Geum.ru

Модели широко известно в нашей стране и за рубежом

Вид материалаДокументы

Содержание


Из модного дневника
Подобный материал:
1   ...   7   8   9   10   11   12   13   14   ...   37

юноше, то есть "документе" сексуальной принадлежности Уайльда, - вовсе не

гомосексуализм центральная идея эссе, а общечеловеческая: боль от

предательства! Элегия утраченному величию, столкновение с унижением... Как

бы ни взглянули мы на творчество художников-гомосексуалистов в списке нашей

женщины, окажется, что не своим сексуальным выбором они велики, а именно

человечностью, подогретой двойным расхождением с обществом и принятыми

"вкусами". Отверженностью! В которой больше этой человечности, чем в тех,

кто полностью принадлежал и составлял эти общества - будь то королевский

двор, республика или демократия!

Но общество масс, как и его культура, все прибирает к рукам! И вот уже

волна моды на СПИДовые романы прокатилась по всему миру. За исключением

книги француза Сериля Кораля, по которой он сам снял фильм и в котором же

играл главную роль (навряд ли шел в России, "Ночи диких"), другие

произведения на эту тему, включая и знаменитого Эрве Гибера, останутся

все-таки в "гетто" сексуальных меньшинств. Ни один художник, будь он хоть

гермафродит (!), не согласится на роль гермафродита-писателя!

Писатель-сельскохозяйственник, писатель-аквалангист, писатель-онанист... Это

смерть для искусства - быть загнанным в загончик, в участок, отгороженный от

общечеловеческого, от искусства вообще. Так же как и определение

"элитарного" искусства, которое дают поэзии ее знатоки и исследователи, для

самих поэтов никогда не может являться позитивным признаком. Поэт пишет не

для исследователей, а для человечества! (Если он вообще для кого-то

пишет...)

Клинтоновская администрация сдержала слово перед гомосексуалистами

Америки. Теперь они могут служить в армии! (Ясно, что желание интегрировать

в армейские структуры объясняется не какими-то патриотическими чувствами, а

экономическими - армия как работа, за которую платят, еще и за границу можно

поехать). Но их требование иметь возможность проявлять свой гомосексуализм в

армии - голубой бантик, что ли, завязывать на автомате?! - непонятно. При

согласии быть неотъемлемой частью общества требование себе отдельных

привилегий (проявление индивидуальных наклонностей есть привилегия!) для

выражения своего яркого отличия от большинства всегда ведет к тому, что

большинство в конце концов отталкивает вас, возмущенное вашей отдельностью.

Нищих всегда обходят, цыганские группы избегают, на религиозных израилитов в

субботу оглядываются, женщина в чадре в центре Парижа вызовет недоумение...

Возведя во главу угла индивидуум, общество его же убивает!

В речи на присуждение медали Национального клуба искусств в Нью-Йорке

(февраль 1993 г.) Солженицын (то есть не он, т.к. на церемонию не пришел и

речь читал его сын) говорил о "болезнях" XX века. Этот термин, используемый

для определения произведений искусства, только лишний раз доказывает

архаичность автора "узлов и колес". Оторванность его от реальной современной

жизни. Предъявляя претензии некоторым русским писателям (ни единого, вообще,

не назвав) новой литературы, он обвиняет их в одержимости самими собой. Даже

удивительно, что такой человек, как Солженицын, глубоко верующий,

христианин, заявляет это. Ведь именно христианство, в отличие от античной

Греции, и возвело человека в вечного индивидуума. Ни мир, ни вечный цикл

жизни, а именно и только человек будет бессмертен! Да и созданный по подобию

Божьему, сам он божественен! Как же может быть личность его не значительна и

не важна?? Другой вопрос напрашивается - достаточно ли талантлива личность в

своей одержимости и самовыражении, чтобы довести ее индивидуализм до

общечеловеческих, высших и, в конце концов, божественных высот. Либо она

остается в гетто писателя-архивариуса, писателя-деревенщика, прозы

гомосексуалистов или женщин...

1993 г., Париж

ИЗ МОДНОГО ДНЕВНИКА


СТОП!

Мои первые степс* я совершила босиком, на украин-ской земле. Не было мне,

по-моему, и года. И с тех пор я на Украине не была. Вот только этим летом

моя нога в китайском - тайваньском? - тапочке "степнула" на перрон Харькова,

и глазами я сразу наткнулась на надпись: "Нiма ходу". Да, туда мне ходу

больше нет. (Для несведущих: мой до сих пор муж Савенко-Лимонов почти

харьковчанин.) Город Харь, Хорь, Хер... как писал поэт Кузьминский в подвале

Бруклина, харкнул семечками на бантик моего тапочка... А может, это я

слишком по-медвежьи на него "степнула".

"Степс" - прекрасная книга американского пи-сателя, поляка по

происхождению, в которой он "шагает" назад по жизни, оставляя блестящие

"следы" прозы. Если не ошибаюсь, в этой книге он описал свою смерть, вернее,

способ самоубийства. Написанное сбывается - Джерзи Козински был найден в

ванной с пластиковым мешком на голове... Так как в моих "шагах" речь пойдет

об обуви, в которой я их совершала, надеюсь, ничего смертельного я не

предвосхищу. Хотя шпилькой размозжить голову вполне можно...

"Топ-топ, топает малыш..." - самые детские воспоминания связаны с

валенками, конечно. С мокрым снегом и поэтому с калошами на валенках. С

бабушкой и с санками. Чаще я все-таки в санках, и бабушка, тоже в валенках и

калошах - внутри калоши алые, - тащит за веревочку сани. Вообще, в детстве

ты ближе к земле и видишь много обуви. В советском зимнем детстве обувь

некрасивая. С белыми разводами от соли и песка, которыми посыпают снег,

чтобы таял и превращался в мерзкую жижу. И куда ни приходишь, на уровне

твоих детских глаз у дверей толпятся сапоги и все шаркают в тапочках. Но

весенне-летние воспоминания детства прекрасны. У мамочки "лодочки" -

беленькие, на малюсеньких, но заостренных каблучках с металлическими

набойками на них, и маму слышно - тюк-тюк-тюк... Мы идем по площади Мира

города Ленинграда, по бывшей и теперешней Сенной. Там всегда продавали

арбузы, в построенных для них зеленых "загончиках". И сами арбузы зеленые

блестят полосатыми боками на солнце. На мне клетчатое пальтишко, маленький

беретик, какие-то полуботиночки в морщинках, рука высоко-высоко вверх

тянется - к маминой руке. А рядом с глазами - мамины ножки, и чуть вниз

глаза - "лодочки" тюк-тюк-тюк. И я не поспеваю своими "топ-топ" за ней.

Мои самые замечательные туфельки прибыли с мамой из ГДР. Они были вынуты

из большого кожаного, почти желтого, чемодана - лакированные беленькие

туфельки с черными пряжечками, язычком, в общем, с этим сплетением тоненьких

черных полосочек, "обнимающих" подъем ноги. Это были, конечно же, выходные

туфли, которые я донашивала уже в Крыму, куда отправила нас с бабушкой моя

мама - на все лето! И в этих туфельках, на побережье Черного моря, я бегала

с мальчиком Сережей. Мы дружили и все время бегали, бегали... конечно же, я

в прах сносила блестящие свои туфельки и, по-моему, даже оставила их на юге.

Но они попали на все мои фотографии! И дядька-фотограф, снявший меня как

"девочку на шаре", наверняка не знавший работы Пикассо, оставил туфельки в

кадре, их заднички, уже довольно помятые. Мальчик Сережа тоже должен был

остаться "в кадре" - я, уже сейчас, собиралась написать рассказ о море,

наконец-то написать нежный, а не медвежий, не "мужской" прозы, рассказ о

детстве. Но события опередили меня. Я оказалась на Черном море, в Крыму с

"мальчиком" Сережей в действительности, уже этим летом. В чемодане у меня

лежали лаковые, правда черные, туфли на высоченном каблуке, похожем на

штанину клешей. Фирмы "Санти Шоу", по-моему, из Парижа.

Я всегда любила высокий каблук. Моя юность как раз совпала с платформой.

Первую платформу я купила в питерском туалете. Ну, это там, где Дума, рядом

с Невским, был такой туалет, где все можно было купить у модных девиц, у

центровых. Правда, за платформой (которой я даже не видела еще, но уже

готова была выложить за нее 150 рублей! - в 1973 году!!!) надо было

отправиться к девице домой. Она еще содрала с меня два рубля за то, что я

покрасила ногти ее фирменным лаком! А босоножки, которые она продала мне,

были похожи на пористый шоколад - танкетка из твердой резины, а сверху

коричневая кожа на шнуровке. Я их потом обменяла на босоножки подружки Оли.

Те были из "Березки", но с отдельным каблуком, правда, тоже из чего-то

резинового. От постоянной носки резина, видимо, мягчала, и каблук слегка

разъезжался, то есть как бы отставал. Росту во мне было на этой платформе 1

метр 85 см, а лет мне было... 15, что ли. Потом я купила осенние туфли -

тоже у фарцовщиков, которые меня обманули. По-моему, это были какие-то

обыкновенные самопальные шузы. Правда, они и стоили дешевле - 85 рублей.

Я помню, мы все время менялись и перепродавали свои поношенные шузы. Так,

одна девица умудрилась продать мне высоченные лаковые сапоги-чулки. Лаку на

них, особенно под коленкой, почти не было, но спереди они блестели. И что,

конечно, самое главное - были необычайно высоки. Пальтишко на мне было мини,

колокольчиком, на голове - белая, из искусственного меха, круглая шапочка.

Когда я шла на свидание к моему возлюбленному к метро, он, глядя на меня

издали, всегда смеялся - говорил потом, что я похожа на одуванчик на

тоненькой ножке. И как, мол, она не подломится... Любил снимать с меня эти

самые сапоги-чулки.

Наверное, мы ужасно портили себе ноги всеми этими случайно купленными

шузами. Даже если размер не подходил, они все равно покупались - потому что

были фирменными, то есть отличными от большинства местных. А это было самым

главным - отличаться, не быть как все, выделяться, быть непохожим... Не то

что сейчас! Все в "говнодавах", все с рюкзаками...

Моей первой покупкой на Западе, в городе Вене, когда все эмигранты

усиленно покупали венские сардельки, была, конечно же, обувь. Правда, я по

совет-ской привычке, видимо, не стала долго и придирчиво ее примерять, ну и

купила не самые удобные туфельки. Но!!! К ним у меня в тон была подобрана

сумочка, платье с кожаным ремнем... В общем, когда я в таком виде появилась

в Риме, в эмигрантской организации, меня как-то и за эмигрантку не хотели

принимать. А в Риме, в этом невообразимом городе, была своя мода. И я тут же

бросилась покупать местную обувь. Все носили шпильки и делали бедрами

зигзаги, благо, юбки были на всех чрезвычайно узкими, хотя и с разрезом. У

меня разрез был о-о-о-о-чень высоким и шпильки были о-о-о-о-чень тонкими. За

мной гонялись местные сексуально озабоченные итальяхи - в малюсеньких

машинках, сигналящие и кричащие ругательства другим "водилам", окликающие

меня: "Синьорита!!! Ма ке белла!"* Я стала там Натали, бойко болтала

по-итальянски и постоянно тратила деньги еврейской организации на шмотки. К

тому же мой муж, живший к тому времени в Лос-Анджелесе, оставил для меня

кое-какие деньги в Риме... Их я тоже тратила исключительно на одежду. Виа

Венето - блистательная улица Рима - была мной очень хорошо изучена в плане

магазинов и кафе. Поэтому, когда я приземлилась в Эл.Эй., мой муж печально

почесал затылок и даже спрашивать не стал, осталось ли у меня сколько-то

денег. На мне были шикарные замшевые туфельки, замшевая же сумочка на

цепочке через плечо. И я вполне соответствовала образу "сучки с сумочкой" из

песни Хвоста.

Я так прекрасно помню эту замшу - она была как живая, и я очень долго

хранила и туфельки, и сумочку из Рима, благо, я знала советский, мамин,

способ очистки замшевых изделий. Их надо было держать над паром, у носика

кипящего чайника, чтобы замша размякла, сделалась чуточку влажной, ожила,

стала ворсистой. Потом ее надо было тереть черным хлебом. С ума сойти,

корочкой! Ну, в Америке у меня была уже резиновая щеточка...

Американская обувь была ужасна. Особенно та, начальной эмиграции. Мой муж

все время хотел мне купить какие-то кеды или плоские сандалии. А я все-таки

умудрилась найти магазин с испанской обувью. До Беверли-Хиллз было еще

далеко со всеми их Родео-драйвами... Но я сумела купить себе много разных

обувок, и они очень даже котировались на фэшн шоу, в которых я уже вовсю

принимала участие. В конце семидесятых еще не многие дизайнеры имели свои же

линии обуви, поэтому манекенщицы обязаны были притаскивать с собой мешки со

всем, что у них есть. Дизайнеры, приезжающие из Нью-Йорка, привозили "свою"

обувь, а у "Хальстона" была действительно своя. Какие-то, помню, босоножки с

блеском из бисера.

Мой следующий муж очень любил покупать мне обувь в Беверли-Хиллз. Обычно

это происходило после ссор. Мы ехали на серебристом "Мерседесе",

поблескивающем на солнышке Вилшир бульвара, в глазах у меня поблескивал

огонек "сучки с сумочкой", на безымянном пальце поблескивали бриллианты

обалденного кольца, найденного везучим мужем в ночном клубе... за него даже

объявляли награду в тысячу баксов... сколько же оно стоило? А, все равно

досталось сестрице мужа. За всю нашу "блистательную жизнь" пришлось

расплачиваться! Не обувью же сношенной - бриллиантами!

Но пока мы были молоды и счастливы - почти по Хему! - безоглядно

расплачивались кредитными картами. Особенно в магазине "Райт Банк", по

одноименному названию района Парижа, то есть "Правый Берег". Там были

приобретены великолепные сапожки "Мод Фризона" болотного цвета, в которых я

щеголяла потом в Токио и напоминала японцам о советской мощи (своим ростом в

метр девяносто два!). Там же мы купили чудесные босоножечки - синие с алым

ободком, неровно вырезанным, вроде египетского чего-то, и они слегка

перламутрились. Там же были куплены сиреневые замшевые туфельки, облегающие

ногу, как перчатки, и к ним же сумочка - со всеми этими приобретениями мы

отправились на мое выступление в какую-то паблик скул, где собралась куча

ностальгирующих евреев и где я исполняла им песню "Я люблю тебя, Россия".

Они там очень плакали, и на бис я исполнила им "Ивушку". Мой муж стоял за

кулисами, а потом сказал, что я была лучше всех, и повез меня в ресторан

есть устрицы и запивать их шампанским.

Ну, в общем он, видимо, то же самое делал потом с Любой Успенской,

которая тогда была еще в Киеве. А может, уже в "Одессе" - ресторане на

Брайтоне. Кошмарный там, помню, пол и две "шмары" в одинаковых "плюшевых"

комбинезончиках: одна - Марина с контральто, другая - Люба с косичками. Что

у них на ногах было - не помню, но про Беверли-Хиллз они еще не знали, Люба

так уж точно. Пели они, по-моему: "С добрым утром, тетя Хая, - ой-ей-ей! Вам

посылка из Шанхая - ай-яй-яй! А в посылке два китайца - ой-ей-ей! Два

китайца красят яйца - ой-яй-яй-яй!!!"

У меня до сих пор хранятся сапоги "Мод Фризон", отвратительно описанные

Лимоновым в романе "Укрощение тигра в Париже". Почему-то они ему казались

очень грубыми и большими. Может, потому, что он сам небольшой... Я же помню,

как эти сапожки стаскивал с меня молодой человек, помешанный, как и я, на

"Дорз". Вообще, он предпочитал, чтобы я оставалась в обуви, особенно если

это были черные "шарль-журдановские" туфельки с острыми каблучками, которые

он "вонзал" себе в плечи, держа ноги за лодыжки, потом зубами сдирал туфлю и

отправлял себе в рот мои пальцы ног. Морисон вопил: "Ай вонт ту фак ю,

мазер!" в своем "Конце", а мы вопили с молодым человеком в нашем. Прибегал

управляющий домом и вопил, чтобы мы сделали музыку тише.

В Париже хорошо ходить пешком. Маленький город, маленькие улочки...

Правда, каблуки от этих булыжных мостовых очень страдают. Если в

Лос-Анджелесе почти у всех женщин правая пятка туфли стерта из-за педали

газа - все ведь в машинах и не все догадываются иметь специальную пару обуви

для авто, - то в Париже только у буржуазии каблучки в порядке. Несмотря ни

на что, я всю жизнь "простепила" на каблуках. Я гораздо уверенней себя

чувствую именно на каблуках, хотя мне не нужны лишние сантиметры для

подчеркивания моего присутствия. Вообще, на каблуке, это ясно, нога красивее

и походка иная, чем когда ступаешь всей стопой разом. На каблуке ведь вроде

как на цыпочках...

Я уж не знаю, откуда взялась эта идея, что парижские проститутки носят

исключительно красные туфли. Да и вообще - что якобы красные шузы являют

собой некий знак принадлежности к ночному авантюрно-сексуальному миру.

Насколько я помню, единственной в красных шузах на улице Святого Спасителя,

что перпендикулярно Сен Дени, той самой, проституткой, была я. Впрочем, это

уже описано и в моем романе "Моя борьба", и в рассказе Лимонова, и даже

песню я такую написала, "Чувиха в красных шузах": "...мечты, чтобы мечтать,

жизнь, чтобы жить, а чувихи в красных шузах, чтобы..." Да-да! Ну и забывать

потом о них.

Я обожала в Париже "Фри Ланс" - выдумщики, не самая дорогая и довольно

удобная обувь. Потом я нашла магазин - их целая сеть - "Джиггер", где в

подвале постоянная распродажа всевозможной обуви. И все за 299 франков.

Любые! И эта самая "Лола Токио", и "Мачо", и "Кензо", и черт-те что. Я не

люблю "Бали" или "Кристиан Диор" - они слишком классические. Я осталась

верна юношеским вкусам - как говорила моя мама, что-нибудь "на выстрел".

Сейчас в шкафу у меня стоят сапожки Михаила Пантелеева. Росту у меня в них

прибавляется на двадцать пять сантиметров. И я все думаю, где, когда я смогу

в них выстрелить так, чтобы не загреметь?! Пока что я периодически

демонстрирую их моему металлическому принцу, и он все придумывает - на чем

же он должен помещаться хотя бы на сцене во время концерта, чтобы выглядеть

действительно принцем металлическим, меня спасающим от увечий, когда я таки

загремлю с пантелеевских каблучищ.

1996 г., Москва

"ТАТИ"

Посвящается открытию "ТАТИ" в Москве

Чудак! Когда в плохом настрое ты - беги в "ТАТИ"!

Цирк и кино! Феллини! Чарли Чаплин? О, Дзига Вертов, где ты, чтоб

заснять?! Такую правду жизни не увидишь - трагикомедия и кич! Фантастика и

трилл!

Здесь женщины калибров Ботеро, трусы надев на пальцы, растягивают до

размеров плеч их, растягивать стыдясь у бедер.

А мужички зачуханные - все арабы, все вуайеристы - все как попугаи.

Заглядывают, будто ищут, глядят во все глаза - в трусы! вдруг что-то

выскочит, надеются наивно!

Как в анекдоте русском, примеряют - на шляпы, кулаки, коленки -

бюстгальтер!

О, счастье - можно рыться и копаться, вскрывая упаковки и коробки! Помяв,

понюхав и попробовав на прочность, идти к другому стенду, и по новой!

Из всех флакончиков себя обрызгав, намазавшись из банок кремом, щипнув за

бок толстуху, над ухом потряся бутылкой, на вкус попробовать из тюба пасты!

Добро пожаловать в "ТАТИ", а то бишь - в РАЙ!

Здесь нет прилавков, продавцов за ними, просить которых надо - покажите.

Пожалуйста, примерить можно?

Свобода действия и выбора свобода!

В приличном магазине не позволят и скажут - это что вам здесь, "ТАТИ"?

В "ТАТИ" же можно все проверить. Ну и подпортить заодно случайно и

бросить в кучу, где лежало прежде.

Поэтому гарантий нету, что качественно все в "ТАТИ".

Зато ЦЕНА! ЦЕНА какая! За эту ЦЕНУ можно и простить, что грязновато или

вдруг с дырою. По шву! Зашьет Маруся, Фатима или Тереза!

1993 г., Париж

МОДА ЗЛА

Высокая мода завершающегося столетия позволяет себе все! С иронией и

цинизмом, которым позавидовал бы маркиз де Сад, в ней задействованы атрибуты

эСэС и S/M (Монтана, Мюглер) наряду с элементами религиозных одежд хасидов

(Готье). Короче, мода сумела обойти этот жизнеотрицающий штамп

"политкорректности", застолбив за собой право на зло. На зло рафинированное.

(Одно дело, "подвал" МК - фи! - и другое - очаровательные девицы в

намордниках и наручниках на подиумах.) Жизнеотрица-ющий, потому что зло и

ужас, они всегда внушали отвращение, но одновременно и завораживали. И

значит, в искусстве (раз haute couture находит себе место в музеях,