Geum.ru

Модели широко известно в нашей стране и за рубежом

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   17   18   19   20   21   22   23   24   ...   37

Голливуд. Голливуд - это ж Америка. А Америка - это порнуха: все делает

вульгарно-пародийным, ненастоящим, поверхностным.

Мишка сам пел, играл несколько народных мелодий на балалайке, много пил и

пытался выебать всех молодых клиенток. А их было очень много - молодых

калифорниек полураздетых. Потому что жара. А значит - шорты, маечки с

открытыми плечами-спинами-животами, кто официантка, кто в Голливуд целится,

кто уже попал: сингинг вэйтресс*. Они все очень лезли в этот ресторан

Мишкин. А мы с Бoрисом выступали.

В Америке нельзя без "Хавы нагилы", поэтому репертуар у нас был

интернациональный. Бoрис пел "Май идише мама" и американский поп, то что

население Америки поет. Меня же тянуло на старые софистикейтд**

песни-романсы Сары Воу, Марлен Дитрих. И сомнений не возникало, что и

по-русски я должна петь романс "Караван", а не репертуар Пугачевой.

"Сингапур" Вертинского, а не песни Резника. Хотя, тогда советские песни были

куда выше по уровню, чем сегодня. Кнут все-таки держал поэтов-песенников на

каком-то возвышенном эстетическом пьедестале. Сегодня экономический диктат

вернул их к аутентичному - к параше: Танич и его шедевр "Лесоповал".

К тому времени я побывала почти на всех студиях Голливуда - снималась в

эпизодиках, пробовалась. Часто была в телепередачах, как манекенщица.

Вообще, мое первое жилище в Эл.Эй. находилось прямо напротив знаменитых

ворот в "Парамаунт". Голливуд не был для меня этим "манящим городом-грибом,

построенным на дрожи иллюзий и надежд" (это из незавершенного романа

Фицджеральда "Последний магнат"). Тем более все эти иллюзии и надежды

развеиваются, когда - в который раз! - голливудские божества, кастинг

персонс*, те, чьи имена российские переводчики голливудской видеопродукции

даже не считают нужным упоминать, но от которых зависит, быть вам в

Голливуде или не быть, становятся злыми и жестокими монстрами. "Вы очень

красивая и интелледжент лукинг** женщина. Но по фильму наш русский

профессор, с которым вы приехали в Америку, должен остаться здесь из-за

нашей американской героини. А она не такая красивая, как вы. Получится

неправдоподобно, понимаете..." И вы, конечно, понимаете и иногда жалеете,

что вам не пятьдесят, что вы не толстуха Токарева - вот кого бы взяли в

Голливуд семидесятых - начала восьмидесятых!

Джозеф Вамбау был когда-то полицейским. Еще до отъезда в СССР я смотрела

"Новые центурионы" Ричарда Флейшера, снятый по его роману. В Америке же

помню разрекламированный фильм "Луковое поле". Но Вамбау уже полицейским не

был. И просто писателем ему, видно, наскучило быть. Голливуд же рядом! Как

это в фильме "Схватить коротышку" с Траволтой - в Лос-Анджелесе даже

наркодельцы лезут снимать кино! Так что этот бывший полицейский сам решил

снять свое кино - ну, как всегда: идиот продюсер не понимает моей истории,

придурок режиссер ни черта не смыслит в моих персонажах! Вамбау сам

вы-ступал в роли продюсера!

Я даже после премьеры фильма не поняла, почему он назван был "Черный

шарик". Это название по-русски красовалось на промо-майках. Красных,

конечно.

Хорошо быть взятым в Голливуд. Так, чтобы на вас первым указал перстом

своим самый главный. Тогда и все его подручные относятся к вам иначе. Они не

видели вас в пресмыкающемся состоянии - вы не обивали их пороги, не сидели в

приемных, не трезвонили этим теткам, всем как на подбор сукам: "Донт колл

аз, вилл колл ю!"*, вам не надо было ни с кем (обычно не с тем!!!) спать,

никому ничего сосать или лизать. Меня выбрал сам Вамбау! Можно сказать, сам

пришел ко мне (к Мишке в клуб!) и выбрал за то, какая я есть. Это меня,

наверное, очень извратило. Я думала, что так и должно быть, и поэтому

никогда никому ничего ни сосала, ни лизала. А, может, зря! Была бы, может,

звездой! С кинематографическим багажом кэгэбэшниц, а?!

Ну, у Вамбау там в романе ничего оригинального не было. Была какая-то

русского происхождения Наташа - я поэтому уже Наташей оставаться не могла! И

главный персонаж - полицейский. Он с ней спит, ходит в русский ресторан и

танцует у нее дома под русскую музыку. Под вальс. "Старинный вальс" - музыка

и слова Н. Листова. Этого я тогда не знала. Это сейчас я сбегала в другую

комнату и прочла имя автора в сборнике музыки отдыха "Ночь светла" (этот

вальс я тоже пела), который купил мой металлический принц, гитарист и

лид-вокал кошмарной "Коррозии металла". Так что утверждать, что "металлисты"

слушают только своих, было бы неверно.

"Черный шарик" Вамбау выпускала студия "20 Сенчури Фокс". Главным

режиссером был Франк Капра-младший (его папа - суперрежиссер Голливуда

прошлого). Музыку к фильму писал Морис Жарр. Видимо, Вамбау пригласил его

из-за "Доктора Живаго" - американцы считали "тему Лары" исключительно

русской музыкой. Жарр также должен был аранжировать этот самый "Старинный

вальс" в моем исполнении. Запись должна была состояться в звукостудии

"Фокса". А съемки с моим участием проходили в Мишкином клубе. И я и Бoрис,

собственно, изображали привычную нам рутину - выступали.

На пол перед сценой был настлан еще слой пола, и на него уложены рельсы,

по которым как по маслу возили тележку с оператором и камерой. Мне очень

понравился человек с микрофоном на длиннющем шесте. Он, как прыгун в высоту,

бесшумно, на кошачьих будто подушечках, передвигался с этим микрофоном,

одетым в "шубу", и ловил каждое слово. Можно было говорить еле живым

шепотом, и микрофон все фиксировал. Тогда мне представился этот человек

задействованным в шоу - нагло-шикарная певица орет-шепчет на сцене, мотаясь

туда-сюда, а полуобнаженный атлет с шестом-микрофоном следует как

завороженный, нет, лучше, как раб! за каждым ее звуком. Он бы олицетворял

человека, поистине ловящего каждый мой вздох! Это, конечно, была бы я -

нагло-шикарная певица. С плеткой. Я бы делала обманные движения и хлестала

его, раба с шестом и микрофоном, когда бы он не поспевал за мной. О-о-о!

какое это было бы зрелище...

Но ничего подобного в фильме Вамбау, конечно, не было. Все русские, так

сказать, сцены фильма были типично русскими. В представлении Голливуда, да и

всей Америки, собственно, - балалайки, косоворотки и косорыловки, водка то

есть. Несмотря на "советскую угрозу", выраженную наличием ядерного оружия,

то есть развитостью страны, ее культуру западный мир отсылал к началу века.

Да какой там! Ко временам крепостного права. Я никогда не могла понять,

почему это так. Верить в какой-то всемирный заговор против России-СССР было

бы почти так же дремуче, как и воспринимать саму Россию-СССР исключительно

по Чехову, которого ставили все театры Америки. С другой стороны, и сам СССР

этому способствовал - фильмы Михалкова, ансамбли Моисеева и "Березки",

Зыкины и "Лебединые озера", икра и "Столичная", матрешки и балалайки - вот

российский набор экспорта. Но надо сказать, пошли Министерство культуры в те

времена в Америку "Машину времени" или "Аквариум" - картинка не изменилась

бы, судя по отношению к звуку этих рокеров. А может, родилось бы новое

течение в музыке - русский рок? Но это дело прошлого - сегодня они уже все

туда съездили и подтвердили свою несостоятельность коммерческой

неокупаемостью (впрочем, это не аргумент - деньги... или?). А группа "Горкий

парк" стала обычной, средней руки, американской рок-группой.

Морис Жарр звонил мне домой для уточнения тональности вальса. Я уже,

конечно, отрепетировала его с моим педагогом вокала Джозефом, самозабвенно

мне аккомпанирующим, прикрывающим глаза и мечтательно говорящим мне, что

белые офицеры сошли бы с ума, услышь они меня. Ну, они и без меня сошли,

многие. Жарр сразу рассказал про свою русскую бабушку и вместо привычной для

Америки диктовки фамилии по буквам привел для сравнения русскую сказку про

жар-птицу! В общем, я попросила Жарптицына подождать и бросилась из кухни,

где находился телефон, в ливинг рум к пианино. Гости в недоумении проследили

за этой моей пробежкой по комнате и по клавиатуре. Да, эти мои гости,

друзья, они недоумевали - зачем мне, зачем мне лезть в тот же Голливуд?!

Ведь они-то уже со мной! Любят меня, ценят. Им вообще казалось, что я и петь

больше не должна, видимо, раз они уже меня полюбили, выбрали для всеобщей

любви.

Вот, вот кто является основным тормозом - ни враги, ни недоброжелатели и

завистники, ни тот же Голливуд, вас не берущий. Друзья. Мужья и любовники!

Все это кобелиное отродье работает огнетушителем на ваш пожар инициативы.

Они гасят ее! Они забирают весь ваш энтузиастский пыл и жар. При том, что

влюбились они в вас, когда вы были на сцене, когда вы одаривали их своими

страстями, помноженными на талант плюс работа. Не-е-е-е-т, этого они знать

не хотят. "Какая там работа? На фиг тебе вообще ходить на эти частные уроки?

Да ты там небось и не пением занимаешься! Сколько лет этому Джозефу? Он

импотент, что ли? На кой тебе ехать на классы, поехали лучше в мотель!"

Последняя фраза особенно часто звучала от моего тогдашнего любовника. С

которым я, кстати, в мотеле посмотрела фильм о том, "Как сложно попасть в

Голливуд"! Там этот доктор Бoрис садомизирует старлетку, немыслимо намылив

ее в ванной. "Ты же знаешь, как сложно попасть в Голливуд", - ехидно шутил

Вовик-любовник. Чтоб вам всем гореть в аду, проклятые клопы!

Впрочем, судьба и так не очень-то их баловала. Вовик не один раз уже

отсидел. За любовь к искусству, конечно, - поддельные предметы антиквариата.

Тогдашнего моего мужа Сашу донашивает Успенская. "Люба-Любонька" - женщины с

такими тяжелыми челюстями отличаются чрезвычайной легкостью верхней части

черепа, в которой и помещается серое вещество, вернее, ему там негде уже

разместиться, все ушло на жевательный аппарат... Вся эта дружеская и

родственная сволота даже не пошла на премьеру фильма!

Оркестр студии "Лис Двадцатого Века", самый хитрый то есть, самый умелый,

самый-самый "Лис/Fox", приветствовал меня стоя. По взмаху дирижерской

палочки Жарптицына, стоящего на пьедестальчике, все эти балалаечники,

домристы, скрипачи и контрабасисты кланялись мне, прижимая свои инструменты,

будто заверяя, что они преданы им, и только, и музыка поэтому будет

волшебная. Это был звездный час без году певицы! Девочки, родившейся в

Ленинграде, ходившей в 253-ю среднюю школу, занимавшейся фигурным катанием,

учащейся в музыкальной школе по классу фортепьяно, которое, то есть пианино,

ей подарила бабушка. Девочка прогуливала уроки сольфеджио, а они-то ей как

раз бы и пригодились! Передо мной на пюпитр положили партитуру "Старинного

вальса"! Ну, это было не самым сложным произведением в моей жизни к тому

времени, тем более я знала его наизусть вдоль и поперек. А Вамбау знал этот

вальс по пластинке Рубашкина. Как жаль, что Вамбау не слушал Тома Уэйтса! В

71-м году этот безумец с июля по декабрь записывал в Лос-Анджелесе свои

романсы, можно сказать. А что это, как не романс, - "Я ваша полуночная

проститутка" под фортепьяно или под гитару акустиче-скую "Песня Франка"?! Но

в том-то и дело, что это современные, живущие со своим временем, романсы -

поэтому и проститутка, и женщина, которая "сломала" Франка, и подача

интонационная и инструментальная своего времени: циничная, хотя и лиричная,

ущербная, потому что все "революции" уже просрали, самоироничная, потому что

уже совершили все трипы* для приближения сатисфакшен, а оно все равно не

приходит и не придет, поэтому чрезвычайная тоска. Но эта же тоска у

Рубашкина нравилась, видимо, больше тем, что принадлежала какой-то другой

эпохе и другому миру-душе, выдержана временем была.

Жарптицын вставил в мои дрожащие пальцы пластиковый стаканчик с кофе.

Коленки у меня тоже дрожали, но они были прикрыты белыми ботфортами. Вообще,

мой внешний вид совершенно не соответствовал тому, что я должна была спеть в

жарптицынской аранжировке. Все у него было так правильно! Ни одного изъяна,

который обязательно должен присутствовать в современной интерпретации

"старинного" вальса. Иначе надо слушать Обухову или Козловского. Изъян

должен заключаться в более вольном исполнении. Собственно, романсы русские -

это соул мьюзик, душевная музыка, музыка души. Только не черной, а русской.

Рубашкин, конечно, не Козловский, да и пластинка его датировалась 70-ми

годами. И "изъянов" у него было больше, чем требовалось, - он пел с

акцентом, часто, видимо, даже не понимая слов. Надо сказать, что,

разумеется, рубашкинская версия "Я помню вальса звук прелестный" по

звучанию, то есть по технологии записи, очень отличалась от тогдашних

советских пластинок. Брегвадзе, например. Или того же Козловского, у

которого все звучит старенько. Задействованы исключительно высокие частоты,

у него самого - тенор и сочная середина отсутствует: середина, которая и

делает всю разницу!

Вальс у Жарра получился совершенно нетанцевальным. А ведь главные герои

как раз под него и должны, перейдя от танца, слиться в экстазе. Но у Жарра

было много тормозов-пауз в партитуре, которые вовсе не заполнялись вокалом.

У меня тоже были паузы. Поэтому вальс получался дырявым. Я смотрела на

экран, по которому показывали плохую копию этой отснятой уже сцены, следила

за нотами и руками Жарптицына. Мы записали несколько дублей, прослушали.

Вамбау и Жарр пошушукались, и мы записали еще раз. Опять прослушали. Я

покурила за углом будки-студии, находящейся в гигантском павильоне, с

советским балалаечником. Остальные музыканты были американцами. Да, конечно,

в Америке существует даже Союз американских балалаечников и домристов! Этот,

единственный в оркестре из тогдашнего СССР, прошел какой-то немыслимый

отбор, конкурс и экзамены. Я проходила свой экзамен в клубе Мишки, и там я

пела совсем иначе. С Б?рисом мы были жизненней, настоящей. Надо было Вамбау

привести туда Жарптицына, но Морис Жарр к тому времени был на коне, после

"Лоуренса Аравийского" и "Доктора Живаго" ему некогда было ходить по Мишкам.

Хотя он был любителем ресторанчиков в компании с молодыми девушками - об

этом я, правда, узнала через несколько лет.

По моей просьбе мы записали еще одну, последнюю, версию. И я уж

постаралась - я вспоминала все наставлении Джозефа, его мечтания по поводу

белых офицеров. "Где ж этот вальс - старинный, томный?.. - страдала я,

представляя Турбиных из романа Булгакова. - А под окном шумят метели, и

звуки вальса не звучат..." - ужасная революция и большевики отобрали вальс!

Рояль расстроен, ажурная занавеска развевается под ветром, врывающимся в

салон из разбитого окна, разоренное "Дворянское гнездо", бедная

Мэри-Машенька, все кончено, мы погибли: "Где ж этот дивный вальс?"!

А вот не произойди этой революции, бабушка Рубашкина не эмигрировала бы,

Рубашкин не стал бы эмигрантом и не записал бы этот вальс. И Вамбау бы его

не услышал, и меня бы не пригласили его исполнить! Не говоря уже о том, что

и Жарр был бы Жар-птицыным и жил бы в Одессе. И не написал бы "темы Лары".

Не было бы Лары, как и Живаго бы не было. О, ужасная и кошмарная революция -

скольких ты обеспечила темами, сюжетами и страстями! О, да! Кровожадная - ты

отняла сотни тысяч жизней, но ты и дала жизнь. Ты обанкротила и пустила по

ветру капиталы российской левой буржуазии, которая хотела, не принимая

активного участия в классовой борьбе, "из окошка", безопасно сохранять

"добрую революционную совесть". Ха-ха! Ты выбила стекла из этих окон и по

ветру, по ветру разнесла в пух и прах их денежки. Но какая ты умница,

революция. Их внучата - жарры и рубашкины! - получили все назад. Да еще как

приумножив! Ну а про ценные бумаги Российской империи обычных ее

подданных... то есть обычных французских граждан, - о возмещении им убытков

собирается заботиться нынешнее правительство России. Заплатил же Черномырдин

зарплаты трудящимся, используя свой личный счет, - в любом анекдоте есть

доля правды.

Я ехала по безумному Пико бульвар, тянущемуся через весь необъятный

Лос-Анджелес. Начинающийся в Тихом океане, он обрывался прямо на границе с

Даунтауном, так называемый деловой центр города, а в Эл.Эй. невероятный

бомжатник. Восемьдесят с лишним километров длина Пико. Я только отъехала от

студий "20 Сенчури Фокс" и почему-то расплакалась. Помню, остановилась у

тротуара, тянувшегося вдоль какого-то дорогого гольф-клуба. Я сидела в

дорогом серебристом "Мерседесе", на мне была дорогая одежда из бутиков

Беверли-Хиллз, и мне было так жалко себя... Мне было жаль, что никто не

узнает об этих пережитых мною двух часах необычайного волнения, смешанного с

гордостью, трепета - с возвышенностью, уничижения - с самоуверенностью. Ни

моя бабушка, ни мамочка... Почему-то я очень переживала из-за бабушки.

Бабуленька, я сейчас, я, я, я... Я пела вальс, и там все дядьки взрослые,

они мне аккомпанировали, и самый-самый главный Морис, он мне целовал ручку и

сожалел, что не был знаком раньше, и они все на меня смотрели как на чудо!

Но мне так грустно и тоскливо-щемяще, будто что-то умерло... Да-да, когда

что-то отпустил, оторвал от себя, и все - больше тебе не принадлежит. Ведь

неправда, что вся моя рьяная критика лишила меня чувства и желания передать

его, отдать. Насовсем, на все время, навсегда.

1998 г., Москва

EXTRAIT*

Соблазнение

"Остановите здесь, пожалуйста". - "Это не ваша улица". - "Не важно.

Мерси". Я выхожу из такси на углу Риволи и рю Маллер. Прожектора освещают

часы на церкви Святого Павла - без пяти одиннадцать. Из кабаре меня в этот

вечер выгнали. Отправили домой. Я проспала и опоздала. Примчалась туда без

мэйк-апа, волосы дыбом. Шоу уже началось, так что мне сказали: "Идите-ка

домой, завтра будете выступать". Наверняка рожа моя директору тоже не

понравилась. Что можно ожидать от трехдневного запоя...

Май мэн* уехал на "Мировые дни писателей". Единственными иностранцами там

были он и старейший американский автор, которого чуть ли не на инвалидном

кресле доставили на сцену для получения приза. Каждую ночь, ложась спать, я

закрывала глаза и тут же представляла себе оргии, в которых май мэн

участвует и, конечно же, исполняет не последнюю роль. Я была близка к

правде, которая подтвердилась в одном из его шорт стори, если верить, что он

пишет - правду, одну правду и ничего, кроме... Единственным успокоительным

моих ночных кошмаров был образ женщины писателя - меня не покидала М.

Розанова (редактор русского периодического журнала "Синтаксис" и страж

Синявского) в платье, как для беременных. Но тут же ее сменяли образы

поклонниц - начинающие поэтессы, писательницы. Хотя с трудом представлялась

вторая такая дура моей внешности, просиживающая часами на своей молодой и

живой попке в борьбе за рифмы, диалоги и т.п.

Такси я остановила из-за кафе. Оно светилось янтарным светом, как бокал с

пивом. Плюс, в это время вечера я почти нигде не бывала уже год. Я была

найт-клаб сингер**.

Я сажусь за столик рядом с колонной в том же зале, где бар. В другом -

большом и неуютном, похожем на вокзал - еще кто-то ест, звеня приборами.

Этот посудный звон можно слышать по всему Парижу два раза в день - с 12 до

15 Париж ланчует, с 20 и до... Париж саппаринг***. Звучит как

"сафферинг"**** - это после объедания.

Когда я заказываю пиво, мне кажется, что официант насмехается надо мной и

уверен, что я с похмелья. Хотя какое похмелье в одиннадцать вечера? В это

время уже пьяным надо быть или медленно, но верно напиваться. Впрочем, если

вы только что проснулись после всенощно-утренней пьянки, это как раз время

для пива. Потом еще для одного, и еще... Так люди становятся алкашками,

думаю я и ставлю оба локтя на стол. Передо мной по-парижски мокрый, высокий

бокал "Кальсберга". Пена быстро исчезает, и пиво становится неэстетичным. Я