Сборник статей по материалам Всероссийской научной конференции. 14-15 ноября 2008 г. Нижний Новгород / под ред. Н. М. Фортунатова. Нижний Новгород: Изд-во , 2008 с. Редакционная коллегия

Вид материала

Содержание

Смещенное определение в прозе александра грина
Цирк… был во власти электрических люстр, сеющих весёлое упоение
Я опять вышел на палубу, затем в кухню, кубрик; везде был голый беспорядок, полный мусора и москитов
Языковой образ провинции в произведениях
Мюсью (фр.), мое имя вы по-грабаровски (здесь используется турецкая форма образования прилагательного – Д.Б.)

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11

ЛИТЕРАТУРА

Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров. Человек-текст-семиосфера-история. М., 1996.
Лотман Ю. М. Город и время. Петербургские чтения по теории, истории и философии культуры. СПб., 1993. Вып. 1.
Аржанцев Б.В. Архитектурно-исторические образы Симбирска: Архитектурное эссе. – Ульяновск: ГУП «Облтипография «Печатный двор», 2003 г.
Лотман Ю. М. Семиосфера М. 1989.
Мартынов П. Л. Город Симбирск за 250 лет его существования. Симбирск, 1898 г.

М. В. Сандакова

СМЕЩЕННОЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ В ПРОЗЕ АЛЕКСАНДРА ГРИНА

Узуальные метонимические определения какого-либо предмета / явления, которые укладываются в описанные в научной литературе стандартные метонимические модели [1, 211-215], вполне обычны в текстах любого стиля и жанра. В художественных и публицистических текстах возможны нестандартные метонимические переносы прилагательного, порождающие необычные словосочетания его с существительными. Смещённое определение, создавая эстетический эффект, становится эпитетом, подчинённом «задаче художественного изображения и эмоционально-образной интерпретации объекта» [2, 365].

Идиостиль А. Грина, романтика и фантаста, отличается яркими стилистическими приёмами, в числе которых особая роль принадлежит смещённому определению. Остановимся на некоторых наиболее интересных и характерных для писателя типах словосочетаний со смещённым определением.

В произведениях Грина встречаются словосочетания прилагательное + существительное, называющие черты внешнего облика персонажей.

Употребление определений, обозначающих эмоции, особенности характера и интеллекта, с существительными – наименованиями частей лица / тела, черт внешнего облика и их проявлениями, для языка является нормой. Обычно глаза, взгляд, губы, улыбка, голос, выражение лица, реже брови, подбородок, лоб способны выражать некие внутренние свойства личности, ср. умные глаза, добрая улыбка. Какая-либо черта физического облика передаёт (а иногда выдаёт и разоблачает) особенности личности. Наряду с вполне тривиальными употреблениями, в которых перенос определения не ощущается, в художественных текстах можно встретить и не столь обычные сочетания. Их необычность может быть вызвана двумя сочетаемостными причинами: во-первых, это употребление с существительным нестандартного определения; во-вторых, это использование такого называющего внешность существительного, которое обычно не сочетается с «психологическими» определениями (расширение круга определяемых наименований внешности).

Употребление нестандартного определения при обычном названии внешности встречается нечасто. Например, обычно голос может быть ласковым, добрым, ехидным и др. У А. Грина голос свидетельствует об уме: – Мне именно недоставало звуков вашего простого, умного голоса (Алые паруса). Глаза обычно выражают целую гамму разнообразных свойств (ср.: умные, добрые, внимательные, насмешливые, хитрые и др.), Однако несколько необычна следующая характеристика: …А в его думающих глазах отразился блеск, как у человека, смотрящего на огонь («Алые паруса»).

Расширение круга наименований внешности, получающих «психологическое» определение, показательно для прозы А. Грина. На характер человека у А. Грина указывают не только глаза, выражение лица, но и губы, рот, подбородок, ср.: …Мирное выражение глаз, добродушная складка в углах губ… (Возвращённый ад). …Его упрямый рот, толстые щёки, тронутые сединой усы и властное выражение подбородка. («Капитан Дюк»). …Она рассматривала его лицо; остановилась на беспечной линии рта, решительном выражении подбородка… (Блистающий мир). Их полумаски, лукавые маленькие подбородки и обнажённые руки несли весёлую маскарадную жуть («Бегущая по волнам»).

О внутренних особенностях человека говорит лоб: Его профиль шёл от корней волос откинутым, нервным лбом… («Бегущая по волнам»). Брови позволяют сделать заключение о настроении: …Лицо с полупечальным выражением рыжих бровей, хотя бесцветные блестящие глаза посмеивались («Бегущая по волнам»).

Характеризует человека и то, какой у него профиль: Профиль намечался попеременно прекрасным и отвратительным, энергичным и мягким («Возвращённый ад»).

Гораздо более редкий случай представлен в контексте, где усы свидетельствуют о том, что их владелец пьян: …То был действительно трактир… В раскрытом окне, на столе, виднелась бутылка; возле неё чья-то грязная рука доила полуседой ус. <…> У окна сидел угольщик, обладатель пьяных усов … («Алые паруса»).

Многое о человеке могут сказать его руки, что выражается в словосочетаниях слова рука / руки с определениями добрые, трудолюбивые, заботливые и др. А. Грин довольно часто использует сочетания такого типа: …Тави нащупала свою дверь и, усталой рукой вложив ключ, задумчиво повернула его («Блистающий мир»). Фонарь, поданный торопливой рукой, озарил Тави каски державших её солдат… («Блистающий мир»). Благосклонная маленькая рука, опущенная на голову лохматого пса … («Бегущая по волнам»). Она взяла из рассеянной руки Проктора бутылку… и налила половину жестяной кружки, долив водой («Бегущая по волнам»).

Иначе воспринимается словосочетание со словом нога, необычность которого усиливает сравнение как стекло, употребляемое в норме только применительно к человеку (трезв, как стекло). Ср.: … На палубу под низкими лучами солнца вползла тень, а за ней, с измученным от дум и ходьбы лицом, без шапки, твёрдо ступая трезвыми, как стекло, ногами, вырос и остановился у штирборта капитан Дюк («Капитан Дюк»).

В языковой картине мира части тела представлены как имеющие способность выражать / открывать / разоблачать черты характера, свойства интеллекта, эмоции и чувства человека, его социальные особенности. Употребления, встречающиеся в произведениях А. Грина, подтверждают данную особенность. Кроме того, наблюдаемые контексты согласуются с выводами А. Вежбицкой, отметившей «выразительные возможности» частей тела в русской наивной картине мира. А. Вежбицкая обратила внимание на то, что эмоции в русской культурной традиции, по данным языка, выражают лицо, глаза, брови и даже руки и ноги [3, 526-546].

Словосочетание прилагательное + существительное может служить для обозначением чувств, ощущений, психических состояний. Прилагательное, обычно называющее какое-либо свойство лица, сочетается с существительным – именем свойства или состояния. Семантическая специфичность таких сочетаний состоит в том, что в них происходит определение одного свойства / состояния другим. При этом возникает сложный признак, сочетающий в себе комбинацию двух разных свойств / состояний. Такие словосочетания, встречаются преимущественно в художественной литературе, очень характерны для языка произведений А. Грина.

Так, хитрая бойкость означает ‘хитрость’ + ‘бойкость’, невесёлое внимание – ‘невесёлость ’ + ‘внимание’. Ср.: Меннерс, длинный молодой парень, с веснушчатым, скучным лицом и тем особенным выражением хитрой бойкости в подслеповатых глазах, какое присуще торгашам вообще… (Алые паруса). Она погрузила лицо в руки и сидела так, склонив голову, причём я заметил, что она, разведя пальцы, высматривает из-за них с задумчивым, невесёлым вниманием («Бегущая по волнам»).

Равноправность совместно проявляемых состояний / свойств позволяет выражать одно и то же (или почти одно и то же) значение словосочетаниями с грамматически обращёнными компонентами (хотя перестановка определения и определяемого возможны отнюдь не всегда), ср.: презрительная рассеянность и рассеянная презрительность; угрюмая настороженность и настороженная угрюмость. …Но восхищение так надоело ей, что она относилась к нему с презрительной рассеянностью богача, берущего сдачу медью («Блистающий мир»). …Сырость, тяжесть в голове и грозное настоящее вернули Нока к его постоянному, за последние дни, состоянию угрюмой настороженности («Сто вёрст по реке»).

Совместное проявление нередко присуще близким, предполагающим друг друга свойствам / состояниям: Цирк… был во власти электрических люстр, сеющих весёлое упоение («Блистающий мир»). … Мне было невесело, меж тем я должен был говорить с весёлым оживлением затейника («Серый автомобиль»). Увидев стоящего с лопаткой Дюка, он издали закивал головой, поднял глаза к небу и изобразил ладонями, сложенными вместе, радостное умиление («Капитан Дюк»).

Возможны и совмещения совершенно разных свойств / состояний: – Кто у телефона? – сказала она, видимо, не ожидая ответа, на всякий случай, тоном легкомысленной строгости («Крысолов»). Занятая одной мыслью, одной целью – скорее попасть в город, молодая девушка, с свойственной её характеру деликатной настойчивостью, тотчас после аварии приняла все меры к выяснению положения («Сто вёрст по реке»). Но мой отказ от автомобиля вызвал глубокое, презрительное удивление, – она посмотрела на меня так, как будто я сделал что-то очень смешное, неприятно смешное («Серый автомобиль»). Блуждая, остановились они [глаза] на Рене, вначале с недоумением, затем с ненавистью и горделивым унынием («Ночью и днём»).

Гораздо более редкий случай – столкновение контрастных человеческих проявлений, оттеняющих друг друга и усиливающих выразительность описания. Например: – Если я вам мешаю…– Я уже сказала, что нет! – вспыхнула, тяжело дыша от кроткого гнева, Гелли («Сто вёрст по реке»). – Что?! – крикнул Ботвель тоном весёлого ужаса («Бегущая по волнам»).

Наиболее интересным, неожиданным, а порой парадоксальным смещением определения является смещение в пределах контекста, создающее образность. Это дискурсивная, или контекстная метонимия прилагательного, лежащая вне строгих моделей переноса и позволяющая практически безграничные комбинации разных свойств с разными носителями. Именно к контекстным смещениям определения наиболее приложимы терминологические понятия «эналлага» [2], «смещённое определение» [4], «метонимический эпитет» [5], «авторская метонимия» [6], «динамическая метонимия» [7], «дискурсивня метонимия» [8].

Обычно словосочетания с дискурсивным метонимическим смещением описывают целую ситуацию. При этом имя одного из участников (эксплицированного) перетягивает на себя определение, относящееся к другому, имплицированному, но восстанавливаемому благодаря определению, которое семантически указывает на своего истинного хозяина.

Данный приём, нечастый в литературе (особенно в прозе), для произведений А. Грина весьма показателен. В его произведениях можно выделить несколько особенно характерных типов дискурсивной метонимии.

1. Смещение определения внутри трёхсложного словосочетания путём его передачи от грамматически зависимого компонента главному. Значение такого словосочетания понятно уже в пределах узкого контекста – предложения и даже словосочетания.

…Она вбежала по пояс в тёплое колыхание волн, крича: «Я здесь, я здесь! Это я!» («Алые паруса»). Тёплое колыхание волн – результат смещения определения в словосочетании колыхание тёплых волн.

На другой день ей привезли розы из Арда… Она разбиралась в их влажной красоте с вниманием и любовью матери, причёсывающей спутанные кудри своего мальчика («Блистающий мир»). Характер смещения аналогичен: красота влажных роз → влажная красота роз.

Когда потянулись, в более широких местах, осоковые и тростниковые заросли, Ассоль совсем было потеряла из вида алое сверкание парусов, но, обежав излучину течения, снова увидела их, степенно и неуклонно бегущих прочь («Алые паруса»). Аналогично: сверкание алых парусов → алое сверкание парусов.

2. Смещение распространённого, в частности обособленного определения.

Я опять вышел на палубу, затем в кухню, кубрик; везде был голый беспорядок, полный мусора и москитов («Бегущая по волнам»). Полный мусора и москитов – это характеристика помещений (кубрика, палубы), перенесённая на отвлечённое имя беспорядок.

– Анна! – сказала Гелли сестре, смотревшей на бесчувственного человека с высоты своих пятнадцати лет, причастных отныне строгой и опасной тайне, – запри дверь; позови садовника и Филиппа («Сто вёрст по реке»). Подчёркивая юный возраст девушки, которая причастна отныне строгой и опасной тайне, автор переносит данное определение на сочетание пятнадцать лет.

Ещё более сложный случай представлен в следующем контексте: – Надо выйти, пройтись! – Прикрутив лампу, он открыл дверь и нырнул в глухую, лающую собаками тьму («Капитан Дюк»). Определение лающий, семантически относящееся к собаки, грамматически определяет существительное тьма. При этом тьма, выступающая как живое существо, перетягивает на себя функции субъекта: лают не собаки, а сама тьма с помощью собак как инструмента.

3. Смещение определения в широком контексте.

При таком смещении определение обычно заключает в себе некий итог наблюдений, логический вывод из описанного в предшествующем контексте. Поэтому оно имеет ретроспективные тестовые связи. Значение словосочетания понятно лишь исходя из широкого текстового фрагмента. Ср.: – Так вы не хотите похудеть, Бутс, – сказала Тави, – жаль… Как вы вспотели! Это вам воротничок жмёт. <…> Вам надо попудриться. Хотите, я вас попудрю? – Смеясь, она уже кинулась за пуховкой…<…> – Но вы прелестно танцуете! – шепнула она… И добрый толстяк от всего сердца простил ей дерзновенную пудру («Блистающий мир»). Определение дерзновенная, выражающее авторский вывод о вышеописанном поведении героини, употреблено применительно не к ней самой, а к пудре.

Девушка, кутаясь в плед, тихонько ела. Несмотря на темноту, ей казалось, что это странный Трумвик насмешливо следит за ней, и бутерброды, хотя Гелли проголодалась, стали невкусными. Она поторопилась кончить есть. Нок продолжал ещё мрачно ковырять в коробке складным ножом, и Гелли слышала, как скребёт железо по жести. В их разъединённости, ночном молчании реки и этом полуголодном скрипе неуютно подкрепляющегося человека было что-то сиротское, и Гелли сделалось грустно («Сто вёрст по реке»). Значение словосочетания полуголодный скрип становится ясным из предтекстового фрагмента, рассказывающего о трапезе проголодавшихся путников.

Итак, для произведений Александра Грина характерно употребление смещённых определений – от стандартных узуальных метонимических переносов до окказиональных контекстных сдвигов прилагательных и причастий, создающих яркий стилистический эффект.

ЛИТЕРАТУРА

Апресян Ю. Д. Избранные труды. Т. 1. Лексическая семантика. Синонимические средства языка [Текст] / Ю. Д. Апресян. – М.: Школа «Языки русской культуры», 1995.
Москвин В. П. Выразительные средства современной русской речи. Тропы и фигуры [Текст] / В. П. Москвин. – М.: ЛЕНАНД, 2006
Вежбицкая А. Семантические универсалии и описание языков [Текст] / А. Вежбицкая / перевод с английского. – М.: Школа «Языки русской культуры», 1999.
Долинин К. А. Стилистика французского языка [Текст] / К. А. Долинин. – Л., 1978.
.Сиротина В. А. Метонимия и метонимический эпитет в художественной речи [Текст] / В. А. Сиротина // Русский язык в школе. – 1980, №6. – С. 72-77.
Берестнев Г. И. Семантика русского языка в когнитивном аспекте [Текст] / Г. И. Берестнев. – Калининград, 2002.
Чхеидзе В. В. Статика и динамика метонимии / В. В. Чхеидзе // Вестник Санкт-Петербургского ун-та. Серия 2. – 1992. Вып. 2.– С. 118-120.
Раевская О. В. О некоторых типах дискурсивной метонимии [Текст] / О. В. Раевская // Изв. АН. СЛЯ. – 1999, т. 58, №2. – С. 3-12.

Д. Бугаев

ЯЗЫКОВОЙ ОБРАЗ ПРОВИНЦИИ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ

Е. ОТЬЯНА

В менталитете жителей Османской империи начала XX века можно выделить трехчастную структуру представлений о своем государстве: Город – Провинция – Национальные окраины. Под Городом подразумевался Стамбул, до сих пор называемый армянами Полисом, в качестве Провинции выступала территория Османской империи с преимущественно турецким населением, Национальными окраинами являлись те территории, потеряв которые Османская империя в начала XX века стала Турецкой республикой. События Первой мировой войны вызвали в обществе Османской империи активные миграционные процессы, осложнившие отношения внутри турецкого общества, а после отделения от Стамбула Национальных окраин трехчастная структура общества стала двухчастной, что еще более усилило существовавший антагонизм столичного Полиса и Провинции. По-своему освещает вопросы данного антагонизма Ерванд Отьян.

Ерванд Отьян (1869-1925) – армянин по происхождению и подданный Османской империи, – признанный мастер изображения уличного быта армянских общин, показанных в переходный для турецкого общества период: «Письма одного торговца» (1914 г.), «Национальный благодетель» (1915 г.), «Жена районного» (1921 г.), «Посредник Дэр-баба» (1921 г.) [1, 79-99, 99-134, 134-317, 317-457].

В произведениях Отьяна мы встречаем литературных героев, являющихся как представителями Провинции, так и представителями Полиса. Зеркалом, отражающим отношения между ними, является мир не граждан турецкого государства, а членов армянской общины. Мир вне армянской общины автор показывает лишь мимоходом.

Один из способов создания образа героя в художественном мире Отьяна – речевая дифференциация их как по признаку принадлежности к Провинции или к Полису, так и по их социальному статусу. Речь представителей Провинции условно можно разделить на три вида:

фоновую народную речь;
речь неграмотных и неадекватных окружающему миру героев, чей характер маркируется названием профессии (рыбак, почтальон, звонарь, учитель);
речь героев, носящих церковные (преподобный, батюшка) и унифицированные (ага, ханым) титулы.

Носителями городской культуры являются герои с титулом эфенди, который в то время носили все граждане Турции: Сааг эфенди («Национальный благодетель»), Пилиббос и Мардиг эфенди («Письма одного купца»), Маркар и Бохос эфенди («Женушка районного»), Сааг и Габриэль эфенди («Посредник Дэр-баба»), и др. Стиль речи представителей Города правильный, но неестественный, несмотря на то, что они способны правильно использовать европейский языковой код и, соответственно, европейские идеалы жизни. Как говорит Эдвард, один из героев повести «Посредник Дэр-бабе»: «Если Вы выйдете замуж за какого-нибудь Commis voyageur-а, то посетите многие места» [1, 340].

Наделяя титулом эфенди своего героя Сааг, автор подчеркивает в первую очередь его социальный статус, а не личные качества, заслуживающие почтения и уважения со стороны окружающих. Сааг эфенди – бездушный человек, обладающий, однако, всеми признаками социального благополучия и живущий «как положено»: он известен в Полисе, входит в городской совет, дарит цветы пациентам в больнице, о нем пишут в газетах. Вот как описывает его Отьян: «Сааг эфенди был человек лет пятидесяти, с седоватой бородой, высокого роста, или, что более точно, личность» [1, 79].

Следует отметить важную роль фоновой народной речи в произведениях Отьяна. Это те реплики, автор которых четко не указан. Они вводятся в текст в двух формах: как отдельные реплики различной длины, произнесенные одним неопределенным героем (например: «Браво! Браво! Браво!» [1, 88], «Громко читай, мы помолчим» [1, 154]), или в виде диалогов двух и более представителей Провинции, представляющих разные точки зрения на один вопрос ([1, 80, 92, 141 и др.]). Примером фоновой речи служит беседа о плане постройки школы:

Брат, – начал один, встретив на улице друга, – три ночи размышлял я, что вместо двери в середине надо сделать дверь слева, так будет лучше: столовая удлинится на два метра, смотри, объясню...

И на бумаге накидал несколько линий.

Нет, нельзя так, – заволновался другой, – дверь должна быть посередине, если сделать ее, как ты говоришь, слева, то куда ты поставишь лестницу? Смотри, прямо слева располагается лестница.

И достал подготовленный со своей стороны план.

<...> в беседу вмешался третий, доставая третий план из кармана, – вы сюда посмотрите, посмотрите, я две двери сделал: одну для девочек, а другую для мальчиков, а точно посередине расположена лестница [1, 92].

Особенностями фоновой речи являются абсолютная ее грамотность, литературность, отсутствие иноязычных заимствований, слов-паразитов, тон речи всегда указан как четкий и уверенный, герои обращаются друг к другу патриархальными титулами брат, предок.

Характерными чертами героев повестей Отьяна, носящих в качестве основного или одного из обозначений название профессии, являются безграмотность и низкий интеллектуальный уровень. Среди них рыбак Агрипас, учитель Ншан, виноградарь Хамбик и архитектор Мкртич («Национальный благодетель»), звонарь Вардан, учитель Торком и почтальон («Женушка районного»).

Некоторые герои имеют одновременно несколько титулов. Так, парон Ншан и парон Торком наделяются еще титулами учитель и мюсье (мьюси). Герой Агрипас из повести «Национальный благодетель» носит титулы религиозный хачджи, что намекает на посещение им Иерусалима, виноградарь на армянском языке и механик на турецком. Хамбик из того же произведения является уроженцем Хама – хамийцем, рыботорговцем на армянском языке и рыбаком на турецком языке.

Поскольку основным языком в данных произведениях является западноармянский, то фрагменты текста, где в диалогах происходит переключение с одного языка на другой, являются маркированными. В частности, отклонениями от основного языка изобилует речь представителей Провинции, имеющих свои титулы и имена. Так, эмоциональным катарсисом в «Национальном благодетеле» является конец первой главы, когда хачджи виноградарь Агрипас «резким движением направился в сторону выхода и закричал по-турецки: «Проклинаю это голосование, проклинаю этот районный совет» [1, 86].

Примером пестрой языковой палитры может служить также речь простого неграмотного армянского виноградаря из «Национального благодетеля»:

– Мюсью (фр.), мое имя вы по-грабаровски (здесь используется турецкая форма образования прилагательного – Д.Б.) верните, механик (турецкое название профессии – Д.Б.) хачджи (арабизм, высокий армянский церковный стиль – Д.Б.) Агрипас, рыбак (турецкое название профессии – Д.Б.) Хамбиг только пишите, каждый человек меня знает, не прикрывайтесь сорочкой lapsus calami (лат. – ошибка пера, неграмотным героем сильно искажено произношение – Д.Б.) [1, 83].

Обращение мюсье к барону Ншану («Национальный благодетель») встречается в повести два раза, в обоих случаях создавая острое ощущение нелепости отношений внутри политического союза, к которому принадлежат собеседники. Мьюси (так обращаются к Ншану) близко по своему звучанию к слову «чужой, чуждый» и, как и мьюсью, обозначает в данном контексте чужака. Действительно, у представителя Провинции учителя Ншана нет тесного контакта с национальными корнями. Обе формы обращения имеют оттенок разговорности и насмешки над адресатом.

Использование курсивного написания слов в определенном контексте выполняет оценочную функцию. Так, ближневосточное обращение чджаным – «душка моя», местами выделяется в тексте «Женушки районного» курсивом и указывает на его неестественность в реплике героя:

Это по вопросу районного совета? – спросил почтальон.
Нет, чджаным, по личному делу (ответил Сафорян эфенди) [1, 175].

Однако то же самое слово, вложенное в уста не претендундующего на интеллигентность представителя Провинции, пишется обычным шрифтом:

Что это, Мануг ага?
Чжданым... [1, 170].

Кроме того, в речи интеллигенции и горожан курсивом выделены все разговорные слова и выражения, а в речи представителей Провинции, имеющих имена и титулы, – все «умные» и «ученые» слова.

Относительно унифицированных титулов можно сказать, что автор демонстрирует принадлежность к народу героев с титулами ага.

Три селянина по окончании своих дел вышли из зала совещаний.

Давайте где-нибудь сядем, что-нибудь выпьем, – предложил один из них.
Сейчас уже поздно, в другой раз свидимся, когда придет время. Полдня прошло, дома ждут, тем более, что у нас гость.
Если у тебя гость, то тут говорить не о чем, тогда мы вдвоем пойдем, не так ли, Рафиг ага? <...>
Мануг ага, не сесть ли нам в этот уголок? Стол свободен, – предложил Рафиг ага своему товарищу [1, 141].

Отьян в «Национальном благодетеле» в образе старосты Охан аги рисует яркий образ оформителя и выразителя народных чаяний, патриарха, противостоящего горожанам, отличительными чертами которых являются искусственность и напыщенность. В качестве примера можно привести реакцию общины и Охан аги на сообщение о перевыборах в местный Совет:

С естественным порывом каждый человек призвал:

Выберем Сааг эфенди главой Совета!
На сегодня нет ничего лучше, – сказал Охан ага, – выберем его единогласным голосованием главой Совета, посадим в кресло судьи, тогда и посмотрим на Сааг эфенди [1, 81].

Охан ага и далее в тексте неоднократно выступает в роли представителя мнения народа: «Видали Вы? – говорил Охан ага, ошалев от радости, – Видали Вы? Каков человек Сааг эфенди... памятник поставить, памятник поставить за такие благодеяния» [1, 91].

Люди с титулом ага особого склада. Так, в повести «Посредник Дэр-баба» автор характеризует мелкого буржуа Миричджан ага следующим образом: «В бизнесе хваток, в общине крепок» [1, 322]. Этот герой по своим социальным характеристикам близок к образу тысячника Патапа Максимыча Чапурина из романа П.И. Мельникова «В лесах». Героини с титулами ханым являются носительницами светского языка и не играют в повестях ключевых ролей.

И люди с титулом ага, и люди церковного сана по-отцовски относятся к своим подопечным («Национальный благодетель»):

Идите, Вы тоже идите, мьюси Ншан, – сказал глава суда (в армянской общине должность занималась священиком) с отцовской нежность [1, 86].

В своих повестях Ерванд Отьян изображает многогранную и многоголосую армянскую общину, далеко не совершенную во многих отношениях. Однако ее главным недостатком Отъян считает замкнутость, разъединенность с внешним миром, являющуюся причиной малограмотности ее представителей. Уровень бережного отношения к языковым национальным традициям в рамках культуры закрытой общины и ее уровень владения культурным кодом страны, в которой эта община живет, для Отьяна непосредственно связаны. Все восприятие человеком внешнего мира для писателя проходит через призму языка.

ЛИТЕРАТУРА

Ե. Ոտյան: Երկերի ժողովածու։ Երևան,1935: Էջ. 79-99, 99-134, 134-317, 317-457: Е. Отьян. Сборник произведений. Ереван, 1935, С. 79-99, 99-134, 134-317, 317-457. (зап.-арм. яз).
П.И. Мельников. В лесах. Роман в двух книгах. Минск, 1986.

Л.Г. Горбунова

Blog

Содержание