Модели широко известно в нашей стране и за рубежом
| Вид материала | Документы |
- Тема 10. Страхование предпринимательского риска, 134.33kb.
- Всоветское время к филиппикам в адрес "буржуазных фальсификаторов истории Второй мировой", 4093.08kb.
- Рейтинговая система оценки знаний студентов, 48.41kb.
- Логистика, 649.83kb.
- Вданной статье речь пойдет о планирование тренировки молодых бегунов (19 23 лет) квалификации, 445.97kb.
- Социально-психологическая диагностика межличностных отношений подростков 1-й метод:, 298.5kb.
- Исследовательская работа: «Тема Великой Отечественной войны в поэзии М. Г. Чехонина», 128.1kb.
- «Анализ рейнско-альпийской экономической модели», 193.01kb.
- 1. Понятие логистики. История появления и развития логистики а нашей стране и за рубежом, 649.85kb.
- 1. Понятие логистики. История появления и развития логистики а нашей стране и за рубежом, 684.41kb.
Наталия Медведева
Ночная певица
Несколько слов об авторе:
Творчество Наталии Медведевой - писательницы, поэтессы, певицы, фото-
модели - широко известно в нашей стране и за рубежом. Ее взгляд на жизнь
и своих современников далек от романтики, он ироничен, порой даже жес-
ток, безжалостно обнажает то, что все привыкли скрывать. Но сквозь нас-
мешку и эпатаж неизменно слышна грустная нота любви к человеку. Ее проза
свободна от условностей и иносказаний. Сама писательница называет жанр,
в котором творит, "беспределом".
Несколько слов о книге:
«О чем же должна ночная певица вспоминать? О том, как вот она ночью…
ну, хорошо, еще сумерки… наряжается, причесывается, макияжится, макииру-
ется, красится… Конспирируется и едет в ночное кабаре, где и поет, поет,
поет. А днем все спит, спит, спит… Даже когда я не только все пела, пе-
ла, но и пила, я все-таки не спала целыми днями, а пыталась жить. А жить
для меня всегда значило, видимо, реагировать, вибрировать, отзываться на
окружающий мир».
ОТ АВТОРА
Раньше, ложась спать, я всегда грустно повторяла: "Опять ночь, опять
спать". А сейчас мне становится так сладко, потому что я иду смотреть кино о
себе счастливой... Я манипулирую какими-то кадрами, сценами, я так много пою
в моем кино-дреме...
Вообще, я всегда много пела. И мне пели - и мама, и бабушка. Мой старший
брат называл меня "птичкой" и еще - "маленькая лошадь". Потому что я громко,
несмотря на соседей, хохотала-гоготала. Недавно я узнала, что уроки пения
вовсе не обязательны в школах. А я помню, что мы все очень радостно орали на
этих самых уроках пения, проводимых беременной учительницей. Еще я
заставляла ее организовывать наш ансамбль и репетировать с нами для школьных
концертов. Я обожала выступать. Даже дома, одна, перед зеркалом. Я что-то,
вернее, кого-то играла. Я не столько придумывала, как мне кажется, сколько
изображала уже виденное. Виденных. Маминых знакомых, людей из магазинов и
трамваев. С другой стороны - я ведь мало знала о них и в моем изображении
все-таки больше выступал не объект, а мое к нему отношение, не
факты/действия, а моя их интерпретация. Я любила писать сочинения о том, как
Я провела лето. Или - что МНЕ запомнилось из прогулки по сентябрьскому
Летнему саду. Я. Мне. Поэтому я до сих пор с ужасом вспоминаю, что в том
сочинении, за которое мне поставили пять с плюсом, я использовала не свои
слова. Мне никак не удавалось придумать, как же закончить рассказ, и тут мой
старший "блестящий" остроумный брат влез с фразой... которую я и написала.
Ужас! Это не мои слова - я просыпаюсь в очень неловком, дискомфортном,
каком-то постыдном состоянии. Боже мой, хорошо, что там еще после этой не
моей фразы шел маленький мой стишок...
Мне иногда кажется, что я не отсюда, что я как посланный наблюдатель. Я
не вписываюсь ни в литературное, ни в музпространство, ни в само
пространство. Жена Кинчева, Саша, после первого моего концерта в Москве
сказала: "Вы как черный лебедь, что вы здесь делаете?!" Журналист Братерский
подарил мне гигантскую черную шахматину - королеву... Но ведь это моя
Родина! Которая тоже никуда не вписывается. Художник Шагин, еще в
Лос-Анджелесе, говорил: "С вас надо было бы ваять статую на Пискаревское
мемориальное кладбище". На кладбище том вроде Родина-мать. Сжег потом, в
порыве гнева, все рисунки, холсты, написанные с меня... "Россия сука" - у
Синявского это, что ли, было...
Нет, я скорее испытатель. Потому что везде Я, Мне, Меня. Я на себе
испытываю... Я бесстрашный испытатель жизни и смерти. Потому что я так же
люблю (обожаю!!!) жить жизнь, как и самоуничтожаться и уничтожать жизнь.
Крайности сходятся. Есть связь. Хотя ее вообще нет. У всех интернет - связи
нет...
Сегодня первое декабря. Я сижу перед окном. На улице творится снежный
ужас. У меня синяк под глазом. Любимый опять куда-то убежал. Только что мне
позвонила моя давняя подружка Фаби из Парижа. Зд?орово. Спросила, когда я
приеду. Когда?..
В эту книгу вошли тексты, некоторые из которых ранее были опубликованы в
российской периодике: газетах ленинградская "Смена", "Натали"; "День",
"Иностранец", "Завтра", "Лимонка", в журналах "Стас", "Степ", "ОМ",
"Вечерняя Москва", "Фам клуб"... ох, конечно же в газете "Новый взгляд", у
Додолева, где я и начала впервые печататься в России. Может, кого и забыла -
пардон.
Разумеется, эта книга только первый такт в моих вспоминаниях. Надо и
хочется написать о поездках в Сингапур, Малайзию. О гастролях в Швейцарии.
Еще о Париже, где я помимо пения в "Шэ Распутин", "Балалайка" постоянно
пыталась сотрудничать с различными рок-музыкантами, ища свой голос (что
вскользь упомянуто в каких-то моих книгах). И, наконец, что именно в Москве
у меня появилась возможность выступать со своими песнями в жестких
обработках таких музыкантов, как, конечно же, Сергей Высокосов (Боров из
"Коррозии металла"), Игорь Вдовченко, Александр Соломатин, Юрий Кистенев и
упоминаемая в этой книге вкратце группа "Х.З.". Не говоря уже о встречах с
классными людьми: Аркадий Семенов (поэт, мой первый продюсер), Владимир
Марочкин, Иван Соколовский. Разумеется, Алла Пугачева, Александр Кальянов,
Александр Фирсанов; не выдержавшие моего напора "Фили-рекордс" и
"ОРТ-рекордс"... Все это уже как фраза, вдохновившая "Дорз" (Врата, Двери...
Мистер Дорз?!) - "Есть вещи известные и неизвестные меж вратами" (Блэйк).
Я когда-то слышала немецкое выражение "разговор на лестнице". Понимаю
так, что это уже выйдя из кабинета. Бесполезный вроде. Но смысл этих
разговоров, видимо, в самом их ведении, в их необходимости для самого
автора. Ну и пусть сто лет назад Герцен дал блестящую характеристику
личности западного человека. А Тургенев, словами Базарова, охарактеризовал
русского! Сегодня я живу, я вижу, я чувствую. Я говорю.
1 декабря 1999 г. - 11 января 2000 г., Москва
P.S. Выражаю благодарность всем фотографам, чьи фотографии - не
сомневаюсь! - они рады будут найти в этой книге.
МОИ СОВРЕМЕННИЦЫ
В России все время ругают мужчин. И я, я тоже - за четыре последних года
постоянной жизни здесь переменила свое мнение о "русских мальчиках", которые
"самые, самые любимые"! Самые ленивые - чаще повторяю я. Но это никому не
нравится. Предпочитают употреблять философские термины. Созерцательный тип,
например. Мне кажется, и это не то. Растерянный и все время оттягивающий
момент решения и выбора!
Но что это я?! Мысли о женщинах, о моих современницах, а я сразу о
мужчинах. Но это потому, что о мужчинах - в основном женщины и мужчины тоже
в основном из-за женщин. И вот когда они что-то не из-за женщин, когда
Я-Женщина не являюсь причиной, это просто катастрофа какая-то получается.
С четырнадцати лет я повторяю бодлеровское: "О, женщина! О, тварь! Как ты
от скуки зла!" Эти "злые цветочки" я урвала (буквально, своровала) на
несколько дней из дома великолепного мужчины. И вот по прошествии лет,
городов и стран, мужчин и женщин, их населяющих, я думаю, что скука для
женщины - это отсутствие внимания.
"Кто мной пренебрегает, тот меня теряет" - шикарно брошенное, как
перчатка. Да, но "перчатка" - это дуэль. Это объявление войны. А в России
"женская доля такая..." - терпеть, терпеть, терпеть? Скорее, это чисто
внешнее, условное. Внутри же зреет плод с коварным планом мести, возмездия -
ну, уж я доберусь до тебя, ты у меня попляшешь, я тебе припомню, отольются
тебе мои слезки... Или не так? Свернуться в клубок, съежиться, зарыться,
спрятаться, зачахнуть... Все равно месть получится - немым укором в уголке
дивана, коленки к подбородку, тени под глазами от бессонницы-удушья...
ОЛЕНЬКА
И вот когда он наконец ударил ее по лицу, в ней будто что-то треснуло.
Хрустнуло внутри будто что-то. Она рванула в свою комнату из кухни, из их
вечной кухни, где стены изрисованны этим белым "тараканьим" карандашом,
создающим впечатление, будто здесь собираются что-то реконструировать.
Тараканы пересекали белые реконструкционные границы и, падая на пол,
хрустели потом под ногами... Она побежала, вернее, прыгнула в свою комнату
прямо к окну, к широкому подоконнику. Там у нее среди мулине, мешочков с
бисером, блестками лежали ножницы. Она их никому не давала - затупятся,
боялась. Потом ищи точильщика... Она уже бежала, перепрыгивая коридор,
обратно в кухню. Он как раз собирался выпить и оглянулся, сделав этот жест
головой. Коронный - рыжеватая челка волной отхлынула с бровей и он еще, как
всегда, кистью с длиннющими пальцами добавлял как бы вторую волну. И
подбородок, не бритый пару дней, с нежными, не колкими волосками горделиво
приподнимался... Она напрыгнула на него, вся съежившись, зажмурившись даже,
собрав в комочек ненависти все свое существо, сконцентрировав эту ненависть,
в которой были и боль, и жалость, и любовь, и непонимание, и ненужность,
невзятость никем и никуда... все это заблистало на острие ножниц. Сверкнуло
и вонзилось в его голую грудь, торчащую из драного халата. Будто кошка
каждый день драла из него нитки, они свисали - длинные, белые, коричневые,
синие... Она вонзила ножницы уже в рану. В кровь. Он упал и зацепил торфяные
стаканчики с рассадой, которые она готовила для посадки в деревне, у мамы.
Земля высыпалась, и зеленые ростки лежали рядом с оголившимися корешками в
треснувших фасолинках, в их съежившихся шкурках. И он лежал съежившись. В
мерзком ха-лате.
Личные урожаи Оленьки были смехотворны. Да и вообще - "Хозяина бы на этот
сад-огород. Мужскую руку!" Это, пожалуй, единственная ситуация, в которой
мужчина упоминался как нужный. А так, сколько Оленька себя помнила в семье -
мужчин не было и были не нужны. Даже муж старшей сестры забылся, будто и не
приходил никогда. Они ведь развелись. И отец тоже маму бросил. И вообще -
"Все от мужика! А на кой нам мужик? Что с мужика взять? Мужика не
переделать! Родить если его только обратно..." В кого - не говорила мама. В
женщину, наверное.
Оленька была прекрасной рукодельницей. И само собой, что с такими
способностями еще и к рисованию в деревне ей делать было нечего, и она
оказалась в Москве, окончив училище и став модельером.
Художником-модельером, как нравилось ей подчеркивать. Хотя в основном она
зарабатывала вышивкой. Без конца обшивала, вышивая, фигуристов. Эти
нескончаемые купальники... Впрочем, купальники как раз были кончаемы, то
есть маленькими. И как вообще можно разнообразить этот костюм - в любом
случае, нужно много ног, желательна голая спина, тонкие руки, то есть
облегающий рукав или вообще без него...
Когда она нервничала, у нее слегка дергалось левое веко. А нервничала она
по причинам непонимания. Вот она не понимала, откуда у людей столько... она
даже не знала, как сказать: дерзости, наглости придумывать эти
умопомрачительные одеяния. От непонимания ей становилось страшно.
Непонимание было как черная-черная комната, в которой стоит черный-черный
гроб и в нем лежит черный-черный... Ну, из детства ужастик. Черное,
неизвестное, необъяснимое. Она убегала в свою комнатку и вышивала. Оставляя
на кухне этих людей, творящих "большие" дела. Вообще-то, они ничего такого
не творили, но разговоры вели...
Она сама, конечно, виновата, что позволила им так вот, запросто,
вселиться в эту квартиру и чувствовать себя хозяевами. Этот дом уже почти
весь выселился, какой-то кооператив должен был проводить капитальный ремонт.
Все как-то само собой заглохло, и только время от времени приезжала милиция,
а за ней "скорая помощь" забирать замерзших, а пару раз померших, бомжей,
которые забирались в пустые квартиры или подвал.
"Квартиранты" Оленьки поначалу были для нее почти что инопланетянами.
Димочка-киношник, красавец и умница. Да к тому же гомосексуал. Для Оленьки
все это было чем-то из ряда вон. А проще - провинциалка, попавшая в столицу
и сразу в "тусовку". Любовник Димочки Леша - смазливый весельчак,
претендующий на роль певца, артиста и вообще незаурядность. Из-за того что
Леша сам был неизвест-но откуда родом, Олечка к нему относилась, разумеется,
без пиетета. Другое дело, Дима. Она, конечно, сначала влюбилась в него.
Потом, узнав, что он педераст, возненавидела, а потом еще больше полюбила.
Это все в течение одного дня. Ну и люди, люди, приходившие к Димуле, как его
называли, или Д?ымок, рыжий Д?имок. Эти люди все были... какими-то
особенными. Разговоры, имена, цитаты, книги и журналы, фотографии...
ТЕЛЕВИДЕНИЕ. КИНО. И Оленька... вышивающая купальники и сорочки для
фигуристов.
Время от времени в квартиру наведывался один из жильцов. В свою комнату.
Но этот пьяница, получив от Димули необходимую (всегда чуть больше) сумму,
уходил. Еще одна комната принадлежала кому-то уже умершему или сидевшему в
тюрьме. А третья - Оленьке и ее фиктивному мужу, которому уже было
заплачено. Так что в распоряжении этой компании была пусть и потрепанная, но
трехкомнатная квартира с гигантской кухней и большущей ванной, в которой
немаленький Д?имок мог вытянуться во весь рост. Что он и делал после попоек.
А Оленька его мыла.
"Что это за педики с тобой живут?!" - спрашивали ее мужчины, все-таки
время от времени появляющиеся в ее жизни. Ее это обижало. Она так привыкла к
ним. И Димочка был в некотором роде эталоном - талант, внешность, легкость и
свобода в поведении, успехи. Хотя, конечно, Оленька видела, что за всем этим
стояла чудовищная неуравновешенность. Эти "педики" все-таки никак не могли
прийти к сократовскому "согласию с самим собой". Димочка пытался даже
переспать с Оленькой. Просто так она, что ли, его мыла... Они закрывали
дверь на задвижечку, и Оленька садилась на корточки рядом с ванной. В ванной
плавал Дима и плавала его розовая писька. Оленька создавала пену в воде и
тихонько под пеной прокрадывалась к розовенькой штучке - она даже не могла
назвать это членом, не говоря уже о более жестком слове. Потому что не был
он жестким под Оленькиной рукой. Они оба плакали даже. Димка, конечно, был
пьян. А Оленьке действительно было так горько и жаль. Себя, его. Всю эту
дурацкую ситуацию. Но за дверьми раздавался голос Леши: "Утомленное солнце
нежно с морем прощалось... Димуль, а? Может, мне взять в репертуар это
танго? После михалковского фильма так стало популярно..." Сам Дима после
таких сеансов омовения зверел. Он обрушивал на Оленьку тысячи проклятий и
оскорблений. Напивался и несколько раз бил ее. Она, конечно, понимала, что
это из-за самолюбия, себялюбия, эгоизма. Как это так, мол, он позволил ЕЙ
что-то там с ним делать. Или - как это так, он не смог ничего сделать. Но
опять, это получалось, ОНА, ОНА виновата. Леша ведь может.
Оленька увлекалась гороскопами. Она смотрела все передачи, связанные с
миром оккультного. Она даже купила два тома Блаватской. Но вообще-то она
больше любила поболтать по телефону. В основном рассказывала о Димочкиных
успехах, планах, проектах. И получалось, что она сама вовлечена во все это.
Что она есть неотъемлемая часть, составная всего этого. Что и она, она
тоже... Только когда уже поздно ночью она шла к себе в комнатку, потому что
по телефону они все разговаривали на кухне, включала неяркий торшер,
стягивала с себя одежки, выворачивая их наизнанку, и юркала на незастилаемый
диван-кровать под одеяльце, ей становилось грустно и страшно. И к тому же
она слышала, как возятся за стеной двое мужчин и один из них, видимо Леша,
исполняет ее роль. А она не могла сделать так, чтобы ее любимый Димочка
полюбил ее больше. Она бы даже согласилась, чтобы это было иногда. Они бы
могли оставаться дружной семейкой. Потому что все равно у нее слишком много
дел, ей надо все время вышивать эти купальники и сорочки, и еще придумали
какие-то шапочки. Уже для синхронного плаванья.
"Что же он не мог тебе оставить пригласительный билет?" - недоумевала
Оленькина подружка на то, что Димуля не пригласил ее на премьеру. Оленька
защищала Димочку - ее не было дома, он не знал, когда она придет, он забыл,
у него такой важный день... Оленька специально для премьеры сделала себе
наряд. Со шляпкой. С такой мягкой, бархатной, очень хорошо обрамляющей ее
довольно резкие черты лица. К тому же она постоянно делала себе коррекции.
То губы увеличит, то скулы "надставит". Ей было так смешно - это оказалось
почти как в шитье. Под кожу скул вставлялись такие специальные подушечки,
выкроенные в форме миндаля, в футлярчиках миндальных. Что там внутри, ей не
очень хотелось знать... Наряд она не показала Димочке. Ждала премьеры. А
теперь она ждала их уже после премьеры и банкета. "Может, они и до утра не
придут, - думала Оленька, примеряя шляпку. - Может быть, я поеду рано утром
к маме, покопаюсь на огороде, соберу одуванчиков... Из одуванчиков можно
сварить варенье, и вообще французы используют листья в салат... Мама будет
спрашивать, когда я выйду замуж. А сама все время повторяет тем не менее -
зачем нам мужик? Мужики сволочи... Мужик нам зачем?.."
Апрель 1998 г.
ВЛАДЕЛИЦЫ НЕДВИЖИМОСТИ
(зарисовка)
То, как Ирина варила кофе, надо было снимать для рекламного ролика.
Чего-нибудь сексуального. Когда она что-то не понимала - как включить эту
супер-электроплиту?! - наружу вылезала вся ее самочность. У Ирки, казалось,
начинала шевелиться, колыхаться грудь. Ноздри вздрагивали и бедра
округлялись. И руками она делала массу движений. Особенно пальцами. И все
это волей-неволей наводило на мысль о члене. Будто она что-то делала с
невидимым членом. Ну и член у мужчин обычно становился очень даже ощутимым.
Но Ирку нельзя было назвать архетипом блондинки-сучки. У нее в сумочке
всегда лежал калькулятор, и она очень любила подсчитывать. Особенно
проценты, которые должны были ей достаться с какой-либо сделки. Проценты
были небольшими, но сделок было много, совершенно немыслимых и несовместимых
на первый взгляд. Но вполне укладывающихся в белокурой Иркиной головке.
"Растранжириваешь свое время и способности", - комментировала вечную суету и
опоздания Ирки ее подруга Марина. Она была как ее ручка "Кросс" - очень
прямо всегда держала спину. Ну и в жизни, в деловой ее части, любила порядок
и дисциплину. Правда, сказать, что Маринка была "несгибаемой бизнесвумен",
железной женщиной или как их еще называют, этих уверенных высоких и худых
шатенок... - было бы преувеличением. В Маринкиной сумке помимо калькулятора
можно было иногда найти джоинт. Это называлось ностальгией по семидесятым,
по юности. Маринке было тридцать восемь, Ирине - тридцать, хотя они
принадлежали к тому типу женщин, которых всю жизнь называют "девчонки". А
Владу, в чьей постели они проснулись в этот субботний полдень, ему было за
полтинник. Ну, за такой, современный - комплекс мультивитаминов плюс
минералы, спортклуб, теннис, йога иногда, алказельцер вместо пива с
похмелья.
- Я давно не чувствовал себя так... как бы сказать... свободно, что ли.
Утром.
- Это потому, что в наших глазах нет мигающей надписи: "Хочу замуж!" Мы
уже были... - Маринка разглядела сейчас, что правая мочка уха Влада
проколота. Она лежала рядом с ним, откинув голову назад, на простыню без
подушки.
Ирина вошла в комнату с кружкой:
- Запах свежего кофе - и утро прекрасно! Хотите?.. Я вам принесу.
Эта компания познакомилась на банкете после конкурса "Элит модел лук-97"
в гостинице "Рэдиссон-Славянская". Горячо поболев за победительницу - самую
стройненькую нимфетку-переростка Диану Кравчук, - Ирка с Маринкой нагло
прошли в банкетный зал имени какого-то русского классика. Там они и нашли
скучающего по ногам немногих манекенщиц агентства "Рэд старз" Владислава. У