Такое отношение к правителям могло объясняться тем, что у восточнославянских племён еще не укоренился обычай пере­дачи верховной власти по наследству. Нельзя не отметить, что летопись сообщает не только о приглашении одного Рюрика, есть ещё другие примеры. В частности таким примером приглашения постороннего вождя в пра­вители может служить и история полоцкого князя Рогволда, пришедшего «из-заморья»2. При этом зачастую местных жителей приглашающих иноземца на княжение, не интересовало его происхождение, тем более что знатную родословную можно было и выдумать. К тому же для людей, приходящих на княжение в чужие земли «с родом своим», главную цен­ность и основу их положения составляла всё-таки не знатность, а под­держка «верной дружины».

Характерно, что средневековые источники, описывая данные прецеденты, чаще всего сообщают о трёх приглашенных правителях или братьях. К примеру, существует легенда, что в Ирландию прибыли три брата для торговли с местным населением, а ирландское вече оставило их у себя. «Саксонская хроника» Видукинда Корвейского сообщает под 967 годом о посольстве бриттов к саксам, которые сказали, что «предлагают владеть их обширной и великой страной, изобилующей всякими благами» в ответ на это предложение саксы послали три корабля с тремя князьями3.

Призвание иноплеменника в качестве главы только зарождающегося государства было возможно вызвано также и тем, что племена, входившие в крупный союз, при решении сложных вопросов не могли прийти к общему соглашению. Такая ситуация сопровождалась межплеменными конфликтами угрожая самому существованию данного политического образования. При таком положении дел «правитель чужого происхождения в силу своей нейтральности скорее мог сгладить эти трения и потому был полезен для поддержания единства; судя по летописям, подобная ситуация сложилась на севере, где трения между словенцами и соседними племенами были поводом для призвания чужеземцев»1. Таким образом если ещё можно оспорить утверждение, что племенными старейшинами при приглашении норманнов двигала идея о консолидации всех северорусских земель, то вполне можно согласиться с мнением: существовало стремление «к сильной власти» князя, «который бы защищал не интересы знати одной из земель, а их общие интересы»2.

В условиях, когда на севере Руси только зарождалась государственность, скандинавские дружины были необходимы в качестве надплеменной нейтральной военной силы, способной оказать существенную помощь в борьбе с центробежными тенденциями.

Большую роль в деле призвания иноземного правителя сыграла и местная специфика. Ряд видных отечественных исследователей полагают, что призвание варяжских князей было связано с древней вечевой традицией Новгорода, восходящей к нормам родового права. Новгород был тем центром, откуда представители славянских и финских племён – видимо не случайно выделенных в «Новгородской Первой Летописи», словен, кривичей и мери (наряду с ними упомянута и чудь, а в «Повести временных лет» и весь) – «искали себе князя»3.

Не следует забывать и о внешнеполитическом аспекте: норманны были реальной силой на севере Восточной Европы, и знать славянских и финских племён, образующих новгородскую конфедерацию, не могла не считаться с их присутствием на Балтике и с их проникновением в глубь страны по Балтийско-Волжскому пути уже к середине IX века. Племенная верхушка должна была регулировать свои отношения с воинственными скандинавами и иметь защиту на случай возможной внешней опасности.

Для того чтобы лучше понять роль и влияние варягов на становление и развитие древнерусской государственности, стоит рассмотреть проблему взаимоотношений норманнов и восточных славян не изолированно, а в более широком аспекте: норманны и Европа.

Норманны наводили ужас на всю Европу своими набегами в течении нескольких столетий (IX-X вв.). В IX веке они совершали военные походы в Англию, Францию, Шотландию, Андалусию, Италию. При этом на первом этапе (до середины IX в.) движение викингов в Европу носило характер изолированных грабительских набегов. Однако во второй половине IX в. в условиях постепенного оседания скандинавов на территориях, которые сначала использовались ими как опорные базы для дальнейших набегов, возникают более стабильные отношения с местной властью. Именно в это время в Англии и Франции конца IX – начала X века предпринимаются попытки (более или менее успешные) урегулировать отношения с норманнами дипломатическим путём: установить «мир» с уже осевшими скандинавами, ограничить зону их расселения, обеспечить их помощь в охране от других отрядов викингов. Они происходят в обстановке тяжелейшей опасности, нависшей над Англией и Францией, выход из которой правители этих стран видели в привлечении ими на свою сторону наиболее сильной и наиболее связанной с местными интересами (т. е. уже осевшей на данной территории) группировкой норманнов. Норманны получали права на определённую территорию, которая становилась их местом проживания, и с которой они получали доходы. Так по договору 911 года в Сен-Клер-сюр-Эпт между французским королём Карлом Простым и вожаком отряда норманнов, осевших в долине Сенны, Хрольвом (Роллоном) (не сохранившемся в оригинале, но пересказанным в ряде хроник) перечислены территории, пожалованные Роллону «за защиту государства». В условия договора входили также крещение Роллона и его дружинников и принесение присяги верности Карлу. Крещение оседающих норманнов, несомненно, преследовало цель их быстрейшей интеграции в обществе. Последующие (921, 924 гг.) договоры с Роллоном и его преемниками существенно расширили их владения, которые к концу X века составили современную Нормандию. А функции и прерогативы нормандских правителей, преемников и потомков Роллона, почти не отличались от функций каролингских графов1.

В результате дипломатических усилий в конце IX – начале X вв. ряд европейских государств заключили с норманнами договоры, которые оформили положение викингов, осевших в чужих землях. По содержанию этих договоров предводители отряда викингов, заключившие их, становились правителями: либо государственного образования (Русь), либо области (Франция); независимыми (Англия) или зависимыми (Франция). Важно отметить, что в области, заселённой скандинавами вводилось местное право (более подробно об этом речь пойдёт ниже), что создавало благодатную почву для постепенной интеграции иноземцев-скандинавов. Однако существовали и различия между контактами норманнов с западноевропейскими народами и восточными славянами.

Во-первых, главным отличием западноевропейских стран от Руси была развитая государственность. Стоит оговориться, что при оценке данного факта следует избежать перегибов, свойственных западным историкам в частности, утверждающим, что: «На западе норманнские завоеватели выступили скорее преемниками чужого государственного и культурного наследия, чем отцами-основателями. Королевства викингов приняли культурное наследство более ранних империй – Римской и Каролингской. Напротив, варяги, пришедшие на северо-восток Европы оказались абсолютными пионерами»1. Первая часть утверждения бесспорна. Однако высказывание об отсутствие каких-либо предпосылок к зарождению государственности у северорусских племён не выдерживает критики.

Во-вторых, в отличие от прибрежных центров Англии и Франции, древнерусские городские центры были далеки от моря, что создавало значительные трудности для вооруженных нападений викингов.

В-третьих, по богатству данные древнерусские поселения на тот момент значительно уступали крупным европейским городам, что, естественно, делало их менее привлекательными в плане военной добычи для норманнских дружин.

В-четвёртых, учитывая предыдущие два пункта, следует всё-таки признать, что русские земли являлись для норманнов не самоцелью, а транзитом в Византию, точнее в её столицу Константинополь, один из богатейших городов того времени. А для того, чтобы спокойно добраться до места назначения, даже воинственным викингам приходилось договариваться с населением огромных по территории земель. При этом особого выбора у варягов не было: ведь в противном случае им приходилось добираться до Константинополя на своих кораблях морем, огибая всю Европу. В то время как знаменитый путь «из варяг в греки», подробно описанный в ПВЛ, был гораздо короче: «бе путь из Варяг в Греки и из Греков по Днепру, и верх Днепра волок до Ловоти, и по Ловоти внити в Ылмень озеро великое, из него же озера потечеть Волхов и вътечеть в озеро великое Нево, и того озера внидеть устье в море Варяжское. И по тому морю ити до Рима, а от Рима прити по тому же морю ко Царюгороду, а от Царягорода прити в Понт море, в не же втечеть Днепр река. Днепр бо потече из Оковьскаго леса, и потечеть на полъдне, а Двина ис того же леса потечет, а идеть на полунощье и внидеть в море Варяжское»2. При этом «Путь из варяг в греки» проходил практически через все крупнейшие княжения восточных славян. Это обстоятельство сыграло свою роль в будущей консолидации русских земель.

Итак, северорусские земли, в отличие от дальних богатых стран, избежали завоевания их воинственными скандинавами. Впрочем, на недолгий период были установлены даннические отношения, о чём сообщает «Повесть временных лет»: «В лето 6367 (859) Имаху дань варязи из заморья на чюди и на словенех, на мери и на всех, кривичех»1. Этому летописному свидетельству подтверждением могут служить и археологические данные. Так, существовавшее со второй половины VIII века в низовьях Волхова и контролировавшееся славянами, поселение Ладога погибло в мощном пожаре, а хозяевами положения становятся выходцы из Скандинавии. Произошло это, правда, немногим ранее упоминаемой даты в летописи 859 гг., около 840 года2. Однако такая датировка вполне увязывается с летописной концепцией, ведь речь идёт о том, что дань в 859 году взимали, а не установили.

Однако уже через три года ситуация отображается в летописи знаменитыми словами: «Изъгнаша варяги за море, и не даша им дани, и почаша сами себе володети»3. Это короткое предложение даёт основание предположить, что не только из-за относительной бедности по сравнению с Англией и Францией не нападали варяги на Русь. Вполне возможно они опасались серьёзного отпора со стороны местных жителей. И этот отпор им был дан, после непродолжительных даннических отношений. Археологические материалы Ладоги подтверждают известие летописца. Так около 865 года поселение, которое к тому времени контролировали скандинавы, в очередной раз было подвергнуто военному погрому4. В результате опорная точка для походов за данью была ликвидирована.

Только в результате, внутренних разногласий, как уже было сказано выше, варяги вернулись вновь на русскую землю в качестве приглашённых на добровольной основе правителей. Следует отметить: нет никаких доказательств, что это были те же варяги, которых недавно изгнали новгородцы и иже с ними. В «Повести временных лет» перечисляется ряд народов, относимых к варягам. Поэтому наиболее вероятно, что было призвано другое племя варягов «сице бо ся зваху тьи варязи русь»1.

Этой версии соответствует гипотеза об этнической принадлежности варягов взимавших дань, к шведам: «Эпическая память шведов-свеев прочно хранила воспоминания о господстве на востоке во времена конунга Эйрика (середина IX века)»2. В то время Рюрик, скорее всего, был датчанином (о чём речь пойдёт ниже). Для северных племён вполне логичным выглядело приглашение князя, враждебного шведам. Правитель, располагавший сильной дружиной, являл собой «противовес шведским викингам, пытавшимся привести Поволховье и Приильменье в данническую зависимость»3.

Такое призвание заморского князя во главе с сильной дружиной никоим образом не могло снизить авторитет Новгорода и союзных ему земель. А военная поддержка новоприбывших, по-видимому, способствовала тому, что больше в летописях не упоминаются случаи о взимании дани с северорусских земель норманнами.

Именно в добровольном характере приглашения варяжской династии на престол, вызванном внутренними причинами, заключено последнее коренное отличие русского варианта взаимоотношений с норманнами от английского и французского вариантов. Английские и французские правители вынужденно пошли на союзные договоры с норманнами. Западная Европа времени призвания варягов на Русь рассматривала викингов как сугубо враждебную силу, жестоких грабителей и завоевателей. Жители земли русской не воспринимали варягов-норманнов как врагов. Варяги были для них храбрыми воинами, проливавшими свою кровь на службе у русских князей. В свою очередь скандинавские саги характеризовали Русь не как страну где можно поживиться добычей, а как землю где можно служить у тамошних князей. Причём данная служба нисколько не ущемляла достоинство гордых викингов и была достаточно выгодной в денежном отношении.

Тут настало время отметить ещё одну немаловажную причину побудивших местную власть к призванию варягов – это экономическая составляющая. Как варяги, так и местная знать стремились к эксплуатации населения Новгородской земли. Она выражалась в сборе дани варягами-находниками - «по беле и веверице от дыма»1, но эта дань ущемляла интересы местной власти, а «совместить интересы и тех и других можно было только при условии перераспределения дани на местах: в славянских городах где сели варяги, а не за морем»2.

Упомянутый выше вопрос об этнической принадлежности Рюрика и его родичей, а также о самой личности князя, от которого вели свой род правители земли русской на протяжении более семисот лет, до сих пор может решаться лишь на уровне гипотез. Существуют различные мнения о личности Рюрика и его братьев. Если утверждение о Рюрике как о персонаже красивой легенды не пользуется поддержкой у современных историков, то признание его братьев Синеуса и Трувора вымышленными персонажами, появившемуся на страницах летописи благодаря неверному переводу шведских слов (sine hus – свой род и thru varing– верная дружина) считается многими учёными доказанным. Ряд исследователей отождествляют самого Рюрика с Рюриком Фрисландским современником Людовика Благочестивого, действовавшим в середине и во второй половине IX века3. Однако на наш взгляд наиболее вероятным является предположение, согласно которому Рюрика вокняжившегося на земле Ладожских славян отождествлялют с Рёриком Ютландским (Hroerekr)1. Рёрик Ютландский являлся одним из мелких датских конунгов, который в 850-е гг. обосновался в области реки Эйдер, в Южной Ютландии и таким образом контролировал выход к северному морю для Хедебю, крупнейшего к тому времени центра скандо-славянской торговли на Балтике. В пользу версии о датском происхождении Рюрика говорят и археологические раскопки в Старой Ладоге, куда, по всей видимости, и прибыл Рюрик. Так: «в урочище «Плакун» обнаружен норманнский могильник, одно из погребений которого обнаружило сходство с датскими захоронениями эпохи викингов. На «Земляном городище» был обнаружен городской квартал, распланированный на стандартные участки, прилегающие к реке, как это делали жители Дании»2.

Необходимо отметить ещё одну точку зрения, пользующуюся поддержкой ряда отечественных историков. Она отождествляет Рюрика и варягов не с норманнами, а с южно-балтийским славянством, которое «в силу своего разнообразного этнополитического состава и объединяется одним общим этнонимом – варяги»3. Однако такая точка зрения видится весьма спорной и не находит подтверждения в источниках.

Археологические раскопки проводимые в районе Новгорода доказали присутствие скандинавов начиная с середины IX века. Однако скандинавские древности второй половины IX-X в. концентрируются не в самом городе, а на Городище4, которое и в XI-XII вв. было экстерриториальной резиденцией новгородского князя. Поэтому представляется обоснованной мысль о том, что «резиденцией Рюрика стал Новгород (в то время, скорее всего, так называлась крепость в 2 км от позднейшего города, т. н. Рюриково Городище)»5. К середине IX века относится и обособленное варяжское кладбище в Ладоге, которое является едва ли не единственным пределах Древней Руси самостоятельным скандинавским курганным могильником. Ряд признаков позволяет предположить, что данный могильник принадлежал Рюрику и его дружине прибывшей из Хедебю1.

В то же время в Изборске и Белоозере (летописных резиденциях Трувора и Синеуса) отсутствуют сколько-нибудь показательные материалы, которые могли бы свидетельствовать о пребывании там варяжских дружин в IX веке (в Белоозере слои IX века вообще не открыты). Вместе с тем археологические исследования продемонстрировали роль Изборска и Белоозера как форпостов славянской колонизации на севере. Эти данные идут вразрез с сообщениями летописи и свидетельствуют о том, что, по-видимому, норманны контролировали гораздо меньшую территорию, чем указанную в Повести временных лет.

Вопрос о Родине Рюрика важен не только с точки зрения, чья кровь текла в жилах русских князей и, впоследствии, царей. Он помогает прояснить роль иноземцев в создании русской государственности.

Большое значение имеет тот факт, что Рюрик со своими родичами приглашался для выполнения функций, которые были хорошо известны жителям новгородской земли. Как уже отмечалось выше, князь приглашался для того чтобы «княжить», «володеть» и «судить по праву». Термины «княжить» и «володеть», по-видимому, определяли совокупность обязанностей и прав будущего князя новгородской конфедерации, вытекающих из тех задач внешне- и внутриполитических, которые надеялась решить с помощью призвания местная племенная верхушка (о них уже было сказано выше). Термин «судить» («рядить»), по мнению исследователей, указывает на судебные функции приглашаемого правителя2. Ведь и позднее новгородские князья традиционно пользовались судебной властью. Можно согласиться также и с мнением о том, что «владение» приглашаемого князя ограничивалось в ряде между ним и племенами новгородской конфедерации условием «судить» («рядить») по праву, т. е. руководствоваться существующими в новгородской земле правовыми нормами. Несомненно, это было чрезвычайно важное ограничение, так как «оно ставило приглашаемых князей в зависимость от местных условий и стимулировало их быструю интеграцию в восточнославянском обществе»1. В поддержку данной версии говорит тот факт, что подобные же ограничения можно проследить в уставах Новгорода с приглашаемыми князьями на более позднем этапе в XIII веке.

Не лишено оснований предположение о том, что перечисление летописцем городов, где сели приглашённые князья и куда посадил своих мужей Рюрик по смерти братьев («и раздася мужем своим грады, овому Полотеск, овому Ростов, другому Бело-озеро») было непосредственно связано с институтом кормления. В частности существует версия, что раздача городов Рюриком представляла собой раздачу ленов, т. е. право на сбор дани («уроков») с определённых территорий2.

Актуален так же вопрос о характере первоначального распространения государственной власти на населённые земли. Дело в том, что летописное повествование (если считать его достоверным) о пребывании варяжских князей в Ладоге Изборске и Белоозере позволяет наблюдать любопытную закономерность, на которую нельзя не обратить внимание: все вышеперечисленные центры являлись пограничными. Таким образом, выясняется, что государственная власть контролировала, прежде всего, порубежные территории. Остальные, внутренние земли осваивались ею позднее.

В результате вышеизложенного можно говорить о том, что представители племенной верхушки северных славянских и финских племён, составляющих довольно устойчивое территориальное образование, призвали одного из скандинавских конунгов (Рюрика) для правления в свои земли. По-видимому, между сторонами был заключён договор («ряд») по условиям которого Рюрику предоставлялась верховная власть в качестве князя. В свою очередь новоиспечённый правитель должен был защищать земли от внешней угрозы и обеспечивать интересы местной знати на условиях соблюдения местных норм обычного права. Возможно, была оговорена территория, на которую распространялась власть князя, и с которой он имел также право собирать дань (центры, указанные в летописи).

Пожалуй, важнейшим фактом, подтверждающим мнение отечественных учёных о том, что появление варягов в новгородских землях не стало первопричиной становления древнерусской государственности, является следующее утверждение: славяне и скандинавы в VIII-IX веках находились приблизительно на одном уровне развития. Ряд отечественных исследователей выделяют на севере Европы три региона, где во второй половине I тысячелетия нашей эры происходили процессы образования государства: 1) на территории будущей Дании уже в середине I тысячелетия существует ряд мелких предгосударственных объединений; 2) в вендельскую эпоху (VI-VIII вв.) в средней Швеции, Свеаланде наблюдается ускорение в социально-политическом развитии, приводящее к возникновению предгосударственных образований; 3) на северо-западе Восточной Европы, примыкающей к Восточной Балтике, имеется межплеменное объединение, включающее словен, кривичей, чудь, мерю и возможно весь. Это объединение как уже отмечалось выше, получило условное обозначение «северной конфедерации племён» или «северного союза племён»1. В. Т. Пашуто и И. П. Шаскольский характеризовали его как территориально-политическое предгосударственное образование («союз племён» или «союз племенных княжений»), возглавляемое нобилитетом входивших в его состав племён; оно возникло в борьбе с «северной опасностью» - набегами скандинавских викингов.

Однако современные историки, используя новейшие археологические данные, подвергают серьёзному сомнению утверждение, что основной причиной формирования «северной конфедерации» была угроза со стороны отрядов скандинавов, проникающих вглубь Восточной Европы. Следов борьбы местного населения (финского и славянского) с пришельцами-скандинавами практически не прослеживается, хотя столкновения между теми и другими неизбежно должны были происходить. Отмечается, что археологические данные рисуют картину скорее мирного сосуществования всех трёх этнических групп1.

Достаточно сложно определить территориальные границы этого образования. В. А. Кучкин, исходя из древнейших летописных локализаций мест расселения словен, кривичей, мери и чуди обрисовал следующую картину. Словене занимали территорию около озера Ильмень, в их земле был поставлен Новгород. Кривичи жили в верховьях Волги, Днепра и Западной Двины, их городским центром был Смоленск. Летопись, с другой стороны, относит к территории кривичей Полоцк, а также позднейшие города Изяславль, Борисов, Друцк и Логожск, что показывает нам совсем другой район обитания племени кривичей – среднее течение Западной Двины и земли к югу от этого течения. Чудь локализуется по упоминанию строительства в её земле города Юрьева (современный Тарту) Ярославом Мудрым. По-видимому, речь может идти о земле эстов. Последнее племя – меря, обитала, по словам летописца, у озёр Ростовского и Клещина (современные озёра Неро и Плещеево). Руководствуясь такими летописными указаниями на земли словен, кривичей, чуди и мери, Кучкин пришёл к выводу, что существовало громадное объединение, простиравшееся от озера Ильмень до земель вокруг Чудского озера на западе, озера Неро на востоке, верховьев рек Друти, Березины и Свислочи на юге. Площадь территории такого объединения будет равна примерно 400 тысяч километров – больше площади любой современной центрально-европейской или западно-европейской страны, исключаю Францию, Испанию, Швецию1.

Стоит отметить, что географические указания создателей древнерусских летописей во многом противоречивы. Можно привести в качестве примера сообщение Лаврентьевской летописи под 882 годом о захвате князем Олегом, который находился на тот момент в земле кривичей, Смоленска, известие той же летописи об установлении княгиней Ольгой в 947 году погостов по реке Мсте – много западнее Ростовского и Плещеева озёр. Эти известия вкупе с археологическими находками ограничивают территорию политического образования словен, кривичей, мери и чуди Приильменьем, южными побережьями Ладожского и Онежского озёр, бассейнами рек, впадающих в озеро Ильмень и землями, прилегающими к Чудскому и Псковскому озёрам.

Племенные княжения, входившие в «северную конфедерацию племён», по мнению многих исследователей, были самой ранней, зачаточной формой государственной организации на Руси2. Именно с концом VIII –началом IX вв. большинство учёных связывает возникновение и развитие этих крупных и устойчивых этносоциополитических организмов восточного славянства – племенных княжений. По летописным данным к тому времени во многих славянских политических образованиях существовало своё княжеское правление, своя собственная центральная власть. В частности «Повесть временных лет» сообщает о том, что после смерти Кия, Щека и Хорива правивших в Киеве: «держати почаша род их княженье в полях, а в деревлях своё, а дреговичи своё, а словени своё в Новгороде, а другое на Полоте иже полочане»3. Представляется обоснованным мнение, что здесь речь идёт об особых политико-территориальных образованиях, которые историческая наука обозначила термином: «племенные княжения».

«Житие святого Стефана Сурожского» (византийский источник, рассказывающий о событиях конца VIII – первой четверти IX вв.) сообщает, что через малое число лет после смерти святого (она датируется ок. 787 г.) пришла рать великая русская из Новгорода, князь Бравлин, «силён зело». Попленив всё от «Корсуни и до Корча», он на 10-й день ожесточённого штурма взял Сурож, взломав железные ворота1. Данное сообщение также свидетельствует о том, что уже к началу IX века в северорусских землях существовали сильные политические образования, во главе которых стояли князья, окружённые нобилитетом. Они обладали достаточной силой, чтобы предпринимать крупные военные акции, такие как поход в Крым к городу Сурожу.

Исследователи до сих пор не могут сойтись во мнении, определяя характер племенных княжений. Ряд авторов считает, что «племенные княжения тождественны союзам племён, которые представляют собой политическую форму эпохи военной демократии»2. Другие полагают, как уже сказано выше, что племенные княжения – это переходная форма от союзов племён к государству. Однако, если с точки зрения В. В. Мавродина и С. В. Бахрушина, племенные княжения – ещё не государства, а социальные образования, таившие в себе зачатки государственности3, то П. Н. Третьяков, В. Д. Королюк, В. И. Горемыкина усматривают в этих княжениях примитивные государства4. В. Т. Пашуто, отмечая «государственно-правовые черты племенных княжений, такие как: наличие собственных органов власти на основе местных правовых норм, фискальные сборы в пользу местной знати, юридическую ответственность каждой семьи», при этом считал, что племенные княжения «имеют политическую природу»1. И. Я. Фроянов считает, что «племенное княжение» - термин, придуманный современными историками. Летописи он не известен…Совершенно ясно, что слово «княженье» в устах летописца означает княжеское правление»2. Здесь можно возразить, отметив, что летописи неизвестны и другие термины, такие как «государство», «суверенитет», «федерация», «феодализм».

Если же обратиться к анализу структуры племенного княжения, то в политическом плане оно имело вид иерархической системы, в центре которой находился князь и его род. Племенные княжения представляли собой объединение того или иного славянского племени Восточной Европы: родовые общины объединялись в «верви» или же «миры», совокупность «вервей» являла собой племя. Племенное княжение могло быть создано как одним многочисленным племенем, так и союзом нескольких небольших племён. Значение появления племенных княжений у восточных славян в процессе создания древнерусской государственности было определяющим. «Их появление означало уход в прошлое родового строя у восточных славян и начало становления у них государственных отношений. Собственно, образование племенных княжений и есть зарождение русской государственности»3.

Во главе данных новообразований стояли «великие и светлые князья». Славянские князья выдвигались на первые роли прежде всего как военачальники. Они являли собой представителей новой формации. Конечно, племенные князья были во многом связаны с родоплеменным строем, так как являлись выходцами из данного строя, выросшими из среды родоплеменной знати и опиравшимися на её представителей. Однако сам факт появления племенных князей говорил о зарождении новых отношений, появлении должностных лиц, выделившихся из обычной племенной среды и вставших над этой средой. Они получили новые функции, которые были не равнозначны функциям прежних племенных старейшин. Не лишено оснований предположение, что именно вследствие коренного отличия функций новых должностных лиц от функций прежних представителей выборной племенной администрации, пришлось для обозначения новой администрации ввести термин ранее не употреблявшийся – «князья». Процесс укрепления княжеской власти в землях славян был во многом аналогичен, возвышению германских королей. Отмечается, что «наличие королевской власти предполагало существование социальной группы, которая концентрировалась вокруг короля – нобилитета»1. Подобным же образом протекало развитие княжеской власти и его окружения у восточных славян: местная аристократия стремилась к политическому господству, консолидируясь вокруг своих князей. Возвышение княжеских родов, таким образом, положило начало процессу возникновения господствующих сословий. Важным фактором развития государственных отношений следует признать появление зачаточной формы аппарата власти, которая уже оторвалась от племенной среды – княжеской дружины: «дружинники окружают правителей племенных княжений, разделяя все их интересы»2. Дружина занималась только службой своему князю и, по-видимому, возникновение развитого института дружины совпадает с временем возникновения племенных княжений. Она имела двухступенчатую структуру и играла значительную роль. Князя окружали «нарочитые мужи» - представители «старшей дружины князя», именно с ними на совете князь решал все важнейшие вопросы, такие как: объявление войны или мира, судебные дела, управление подвластными землями, сбор дани. Второй составляющей являлась так называемая «младшая дружина».

Выше уже отмечалось, что племенные княжения могли включать в себя союз нескольких племён, однако могли проходить и противоположные процессы. Так, по данным летописи можно выдвинуть предположение об одновременном существовании в рамках одного племени нескольких племенных князей. На это указывает факт упоминания в летописи во множественном числе слова князь (древлянские «князи», болоховские князья). Упоминание нескольких князей в свою очередь позволяет делать вывод о существовании нескольких племенных княжений на территории одного племени. По-видимому, не только северные районы, но и вся восточнославянская территория VIII-IX вв. состояла из совокупности племенных княжеств. Обращает на себя внимание тот факт, что аналогичные явления можно проследить на той же стадии развития и в странах Скандинавии. В VIII-IX вв. в Швеции, Норвегии и Дании из среды племенной знати – хавдингов, стурманов, ярлов – выделяются племенные князья, и для их обозначения также появляется новый термин – «конунги». Они становятся во главе отдельных областей внутри племенной территории. Впоследствии для того, чтобы отличать их от королей-конунгов, за ними закрепился специальный термин «Smakonungar» («малые конунги») или «bygdekonungar» («местные конунги»). Так земля племени свеев во многом напоминала «северную конфедерацию племён» по территориально-политическим признакам. Она состояла из нескольких областей и имела несколько (по данным источников – шесть) «малых конунгов»1.

Центрами племенных княжений на Руси становились города. Количеством городов Русь производила сильное впечатление на соседей-скандинавов, которые даже называли русские земли гардарик (или гардар) – страна городов. В качестве центров племенных княжений (причём не только на севере, но и в других землях Руси) можно назвать такие города как Новгород, Чернигов, Смоленск, Переяславль. В «Повести временных лет» подробно перечисляются славянские племена, которые создали свои княжения. Помимо полян, древлян, дреговичей, словен и полочан, упоминаются также: «кривичи, иже сидять на верхъ Волги, и на верхъ Двины, и на верхъ Днепра, их же градъ есть Смоленскъ… Дулеби живяху по Бугу, где ныне велыняне, улучи и тиверьци седяху бо по Днестру, приседяху къ Дунаеви. Бе множьство ихъ; седяху бо по Днестру оли до моря, и суть гради их и до сего дне»1.

Пользуется поддержкой у отечественных исследований мнение И. П. Шаскольского, о параллельности и синхронности процессов социального и политического развития на Руси и в Скандинавских странах в период формирования классового общества и государства – в IX-XI вв. Синхронность процессов возникновения государства на Руси и в Скандинавии явствует и из совпадения дат создания государства и из совпадения во времени ряда сопутствующих явлений2. Можно лишь отметить уникальность факта параллельных и синхронных процессов возникновения классового общества и государства на Руси и в Скандинавских странах. В этих странах произошёл переход от первобытнообщинного строя прямо к феодализму, минуя рабовладельческую формацию и без всякого влияния античных рабовладельческих обществ (влияния, безусловно, сыгравшего определенную роль в процессе формирования феодализма в Западной Европе, Италии, Франции, Испании и частично в Англии и Германии). Поэтому обоснованным выглядит мнение о том, что процессы государствообразования в Скандинавии и у славян «происходили принципиально сходно и относительно синхронно, в силу чего викинги без затруднений включались в них, а местное общество пришельцев не отторгало: будучи на первых порах чужими этнически, в социально-политическом и культурном отношении они оказывались близки»3.

В результате можно сделать вывод о существовании в северо-западной части Восточной Европы политического объединения, которое было знакомо с такими должностными лицами как князья. Функции князей, по-видимому, заключались в обладании территорией и управлении населением «по праву». Они уже не считались с родоплеменными нормами. Данное объединение было не гомогенное по своей основе (так как в него входили восточнославянские и угро-финские этносы, которые принадлежали к разным языковым группам). Эти факты способствовали приглашению на правление князей-иноземцев. Все эти проявления внешнего характера говорят о гораздо более сложной внутренней структуре общества, чем племя родичей или союз родственных племён. «Речь скорее должна идти о раннем государственном образовании в Восточной Европе, в котором заметную, а может быть и главную, роль играли восточные славяне»1.

Однако нельзя говорить о том, что призвание варягов никак не отразилось на развитии древнерусской государственности. Его результатом стало появление княжеской династии Рюриковичей. Более того, с появлением Рюрика берёт своё начало обозначение земли не по имени проживающего на её территории племени, а по имени князя ей владеющего. Данный факт свидетельствует о смене родоплеменных отношений феодальными, получившей своё выражение в появление верховного собственника на землю – князя, который уже перестаёт быть простым должностным лицом. Происходит зарождение государственного феодализма (более подробно об этом в – третьей главе). Именно с 862 года можно говорить и о начале становления Древнерусского государства.

В заключении следует отметить: в настоящее время, учитывая все новейшие данные, научно корректным представляется утверждение, что государство является продуктом естественного развития общества, норманны стали тем внешним фактором, который ускорил процесс слияния русских земель и превращение их в государственное образование. С этой позиции роль норманнов-варягов видится значительной, но не определяющей в процессе создания государственности на Руси. Первыми же структурами, на основе которых начала зарождаться древнерусская государственность являлись племенные княжения восточных славян, которые начали формироваться на рубеже VIII-IX вв.