5-6 2011 Содержание поэтоград

Вид материала

Документы

Содержание Светлана ПАНКРАТОВА Не спросили Останется мой голос Волга – песня моя Мечта (отрывок) На родном берегу В Каюковских ярах Из последнего рейса В день прощания Евгений ШИШКИН Правда и блаженство

Подобный материал:

• 7-8 2011 Содержание поэтоград, 3199.5kb.
• 9-10 2011 Содержание поэтоград, 3509.54kb.
• Содержание поэтоград, 7753.97kb.
• Москоу Кантри Клаб Москва, 2011 г. Содержание 1 содержание 2 общие положения 3 > закон, 1099.08kb.
• Сайфуллин Халил Хамзаевич учитель биологии, гимназии №9 г. Караганды Караганда 2011, 181.68kb.
• Информационный бюллетень osint №21 сентябрь октябрь 2011, 10964.94kb.
• Приказ №128 от 01. 09. 2011 Публичный доклад за 2010-2011 учебный год Содержание, 681.41kb.
• Жемчужины Адриатики 13 дней (поезд-автобус) Стоимость: 595, 42.06kb.
• Республика Беларусь, г. Минск, ул. К. Маркса, 40-32, 49.41kb.
• Содержание дисциплины наименование тем, их содержание, объем в часах лекционных занятий, 200.99kb.

Светлана ПАНКРАТОВА


Светлана Панкратова родилась и живёт в Саратове. Окончила сценарный факультет ВГИКа. Лауреат литературных конкурсов В.И. Белова (2008), Ю.С. Самсонова (2010). Публиковалась в журнале «Волга –ХХI век».


НЕ СПРОСИЛИ

Чужие сыновья за дело сидят, свои – по недоразумению. Каких только оправданий не найдут матери, чтобы выгородить перед всем миром родное дитя! И Тамара Ивановна любопытствующим правду о сыне не говорила. Несла свою боль как умела. Спрашивали – отвечала, сама с пояснениями да жалобами ни к кому не лезла, на свидания за тысячу километров ездила, деньжат, сколько могла, подкапливала, хотелось помочь сыну после освобождения побыстрее на ноги встать.

«Женился бы уж сразу, как вернётся, – мечтала Тамара Ивановна, – а то совсем уж каким-то стал, слова не вытянешь. Ленка в первый год несколько раз впустую съездила. Как отрезал – и любовь, и прошлое. У Ленки уж девчонка вон какая. Лёнина бы могла быть, Лёнина…»

Сама-то Тамара Ивановна после смерти мужа через два года замуж вышла. К соседям гости прибыли, а до нужного этажа вместе с Тамарой Ивановной в лифте ехали.

– Соседка у тебя симпатичная, – сказал Володя приятелю. – Одинокая?

– Вдовая, позапрошлой осенью мужа схоронила.

Позвали Тамару Ивановну вроде бы на праздник. Володя чуть ли не в тот же вечер предложение сделал. Видный мужчина, тоже вдовый, положительный, непьющий. На пенсии, но и на «скорой» подрабатывал. Тамаре Ивановне он сразу глянулся. Она без обиняков Володе в том и призналась, попросив лишь повременить немного.

Когда расписались, переехала к Володе, свою квартиру сдала, квартирантские деньги не тратила – для Лёни берегла.

Никаких особенных чувств и отношений в свои «хорошо за сорок» Тамара Ивановна не ждала, а потому и приняла Володину скупость без упрёков. В начале их первого совместного месяца Володя дал жене две крупные купюры и безо всякой неловкости объяснил:

– Больше я при всём желании съесть не смогу, а учитывая запасы, и того меньше получится.

Дача выручала, слов нет, погребок и лоджия от закрутки да мешков круглый год полнёхоньки стояли, так что неизменные две купюры не то чтобы напрягали Тамару Ивановну, а как-то удивляли, что ли. Безоглядная щедрость в книжках да фильмах привлекательно выглядит, а жизнь так устроена, что и о чёрном дне приходится помнить. Но за не такие уж малые свои годы Тамара Ивановна встречала всё же скаред, нет-нет да и распахивающих набитые карманы да закупоренные души либо под страхом суда божьего, либо под чарами магнетизма необъяснимого.

А Володя то ли не любил никогда по-настоящему, то ли обижен был чем, то ли чересчур уж надвигающейся старости боялся, но только в каждый рубль мёртвой хваткой вцеплялся. Единственную дочь и то никогда подарками не баловал. А пару раз даже выговорил ей:

– Уехала бы ты куда с глаз моих долой. Ни образования у тебя, ни детей, ни мужа. Работаешь в котельной. Позоришь меня только.

Это верно: к сорока уж катит Алёне, а живёт – день прошёл, и слава богу.

Но это на чужой роток – «верно», а отцовскому-то сердцу каково?! Володя и квартиру свою до сих пор не приватизировал.

– Да как же? – недоумевала Тося, сестра двоюродная. – Да ведь пропадёт… Случись что – никому ведь…

– А мне всё равно, у Алёны есть жилплощадь, – отвечал Володя, – а эта… государству достанется.

– Государству! Двухкомнатная! Чуть не в центре! Да… Кхе-х… – злилась Тося, и лицо её делалось красным и обиженным.

У сестры были свои счёты с государством. И свои дети. Ради них и крутилась с утра до вечера.

И Тамара Ивановна, хоть и переживала, что не самая приглядная судьба у её ребёнка, но стыдиться его не собиралась, тем более наследства лишать.

Как и мечталось Тамаре Ивановне, женился Лёня сразу, как вернулся. Бабёнка попалась разбитная, попивающая, побывавшая за двумя мужьями, да с мальчишечкой в довесок.

– Живут, и ладно, – на любые выговоры отвечала Тамара Ивановна.

А сама думала: «И Лёня-то у меня… Какая же путёвая согласится… Хоть так…»

Анька к Лёне перебралась, сына своей матери оставила. И Тамаре Ивановне, захоти она от мужа уйти, податься оказалось некуда, вот и приноравливалась к тяжёлому Володиному характеру.

Когда Анька Пашку родила, Володя прекратил Тамаре Ивановне наличные выдавать. Стал покупать семь кило кур, две бутылки масла постного, по два-три кило макарон, сахара, риса, пять банок недорогих консервов.

– Больше этого я в месяц не съедаю, – говорил, ставя сумки в прихожей. – Опять же… запасы.

А Тосе жаловался:

– На два дома теперь Тамара. Там – Пашка, а я что? Забыл, когда убиралась у меня. Придёт, сготовит и на часы смотрит. А то и его привезёт, мне-то он… Лезет кругом.

– Ну и потетёшкал бы! Чего тебе сделается-то! – смеялась Тося, прикрывая ладошкой наполовину беззубый рот. – Тамара на трёх работах, и на даче твоей, да внук. А ты не работаешь уже. И пропылесосить самому… Долго ли?!

– Работы-то у неё все на одном месте, – возражал Володя.

– Ба-а, – взвивалась сестра, – на одном! Попрыгай-ка! И нянькой, и дворником, и сторожем! На одном!

– Не для меня же прыгает-то, – поднимался Володя из-за стола – старел, не хватало уже сил на споры.

– Заброшенным не выглядишь, – смягчалась Тося, – не худой. Варит ведь. Ходишь чисто. Стирает ведь, когда время есть. Чего ещё?!

А проводив брата, восклицала вслух:

– Много ей радости от тебя! А там, чай, внук!

Тося с Тамарой Ивановной иногда в центре города пересекались. Обеим уже прилично за шестьдесят, обе несутся на всех парах. На работы.

– Ну, как твои? – кричит Тося на бегу.

– Нормально! А твои? – чуть потише кричит Тамара Ивановна.

– Слава богу!

– Ну и хорошо!

Некогда калякать, для более-менее обстоятельных разговоров большие праздники существуют.

После одного из застолий, на ноябрьские (отмечали по старинке), Тамара Ивановна увела Тосю в маленькую комнату – фотографии показать, Пашкины, с детсадовских утренников, да летние, с Азова. Ездили с Володей отдыхать. И Пашку подросшего с собой брали.

– Мы тоже раньше по путёвкам-то, – загрустила Тося, – а сейчас… Быть бы живу. И дикарём-то… билеты-то... Вы вот правильно, вырвались.

– Правильно, – покачала головой Тамара Ивановна, с интересом рассматривая сто раз уж виденные снимки, – Володя и там: «Твои деньги… Мои деньги…» Чего он такой, Тось? Слишком уж… Я сперва думала, в таком возрасте мы сошлись, что, конечно, и недоверие поначалу может быть, мало ли? Но и три года так, и четыре… А теперь и того хуже.

– И мать у него прижимистая была, царство небесное, – зашептала Тося, – а он-то… Мальчишкой-то ещё ничего, хоть мы особо и не дружили, восемь лет разницы всё-таки… В детстве-то это… А когда подростком был, одноклассники собрались вагоны разгружать – бедно все жили, чего там, сама знаешь. Отцы – у кого на фронте погибли, у кого потом уж… от ран да так… А крёстная не пустила его, легла на пороге, и всё. Ну, он через мать не посмел переступить. И веришь ли, как чуяла она: состав чего-то там дёрнулся, что ли. Всех подавило… Троих Володиных одноклассников. Он всегда плотным был, мать-то ему лучший кусок всегда, себе отказывала, да-а… А тогда он в неделю истаял, одни глаза остались. А года через полтора, уже студентом был, пошёл подработать на хлебозавод. Карточки-то уж лет семь как отменили, но всё равно голодно было, сама знаешь. И вот ночью он работал, и занесло его куда-то там, на хлебозаводе этом, а как раз машина только отошла – за пирожными да тортами приезжала, по спецзаказу. А грузчики перекур устроили да между собой… языками-то. Один говорит: «Да они и в войну эти пирожные… с кремом, а сестра моя под Горьким двоих детей похоронила: в поле наелись чего-то… с голодухи». Володя тогда матери этот разговор передал, одноклассников вспомнил и будто совсем другим стал. Крёстная говорила, что тогда-то он и решил деньги откладывать, по копеечке, по копеечке… В жбане хранил. Это уж я случайно обнаружила, что в жбане. Летом мы с матерью у них жили – на 5-й Дачной-то вольно-о было, лес кругом... А я тоже такая проныра была, вот и нашла… кубышку его. Володя и мать в денежных вопросах стал конт­ролировать, это я тоже сама несколько раз слышала.

– А самое смешное, – Тося оглянулась на дверь, – деньги со жбана на сберкнижку-то он переложил совсем незадолго до того, как вкладам сгореть. Крёстную и то не на что оказалось похоронить. Во-от… А сколько раз Володе, пока работал в заводской поликлинике, в партию предлагали вступить – карьера бы, пирожные бы с кремом... – Тося тряхнула подкрашенными хной кудельками и вздохнула: – А он – нет, и всё. Ушёл в рентгенологи, чтобы на пенсию быстрее… У нас как-то все «на пенсию быстрее», ждут её прямо все, – Тося хихикнула. – И я… ждала. И Володя… Он всю жизнь… будто боится без денег остаться. Страшно, конечно, кому мы, кроме себя самих, нужны? Не суди ты его, Тамара, не ворует ведь и не воровал никогда. А так-то… все мы разные.

– Да я и не сужу, – вздохнула Тамара Ивановна и вдруг странно посмотрела на Тосю.

– Чего ты? – удивилась Тося. – Как не в себе прямо… Если совсем уж муторно – не привязана же, соберись да уйди. Я-то тоже…

Ночью уже Тамара Ивановна перенесла Тосин рассказ и на свою судьбу. Лёня за убийство сидел, за разбой. Когда Лёнин отец заболел, профессор один сказал Тамаре Ивановне, что муж её не жилец, но пятилетку протянет, если препараты кое-какие достать. «Только дорогие они, да и у нас вряд ли. Но если у вас знакомые за границей есть…» – оторвавшись от медицинских справок да заключений, сообщил профессор.

«Знакомых за границей» Тамара Ивановна, к своему удивлению, нашла быстро, через одного из бывших сокурсников мужа, а вот нужную сумму собрать никак не получалось. Куда она только не кидалась! Друзья да сослуживцы мужа – инженеришки, сами вечно на мели, сбросились, кто сколько смог, организация добавила, с работы Тамары Ивановны профком выделил неплохую помощь. На один курс лечения набрали, по второму кругу совестно идти с протянутой рукой. Поехала Тамара Ивановна в Москву, да зря только деньги прокатала да душу разбередила – стольких историй о больных детях понаслушалась.

Тогда Лёня и пошёл на первое своё дело – оно же и последним оказалось. Матери потом сказал, что убивать не думал, так получилось. Муж и до суда не дожил. Тамара Ивановна весь позор на одну себя приняла, тот беспросветный год и до сих пор как сквозь пелену видится.

А когда слушала Тосю, то поразилась одной мысли, испугавшей до того, что похолодели руки. Тамара Ивановна вдруг поняла, что принеси Лёня деньги на лечение отца сейчас, то она, даже зная о страшном их происхождении, взяла бы. «Взяла бы!..» – едва ли не вслух проговорила Тамара Ивановна той ноябрьской ночью, поднявшись с кровати. Поправив на раскинувшемся Пашке одеяло, пошла на кухню. Из чайника плеснула в стакан ещё не остывшей воды. Тут же в дверном проёме возник бесшумно подошедший Володя.

– Подкрепляешься? – спросил.

– Чай пью, – показала стакан Тамара Ивановна, – без заварки и сахара.

Когда Пашке шесть исполнилось, Тамара Ивановна отказалась от работы дворником в детсаду, местечко приглядела на автозаправке, уборщицей. Всё-таки семь тысяч. Внуку-то к школе ой сколько всего надо! Да и ремонт бы не мешало Лёне с Анькой сделать. Евроремонт бы! А то живут в тех ещё обоях, какие покойный Лёнин отец наклеил.

Анька – баба безалаберная, но не мегера. А с другой стороны, с чего ей злой-то быть? Работать и не собирается, по дому что сделать – по настроению, Пашка – целиком на заботах Тамары Ивановны. Но и такую сноху боялась Тамара Ивановна спугнуть. Потихоньку у сына интересовалась:

– А как же она, Лёнь, со старшим-то своим? Вроде как забыла. И не ездит почти, и сюда не возит. Что ни спрошу о нём – ничего не знает.

– А тебе надо? – удивлялся Лёня. – У него своя бабушка.

– Да так я просто. Мало ли… Брат всё же Пашкин. Жили бы все вместе, семья бы… как-никак.

– А-а, – махал рукой Лёня, точно отмахиваясь от всей своей незадавшейся жизни.

Он и ребёнка-то не хотел. Тамара Ивановна сама догадалась, что Анька беременна. Второй раз уж догадалась. Первый – смолчала, про себя радовалась. Оказалось, зря. Аньке и одного-то сына не надо. Месяцев шесть спустя Тамара Ивановна немного денег да продукты привезла, Анька дверь открыла, хмуро пошлёпала на кухню.

– Срок-то какой? – спросила Тамара Ивановна, выкладывая свёртки на стол.

– Чё? Какой срок? – уставилась Анька.

– Не убивай его, Ань, – присела на табурет Тамара Ивановна.

Анька-оторва даже взгляд не отвела, хохотнула:

– Нищету-то плодить.

– Я тебе денег дам, тебе лично, Лёня ничего знать не будет. Есть у меня… на книжке. Там немало. Как только родишь, половину отдам. И сейчас… помогу тебе. И потом… Внук или внучка там… кто будет, еду, одежду – всё…

– Еду, одежду... – передразнила Анька, зевнув. – Жизнь-то какая!

– Обыкновенная.

– Вы как моя мать. И второго, говорит, давай, подниму. Не живётся вам! – хрустнула Анька карамелькой.

– Лёне только не говори пока... Потом, когда поздно будет.

Перед прошлым Новым годом Тамара Ивановна плохо себя почувствовала. Володя «скорую» вызвал. Приехала одна из бывших его сотрудниц, осмотрела Тамару Ивановну внимательно в другой комнате, доложила Володе, что срочная операция нужна.

– Надо, Тамар, – уговаривал Володя, – серьёзно у тебя. Более чем серьёзно.

– Да колет совсем немного уже, отлежусь – пройдёт. Работа-то как же? В садике-то быстро замену найдут, а на заправке и подавно, – переживала Тамара Ивановна.

Но замену ей искать не стали.

«Не волнуйтесь, Тамара Ивановна, – успокаивала по телефону заведующая детсадом, – лечитесь спокойно. Мы вас будем ждать. Такими работниками мы дорожим».

После операции уже звонила.

И с автозаправки девчонка с пакетом фруктов-соков прискакала. А Тамара Ивановна всего-то месяца три на новом месте покрутилась. Но, видать, и там успела зарекомендовать себя наилучшим образом.

И Володя навещал в больнице, и Алёна, и Тося. С каждым свои разговоры, а мысли всё об одном: только бы силы вернулись, чтобы снова семь возов везти.

Лёня только ни разу не пришёл, ни с Пашкой, ни без Пашки.

– Чего у тебя, сынок, случилось-то? – спросила по телефону уставшая от ожиданий Тамара Ивановна.

– Нормально всё, мать, – ответил Лёня.

– А чего же не заедешь-то?

– Работу нашёл, – после длинной паузы сообщил Лёня.

– Да ты что! – обрадовалась Тамара Ивановна. – Хорошую?

– Нормальную. Ты не обижайся, мать, не звони пока. Там сутки через трое. На работе мобильный не ловит, потом отсыпаюсь, потом то да сё.

– Конечно, Лёнь, конечно. Ты работай, не думай. Ко мне все ходят, так я просто. Пашка-то здоров? Как он?

– Нормально, мать. Нормально всё.

– Я к тому, что воспитательница звонила, сказала, что Пашку пять дней уже не водите.

– Пусть во дворе побегает, а то… школа скоро.

– Еда-то есть у вас?

– Нормально, мать, нормально всё.

После выписки Володя приехал за Тамарой Ивановной на «скорой» – коллеги бывшие не отказали в просьбе.

– Такси бы уж, что ли, – отшатнулась Тамара Ивановна от машины, – я бы за…

– Да ну, тратиться ещё, – оборвал Володя.

Квартиру к приезду жены он не прибрал. Тамара Ивановна, машинально поддерживая послеоперационный шов, с тоской оглядела замусоренный пол, разбросанные там и сям вещи, гору посуды в раковине, сумки в прихожей, с семью килограммами кур и двумя бутылками подсолнечного масла, и пошла к телефону.

– Что же так долго не отвечаешь? – тихо спросила сына.

– Отсыпаюсь, мать. Разбудила ты…

– Ну, прости, прости. Как у вас?

– Нормально всё, мать. Нормально. Чего ты? Я бы сказал.

Тамара Ивановна положила трубку и подошла к окну. Дом Володин на горе – весь район как на ладони. Отяжелевшие от наледи крыши домов, ещё сонные деревья, небо, словно набухшее влагой…

И дома тишина – Володя ушёл за макаронами с сахаром.

Тамара Ивановна вызвала такси.

– Через рынок, – попросила водителя, осторожно усаживаясь в машину. – После операции я только, вы уж помогите мне… с сумками-то, я заплачу.

– Сделаем, – кивнул таксист.

И впрямь сделал. Ходил вместе с Тамарой Ивановной по торговым рядам, ждал, пока она покупала мясо, колбасу, сыр, хлеб, мандарины, конфеты-пряники для Пашки. Возле Лёниного дома Тамара Ивановна, снова преодолевая стыд, сказала:

– Я тут расплачусь, а вы уж до двери мне. Не отвечает сын-то.

И нелепо ткнула мобильным чуть ли не в лицо таксисту.

Водитель кивнул, взял деньги только за дорогу да за то время, что были на рынке, от обещанных «за сумки» отказался. Вместе с Тамарой Ивановной несуетно стоял возле Лёниной двери.

– Если нет его, не дотащите обратно, – объяснил своё присутствие.

– Дома он, – отёрла пот с лица Тамара Ивановна, – чувствую.

И не ошиблась.

Лёня открыл дверь вдруг, увидев мать, махнул рукой и пошёл в глубину квартиры. Удивлённый таксист перенёс сумки через порог и, сказав: «Да-а… Ничего, бывает…», побежал вниз по лестнице.

Лёня сидел на кухне, Тамара Ивановна прошла по чёрному от грязи полу, села напротив заросшего бородой сына, спросила:

– Чего у вас тут?

– Ушла, чего… – отвернулся Лёня.

– С Пашкой?

– Одна. К мужику. Пашку матери своей отвезла.

Ни взглядом, ни вздохом не выдала Тамара Ивановна полоснувшую по низу живота боль, покачнулась только немного и недрогнувшим голосом промолвила:

– Ничего, сынок, ничего. Вот сделаем евроремонт…


ОСТАНЕТСЯ МОЙ ГОЛОС


Борис ОЗЁРНЫЙ

Возвращение к Волге

К 100-летию со дня рождения
Бориса Озёрного

«Загорелый, обветренный, большерукий, весь насквозь пропахший Волгой и рыбой – таким остался в памяти друзей Борис Озёрный, известный в Саратове поэт, журналист, завзятый рыбак и отличный товарищ», – так писал во вступительной статье к посмертному сборнику стихов поэта «Голосом сердца» (1962) саратовский критик Михаил Котов. Да, Волгу – свою кормилицу, поилицу, свою Музу – Борис Фёдорович Дурнов-Озёрный (1911–1958) любил пылко, самозабвенно, всем сердцем. «Никогда не мыслил я иначе / Жизнь свою – без Волги и костров…» – признавался он в одном из послевоенных стихотворений. Цикл стихов под названием «Волга – песня моя» неизменно входил во все сборники поэта. Волга всегда была для него уникальным божеством, символом красоты, мужества и силы. Это она вспоминалась ему в землянках под Выборгом и Старой Руссой («Рубежи», 1945), это она становилась источником радости и вдохновения в послевоенных стихах (сборники «У крутых берегов», «Огни на стрежнях», «Волга – песня моя»).

Некоторые его строки звучат сегодня как афоризмы: «Если жизнь наша песня – то здесь этой песни начало», «Волга – с колыбели нам родная», «Ой, любы, ой, дороги волжские плёсы», «Не уедешь с Волги, не уйдёшь», «Хороши на Волге вечера», «Не могу от Волги оторваться – я привык к певучим берегам», «Волга – сторона моя родная». Ещё одно искреннее признание поэта вылилось в такие строки: «Жизнь моя и счёт моих годов начались у этих берегов».

Под впечатлением от упоительного созерцания её красоты и величия, от запоминающихся встреч с волгарями – рыбаками, плотогонами, речниками – рождались его стихи. Многолетнее увлечение рыбалкой вылилось в занимательную книгу «Хорошего улова» (1951), ставшую отличным пособием для начинающих любителей-рыболовов.

«Желание написать книгу о Волге, её фауне и любительских способах ловли рыбы зародилось у меня на рыбалках. Ловля удочкой доставляет неповторимое удовольствие. Нигде человек не может отдохнуть так хорошо, как на рыбалке. Утренние зори, чудесные пейзажи, пенье птиц, чёрные августовские зори, отражение звёзд в потемневшей реке, отблеск костра, а у костра рассказы бывалых людей – особенно интересны и памятны. Непередаваемо красива Волга в тёплые летние вечера» – этими словами открывал автор книгу «Хорошего улова», своеобразную поэму в прозе о ловле рыбы на «старой» Волге.

Жаль, что она ни разу не переиздавалась. А в ней начинающий рыболов-романтик (не путать с бездушным браконьером) нашёл бы много интересного и полезного для себя: о различных видах рыб на Волге, способах ловли на удочку, о простейших крючковых снастях и насадках, об особенностях зимнего лова рыбы.

Стихотворения, которые сегодня предлагаются читателям журнала, объединены самой дорогой и родной для поэта темой: Волга – Главная Песнь Бориса Озёрного.


Светлана Борисовна Дурнова,

член Союза журналистов России


ВОЛГА – ПЕСНЯ МОЯ

Возвращение к Волге

Нас в Праге цветами встречали,

В Софии поили вином,

Но синие волжские дали

Мы видели за рубежом.


И долго, томительно долго,

В коротких сумятицах снов,

Нам снилась раздольная Волга

С зелёной каймой берегов.


Мы много видали. Мы знаем:

Красив у румын Бухарест,

За Вислой и за Дунаем

Немало есть сказочных мест.


Но степи бескрайние наши

Всегда были сердцу милей,

И зори над Волгою краше,

И солнце на Волге теплей.


Мы были томительно долго

Вдали от родимой земли…

Ах, Волга, красавица Волга.

Родные мои Жигули!..

Мечта

(отрывок)


Я к лишеньям привык,

Быль военных походов сурова,

Но живу я на фронте

Всё время мечтою своей:

Вот он, спящий Затон,

Над Затоном – гора Соколова,

С Соколовой горы

Виден город в сиянье огней.


Скоро брызнет рассвет

На посадки,

На парки,

И скоро

Встрепенётся наш город

В призывном напеве гудка.

Затрезвонят трамваи,

Откроются настежь просторы,

Засверкает на солнце

Широким разливом река.


О, как дороги нам

И пески островов,

И причалы,

И гудки пароходов,

И каждая горстка земли.

Если жизнь наша – песня,

То здесь этой песни начало,

Здесь родились мы. Здесь мы

На шумном раздолье росли…


Путь наш – только вперёд,

Через рощи

И через дубравы,

Через сотни могил,

Через сотни бессонных тревог.

И за нами идёт

Громовая военная слава

По ухабам разбитых,

Обрызганных кровью дорог.


Мы о славе такой

Никогда и нигде не гадали,

Мы со школьных скамеек

Мечтали о славе другой.

Мы любили раздолье

Открытых и солнечных далей,

Мы хотели сады рассадить

Над раздольной рекой…


А над Волгой, наверно,

Широкие ясные зори,

Зацветают тюльпаны

В медовом обилии рос.

О, родная земля –

Без конца и без края просторы,

О, родная река –

Колыбель наших песен и грёз.


***

Никогда не мыслил я иначе

Жизнь свою – без Волги и костров.

Пожелай, хорошая, удачи

Нам сегодня в ловле осетров!


Разгоняя над рекою тучи,

Набегают рыбные ветра.

Мотористы у притихшей кручи

Наготове держат катера.


Завтра будем где-нибудь в затоне,

Разожжём костёр у шалаша,

Под напев саратовской гармони

Будет петь рыбацкая душа.


Может, не уснём. И так, возможно,

После стольких долгих лет войны

Нам ещё покажется тревожным

Вечер настоящей тишины.


В блиндажах душа тоской изныла

Вот по этим звёздным берегам…

Мало ль что в солдатской жизни было –

Пожелай удачи рыбакам!


На родном берегу

В предвечернем дымчатом просторе

Дышат липы, шелестя листвою.

Расцветают огненные зори

Над раздольной, песенной рекою.

Выйдешь в сад – встречает сад приветом.

Манит вдаль прохладой

бурный стрежень.

И усыпан берег мягким цветом,

Вешним цветом вишен и черешен.


Если же, вечерним песням внемля,

Ты пройдёшь ковровыми лугами,

То припомнишь, что все эти земли

С давних лет измерены шагами.


И куда ни глянешь – ширь такая!

Утром плёсы

В синих струйках дыма,

Волга – с колыбели нам родная,

Никогда, ни в чём неповторима.


Здесь живут и небыли, и были.

И они всегда, как сёстры, схожи.

Этот край мы с детства полюбили,

А теперь он нам ещё дороже.


По чужой земле мы шли с боями

И, врага безжалостно карая,

Пронесли, как полковое знамя,

Солнце и тепло родного края!


Тревога

Кругом покой: ни шороха, ни звука.

Маячит бледный месяц за рекой,

Горит костёр, и пахнут ветры юга

Весенним чабрецом и резедой.


Горит костёр, взлетает кверху пламя,

И, кажется, такой простор мечтам…

Но кто-то ходит рысьими шагами

То здесь, то там…

То здесь, то снова там.


Вдруг пролетит встревоженная птица

И скроется, оставив в сердце след.

А, может быть, мне это только снится?

Всё может быть… А может быть, и нет.

В песках торчат зелёные обоймы,

Напоминая в тихий час весны,

Что есть враги,

Что существуют войны

И в мире нет надёжной тишины.


В Каюковских ярах

Хороши на Волге вечера

В отблесках рыбацкого костра.

Набегает ветер низовой,

Бьёт в яры кипучею волной,

И мигает в темь ночных тревог

Бакена бессменный огонёк…


Три ветлы стоят, как три сестры, –

Это Каюковские яры.

Принимал здесь Разин хлеб и соль,

Здесь бояр в реке топила голь,

И, услав гонцов во все концы,

Бражничали с Разиным стрельцы…


В синей дымке гребни волжских гор,

Вскинул пламя выцветший костёр,

У костра сидят бородачи,

В их руках – заветные ключи

К сказам, что не смолкнут до утра.

Хороши на Волге вечера!


Подминая звёзды, синий плот

Медленно на Астрахань плывёт.

Дал свисток буксирный; на плоту

Кто-то вскинул песню, как мечту,

И тотчас же, словно старый друг,

Эхо отзывается вокруг.


Тихи ночи в августе, когда

Начинает петь в ярах вода,

Затихает бой перепелов,

Лишь в корзинах плещется улов,

И осокорь шепчет в тишине

Тайны набегающей волне.


Если эти тайны ты поймёшь,

Не уедешь с Волги, не уйдёшь.

А уйдёшь – так будешь тосковать,

И придёшь, в конце концов, опять

К ветру,

К звёздам,

К отблескам костра.

Хороши на Волге вечера!..


Из последнего рейса

Режет серый норд-ост.

Только тучи и дождик над нами.

И штурвальный продрог,

И механик до нитки промок,

А рябины, как женщины,

С берега машут платками,

И берёзки гурьбою

Бегут на прощальный гудок.


До весны! До тепла!

До весеннего майского звона,

Когда Волга раскинет

Раздолье своё напоказ,

По зыбучим волнам

Рвётся в заводь большого затона

Просолённый ветрами,

Испытанный в бурях баркас.


До весны! До тепла!

А зимой, вечерами ненастья,

Мы с мечтой о раздолье,

Чтоб время катилось быстрей,

Будем сети плести,

И смолить осетровые снасти,

И рассказывать были

О славе седых волгарей.


До весны! До тепла!

А пока мы идём над волнами

Из последнего рейса,

И тает за нами дымок.

И рябины, как женщины,

Долго нам машут платками,

И берёзы бегут

На последний,

Прощальный гудок.

***

С Заполярья, где ломило скулы

И язык вдруг примерзал к зубам,

Снова несдержимо потянуло

На путину к волжским рыбакам.


Пусть простят меня друзья зимовья,

Что в тоске по Волге занемог…

Я вчера, с надеждой и любовью,

В край родной ступил через порог.


Знаю я – страна у нас большая,

Чем-то дорог каждый уголок…

Волга – сторона моя родная,

Без тебя я жить нигде не мог!


Где б я ни был, где бы ни скитался,

У любых далёких берегов,

Я сыновним сердцем отзывался

На призывный клич твоих гудков.


Оказавшись в займище зелёном,

Где калины-ягоды цвели,

Я свой край приветствовал поклоном,

По науке дедов – до земли!

На Волге

Через крыши деревянных хат

Ночь подкралась, потушив закат,

И отходит песня от парома

В даль реки, за отблески огней,

Где легла безоблачная дрёма

В заводи притихших ильменей.


Хорошо в такую пору встать

У воды и малость помечтать,

Посмотреть с высокого обрыва,

Как в ярах в сиянье огневом

Проплывают мимо круч игриво

Звёзды, словно рыбы, косяком.


Жизнь моя и счёт моих годов

Начались у этих берегов

В белых парусах, надутых туго

Ветром дальних странствий и морей,

В зное пашен,

В буйных травах луга,

В разудалых песнях волгарей.

И, любя великую реку,

Я у сердца песни берегу

Прадедов и дедов, что ходили

Здесь в солёных лямках бурлаков,

И отцов, которые любили

Эту ширь в мерцанье огоньков.


Вот он, плёс моей родной реки, –

Раскидала Волга огоньки.

В августе заманчива погода,

Только отдыхать бы – благодать!..

Но проходят мимо пароходы

И гудками в новые походы

Начинают нас

Манить

И звать!


В день прощания

Я завтра на Волгу уеду,

Уже телеграмма дана…

Пойдём на могилу к Самеду¹,

Моя дорогая Сона.


В народе такое поверье

На Волге веками живёт,

Что лебедь, роняющий перья,

Последнюю песню поёт.


Поёт на заре, когда тише,

Когда неприметен полёт.

И кто эту песню услышит,

Весь смысл её сердцем поймёт.


Я знаю, что жизни нет края,

Умрёт всё, что стало старо,

Но только поэт, умирая,

Как лебедь, роняет перо.


Я завтра на Волгу уеду,

А в сердце, как в море, волна…

Пойдём на могилу к Самеду,

Почтим его память, Сона!


ОТРАЖЕНИЯ

Евгений ШИШКИН


Евгений Шишкин родился в 1956 году в Кирове (Вятка). После окончания школы работал на заводе, учился в Кировском политехническом институте, служил в Советской Армии. В 1981 году переехал в Горький, где окончил филологический факультет Горьковского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. С 1993 по 1995 гг. учился на Высших литературных курсах в Москве. Работал в различных издательствах, а также главным редактором журнала «Нижний Новгород» (1997–2001 гг). В 2001–2003 гг. в Литературном институте им. М. Горького вёл мастер-класс прозы на Высших литературных курсах.

Автор книг «До самого горизонта», «Только о любви», «Бесова душа», «Монстры и пигмеи», «Южный крест», «Женское счастье», «Концерт», «Закон сохранения любви» и других. Автор пьесы «Виновата ли я?», учебного пособия для абитуриентов «Пишите без ошибок», сценариев к документальным фильмам. Рассказы переводились на китайский и арабский языки.

Член Союза писателей России. Лауреат премий журналов «Нижний Новгород», «Роман-газета», «Наш современник», литературных премий имени В.М. Шукшина и А.П. Платонова.

ПРАВДА И БЛАЖЕНСТВО

роман


Наверху – обман и блаженство,

правда и радость – внизу.