Всероссийская научно-практическая конференция Стратегия гимназического образования

Вид материала

Документы

Содержание

И.В.Ежова, учитель литературы гимназия 524 Санкт-Петербург
Пилат и Иешуа.

Подобный материал:

1 ... 44 45 46 47 48 49 50 51 ... 59

И.В.Ежова,

учитель литературы

гимназия 524

Санкт-Петербург

Материалы мастерской по роману М.А.Булгакова «Мастер и Маргарита» «Что есть истина?»

Роман М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита» - уникальное явление духовной и культурной жизни XX столетия. Написанный на пороге второй мировой войны и впервые опубликованный в России после «оттепели», он не только не утратил столь значимой для сатирического произведения актуальности, но и приобрел звучание самого современного «классического» произведения. Включенный в школьную программу для подробного изучения, роман остался любимым произведением большинства подростков, а люди старшего поколения до сих пор очарованы таинственностью и загадочностью булгаковского творения. Попытки осмыслить прочитанное, разобраться в идейном своеобразии романа породили множество концепций, подчас противоположных, но всегда признающих гениальность создателя. Разброс мнений критиков столь же широк, как и возрастная амплитуда читателей. Наиболее спорными персонажами, привлекающими одних и отталкивающими других, стали герои не московских, а ершалаимских событий, ибо художественная версия евангельского сюжета всегда предполагает столкновение традиции и новаторства, канона и ереси. Голоса тех, кто видит опасность подобных интерпретаций, не могут остаться без внимания на фоне восторженных оценок. В курсе лекций для Московской Духовной академии М. М Дунаев справедливо отметил: « Различия между Писанием и романом столь значительны, что нам помимо воли нашей навязывается выбор, ибо нельзя совместить в нашем сознании и душе оба текста». Трудно возразить на это замечание что-либо, кроме одного: подобное несоответствие текстов было для Булгакова принципиально и входило в творческий замысел писателя. Не следует прочитывать данное художественное произведение как «Евангелие от Булгакова», важно осмыслить своеобразие романа в контексте времени и культуры. Искажение евангельской истины напрямую связано с образом Воланда. Ему и посвящено наше исследование.

Образ Воланда.

При знакомстве с историей создания романа особо запоминается тот факт, что первоначально замысел строился вокруг фигуры Дьявола. В материалах к роману страница с выписками «о Боге» - пустая, «о Дьяволе» - густо исписанные страницы. Эпоха безбожия и богооставленности определила своего героя. Время влияло на авторское мировосприятие. Власть тьмы ощущалась на разных уровнях существования. Быт и бытие были пронизаны сатанинским присутствием.

По наблюдению В. Г. Белинского, «художник мыслит образами». Это замечание справедливо не только в отношении писателей. Характерная тенденция в переосмыслении вечных образов в конце XIX - начале XX века нашла отражение и в живописи, и в поэзии, и в скульптуре. Вспомним знаменитую статую М. М. Антокольского «Мефистофель», появившуюся в 1883 году. Идея создания образа дьявола возникла у скульптора одновременно с работой над статуей Христа ещё в 1874 году. В процессе работы замысел претерпел значительные изменения: от своеобразной антитезы Христу - через литературный прототип из поэмы Гете «Фауст» - к более глубокому и современному пониманию образа мирового зла. Это была потребность души, как писал скульптор, отделаться от "черной тени", которая не давала покоя, настоятельно требовала воплощения. «Моего Мефистофеля я почерпнул не из Гете, а из настоящей действительной жизни». Таким образом, для скульптора дьявол становится порождением современности, символом XIX века. Следующее столетие только усилило чувство близости «растущего незримо зла» (А. Блок):

Двадцатый век... Ещё бездомней,

Ещё страшнее жизни мгла

(Ещё чернее и огромней

Тень Люциферова крыла).

«Возмездие»

Нет ничего удивительного, что булгаковский Воланд появился в 30-е годы в Москве, что с каменной террасы Румянцевского музея он вглядывается в жизнь тех, кто «сознательно и давно» перестал верить «сказкам о Боге».

«Положив острый подбородок на кулак, скорчившись на табурете и поджав одну ногу под себя, Воланд не отрываясь смотрел на необъятное сборище дворцов, гигантских домов и маленьких, обреченных на слом лачуг» (29 гл.)

Поза сидящего Воланда напоминает статую Мефистофеля, и сходство это не может быть случайным. Булгаков одевает своего героя в черную сутану, придавая серьезность и значимость его фигуре. Скульптор Антокольский, изобразив дьявола обнаженным, подчеркнул остроту и изломанность линий, дисгармоничность и нервозность образа, отражающего внутренний мир современного человека: «Это наш тип - нервный, раздраженный, больной, ... который с озлоблением готов все уничтожить, над всем надругаться, все осквернить...». История подтвердила правоту художника. Разгул человеческих страстей в России коренным образом изменил её жизнь. Новое государство, возникшее на развалинах царской России, самонадеянно строит общество, которое «управляет жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле», не замечая того, как низко пал при этом сам человек, как жалок и убог его внутренний мир, как рабски зависим он стал от плотских устремлений. В сравнении с моральным и нравственным обликом советского человека даже дьявол выглядит привлекательным. Поэтому булгаковский Воланд одновременно традиционен и уникален.

Родословная дьявола как литературного героя огромна. Литературная родословная Воланда также необычайно многогранна (см. Б. В. Соколов. Булгаковская энциклопедия. –М. 1998) и ориентируется не только на просветительскую (Гете «Фауст»), но и на романтическую традицию (Байрон, Лермонтов). Любопытно, что Берлиоз и Бездомный, увидев впервые Воланда и приняв его за иностранца, подумали о немце и англичанине; сам же Воланд охарактеризовал себя: «Пожалуй, немец». Эпиграф романа и имя героя сближают его с гетевским персонажем, оправдывая немецкие корни. Только вот по-немецки одно из имен черта пишется Voland с начальной буквой V («фау»), автор же дает иную начальную букву - W(«дyбль-вe»). Неслучайность такой замены отмечалась многими исследователями творчества Булгакова, но объяснение причинами фонетическими, данное Б. В. Соколовым, не кажется нам убедительным. («Немецкое Voland произносится как Фоланд, а по-русски начальное «эф» в таком сочетании создает комический эффект, да и выговаривается с трудом». (с. 156)). Интересно сопоставить следующие детали: Иван Бездомный, разглядевший на визитной карточке иностранца начальную букву «B»-«W», вспоминает об этом в разговоре с неизвестным гостем в палате психиатрической клиники. И визитной карточкой гостя становится «засаленная черная шапочка с вышитой на ней желтым шелком буквой «М». Он надел эту шапочку и показался Ивану и в профиль и в фас, чтобы доказать, что он мастер». Знак Воланда и знак Мастера - взаимопротивоположны (W - М), что вносит важный оттенок в смысл их отношений. Маргарита, став ведьмой, «потеряв свою природу и заменив её новой», обращается за помощью к дьяволу; Мастер же, дерзнувший наперекор времени познать истину и сломленный выпавшими на его долю испытаниями, ни о чем не просит Воланда, из его уст не раздается «Всесилен! Всесилен!», и он молча выпивает предложенный Азазелло стакан вина. Мессир напрямую нечасто обращается к собеседнику, удостаивая его своим вниманием (для этого есть свита), для Маргариты с Мастером он делает исключение. Но эти герои действительно исключительны, они не похожи на погрязших в мелочных заботах московских граждан, истинных подданных князя тьмы. Поэтому-то противопоставленность знаков Мастера и Мессира кажется нам существенной характеристикой.

Булгаков сопроводил образ Воланда целым рядом не менее важных деталей. Речь идет о традиционных дьявольских атрибутах, делающих фируру Воланда узнаваемым. Это и трость с черным набалдашником в виде головы пуделя, и бриллиантовый треугольник на портсигаре - символ обладания душами; и портрет, изобилующий отрицательными частицами; глаза, ввергающие в безумие иль в вечное ничто, пустоту; кривой рот, олицетворяющий саркастическую усмешку. Сцена на Патриарших прудах (первая встреча москвичей с дьяволом) появилась уже в ранних редакциях романа и существенно не менялась в дальнейшем. Автор тщательно выписал все детали, обнаруживающие присутствие злой силы. Главное событие эпизода было определено изначально, и Воланд, узнаваемый читателями, не был узнаваем героями романа. Ситуация, в которой читатель «умнее» действующих лиц, не понимающих, кто перед ними, возвышает читателя над героями, создает комический эффект и настраивает на сатирическое восприятие происходящего.

Исследовательница жизни и творчества Булгакова Л. М. Яновская замечает: «Воланд с его холодным всеведением и жестокой справедливостью порою кажется покровителем беспощадной сатиры, что вечно обращена к злу и вечно совершает благо». Таким образом, Воланд становится не только воплощением «дьявольской эпохи», но и своеобразным зеркалом, отражающим эту эпоху, зеркалом сатиры. Вспомним, как Степа Лиходеев, проснувшись утром в своей квартире, «разлепил склеенные веки и увидел, что отражается в трюмо в виде человека с торчащими в разные стороны волосами, с опухшей, покрытой черной щетиною физиономией, с заплывшими глазами, в грязной сорочке с воротником и галстухом, в кальсонах и в носках. Таким он увидел себя в трюмо, а рядом с зеркалом увидел неизвестного человека, одетого в черное и в черном берете». Создается впечатление, что зеркало подставлено самим чертом, чтобы человек мог всмотреться в себя и ужаснуться. Внешний вид Степы Лиходеева свидетельствует не столько о степени выпитого накануне, сколько о состоянии его души. Обличительная роль воландовской свиты в мире московском отзовется в двусмысленном названии 12 главы «Черная магия и ее разоблачение» - кто кого разоблачает? Такая функция не свойственна традиционному образу дьявола-искусителя и делает булгаковского героя уникальным.

Под какими только именами не выступает Воланд в мире московском! Обнаруживается любопытная картина: в первой части романа никто, кроме Мастера и Ивана (после «раздвоения»), не понимает сути происходящего, не ведает, что встречается с сатаной. Духовная слепота Лиходеевых, Варенух, Семплеяровых и даже начитанного Берлиоза очевидна. Для них, не верящих ни в Бога, ни в черта, существует профессор черной магии Воланд, заграничный чудак, иностранец, интурист, незнакомец, замаскированный, инкогнито, неизвестный, прибывшая знаменитость, артист, черный маг, гость, визитер. Все эти имена сохраняют главные черты Воланда: таинственность, неизвестность(1) - с одной стороны - и - лицедейство, фиглярство(2) - с другой. Только во второй части романа, с появлением Маргариты, шутовская маска снимается и дьявол выступает под своими традиционными именами(3). На балу он Воланд, свита обращается к нему «мессир», а Левий Матвей называет его старым софистом, духом зла и повелителем теней.

Разнообразие имен отражают множественность функций, выполняемых Воландом в романе. Он подобен зеркалам, в которых проявляются черты времени, черты героев, черты автора. Зеркало эпохи (1), зеркало сатиры (2), зеркало сознания (3) - всё это грани воландовского образа. Сатирическая роль (2) вполне согласуется с лукавством, лицедейством, а подчас кривляньем его свиты (вспомним эпизод с приездом киевского дяди, 18 гл; знаменитую игру в шахматы перед началом бала Сатаны, 22 гл). Таинственность потусторонних сил зла (1) перекликается с необъяснимостью некоторых явлений в мире москвичей. Бесследное исчезновение людей в окаянной квартире происходило и до появления в Москве Воланда, но только суеверная Анфиса считает это дьявольским колдовством.

Тема ареста постоянно звучит на страницах романа, напоминая читателю о печальных страницах нашей истории. Эпоха культа личности (1) прочитывается во всемогуществе сил зла, противостоять которым почти невозможно. Ради этого «почти» и написан роман. Известно, что создаваемый в течение десяти лет «роман о дьяволе» только в 1937 году обрел иное название, и не «консультант с копытом» определяет отныне судьбу человека, а спасительное чувство любви, не вытравленное из героев беспощадным временем. Само же время вполне заслуженно воспринимается нами как «дьявольская эпоха». Не случайно пространство московских событий укладывается в трое предпасхальных суток и сюжетно завершается субботним вечером.

Традиционные имена дьявола (3) вписывают героя в контекст вечности и отражают сложнейшую философскую проблему: о соотношении зла и добра. Первенство силы, что «вечно хочет зла», принципиально и значимо, ибо и в мире ершалаимском, и в мире московском торжествует именно Зло. Только в вечности во взаимоотношениях сил света и тьмы обнаруживается одна из загадок романа: нет прямой конфронтации между Мессией и Мессиром. Каждое ведомство, как выразится Воланд, занимается своими делами. Миссия Воланда значительна: «Что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени?» Трудно ответить на вопрос старого софиста. Левий Матвей отказался спорить с Воландом, но такая позиция не разрешает проблемы, а лишь заостряет её. Многие мыслители задумывались над этим обольстительным софизмом. Признание диалектичности добра и зла, их взаимодополняемости восходит не только к просветительской традиции, оказавшей влияние на Булгакова, но и отражает своеобразие авторского мировосприятия.

В «Булгаковской энциклопедии» Б. В. Соколов убедительно доказывает неразрывность связей данного романа с произведениями современников: А. Белого, М. Кузмина, А. Чаянова. Булгаков не одинок в своем видении библейских образов. Творческая лаборатория писателя вобрала богатый опыт и мировой, и национальной культуры. По-видимому, авторская концепция добра и зла достаточно полно характеризует искаженное гуманистическое сознание (3) человека XX столетия. Поэтому-то образ Воланда полемичен по отношению к тому взгляду на дьявола, который отстаивает православие. Священник П. А. Флоренский в своей книге «Столп и утверждение истины » напоминает о том, что «нет ни на самом деле, ни даже в мысли ни Байроновского, ни Лермонтовского, ни Врубелевского Диавола - величественного и царственного, а есть лишь жалкая «обезьяна Бога»...

В романе же Булгакова такой дьявол есть, ибо таким его видит свободное воображение художника. Показательно полное совпадение романа Мастера с воландовской версией ершалаимских событий. Творческая свобода не только раскрепощает сознание автора, но может и обольстить его (вспомним комментарий священника - «бесовидения в метель» - по поводу поэмы А. Блока «12»). Ответственность художника за сказанное слово высока, ибо «рукописи не горят». Суда Вечности не избежит никто. Мастеру, не заслужившему свет, будет дарован покой. Не была ли судьба Мастера прочтением собственной судьбы автора? Не стал ли роман Булгакова «гениальной прелестью», способной заманить читателя, не искушенного особыми знаниями, и создать превратное впечатление о привлекательности и могуществе всесильного зла?

Теперь после постановки этого вопроса обратим внимание на следующий образ в тексте романа: «На закате солнца... Воланд сидел на складном табурете, одетый в черную свою сутану. Его длинная и широкая шпага была воткнута между двумя рассекшимися плитами террасы вертикально, так что получались солнечные часы. Тень шпаги медленно и неуклонно удлинялась, подползая к черным туфлям на ногах сатаны». (29гл)

Часы - знак Времени, закат солнца - знак Вечности. Вечность преломилась в земной жизни солнечными часами, время на которых неумолимо отсчитывается воландовской шпагой. Удивительный образ, связывающий воедино Жизнь и Смерть, Время и Вечность, Свет и Тьму. Дух зла и повелитель теней не имеет власти над светом, не может заслонить солнца. В разговоре с Левием Матвеем Воланд преднамеренно преувеличивает значимость теней, опуская тот факт, что их существование на земле вторично, первопричина же всего сущего - свет. Здесь мы находим перекличку с позицией П. Флоренского: «... смерть влачит свое призрачное бытие лишь жизнью и насчет Жизни, питается от Жизни и существует лишь постольку, поскольку Жизнь дает от себя ей питание. То, что есть у смерти, - это лишь испоганенная ею жизнь же». Безусловно, в тексте романа нет той категоричности, с которой воспринимается зло в православной традиции. Но данный эпизод позволяет понять, почему Левий Матвей назовет Воланда старым софистом и не вступит в спор, вырастающий на искаженных фактах. Характерно, что вне времени, вне земной жизни тень вообще не существует. Иванушка, прощаясь с Мастером, покидающим земную юдоль, не видит на полу его тени. Там, на пороге Вечности, - иной мир. « Мастер и Маргарита увидели обещанный рассвет. Он начинался тут же, непосредственно после полуночной луны ».

Воланд и его свита, оттеняющие именно земную жизнь, не способны заслонить Свет, свет Истины. Но они способны обольстить человека, убедив его в важности и нужности существования тьмы. Показателен тот факт, что в философском трактате французского писателя, лауреата Нобелевской премии, Анатоля Франса утверждается следующее: «Зло необходимо. Если бы его не существовало, то не было бы и добра. Зло единственная причина существования добра». Вот достойный одобрения Воланда взгляд, подтверждающий ещё раз закономерность той расстановки сил зла и добра, какую мы встречаем в булгаковском романе. Тем ценнее те страницы, где могуществу зла противостоит Истина.

Пилат и Иешуа.

Перечитаем внимательно начало романа о Пилате (2 гл). Во всем облике прокуратора подчеркнуто величие. Он представитель земной власти, его окружает почтение и безоговорочное подчинение. Появление на балконе дворца Ирода Великого подследственного из Галилеи не изменяет монументальности его фигуры: « Прокуратор при этом сидел как каменный, и только губы шевелились чуть-чуть при произнесении слов». Описание же обвиняемого лишено какого-либо ощущения силы и твердости духа. «Человек со связанными руками» вряд ли может представлять опасность для прокуратора, однако начало разговора вынуждает Пилата прибегнуть к помощи кентуриона Крысобоя. Обращение «добрый человек» умаляет достоинство прокуратора? Власть предпочитает человеческому облику образ свирепого чудовища? Пилат «производит впечатление очень умного человека» и понимает, что власть, «великая и прекрасная», держится на подчинении, основанном на страхе и насилии. Эта истина утверждает несвободу человека как непреложный закон земной жизни. Иешуа приходит в мир с иным убеждением и говорит о том, «что рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины». Вот и возник перед нами вечный вопрос: что есть истина?

Ответ Иешуа поражает своей приземленностью: «Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти». Оказывается, истина не отвлеченная философская категория, а реальное, жизненное, ощутимое понятие, неразрывно связанное с человеком. Сразу вслед за этими словами на глазах смертельно побледневшего секретаря, на наших глазах произойдет чудо: арестант со связанными руками станет самым свободным человеком во дворце Ирода Великого, прогуливающимся в садах на Елеонской горе. Источником внутренней свободы Иешуа является иное видение мира, вера в изначально добрую природу человека («злых людей нет на свете»). Иешуа проповедует истину, дарующую человеку свободу, реально преображающую мир, побеждающую страдание и утверждающую добро. Соприкосновение с такой истиной освобождает Пилата от невыносимой головной боли (столь характерной для правителя) и дает возможность развязать руки арестанту. Последующий разговор лишь внешне напоминает допрос, но его содержание надолго запомнится пятому прокуратору Иудеи.

Проповедь Иешуа «легка и приятна»: все люди добрые, ибо такими их создал Бог, и свободные, ибо такими они придут к Богу, возлюбив добро. Любой другой миропорядок обречен, и поэтому «настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти». Всякая власть является насилием, искажающим добрую природу человека. Мирная проповедь философа угрожает основам земной власти, но утверждает первоосновы бытия: добро, справедливость, истину и свободу. Философ не наивен, он понимает, что ещё очень долгое время будет продолжаться «путаница», но он убежден, что настанет царство истины.

Его убежденность противоположна нервозному состоянию Пилата, который испытывает необъяснимую симпатию к собеседнику и бессилен изменить его участь. По ходу разговора собеседники будто бы меняются местами. Интересно проследить по тексту эти перемены и убедиться в реальности вольного духа Иешуа и призрачности могущества прокуратора. Подобно стремительному полету ласточки, свободное дыхание истины коснулось сознания игемона, превратив государственный вопрос в светлое и легкое решение. Но только птица способна вырваться на волю из дворца Ирода Великого. Зависимое положение прокуратора вспугнуло в нем пробуждающееся чувство сострадания: « - Молчать! - вскричал Пилат и бешеным взором проводил ласточку, опять впорхнувшую на балкон. - Ко мне! - крикнул Пилат. И когда секретарь и конвой вернулись на свои места, Пилат объявил, что утверждает смертный приговор».

Так мы стали свидетелями суда над Истиной. Вольной птицей она пронеслась над ершалаимским миром, преобразив и раздвинув земные горизонты. И хоть сейчас усилием воли Пилат изгнал видение вечности, его взору отныне открыты иные дали.

Воланд, излагающий на Патриарших свою версию данных событий, говорит о том, что «лично присутствовал при всем этом». Излишне выискивать присутствие дьявола в конкретных образах Афрания, ласточки (есть и такая версия!) или Банги. Но важно отметить «дьявольский огонь», сверкнувший в глазах Пилата во время разговора с Иешуа. Сопоставление Пилата и Воланда оправдано не только их неверием в доброе начало в человеке, но и рядом сходных деталей: прокуратор именуется в тексте романа Всадником Золотое Копье, а в свете золотой луны Иван увидит у Воланда не трость, а шпагу; отметим германское происхождение обоих героев (см. «Булгаковскую энциклопедию», с. 382-384); не менее значимо и то почтение, с которым относится к каждому из них окружающая свита. Все, что побеждает в человеке его добрую природу и побуждает к злу, гневу или насилию, делает человека подобным дьяволу.

На страницах романа постоянно встречаются переклички с образом Воланда тех, кто обладает какой-либо властью над людьми. В мире московском, например, доктор Стравинский одновременно похож и на Пилата, и на Воланда. « Впереди всех шел тщательно, по-актерски обритый человек лет сорока пяти, с приятными, но очень пронзительными глазами и вежливыми манерами. Вся свита оказывала ему знаки внимания и уважения, и вход его получился поэтому очень торжественным. «Как Понтий Пилат!»- подумалось Ивану». Говорящий по латыни доктор признаёт, что он - профессор и что он здесь главный, и дарует в стенах своей клиники пациентам полный покой. Другой персонаж, Арчибальд Арчибальдович, возникающий в полночь как «видение в аду», царственным взором окидывает свои владения - лучший ресторан в Москве. Именно здесь, среди жаждущих утробного насыщения москвичей, будет разыскивать Иван профессора с Патриарших, а натолкнется на сопротивление официантов, служащих за страх своему хозяину, грозному пирату житейских морей. Описание его владений прерывается отчаянным восклицанием: «О боги, боги мои, яду мне, яду!.. » Незримыми нитями связаны между собой и те, кто состоит на службе у власти: трое молодых людей на бале сатаны, чем-то смутно напоминающих Абадонну; три человека, похожие друг на друга, дежурящие во дворе, в подъезде и на лестничной площадке дома № 302-бис; три фигуры, возникшие в темноте Гефсиманского сада перед Иудой из Кириафа.

Подобные переклички создают единый образ земной власти, мало в чем изменившейся со времен Понтийского Пилата. Сочувствие на редкость беспристрастного Абадонны ведет всегда к одинаковым для сражающихся сторон результатам — к смерти. Стремление государства помочь заплутавшему в поисках истины советскому человеку приводит последнего в тюрьму или в сумасшедший дом. Желание прокуратора отомстить за невинно убиенного философа, исправить последствия несправедливого суда становится вынесением нового смертного приговора. Всесилие Воланда помогает Мастеру обрести вечный покой... Дыхание смерти, привкус крови, горечь несвободы сопровождают земную власть.

Привольем пахнет дикий мед,

Пыль - солнечным лучом,

Фиалкою - девичий рот,

А золото - ничем,

Водою пахнет резеда

И яблоком - любовь,

Но мы узнали навсегда,

Что кровью пахнет только кровь.

И напрасно наместник Рима

Мыл руки пред всем народом

Под зловещие крики черни;

И шотландская королева

Напрасно с узких ладоней

Стирала красные брызги

В душном мраке царского дома

А. Ахматова, 1933.

Трудно безоговорочно согласиться с тем, что эта сила «вечно хочет зла и вечно совершает благо». Скорее наоборот: мы видим её стремление воздать каждому по заслугам, кому-то помочь, кого-то наказать. Именно это привлекает нас и в образе Понтия Пилата, и в образе Воланда. Но все их действия лишь умножают зло и бессильны реально преобразить мир. Поэтому спасительной для мира становится проповедь свободного личного устремления к добру.

Путь Иешуа, открывшийся мысленному взору Пилата, манит прокуратора, но возможен только в полночном сне: « И лишь только прокуратор потерял связь с тем, что было вокруг него в действительности, он немедленно тронулся по светящейся дороге и пошел по ней вверх, прямо к луне. Он далее рассмеялся во сне от счастья, до того все сложилось прекрасно и неповторимо на прозрачной голубой дороге. Он шел в сопровождении Банги, а рядом с ним шел бродячий философ. Они спорили о чем-то очень сложном и важном, причем ни один из них не мог победить другого ». (26 гл.).

Но «прелесть путешествия вверх по лестнице луны» оборачивается именно «прелестью», а не истинным восхождением, которое невозможно без добровольного отказа от земной власти прокуратора и признания правоты Иешуа. Страх потери своей должности сделал игемона заложником ситуации как в древнем Ершалаиме, так и в вечности. Он уже после казни понял, что «трусость - самый страшный порок» и что у кентуриона Крысобоя «тоже плохая должность», но ничего не смог изменить, идя привычным путем насилия и мести. Только сострадание Маргариты к его участи в вечности и дарованная Мастером свобода дают возможность Пилату выйти на ту дорогу, о которой мечтает его исстрадавшаяся совесть, и договорить с тем, кому он когда-то приказал замолчать. « И, может быть, до чего-нибудь они договорятся », - замечает Воланд, давая надежду на примирение в споре Пилата и Иешуа.

Но теперь это примирение прочитывается нами не как уступка Пилату, а как торжество истины и справедливости, проповедуемой Иешуа. « Все будет правильно, на этом построен мир».