Geum.ru

Российский государственный университет им. И

Вид материалаДокументы

Содержание


Россия в системе европейской геополитики: историко-философский аспект
Право и сила в американском дискурсе о природе современного миропорядка
Подобный материал:
1   ...   10   11   12   13   14   15   16   17   ...   23

Россия в системе европейской геополитики: историко-философский аспект1


На широком историческом фоне анализируется эволюция геополитического положения России, характеризуются особенности современных взаимоотношений России с европейскими государствами.


При интерпретации цивилизационного процесса используются различные теоретические методы. Наиболее простой состоит в выделении некоего доминирующего фактора развития — материального, духовного, природного, социального, антропологического и иного, что является удобным инструментарием для одного интерпретатора, но вызывает возражения других. Более сложным является метод создания динамической модели бытия, с помощью которой осуществляется попытка вскрыть развитие сущего через установление динамического противоречия двух противоположных сил. Кроме монистического и дуалистического подходов существует триадический, когда основным принципом объяснения становится выделение троичности — трёх субъектов процесса, трёх стадий развития, трёх возможностей выбора, трёх действующих сил и тому подобное.

В действительности число выделяемых факторов развития не может быть ограниченным. Оно ограничено лишь нашими интеллектуальными возможностями. Поэтому многофакторное, полифакторное, n-факторное (или по-иному обозначаемое) бытие для адекватного отображения в нашем сознании наталкивает на создание всё более сложных теоретических моделей, не ограничиваясь привычно используемыми, которые стали стереотипами мышления, накладываемыми на ускользающее от упрощенной интерпретации бытие.

Нечто похожее мы имеем и при выделении векторов развития. Смысл исторического процесса нередко сводится к действию либо одного вектора (прогресс, регресс, стагнация), либо к борьбе двух (прогрессивного и реакционного, либерального и консервативного, западнического и славянофильского). Зачастую сложную геополитическую ситуацию пытаются объяснить, используя оппозиции Запад — Восток, Север — Юг, цивилизованные — нецивилизованные страны. Подобные упрощённые схемы чреваты не только теоретическими, но и практическими ошибками, которые приводят к негативным последствиям, к межнациональным, межконфессиональным, межцивилизационным конфликтам.

Если обратиться к отечественной истории, то можно сказать, что уже Древняя Русь никогда не была замкнутым, изолированным ареалом в рамках мировой цивилизации, она была тесно связана с ней, о чем свидетельствует весь комплекс сохранившихся памятников материальной и духовной культуры755. Однако направленность связей с иными народами, прямое и обратное влияние, степень его интенсивности, уровень интеграционных процессов были различными и в разные периоды имели свою специфику756.

Древнерусская народность и ее культура были изначально, еще в дохристианский период, неоднородны. Существовал не единый славянский монолит, а сложный союз включенных в орбиту жизнедеятельности восточного славянства, при его доминирующей роли, тюркских, угро-финских, балтских и иных племен757. Эта исходная позиция, которая позднее все более обогащалась традициями постепенно входивших в состав Киевской, а затем Московской Руси новых народов, стала одним из существенных факторов самого бытия отечественной культуры. Генетическая память и природные задатки многих этносов слились, соединились, сплавились, а затем и проявились в творческом русском гении.

После христианизации Русь выходит на качественно новый, более высокий уровень758. Под влиянием кирилло-мефодиевской традиции складывается развитая метасистема духовной культуры, охватившая южных и восточных славян и близкие им народы на основе одной православной религии, одной христианизированной книжности, одного церковнославянского языка в рамках той общности, которая атрибутируется И.Дуйчевым и Р.Пиккио как Slavia orthodoxa в отличие от Slavia romana (части южных и всех западных славян, принявших католицизм)759. При этом следует учитывать зоны смешанного взаимодействия православия и католицизма на территории Балкан, Западной Украины и Белоруссии, а также такой феномен, как униатскую церковь.

Регион Slavia orthodoxa находился под сильной духовной эманацией Византии, которая являлась главной хранительницей античного наследия и своеобразным мостом между культурами Запада и Востока760. Константинополь с храмом Святой Софии был не только политическим и сакральным центром Восточной Римской империи, но и обширным процветавшим космополитическим городом, одной из мировых столиц. Обращение Руси к сказочному Царьграду приводило ее к контактам с развитой восточносредиземноморской ойкуменой, важнейшим очагом мировой цивилизации.

Русь, Россия, также как и Византия, была ареалом евразийским (недаром ее гербом стал заимствованный у династии Палеологов двуглавый орел, взирающий на Запад и на Восток), однако в отличие от Византии, стоявшей «на перекрестке» двух миров (С.С.Аверинцев), Киевская, и особенно, Московская Русь находилась несколько в стороне от основного потока взаимовлияний Европы и Азии761. Периферийное местоположение Северо-Восточной Руси приводило к тому, что волны культурного воздействия развитых цивилизаций Востока и Запада доходили до нее позднее и в ослабленном виде, а местные интерпретации нередко имели оттенок провинциальности. Такова, например, эволюция в России стиля барокко, который в Европе имел контрреформационную направленность, у нас же он выполнил функцию не дошедшего до Руси Ренессанса762.

Геополитический фактор, имеющий объективные пространственно-временные параметры, по-разному воздействовал на различные земли и княжества Древней Руси. Галицкая Русь и Волынь подверглись европеизации еще в допетровский период, в том числе путем принятия унии с католицизмом. Новгород и Псков, связанные через Прибалтику с Ганзейским союзом, испытали влияние Северной Европы и возникшего позднее протестантизма. Территории Украины и Белоруссии, вошедшие в состав Великого княжества Литовского, а затем Речи Посполитой, подверглись полонизации и в меньшей степени претерпели татаро-монгольское воздействие, чем земли Московской Руси.

Удаленные в северо-восточный угол Европейского континента окраинные земли Руси сберегли наибольшее количество элементов древнерусского наследия763. Достаточно вспомнить сохранившиеся в Поморье былины Киевского цикла. Степень консервации фрагментов традиционной культуры увеличивается по мере удаления сохранивших их регионов от пульсирующих центров. В этом есть и положительный момент. Например, бежавшие в окраинные места Московской Руси старообрядцы сберегли немало ценных памятников и живых традиций допетровской культуры вплоть до нашего времени, в частности, рукописную книжную традицию до XX в.

После падения Византийской империи и покорения турками Балкан главным светочем, сохранившим для славянства былую притягательность великой греческой культуры, остается Афон — духовный центр восточного православия, монашества, аскетической философии исихазма. Однако объективный ход истории и насущные проблемы дальнейшего развития заставляют Русь все более обращаться к Западу764. Несмотря на острую полемику с католицизмом, протестантизмом, политическую борьбу с Литвой, Польшей, Швецией, идет процесс неуклонного сближения и все более активного усвоения достижений ушедшей вперед в своем развитии Европы.

Особенно показателен в этом плане XVII в., когда по образцу Ягеллонского университета в Кракове создаются Киево-Могилянская и московская Славяно-греко-латинская академии; когда в Москве разрастается обширная Немецкая слобода, существуют кварталы, населенные армянами, грузинами, татарами, живет много греков, южных славян, и она, оставаясь средоточием отечественной культуры, приобретает черты пестрого, многонационального, многоязычного стольного града, став одним из крупнейших городов Европы.

Большой поклонник польской и европейской культуры царь Алексей Михайлович (1629-1676) делает главным придворным идеологом белоруса Симеона Полоцкого, вождя партии латинистов, тайного униата, члена Базилианского ордена, противника грекофилов и старообрядцев. Реформы сына царя — будущего императора Петра Великого — стали логическим продолжением этой политики, а не резкой сменой курса, как иногда полагают765. Петр I акцентировал и интенсифицировал элементы прозападной политики своего отца, сделав упор не на постепенное, эволюционное усвоение достижений европейской цивилизации, как его предшественник, но на резкую, революционную ломку сложившихся традиций политической, общественной и культурной жизни России и насильственную перестройку ее по западному образцу.

Подобная вестернизированная политика дала эффект прежде всего в строительстве государства, армии, развитии науки и производства, однако дорогой ценой раскола общества на европеизированную дворянскую элиту и оставшуюся в рамках традиционного жизненного уклада основную массу населения страны. Наступил период отрицания древнерусского наследия, нигилистического отношения к его творениям, массового искажения и даже уничтожения памятников средневековой культуры Руси. Лишь после патриотического подъема во время Отечественной войны 1812 г. началось сознательное обращение к древнерусским истокам, их изучение, реставрация и имитация в виде неорусского стиля конца ХIХ-начала XX в.

При анализе сходства и различия культур разных народов необходимо учитывать конфессиональный фактор. Например, догмат о filioque католической Церкви имеет персоналистский подтекст, и он способствовал возникновению на Западе развитого субъективистского самосознания с приматом активно мыслящего, независимого индивида. Монофизитская интерпретация восточнохристианских Церквей выступает с противоположной тенденцией, более близкой к восточному абсолютистскому типу мышления.

Православная позиция является промежуточной. С западной ее сближает признание двуединой природы Христа, что формировало более сбалансированное соотношение объективного и субъективного факторов в сознании. В то же время восточная патристика, восточное монашество через византийское посредничество принесли на Русь сильную тягу к философии интуитивистского, иррационального, мистического характера, которая отличается большей созерцательностью и меньшей прагматической активностью, нежели западная766.

К этому следует добавить, что основополагающее типологическое влияние имела апостольская миссия Кирилла и Мефодия, положивших начало переводу «Книги книг» — Библии — на старославянский язык767. В отличие от рафинированно выделившейся западной схоластики, языком которой была книжная латынь, древнерусская мудрость выражала себя посредством возвышенного и вместе с тем понятного народу старославянского языка768. Распространение во всем контексте культуры тяготения к живому образному слову, когда философские идеи воплощаются не в виде понятийно-логических конструкций, но путем художественно-пластических образов и символов, составляет доминирующую тенденцию отечественного любомудрия, развившуюся под благотворным воздействием Софии Премудрости Божией от Илариона Киевского до Владимира Соловьева769.

Указанные особенности можно рассматривать как достоинства, ибо они придавали высокую идейную значимость всей культуре, прежде всего литературе и искусству. Они же сыграли тормозящую роль в конституировании философии как особого рода профессиональной деятельности, которая на Западе оформилась еще со времен средневековых университетов и выразилась в отточенной методологии дискурсивного мышления, сложившейся в условиях многовековых схоластических штудий770.

Выше говорилось больше о влиянии Запада на Русь, но нельзя игнорировать и восточное воздействие. Ближний Восток, прежде всего Палестина, Закавказье, Средняя Азия, издавна притягивали Русь771. Монгольское нашествие имело не только негативные последствия — после него расширились контакты Руси с народами, вошедшими в орбиту монгольских завоеваний. А борьба с восточным нашествием после свержения ига перешла в экспансию на Восток, вплоть до Тихого океана. Российская государственность вобрала в себя не только черты нового «Третьего Рима», но и стала, по мнению евразийцев (Г. Вернадский и др.), наследницей великой империи монголов772. Сходство Российской Империи с восточными деспотиями усматривают некоторые исследователи Запада. В частности, М. Червинский писал об Иване Грозном как о деспоте, соединившем в себе черты византийского басилевса и свирепого азиатского хана773. Зримым символом российской государственности является знаменитая «шапка Мономаха», связанная с легендой о передаче цесарских регалий от византийского императора великому киевскому князю Владимиру Мономаху. В действительности она представляет собой золотой, филигранный, в виде тюбетейки головной убор среднеазиатского изготовления XIV в., опушенный собольим сибирским мехом с припаянным наверху крестом работы московских мастеров. Восточное влияние ни Русь прослеживается вплоть от Индии774.

Следует сказать, что все явления познаются во взаимном сравнении. Русская культура, сложившаяся в Средние века, не является исключением. Таков и ее центр — Москва. Приезжающему с Востока путешественнику она представляется вполне европейским городом, а туристу с Запада бросаются в глаза некоторые ее азиатские черты, начиная с пестроты церкви Василия Блаженного и кончая не вполне европейской организацией многих элементов жизненного уклада. Белокаменные московские храмы менее похожи на стрельчатую готику темного Кёльнского собора, в мощном порыве устремленного в небо, чем на созерцательную задумчивость ослепительного Тадж Махала775.

Наиболее же ярким памятником русского Средневековья является Кремль776, причудливо соединивший самобытную древнерусскую планировку с доминантой колокольни Ивана Великого, воздвигнутые итальянскими зодчими соборы и стены, поставленные английским мастером часы Спасской башни с азиатской пышностью столицы «Третьего Рима», стоящей между Западом и Востоком в своей евразийской многоликости777. Открытость Европе и Азии, но в то же время настороженность по отношению к ним и естественное стремление не растворить себя ни в Западе, ни в Востоке составляют суть исторической позиции России в системе мировой цивилизации.

Многофакторность и многовекторность в отечественной истории постепенно возрастают, степень их воздействия, особенно в условиях современной глобализации, усиливается. Вместе с тем процессу всеобщей интеграции противостоят процессы региональной дифференциации. Мир, объединяясь, не желает, однако, быть однополюсным и однообразным. Неясные перспективы будущего уравновешиваются ретроспективной романтикой прошлого. Человечество и созданная им цивилизация неисчерпаемы и бесконечны в своем многообразии и поэтому пристальное в них всматривание требует перехода к более тонким, гибким, разнообразным моделям их интеллектуальной интерпретации.

Установив некие константы в становлении отечественной государственности и культуры, отметим геополитическое взаимоотношение Европы и России, издавна определяющее их контакты, связи, сотрудничество, а так же борьбу, противостояние, соперничество.

Европа представляет собой западную оконечность Евразии в виде огромного полуострова, омываемого с трёх сторон морями и защищённого со стороны Азии Балканами и Русью. Последние, относясь к Европе, являются вместе с тем её приграничьем, предпольем, зоной повышенной напряжённости и нестабильности, ибо они находятся на евразийском геополитическом разломе или в непосредственной близости от него.

Древняя Русь в домонгольский период была частью европейского политического и культурного пространства778. В XIII в. полицентрическая система княжеств и земель была разрушена. Южные и западные территории вошли в состав Великого княжества Литовского, а затем после его унии с Польшей в состав Речи Посполитой, где они прибывали до XVII – XVIII вв., подвергаясь латинизации и полонизации.

Северная Русь во главе с Новгородом Великим тяготела к балтийскому бассейну, торговала с городами Ганзейского союза и была до основания Санкт-Петербурга своеобразным окном в Европу. Северо-Восточные княжества, постепенно сплачивались под властью Москвы, стали ядром Российского централизованного государства.

Важным обстоятельством было то, что, борясь с Золотой Ордой и её приемниками в виде нескольких ханств, Россия заняла огромные пространства на Востоке вплоть до Тихого океана и даже в Северной Америке, о чём напоминают православная епархия на Аляске и форт Росс в Калифорнии. C XVII в. она перестала быть европейским государством по занимаемой территории. В ней можно выделить три основные части: историческое ядро в Восточной Европе, Урал, Сибирь и Дальний Восток779.

В Европе чуть раньше началась активная экспансия на Запад. Если взять англо-саксонскую линию, то старая добрая Англия (или Соединённое королевство) является коренной территорией, Северная Америка – Новым светом, сравнимым с восточными землями России. А самые отдалённые от Лондона Австралия и Новая Зеландия стали местом ссылки каторжников. У нас похожую роль играли Сахалин и Колыма. То, что в западной истории получило раздельное существование, в российской происходило в границах единого государства. Поэтому Россию в её историческом прошлом и современном состоянии необходимо рассматривать по разным зонам, начиная с центрального ядра и заканчивая периферийными территориями780.

Нынешняя объединённая Европа после длительной полосы войн достигла стабильного и процветающего состояния потому, что решила две важные проблемы – проблему гегемонизма на континенте и проблему революционизма в социальном устройстве. Эпоха империй ушла в прошлое, равно как социальных потрясений. Во времена же Тильзитского мира 1807 г. дело обстояло иначе. Французская и Российская империи в борьбе за гегемонию на континенте заключили временный мир, чтобы лучше подготовиться к решающей схватке 1812 г. Этот мир, заключённый посреди Немана, можно условно именовать пакт Наполеон-Александр по примеру пакта Молотов-Риббентроп, который будет заключён в 1939 г. между нацисткой Германией и Советским Союзом в преддверии Второй Мировой войны.

Что касается революционизма, то Франция клокотала им. После Великой революции 1789 г. звуки «Марсельезы», под грохот барабанов и пушек сотни тысяч французов шли во имя свободы, равенства и братства бороться с консервативными силами Европы, главой которых был Александр I, затем станет Николай I. Это обстоятельство тоже необходимо учитывать при анализе той эпохи.

Заметим, что для России поход Наполеона в 1812 г. рассматривался как нашествие «двунадесяти языков» (двенадцати народов), как нашествие Европы. Оно лишний раз показало, что с запада идут не только блага культуры и товары для торговли. Потому в России сложилась устойчивая традиция обширного сотрудничества с Европой и одновременно вполне законного стремления защитить свой суверенитет781.

Похожая позиция есть и у Европы. С той только разницей, что она желала бы видеть Россию не очень сильной, не нависающей над ней и максимально отодвинутой на восток. Эта позиция стала основой генеральной линии, ныне активно осуществляемой Евросоюзом. Разумеется, она не вполне соответствует интересам России, что является причиной соперничества и борьбы двух континентальных сил, осуществляемой ныне в отличие от прошлых веков не столь агрессивными, воинственными, нелегитимными способами. Мы обречены быть соседями, которые должны находить общий язык, особенно в такой сложной зоне взаимодействия, как Балтийский регион.



О.И. Ивонина


Право и сила в американском дискурсе о природе современного миропорядка


Анализируются особенности подхода к международному праву различных поколений американских политических и дипломатических кругов, рассматриваются роль и возможности Организации Объединенных Наций в современных условиях.


Обсуждение современной наукой проблем нового миропорядка и природы современного международного права, инициированное объективными процессами глобализации, получило новый импульс после событий 11 сентября 2001 г. Вызов мирового терроризма международному сообществу в условиях деструкции прежнего миропорядка, главными акторами которого выступали суверенные государства, поставил под вопрос институциональные и концептуальные основы международного права, созданного ООН, актуализировал проблемы соотношения национального и международного права, односторонних и многосторонних действий государств, стремящихся к обеспечению мира и безопасности.

В свою очередь, доктринальное обоснование приоритета международно-правовых, а не национально-государственных средств нормативного регулирования в области прав и свобод человека, способов ведения войн и разрешения вооруженных конфликтов, обеспечения национальной и коллективной безопасности стало отражением различных и противоречивых тенденций развития международного права второй половины ХХ века. Кодификация норм гуманитарного права свидетельствовала о признании всем мировым сообществом ценности человеческой жизни в качестве высшей цели развития. Провозглашение Уставом ООН запрета на применение силы и дальнейшая конкретизация этого принципа в Определении агрессии 1974 г. и Декларации 1987 г. ограничило государство в использовании его суверенного, а в недавнем прошлом и монопольного права – легитимного использования вооруженного насилия. Это послужило основанием для разработки концепции верховенства международного права относительно национально-правовых систем, получившей широкое распространение в европейской науке международного права усилиями К. Кельзена, Й. Гальтунга, А. Сселя, Ж.М. Дюпона, Ю. Хабермаса, Дж. Ролза и других создателей доктринальных источников права мира.

Наряду с криминализацией войны как негативным способом нормативного регулирования международных отношений современное международное право сформировало систему позитивных норм межгосударственной коммуникации, ведущее место в которой принадлежит международному гуманитарному праву. Хотя в Уставе ООН требование к всемирной организации «поддерживать и укреплять уважение прав человека и основных свобод для всех без различия расы, пола, языка или религии» (ст. 1) носит характер рекомендации, во Всеобщей декларации прав человека 1948 г., в Международном пакте о гражданских и политических правах 1966 г. и других конвенциях о защите прав человека – Конвенции предупреждения преступления геноцида и наказании за него 1948 г. и Конвенции против пыток и других жестоких, бесчеловечных или унижающих человеческое достоинство видов обращения и наказания за них 1984 г. – права человека были закреплены столь же прочно, как и международное право мира.

С другой стороны, динамичное развитие новых отраслей и институтов международного права закрепляло торжество либеральной интерпретации природы права вообще как результата общественного договора – добровольного согласия правоспособных субъектов. Конвенциональный характер права, по мнению современных юристов-международников, находит наглядное подтверждение в лавинообразном росте числа международных организаций на межправительственном и неправительственном уровне. Будучи носителями так называемой производной международной правоспособности (свои права и обязанности в определенной сфере международных отношений данным организациям делегируют на основе добровольного согласия вступившие в них государства), эти акторы мировой политики более эффективно содействуют многостороннему сотрудничеству в решении глобальных проблем, чем отдельные государства, руководствующиеся принципом «помоги себе сам».

Многочисленные экономические, социальные, экологические кризисы и политические конфликты конца ХХ века самым наглядным образом продемонстрировали, что такие формы решения международных проблем как использование механизмов саморегуляции мировой экономики или практиковавшиеся до сих пор различные виды международной кооперации на основе двусторонних и локальных договоров явно недостаточны в условиях нынешних глобальных вызовов: борьба с развалом государств, геноцидом, массовой неконтролируемой миграцией, валютными и биржевыми спекуляциями, изменением климата не будет эффективной, если государства не проявят готовность передать часть своих суверенных прав международным организациям, принимающим юридически обязывающие для всех государств-членов международно-правовые решения. Таким образом, центральным звеном современного миропорядка должны стать наднациональные структуры мировой системы, базирующиеся на международном праве.

Антропоцентризм современного либерального правосознания допускает наличие международной правосубъектности отдельных индивидов, юридических лиц, общественных движений, т.е. не обладающих суверенитетом per se участников трансграничного взаимодействия. Современное международное право содержит зачатки норм, регулирующих правоотношения между государствами и индивидами таким образом, что последние могут ссылаться в суде – по крайней мере отчасти – на нормы международного права, требуя защиты от преступных посягательств на их права со стороны государственных органов и государственных должностных лиц. В различных органах ООН, защищающих права человека, введены процедуры индивидуальных исков. Международный трибунал по бывшей Югославии и по Руанде, а также Международный уголовный суд, статут которого был подписан в Риме в 1998 г., уполномочены рассматривать иски против представителей государств и привлекать их к ответственности за международные преступления как индивидов. Таким образом, современную интерпретацию ключевых понятий международного публичного права можно считать легитимацией превосходства западной по своей цивилизационной природе традиции правопонимания всем мировым сообществом на рубеже ХХ – ХХI веков.

Представление об универсализме либерально-демократических принципов межгосударственного взаимодействия получило широкое распространение в американской и европейской науке международного права. Ф. Фукуяма, А.М. Слэйтер, Ф. Тейзен, Л. Фейнштейн и другие представители «либерального милленаризма» демонстрировали уверенность в том, что победа Запада в «холодной войне» не только завершила эпоху борьбы различных общественно-политических систем и мировоззрений, но и сформировала международный консенсус в пользу либеральной демократии как единственно легитимной системы правления, у которой нет и в ближайшем будущем не появится сколько-нибудь серьезных идейно-политических конкурентов782.

Отталкиваясь от кантовской интуиции «вечного мира», достигаемого посредством объединения либеральных государств во всемирную федерацию народов, неолибералы усматривали в таких международных организациях, как НАТО, ЕС, G-7 («большая семерка»), ГАТТ реальные контуры «всемирного гражданского состояния», т.е. миролюбивого сообщества наций, связанных единством целей и ценностей. Исходя из «идеалистической» концепции мировой политики, согласно которой в современных условиях нарастает стремление цивилизованных государств к созданию единой мировой системы, базирующейся на добровольном отказе государств от значительной части своих суверенных прав, неокантианцы утверждали, что наднациональные инструменты урегулирования конфликтов современного мира оттеснят на второй план традиционные формы отстаивания государствами своих интересов на мировой арене, что несомненно пойдет на пользу ориентированному на глобальные интересы «международному сообществу народов». Такой проект нормативного регулирования международных отношений, базирующийся на системе норм международного права, которые признаются всеми адресатами, а также на системе правоприменения, которая гарантирует равные права для всех на основе документально закрепленных и прозрачных процедур, получил название политики обеспечения миропорядка (global governance).

Специалисты придерживаются различных мнений по вопросу о том, какой должна быть институциональная база современного миропорядка. Неолибералы считают целесообразным создание некоего аналога всемирного правительства, способного отражать общие проблемы и опасности, регулировать решение общих вопросов на основе универсальных и общеобязательных норм международного права. Центральную роль в формировании такого властного органа в мировом масштабе американские глобалисты отводят группе семи наиболее развитых и демократичных государств мира. Показательно, что в документах Комиссии по глобальному управлению (Comission on Global Governance) ее задача – проверить возможность перехода к единому правительству мирового сообщества – прямо увязывалась с созданием после окончания «холодной войны» нового миропорядка, в котором было бы «больше мира, свободы и благосостояния»783.

Провозглашение концепции нового миропорядка способствовало обострению дискуссий по вопросу о роли Организации Объединенных Наций в мировой политике. По мнению ряда исследователей, за время, прошедшее после создания в 1945 г. Организации Объединенных Наций, она не претерпела радикальных изменений и по-прежнему отражает исторические обстоятельства своего возникновения, а именно – безусловное доминирование стран антигитлеровской коалиции к моменту окончания Второй мировой войны. Прошедшие за полвека изменения политической карты мира различным образом сказались на членстве в ООН. По-прежнему все до единой страны-участницы Организации Объединенных Наций являются национальными государствами, чьи суверенные и равные права закреплены Уставом ООН. Рост численности ООН – с 51 государства на момент ее создания до 192 в настоящий момент сопровождался и качественными изменениями состава участников: по разным подсчетам от 120 до 129 стран могут быть причислены к демократическим государствам. Таким образом, ООН демонстрирует существенный прогресс на пути к обретению универсальности и цельности, становясь сообществом либеральных демократий.

С другой стороны, продолжавшийся в течение всей послевоенной истории процесс возвышения и упадка наций не получил адекватного отражения в структуре и принципах деятельности Совета Безопасности как высшей инстанции по проведению политики обеспечения миропорядка. Единственное признание изменений политической карты мира произошло в 1965 г., когда число членов СБ было увеличено с 11 до 15, причем новые места были представлены странам из категории «непостоянных членов», которые входят в состав Совета Безопасности более двух лет.

Несоответствие СБ потенциальной роли инструмента управления мировым сообществом в решающих вопросах войны и мира связано с полномочиями внутреннего круга постоянных членов. Постоянная оккупация этих мест в течение неограниченного времени свидетельствует, по мнению экспертов, как о неосновательном приписывании себе некоторыми обладателями права вето неизменно сохраняющихся способностей и силы воздействия на мировые процессы, так и о пренебрежении демократическими принципами и мнением остального мира784.

Перечисленные обстоятельства стали одним из побудительных мотивов выдвижения различных планов реформирования ООН, обсуждавшихся как в рамках самой Организации Объединенных Наций, так и за ее пределами – в государствах-членах этой организации. В ходе обсуждения проблем реформирования ООН мнения американских международников разделились в соответствии с традиционными расхождениями позиций «идеалистов» и «реалистов». Отвечая на вопрос о том, нужны ли вообще структурные реформы ООН, сторонники функциональной концепции международных отношений полагали, что Организация Объединенных Наций в целом справляется с задачами, заложенными в ее Уставе – обеспечение мира, защита прав человека, решение международных проблем экономического, социального, культурного и гуманитарного характера. В рамках своей ограниченной компетенции ООН даже в изменившихся условиях периода от Ялтинско-Потсдамской к новой постбиполярной международной системе проделала значительную работу по анализу проблем, разработке концептуальных решений и их практической реализации.

Однако, если исходить из «идеалистической» концепции «всемирно-гражданского состояния» и обусловленной им «мировой политики согласия», деятельность Организации Объединенных Наций следует признать неудовлетворительной: ее компетенция слишком ограничена для проведения политики мирового правления. На протяжении многих десятилетий «холодной войны» усилия ООН в области обеспечения мира ограничивались классическим «Peacekeeping», т.е. размещением легко вооруженных миротворческих сил Организации Объединенных Наций – в согласии со всеми участниками конфликта – в качестве буфера для обеспечения гарантированных демаркационных линий между враждующими сторонами без непосредственного участия «голубых касок» в вооруженных операциях.

Начиная с 90-х гг. ХХ в. ООН начинает прибегать к использованию гуманитарных интервенций: вмешиваясь во внутренние межэтнические и гражданские конфликты, она ставила перед собой по существу не свойственные ранее никакой международной организации амбициозные задачи полного восстановления политических, экономических и социальных структур, т.е. выступала в роли оккупационной силы. По мнению специалистов, эти новые цели ООН не всегда подкреплялись необходимыми для их выполнения ресурсами и легитимным мандатом. Так, миротворческие силы ООН, размещенные в зоне гуманитарной интервенции, зачастую не имели соответствующего военно-политической ситуации оснащения и вооружения, их численность была недостаточной, не решалась проблема передачи национальных военных соединений под командование ООН. С другой стороны, из-за отсутствия согласия в Совете Безопасности, мандат миротворческих сил формулировался нечетко, что объясняется переходным статусом современных миротворческих операций, проводимых под эгидой ООН, между классически-нейтральной «буферной» ролью и легитимированным международным правом применением военной силы для защиты гражданского населения в районах вооруженных конфликтов от военных преступлений враждующих сторон, нарушающих нормы международного гуманитарного права785.

В 1994 и 1999 гг. ООН опубликовала под заголовком «Выученные уроки» исследования о развитии ситуации в Руанде и Сребренице. В 2000 г. подготовлено фундаментальное исследование о реформе миротворчества, названное «докладом Брахими»786. Содержащиеся в докладе предложения сводились к улучшению кадрового состава Секретариата ООН, отвечающего за разработку и руководство миротворческими операциями, а также к необходимости увеличения финансирования и оснащения миротворцев за счет более эффективного использования средств ООН. Было указано на целесообразность более четких формулировок в соглашениях членов ООН о размещении войск, касающихся правил применения силы миротворцами. В докладе Брахими впервые прозвучала мысль о необходимости определения приоритетов миротворческой деятельности Организации Объединенных Наций и согласовании индивидуальных инициатив государств–участников миротворческих операций с ведущими органами ООН.

Проблема реформирования ООН стала ключевой в процессе обсуждения международниками вопросов соотношения национального и международного права, способов преодоления коллизионности норм внутреннего, регионального и универсального законодательства, противоречий международной и национальной юрисдикции.

Профессор университета им. Дж. Вашингтона Дж. Розенау предпринял сравнительное исследование подходов юристов-международников к роли ООН и пришел к выводу о наличии двух десятков функциональных определений этого института многосторонней дипломатии. Подавляющее большинство американских юристов считают ООН в первую очередь устоявшейся рутинной организацией, раздираемой противоречиями национальных интересов и ценностей ее членов-государств настолько, что в целом она не в состоянии предпринимать решительных действий, не соответствующих букве Устава. Важным мотивом критики ООН является ее зачисление в разряд недемократичных структур, так как входящие в ее состав крупные и сильные государства – державы глобального и/или регионального масштаба обладают большей властью, чем малые и слабые для защиты собственных национальных интересов и повышения международного престижа787.

Существенные разногласия обнаружились в среде экспертов-международников по проблеме традиционности («историчности») ООН. Признавая факт создания ООН в качестве очередной попытки западных демократий обеспечить мир международному сообществу, многие авторы признают ее неудачной. ООН не спасла мир от продолжительной «холодной войны» и многочисленных «горячих» конфликтов подобно тому, как образование Лиги Наций не смогло предотвратить Второй мировой войны. Предпринятые «голубыми касками» операции в Корее (1950-1953), Персидском заливе (1990-1991), Косово (1999), хотя и сыграли важную роль в деле силового обеспечения мира, были осуществлены по следам событий, post factum, т.е. тогда, когда агрессия уже состоялась. Таким образом, основная задача ООН по предотвращению агрессии и недопущению применения силы или угрозы силой не была реализована.

Причиной низкой адаптации Организации Объединенных Наций к вызовам современности профессор Техасского университета У. Ростоу (в прошлом глава Комитета политического планирования госдепартамента) считает инерцию следования историческим образцам международного права. Созданная в результате послевоенного баланса между державами-победительницами во Второй мировой войне, ООН по-прежнему исходит из доктрины национально-государственного суверенитета и равновесия сил между основными акторами мировой политики. В условиях растущей глобальной взаимозависимости роль ООН как единственного (по существу монопольного) международного института легального разрешения межгосударственных конфликтов, по мнению Ростоу, уже не так эффективна, как во времена Ялтинско-Потсдамской системы788.

Кроме того, за последнее время существенно изменился сам характер угроз миру и безопасности: многочисленные конфликты происходят сегодня уже не между суверенными государствами на почве пограничных и территориальных разногласий, а разворачиваются внутри государств, принимая форму гражданских войн, межконфессиональных и межэтнических столкновений. Прежняя задача Совета Безопасности ООН заключалась в том, чтобы обезопасить мир от войны и вооруженного насилия, поэтому авангардная роль СБ как органа, занимающегося вопросами возникновения риска войны между отдельными государствами была вполне оправдана и соответствовала нормам Устава ООН. Сегодня, когда происходит формирование нового понятия политики безопасности как действий по защите в первую очередь людей, а не только государств и территорий, от агрессии, геноцида, бедности, экологической опасности и экономических рисков, роль Совета Безопасности должна измениться.

Устав ООН, в котором сохраняется принцип государственного суверенитета, санкционирует вооруженную интервенцию внутри какого-то государства лишь в том случае, если возникшая в нем ситуация представляет угрозу миру. Поэтому до тех пор, пока ситуация в какой-либо стране не начнет оказывать трансграничного воздействия, никто не вправе вынуждать Совет Безопасности прибегать к вооруженному вмешательству в интересах людей, даже если их права нарушены, а действия правонарушителей (правительств, политических и этнических групп) могут квалифицироваться как международные преступления. По мнению авторитетных американских международников, интересам мирового сообщества в целом и принципу верховенства права пошло бы на пользу, если бы Устав ООН был дополнен за счет формального указания на необходимость интервенций силами ООН с целью защиты людей от грубого нарушения их безопасности даже в том случае, когда это нарушение не имеет никаких международных последствий. Определение тех обстоятельств, которые оправдывают гуманитарную интервенцию (т.е. такое легальное вмешательство мирового сообщества во внутреннюю компетенцию государства, которое призвано пресечь нарушение прав человека) могло бы содействовать формированию универсальных, общеобязательных и общепринятых критериев, а не произвольных и не выбранных по случаю (ad hoc) участниками процесса принятия решений в Совете Безопасности.

То обстоятельство, что СБ, принимая решения о необходимости, либо напротив, нецелесообразности, осуществления гуманитарной интервенции, демонстрирует неодинаковый подход к аналогичным случаям, объясняется сочетанием в Совете Безопасности двух компетенций правосудия. Поскольку лишь Совет Безопасности выносит суждение по вопросу факта – имело ли место нарушение права, которое делает оправданным применение санкций, постольку этот орган ООН выполняет роль всемирного интервенционного суда. С другой стороны, признав факт правонарушения, Совет Безопасности принимает решение о применении силы и осуществляет миротворческие операции, т.е. выступает в роли мирового полицейского. Функционируя одновременно и как всемирный суд, и как мировая полиция, Совет Безопасности ООН подчиняется политической логике. Применение же норм права, при котором аналогичные случаи рассматриваются на основе равного подхода, предполагает юридическую логику. Для того, чтобы СБ направлял урегулирование конфликтов в цивилизованное русло, т.е. чтобы при применении норм права аналогичные случаи рассматривались на базе равного подхода, необходим орган, способный принимать решения не из политических, а из чисто юридических соображений. Это значит, что вопрос должен рассматриваться не на основе определенных политических интересов и политических оценок, что в силу различий между участниками Совета приведет к взаимному блокированию позиций и сделает невозможным принятие общего решения, а на основе заранее согласованных правовых норм, чтобы любой конкретный случай можно бы было квалифицировать юридически. Одним словом, в правоприменительной практике ООН должен возобладать принцип «law by reason» над логикой «law by power»789.

Этот тезис можно считать манифестацией нового подхода к международному праву со стороны молодого поколения американских международников в лице А.М. Слэйтер и Дж. Айкенберри. По их мнению, неоднократно повторявшийся постулат о взаимосвязи между действенностью права и стоящей над ним силы является эмпирическим преувеличением. Монополия силы – лишь один из факторов, определяющих эффективность правоприменения. Соблюдение правовых норм должно обеспечиваться, в первую очередь, легитимностью правовых норм и легитимностью их применения. Легитимность, в свою очередь, зависит от системности и универсальности международного права, признаваемого всеми его адресатами, а также от характера правоприменения, гарантирующего равное право для всех.790

Таким образом, в идеале выполнение Организацией Объединенных Наций роли «мирового полицейского» в рамках создаваемого всемирного правого государства возможно при наличии двух условий: во-первых, ООН должна руководствоваться системой норм международного права, которые признаются всеми участниками мирового правопорядка и адресованы всем акторам мирового политического процесса, и во-вторых, системой правоприменения, основанной на существовании процессуальных и материальных норм международного правосудия791.

Однако, по общему признанию юристов-международников, именно последняя до сих пор слабо разработана, что лишний раз подтвердилось применением силы со стороны НАТО против Югославии, мотивированное нарушением прав человека в Косово, а также операцией США против Ирака, мотивированной тем, что в нарушение резолюции ООН эта страна продолжала разработку и накопление оружия массового уничтожения. В первом случае был создан опасный для мирового сообщества прецедент несанкционированного ООН вмешательства региональной организации во внутреннюю компетенцию суверенного государства, во втором – был осуществлен возврат к политике и логике стратегии «сила против права».

Повышению эффективности ООН как органа обеспечения международной безопасности могла бы способствовать реформа представительства в ООН, призванная учитывать как становление новых национальных центров мировой системы в лице Германии, Италии, Индии, Японии, Кореи, Индонезии, Бразилии, Мексики, Египта, Нигерии, ЮАР, так и возрастающее влияние региональных блюстителей миропорядка в лице ОБСЕ, ЕС, ЗС, НАТО. В идеале постоянные члены Совета Безопасности должны представлять в этой универсальной международной организации все «релевантные группы» интересов, а не горстку «богатых и сильных государств». Предоставление региональным союзам места постоянных членов в Совете Безопасности сделало бы ООН организацией, способной адекватно реагировать на вызовы глобализации: осуществлять борьбу с терроризмом, международной преступностью, предотвращать возникновение межнациональных и внутригосударственных конфликтов. В то же время встраивание в систему органов ООН региональных структур снизило бы риск того, что какая-то группа заинтересованных государств попытается вынудить ООН предпринять интервенцию от имени всего мирового сообщества.

В настоящее время ООН, по признанию юристов-международников, представляет собой организацию переходного типа. С одной стороны, Организация Объединенных Наций является структурообразующим элементом классической системы международных отношений, основанной на принципах суверенного равенства входящих в нее государств, с другой – демонстрирует стремление адаптировать свою структуру и функции к вызовам глобализации. В итоге ООН служит двум хозяевам – исторически сложившейся мир-системе государств и становящейся системе глобального миропорядка. Развиваясь одновременно в двух мирах, ООН вплоть до настоящего времени является единственным глобальным механизмом поддержания как правопреемственности норм международного права, так и их новации792.

Различные оценки настоящего и будущего Организации Объединенных Наций зависят от того, что воспринимается в качестве ведущей тенденции мировой политики – преемственность или трансформация. Отправным моментом обсуждения новой архитектуры международных отношений стало признание Г. Киссинджером факта необратимого распада Вестфальской системы, составлявшей основу прежнего миропорядка и международного права. Как известно, система мирных договоров 1648 г., завершивших 30-летнюю войну, стала точкой отсчета для существования современного «государства-территории» как главного участника международных отношений и основного актора международного права. Признанием суверенитета каждого государства в сфере внутренней и внешней политики было положено начало становлению основополагающих принципов международного права – невмешательства государств во внутреннюю компетенцию друг друга (domain reserve), уважения свободы и равноправия, мирного сосуществования народов независимо от конфессиональной принадлежности их суверенов. Вестфальский мир содержал специальную оговорку, направленную против возможных претензий со стороны универсальных политических сил - имперских правителей тогдашней Европы (Папы Римского и Императора Священной римской империи германской нации) по наведению порядка на территориях государств-участников договора. Тем самым, он стал первым в истории западных государств соглашением антиимперского, антигегемонистского характера.

В современных условиях глобализации, динамичного расширения новых областей и участников транснациональных отношений неограниченный суверенитет государства превращается в фикцию, резко уменьшая его способность осуществлять контроль над населением, территорией и ресурсами средствами национальной политики и на основе норм национального права. Национальное правительство вынуждено делиться монополией на управление (как основой суверенности) с транснациональными корпорациями, традиционными межправительственными международными организациями (ООН, МВФ, ВТО), а в последнее время и с международными неправительственными организациями (о чем свидетельствует неуклонно возрастающий международный авторитет таких МНО, как «Гринпис», «Международная амнистия», «Врачи без границ», «Комиссия наблюдателей за соблюдением прав человека», суждения которых заслушиваются конференциями и специальными органами ООН). Межправительственные организации как обладатели делегированных им отдельными государствами полномочий оперируют нормами поведения государств: принимают на себя обязательства и несут ответственность за их недолжное исполнение или нарушение. Таким образом, сфера и характер деятельности МПО регулируется их учредительными документами. Деятельность МНО и ТНК, напротив, остается вне пределов досягаемости национального государства.793

При оценке влияния отмеченных процессов и преобразований на деятельность ООН самая большая трудность возникает в определении роли, компетенции и суверенитета государств. Движущие силы глобализации делают границы более прозрачными, юрисдикции менее определенными, государственный суверенитет менее значимым, а национальное управление менее эффективным. Воспринимая подобные метаморфозы международной правосубъектности как временные аномалии, многие специалисты отказываются примириться с мыслью о том, что государство отныне не обладает монополией контроля за территорией, населением и ресурсами как главным атрибутом суверенности, а поэтому должно во все большей степени разделять власть с другими участниками на субнациональном, транснациональном и наднациональном уровнях. Они признают факт снижения суверенитета, предвидят разделение полномочий государств с МНО в будущем, однако настаивают на том, что государства и в новых условиях обладают исключительным правом принуждения и свободой действий по отношению к другим участникам мирового процесса, а потому по-прежнему выступают главными акторами мирового правопорядка794.

Политическая культура ООН во многом продолжает ориентироваться на суверенитет и доминирующую роль государств в процессе международного общения, т.е. поддерживает исторически сложившиеся контуры мирового правопорядка. С другой стороны, вовлекаясь во внутригосударственные конфликты наряду с конфликтами международными, осуществляя миротворческую и гуманитарную деятельность, ООН демонстрирует способность откликаться на перемены. Признаком формирующейся новой политической культуры ООН американские аналитики считают все большую озабоченность большинства ее членов проблематикой прав человека и демократического правления. По этим вопросам государства все более склоняются к признанию того, что все, происходящее в данной сфере, легитимно становится общим делом. В итоге глобальная политическая культура основывается на понятии сопутствующих юрисдикций, когда первоочередные задачи по защите прав человека и демократии сохраняются за отдельными государствами, а Организация Объединенных Наций имеет право подключаться к их выполнению даже с использованием силы, если сами государства не выполняют своих обязательств в этой области.

Подобному сдвигу в соотношении национальных юрисдикций и международного правосудия сопутствовало изменение политической и правовой культуры государств, новому пониманию их суверенных прерогатив и компетенции ООН. Если в первые десятилетия существования ООН инициаторами применения санкций к нарушителям норм международного права выступали отдельные государства, то позднее государства стали сторонами, реагирующими на инициативы основных структур и органов ООН. Ментальность типа «суверенное государство дает согласие» постепенно заменилась новым принципом принятия решений по общезначимым для всего мирового сообщества вопросам – «все государства должны двигаться в заданном направлении». Понимание ограниченности возможностей решения глобальных проблем и противостояния глобальным угрозам вынуждает государства уступать ООН в соответствии с новыми задачами и сознательно отказываться от части своих суверенных прав в пользу этого пока еще символа всемирного управления.

Подобный сдвиг в культуре ООН американские эксперты считают важным показателем большей, чем прежде, готовности государств к многостороннему сотрудничеству в решении глобальных проблем. ООН пока не стала, и вряд ли когда-нибудь станет мировым правительством, но уже достигла такой стадии своего развития, когда государства ищут ее одобрения за те действия, которые еще недавно считались их суверенными прерогативами.

Необходимость коллективных действий и глобальной кооперации способствует исчезновению прежних барьеров восприятия государствами друг друга сквозь призму цивилизационных и статусных параметров. Не случаен акцент представителей современной международно-правовой доктрины на постепенно формирующемся ценностном единстве различных акторов мировой политики в постбиполярном мире, где значение идейных и политических барьеров сведено к минимуму, а различие статусных параметров нивелируется глобальной взаимозависимостью795.

Итак, несмотря на противоречивые последствия глобализации для формирования новой институциональной, нормативной базы мирового правопорядка и на рецидивы прежней политики, в которой решающая роль принадлежит государствам, настаивающим на своем суверенитете и национальном интересе, ООН стала мостом, соединяющим два мира мировой политики. Этот мост обеспечивает доступ МНО и отдельным индивидам в мир-систему государств и доступ национальных государств в многополярный мир, способствуя созидательной конкуренции различных способов обеспечения мира и безопасности, прав и свобод человека.


Т.В. Каширина