Geum.ru

«Откуда есть пошла Русская земля?» (VI в.). Первые «Великие князья» русские (IX-Х вв.). Династия Рюриковичей. Образ жизни, обычаи, представления наших предков. Крещение Руси Владимиром (980 — 1015). Кирилл и Мефодий. Ярослав Мудрый (1019 — 1054). «Русская Правда»

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   21   22   23   24   25   26   27   28   ...   35

Позиция отдельных людей, социальных прослоек и классов в общественной борьбе 60—70-х годов XIX в. оп­ределялась их отношением к нарастающей крестьянской революции.

Революционеры-«шестидесятники», преемники Белинско­го и Герцена, были наиболее последовательными и боевыми выразителями интересов крестьянства. Во главе их стоял Н. Г. Чернышевский. Его единомышленниками и ближайши­ми сподвижниками были Н. А. Добролюбов, Н. А. Некрасов, М. Е. Салтыков-Щедрин.

Революционные демократы были убеждены, что народ ос­вободит не царская милость, не правительственная реформа, а только победа революции.

Революционеры-демократы выступали против всей само­державно-крепостнической системы и против либерализма в общественном движении и искусстве. (Нельзя не признать, что именно этот крайний экстремизм, исторически присущий нашему революционно-освободительному движению, являет­ся причиной трагедии демократического движения в целом в нашей стране.)

Либералы осуждали «крайности» самодержавия и крепост­ничества, некоторые из них подвергались гонениям со сторо­ны правительства, хотя далеко не столь яростным, как рево­люционеры-демократы. Но со временем в устах революцио­неров-демократов слово «либерал» стало обозначать деятеля, который призывает к свободе на словах, но вольно или не­вольно предает ее на деле.

К числу таких либералов относился и упоминавшийся ранее талантливый поэт, драматург и прозаик А. К. Толстой (1817—1875). Он был идейным противником революционной демократии, но не раз выступал в защиту тех, кто оказывал­ся жертвой николаевских жандармов (Т. Г. Шевченко, Н. Г. Чернышевский); он зло и остроумно высмеивал тупость и бездарность русского самодержавия, печатал в передовых русских журналах сатирические стихи, направленные про­тив реакционной литературы.

Другие русские писатели, ставшие классиками отечествен­ной литературы, такие, как А. Н. Островский, И. С. Турге­нев, Л. Н. Толстой и др., также выступали против революци­онной демократии, но своим творчеством содействовали осво­бодительному движению, воспитывали патриотизм и свобо­долюбие, ненависть к деспотизму и сочувствие к обездолен­ным людям труда.

Характерно в этом отношении и творчество И. А. Гонча­рова (1812—1891), одного из крупнейших писателей второй половины XIX в. Автор антикрепостнического романа «Облонов» видел путь освобождения России от рабства не в кресть­янской революции, а в реформах, осуществляемых под руко­водством правительства. Но это не помешало его стремлению к жизненной правде, что содействовало раскрытию во всей ее глубине влияния рабства на душу человека. Тонкий лирик, блестящий мастер стиха, А. А. Фет тоже пытался отделить свое поэтическое творчество от общественной позиции и жи­тейских дел. Фет, по словам Л. Н. Толстого, проявил «лири­ческую дерзость, свойство великих поэтов». Он сумел открыть в жизни природы, в духовном мире людей то, чего никто до него не подмечал.

Лучшие стихи Фета вошли в сокровищницу русской ли­тературы и помогают воспитывать любовь к родному слову, к родной природе, внимание к духовной жизни человека.

На стихи Фета, отличающиеся богатством ритмов и мело­дичностью, крупнейшие русские композиторы написали мно­жество романсов: «На заре ты ее не буди» (музыка Н. Е. Вар­ламова), «Я тебе ничего не скажу...» (музыка П. И. Чайков­ского), «О, долго ль буду я в молчанье ночи тайной...» (музы­ка С. В. Рахманинова) и др.

Это только один из множества примеров, свидетельствую­щих о том, как расширяется взаимное обогащение искусст­ва, начавшееся в эпоху Пушкина и Глинки, Гоголя и Федото­ва, Белинского и Щепкина.

Принципиально новая стадия развития реалистической лирики была намечена ранней поэзией Н. А. Некрасова (1821—1877). Она вовлекла в сферу эстетически значитель­ного новый круг фольклорных мотивов и стихию городского просторечия, открыла трагический потенциал в жизни со­временного города в духе натуральной школы, смело исполь­зовала драматические и фабульные элементы. Многообра­зие реалистических исканий подготавливало грандиозные синтетические построения русского реализма второй поло­вины XIX в.

Подлинной «энциклопедией русской жизни» 70-х годов явилась поэма «Кому на Руси жить хорошо?» (1866—1876), в которой отразились закат помещичьей власти, крестьян­ская реформа и ее последствия, вековое терпение и нарас­тающий протест народа. Поэма Некрасова стала новатор­ским художественным явлением в истории русского реа­листического эпоса: не отдельное лицо, а народ ее главный герой.

Во второй четверти XIX в. появилось немало пьес охрани­тельного содержания. Но были поставлены и «Горе от ума» А. С. Грибоедова, и «Ревизор» Н. В. Гоголя.

С развитием драматургии Гоголя, Тургенева и особенно молодого Островского (1823—1886) в репертуаре русского те­атра все более утверждалась реалистическая драма. Ее успех во многом определялся талантливой игрой замечательных русских актеров Малого театра в Москве и Александринского в Петербурге М. С. Щепкина, П. М. Садовского, А. Е. Мар­тынова и др. Они «создали правду на русской сцене», способ­ствовали утверждению реализма на подмостках русского те­атра. С успехом ставились и пьесы Н. В. Сухово-Кобылина.

И в 70—80-х годах главными театрами страны по-преж­нему оставались Малый и Александрийский. Пьесы уже зре­лого мастера А. Н. Островского открыли новую эпоху в дра­матургии. С его именем связано создание русского нацио­нального театра. На сцене выступали не только такие уже прославленные актеры, как П. М. Садовский, А. Е. Марты­нов, но и не менее талантливые молодые П. А. Стрепетова, А. И. Сумбатов, М. Н. Ермолова, И. П. Самарин.

В 1852 г. была отменена монополия казенных театров. Появилось много новых трупп (в том числе и в небольших городах), совершавших гастрольные поездки по всей России. Провинциальная сцена дала остальным театрам много выда­ющихся деятелей театрального искусства: М. С. Щепкин, П. М. Садовский, М. Г. Савина, П. А. Стрепетова, С. Н. Давы­дов, А. А. Остужев и др. В конце 70-х годов начинается теат­ральная деятельность К. С. Станиславского.

Благотворное влияние передовой литературы и драматургии сказывается и на развитии русского музыкального искусства.

А. С. Даргомыжский, отстаивая правду жизни в музыке, поддерживает и вдохновляет кружок молодых музыкантов, названный позднее искусствоведом В. В. Стасовым «Могучей кучкой». Члены этого кружка — М. А. Балакирев, М. П. Му­соргский, Н. А. Римский-Корсаков, А. П. Бородин, Ц. А. Кюи — были не только музыкантами, но и мыслителя­ми, близкими по своим взглядам к демократически настро­енным деятелям русской культуры. Даргомыжский участво­вал в издании боевого революционно-демократического жур­нала «Искра».

«Жизнь, где бы ни сказалась; правда, как бы ни была солона; смелая, искренняя речь к людям» — так определил Мусоргский требования к музыке, выражая взгляды своего кружка.

Члены «Могучей кучки» Создали произведения, которые составляют гордость русского и мирового искусства. Это «Бо­рис Годунов» и «Хованщина» Мусоргского; «Князь Игорь» Бородина; «Снегурочка» и «Царская невеста» Римского-Корсакова и многие другие оперы, романсы, симфонические про­изведения.

Реалистическое раскрытие внутреннего мира человека, обращение к сложным философским проблемам, внутренний драматизм, свойственные русской литературе второй половине XIX в., нашли гениальное воплощение и в музыке П. И. Чайковского, занимающего особое место в русской му­зыке. В поисках идей и сюжетов для своих произведений композитор часто обращался к литературе, к творчеству Пушки­на, Фета, А. Толстого.

• Симфонии Чайковского, его балеты, оперы «Евгений Оне­гин», «Пиковая дама», «Мазепа» исполняются в наши дни во всем мире.

В 1862 г. в Петербурге открывается консерватория, в 1866 г. — в Москве. В том же 1862 г. в Петербурге открылась бесплатная музыкальная школа.

Во второй половине XIX в. русский балетный театр шел по пути обновления; Балетмейстер М. И. Петипа продолжил в канонах академизма процесс симфонизации танца, нача­тый романтиками. В балетах «Царь Кандова» Пуньи (1868), «Баядерка» Минкуса (1877) Петипа сделал основой спектак­ля ансамбли классического танца. Поиски балетмейстера за­вершила встреча с композитором П. И. Чайковским. Через 13 лет после неудачной постановки «Лебединого озера» в Мос­кве балетмейстером В. Рейзингером (1877) Чайковский и Петипа создали балет «Спящая красавица». В музыкально-хореографических кульминациях симфонизированного балет­ного действия — центральных адажио и вариациях каждого акта— проводилась тема любви, побеждающей зло. Те же принципы балетной драматургии Петипа сохранил и в рабо­те с А. К. Глазуновым («Раймонда», 1898; «Времена года», 1900). Балеты этих композиторов явились вершиной балетного симфонизма.

Вспоминая слова Глинки о народном происхождении му­зыкальной культуры, следует остановиться на истории рус­ского музыкального фольклора. Она характеризуется возник­новением новых произведений и циклов в пределах одного жанра и сменой жанров — угасанием одних и появлением других. Так, в XIX в. на первое место в песенной лирике вы­двинулись частушка и романс, в XX в. прекратила живое бы­тование былина. Ряд жанров и произведений фольклора пере­шел в музыкальное творчество композиторов.

Среди художников пера и кисти росло стремление при­близить искусство к жизни, откликнуться своими произве­дениями на волнующие вопросы действительности. Однако академический классицизм со своими мертвыми канонами продолжает оставаться официальным направлением в худо­жественной культуре России. В стороне от новых веяний на­ходилась и Академия художеств в Петербурге — главный центр русской живописи.

Ее мэтры придерживались религиозной и мифологичес­кой тематики. В 1863 г. группа выпускников академии, до­пущенных к конкурсу на золотые медали, потребовала свободного выбора сюжетов. Администрация академии настаи­вала на обязательных из мифологии. Тогда 14 выпускников отказались от участия в конкурсе, вышли из академии и со­здали Артель петербургских художников. Вождем «бунта 14» был И. Н. Крамской (1837—1887), впоследствии выдающий­ся мастер портретной живописи, теоретик искусства, автор известных картин «Христос в пустыне», «Неутешное горе», «Майская ночь». Он горячо выступил против оторванного от жизни искусства.

В 1869 г. художник Г. Г. Мясоедов (1835—1911) предло­жил создать Товарищество передвижных художественных выставок. Проект устава Товарищества поддержали крупные художники. Под ним подписались Г. Г. Мясоедов, В. Г. Перов, А. К. Саврасов, И. М. Прянишников, И. Н. Крамской, К. В. Лемах, Н. Н. Ге, В. И. Якоби, М. К. Клодт, В. М. и А. М. Васнецовы, И. И. Левитан, В. Д. Поленов, В. И. Суриков, Н. А. Ярошенко, позднее И. В. Репин, И. И. Шишкин, Ф. А. Васильев.

Так, в 1870 г., по сути, на основе артели в Москве возник­ло Товарищество передвижных художественных выставок. Вскоре его руководителем стал приехавший в Москву И. Н. Крамской. 'Это объединение ежегодно устраивало выставки произведений художников и перемещало их из города в го­род. Это была замечательная форма популяризации искусст­ва.

Выставки, организованные передвижниками в разных го­родах России, познакомили русское общество с такими со­зданиями реалистического искусства, как «Петр I допраши­вает царевича Алексея...» Н. Н. Ге, «Курсистка» Н. Я. Яро­шенко, «Утро стрелецкой казни» В. И. Сурикова, и многи­ми другими. Всегда оставаясь верными правде жизни и де­мократическим идеалам, передвижники касались самых раз­нообразных сторон жизни. Достаточно вспомнить картины В. Г. Перова, рисующие безрадостное детство («Тройка»), горе крестьянки-вдовы («Проводы покойника»), обличающие лицемерие и корыстолюбие духовенства («Сельский крест­ный ход на пасхе», «Чаепитие в Мытищах»), самодоволь­ную тупость купечества («Приезд гувернантки в купеческий дом»).

С передвижниками был связан в начале своего творческо­го пути И. Е. Репин (1844—1930), великий реалист, сорат­ник Некрасова и Салтыкова-Щедрина. Передвижником стад и И. И. Левитан <1861—1900), друг А. П. Чехова. Тонкий лирик, влюбленный в родную природу, Левитан в своих пейзажах раскрывал духовный мир человека, жаждущего гар­монии и красоты.

В передвижных выставках участвовали и замечательные мастера русского пейзажа, сумевшие раскрыть удивительную красоту, задушевность в простой русской природе. И. И. Шиш­кин (1832—1898) прославил свое искусство прекрасными кар­тинами русского леса. Известна также его картина «Рожь». А. И. Куинджи (1842—1910) посвятил свои холсты красоте Украины («Лунная ночь на Днепре»). Рано погибший от ча­хотки Ф. А. Васильев (1850—1873) создал превосходные пей­зажи «Баржи на Волге», «Мокрый луг», «Оттепель», «Перед дождем». Очень своеобразен и национален в своем творчестве

В. Д. Поленов (1844—1927) («Московский дворик», «Бабуш­кин сад», «Заросший пруд»).

Заметный след в русской живописи оставили и такие само­бытные, не входившие ни в какие объединения художники, как маринист Айвазовский, исторические живописцы Серов, Семирадский и Флавицкий, жанристы или батальные живо­писцы Штеренберг, Верещагин.

Передовые люди пореформенной России всячески поддер­живали художников и помогали им. Одним из меценатов на­ционального искусства был богатый строитель Северной же­лезной дороги Савва Иванович Мамонтов. Его дом в Абрам­цеве под Москвой стал излюбленным местом встреч и работы многих художников. Здесь Репин задумал своих «Запорож­цев», Васнецов написал «Богатырей» и «Аленушку», Врубель создал мастерскую художественной керамики, Серов напи­сал свою знаменитую «Девочку с персиками». Натурой для него была дочь Мамонтова Верочка. Создание знаменитой абрамцевской церкви — плод коллективных усилий худож­ников и мецената.

Другой меценат — московский купец и промышленник Т. М. Третьяков с 1856 г. систематически покупал луч­шие холсты художников и создал богатую картинную га­лерею русской живописи. В 1893 г. он принес ее в дар Москве. В настоящее время Третьяковская галерея явля­ется крупнейшим художественным музеем России. И луч­шие полотна передвижников навсегда заняли в ней свое место.

«Моя идея была с самых малых лет, — писал П. М. Тре­тьяков незадолго до передачи галереи в дар городу, 23 марта 1893 г., дочери Александре, — наживать для того, чтобы на­житое от общества вернулось бы также обществу (народу) в каких-либо полезных учреждениях; мысль эта не покидала меня всю жизнь».

Московская династия Третьяковых началась в 1774 г., ког­да купец Елисей Мартынович с женой Василисой и двумя сыновьями приехал из Малого Ярославца.

После женитьбы в 1865 г. П. М. Третьякова на Вере Ни­колаевне Морозовой, ученице знаменитого в те годы музыканта-педагога И. В. Ряба, дом Третьяковых стал своеобраз­ным культурным центром Москвы. В гости к молодой чете

приходили именитые писатели, художники, музыканты. В их числе Ф. М. Достоевский, И. С. Тургенев, Л. Н. Толстой, И. А. Гончаров, В. В. Стасов и многие другие.

Отдавая собиранию картин все свободное время, Третья­ков, тем не менее, семейное дело ставил прежде всего. Соби­ранию картин пунктуальный Третьяков отводил строго на­значенное время: в праздничные дни после обедни он посе­щал мастерские художников и антикварные лавки.

Купленные картины не просто украшали галерею Третья­кова в Москве. В отличие от других коллекционеров, стерегу­щих живописные полотна от чужого глаза, Павел Михайло­вич открыл галерею для публичных посещений.

П. М. Третьяков строго следил за порядком в залах, рев­ниво следил за посетителями галереи.

Однажды ему сообщили, что в залах стала собираться ка­кая-то странная публика: небрежно одетые, развязные груп­пы располагались у стен зала и довольно громко перешепты­вались. Между ними сновала грубо размалеванная женщина. На картины они не смотрели, зато зорко приглядывались друг к другу. Особенно часто такие группы появлялись в ненаст­ную погоду. Оказалось, московские свахи облюбовали гале­рею для смотрин женихов и невест. Павел Михайлович, ког­да ему доложили, сотрясаясь от смеха, сказал: «Пускай хоть таким образом приобщаются к искусству. Может быть, впос­ледствии кое-кто серьезно заинтересуется. А пока дорогу к нам узнали, и то ладно».

После посещения галереи государь соизволил пожаловать Павлу Михайловичу звание дворянина. На что Третьяков от­ветил: «Очень благодарен Его Величеству за великую честь, но от звания дворянина отказываюсь... Я родился купцом, купцом и умру».

Умирая в окружении родных и близких, Третьяков произ­нес последние слова: «Берегите галерею и будьте все здоро­вы». Незадолго до смерти в духовном завещании появилась приписка: «Нахожу неполезным и нежелательным для дела, чтобы художественная галерея пополнялась художественны­ми предметами после моей смерти, так как собрание и так уже очень велико... да и характер собрания может измениться».

Несомненно, наряду с такими бескорыстными жертвова­телями, как П. М. Третьяков или С. Т. Морозов и С. И. Ма­монтов, было немало купцов, рассматривавших благотвори­тельную деятельность в первую очередь в плане достижения более высокого социального статуса.

Большим уважением среди предпринимателей пользова­лось жалованное дворянство, когда тот или иной купец (по­рой вместе с семьей) именным высочайшим указом возводил­ся в «потомственное Российской империи дворянское досто­инство».

Но когда в 1897 г. П. М. Третьякову была вручена грамота почетного гражданина России, коммерции советник с гордостью принял ее. Надо сказать, что грамоты, вручаемые по­четным гражданам, представляли собой очень ценные худо­жественные произведения. Заказывали их у лучших художников. Павлу Третьякову грамоту расписывал Виктор Васне­цов.

Первую грамоту почетного гражданина реформатор Алек­сандр II вручил в 1866 г. московскому городскому голове князю Щербатову. Спустя 9 лет этого звания удостоился князь Долгоруков, тогдашний генерал-губернатор города. Извест­ный хирург Николай Пирогов стал почетным гражданином Москвы в 1881 г. Так был отмечен 50-летний юбилей его ме­дицинской деятельности. В 1901 г. звания почетных граждан были присвоены братьям Бахрушиным Василию и Александру.

Среди почетных граждан Москвы оказались и два иностран­ца. Главе особой депутации конгресса Северо-Американских Штатов господину Фоксу титул пожаловали лишь за то, что доставил ко двору поздравления от американского парла­мента по случаю «избавления от опасности, угрожавшей Его Величеству и русскому народу». (Имеется в виду неудавшее­ся покушение на Александра II.)

А в 1916 г. список пополнился фамилией «гостя, отдав­шего все силы делу русско-английского сближения», чрезвы­чайного и полномочного посла Великобритании Джорджа Бьюкена. Всего же до революции звания почетных граждан полу-тли 10 человек.

В пореформенный период в городах России началось активное строительство общественных зданий, фабрик и за­водов, жилых домов. Архитекторы И. П. Ронет, В. О. Шервуд, А. Н. Померанцев, Д. Н. Чичагов и др. создали «национальный» стиль в духе традиционного русского зодчества (Ис­торический музей, городская дума и верхние торговые ряды в Москве). В 1883 г. закончилось сооружение храма Христа-Спасителя в Москве, начатое в 1837 г. по проекту К. А. Тона. Для жилых домов Москвы и Петербурга характерно исполь­зование элементов различных стилей.

Города украшались скульптурными сооружениями: в 1862 г. в Новгороде по проекту скульптора М. О. Микешина был поставлен памятник «Тысячелетие России», а в 1874 г. в Санкт-Петербурге — монумент Екатерине II, окруженной великими людьми ее века. Ваятели Антокольский, Каменский и Пименов приобрели европейскую известность.

Последняя вспышка любви к усадьбе, вызванная во многом романтизмом, к середине XIX в. угасла. Кризис феодального строя подорвал существование дворянской усадьбы и экономики. Помещик из светского человека превращался в предпринимателя. Он разорялся, закладывал и продавал имение. Предприимчивый купец устраивал в поместье завод, используя старинные особняки под складские помещения, вырубал сад. Когда-то заброшенный парк имел романтическую окраску, теперь в этом можно видеть лишь след бесхозяйственности.

Капитализация сельского хозяйства уничтожала патриархальную систему землепользования. Этот процесс ощутим в 30—40-е годы. А. С. Пушкин видел следы запустения подмосковных усадеб уже в 1827 г.: «Подмосковные деревни также пусты и печальны: роговая музыка не гремит в ро­щах Свиблова и Останкино, плошки и цветные фонари не освещают английских дорожек, ныне заросших травою, а бывало уставленных миртовыми и померанцевыми деревья­ми. Пыльные кулисы домашнего театра тлеют в зале, остав­ленные после последнего представления французской коме­дии. Барский дом дряхлеет. Во флигеле живет немка-упра­витель и хлопочет о проволочном заводе». А. И. Герцен, по­сетивший Архангельское, высказался почти так же: «Быва­ли ли вы в Архангельском? Ежели нет, поезжайте, а не то оно, пожалуй, превратится в фурнитурную фабрику или не знаю во что, но превратится из прекрасного цветка в огород­ное растение».

Усадьбы пустеют. Реформы 1861 г. ликвидируют любые попытки развития усадеб, существование которых было по­строено на эксплуатации крепостных. Старинное дворянское поместье заменяется экономическими имениями и дачами. Торгашеский дух буржуазного века проник и под тихую сень деревьев.

Со времен «Мертвых душ» Н. В. Гоголя развивалось иро­ническое отношение к усадьбе, с ее фасадностью, «ненуж­ным» украшательством. Как идеал нового поместья литера­тор видит усадьбу экономическую. А старые, уходящие в про­шлое дворянские резиденции населяют какие-то призраки, страшные и гротескно-уродливые. Но случилось так, что «мон­стры» в усадьбе вымерли. О них во второй половине века по­мнили только по произведениям Гоголя, Герцена и Салтыко­ва-Щедрина. Заброшенные усадьбы неожиданно стали обра­зом человеческой судьбы. Это первым понял И. С. Тургенев. В «Дворянском гнезде» и в «Месяце в деревне» на фоне ста­рых домов и заросших прудов живут милые девушки и при­ятные чудаки. Они порой сентиментально нереальны, но, живущие в прошлом, они мечтают о будущем. Однако мечта­ниям их не суждено сбыться. Удары топора по стволам виш­невого сада говорят о прощании России с усадебными помес­тьями.

Представители прогрессивной художественной культуры XIX в. видели в усадьбе символ барства, праздной роскоши дворянства и нищеты народа. Но отзываясь с ненавистью о социальной природе русской усадьбы, многие находили в быте ее те стороны, которые в эпоху роста официальной казенщи­ны жизни Петербурга и Москвы казались весьма привлека­тельными.

Усадьба как архитектурный ансамбль не была для прошлого века ведущим типом зодчества. Новый век строил театры, доходные дома, музеи, общественные сооружения, фабрики и вокзалы. Усадьба, отходя на второстепенные по своему значению места, меняла и свое содержание. Она все больше приближалась по духу своему к музею или храму искусства. Но совершенство архитектурных форм и красо­та декора на фасадах главного дома определяли теперь ее достоинство. Прославиться могла лишь та усадьба, кото­рая становилась средоточием культурной и духовной жиз­ни общества. Подмосковная усадьба Остафьево Вяземских, например, получила название Русский Парнас. Пиэтическая лень под сенью тенистых деревьев со времен сентимен­тализма была не то что модой, но неким духовным повет­рием в определенной части русского дворянства. Праздность свидетельствовала не только об экономической независи­мости в обществе, но и независимости духовной от государ­ства. Государство бюрократизировалось, активно превраща­ясь в машину для подавления свободной инициативы. Мыс­лящий человек не мог не страдать. Он искал спасения за пределами жизни в обществе, фальшивой и мистифициро­ванной.

Декабристы на Сенатской площади объявили всей Рос­сии о своем несогласии с царским режимом. Многие из тех, кто не был с ними, тем не менее находились в оппозиции к существующим порядкам. Но они промолчали, предаваясь праздности и искусству. Они не высказали своего одобре­ния политике государства. «Лишние» люди — это не ори­гинальное и уникальное явление русской жизни прошлого века, а типичное. Герцен писал о том, что в России есть много лиц, которые если и просят о чем-то правительство, то разве лишь о том, чтобы их оставили в покое. Не домо­гаться ничего, беречь свою независимость, не искать мес­то— все это при деспотическом режиме называется «быть в оппозиции». Скажем сразу: официальная власть была не­довольна такой вольной праздностью. А к ней, особенно в годы реакции, тянулось все больше представителей рус­ской культуры. Тут были и поэты, и знаменитые художни­ки, и широкая масса просвещенной и свободолюбивой публики. Усадьба казалась, как и дальние страны, прообразом свободы. Сколько стихотворений, описывающих деревен­скую вольность, было создано, сколько картин с сельскими видами было написано!

Среди подмосковных усадеб XIX в., привлекающих вни­мание красотой своего расположения, совершенством худо­жественных памятников, особенно выделяются те, что связа­ны с историей русской литературы. Такие усадьбы справед­ливо носят название «литературные гнезда». Немало выдаю­щихся талантов здесь встречалось. Немало провело лучшие годы своей жизни, творя и работая. Имена Баратынского, Пушкина, Гоголя, Карамзина, Герцена, Аксаковых, Тютчева вспоминаются на фоне парков и колоннад, среди книжных полок и портретов усадебного кабинета. Интереснейшим «ли­тературным гнездом» XIX в. была усадьба Мураново.

Я помню ясный чистый пруд,

Под сению берез ветвистых,

Средь мирных вод его три острова цветут,

Светлея нивами меж рощ своих волнистых,

За ним встает гора, пред ним в кустах шумит

И брызжет мельница, деревня, луг широкий,

А там счастливый дом, туда душа летит,

Там не хладел бы я и в старости глубокой!

Так писал Баратынский о Муранове. Строил этот дом не архитектор, а сам поэт — Е. А. Баратынский.

В 80—90-е годы развития культурологии в Россия характеризуются прежде всего противоборством трех различ­ных идеологических направлений: демократического, пред­ставленного, с одной стороны, народниками и Л. Н. Толс­тым, а с другой — первыми русскими марксистами; консер­вативно-идеалистического, возглавленного В. С. Соловьевым и либерально-эстетского, нашедшего в конце 90-х годов свое теоретическое выражение на страницах журнала «Мир ис­кусства».

Начиная еще с 70-х годов одно из направлений разви­тия культуры оказалось связанным с движением народни­чества — общественно-политическим явлением, внутренне противоречивым, но в целом выражавшим крестьянские ин­тересы и проповедовавшими идеи русского утопического «об­щинного социализма».

Народническое движение «семидесятников» началось с пропагандистской деятельности, принявшей к 1874 г. массо­вый характер и вошедшей в историю русского освободитель­ного движения под названием «хождение в народ». Неодно­родное по своему составу, народничество состояло из несколь­ких близких течений утопического социализма. Народники полагали, что благодаря крестьянской общине («ячейке со­циализма») и качествам крестьянина-общинника («револю­ционера по инстинкту», «прирожденного коммуниста») Рос­сия сможет прямо перейти к социалистическому строю. Своей критикой самодержавия и утверждением, а вернее, требованием перемен объективно это движение поставило перед об­щественной мыслью России проблему капиталистического развития и имело в начальной своей стадии прогрессивное историческое содержание.

Наиболее яркими представителями народничества были М. А. Бакунин, Н. К. Михайловский, А. М. Скабичевский, П. Л. Лавров и П. Н. Ткачев. Их теоретическая и литератур­но-критическая деятельность свидетельствует об известном различии позиций. Если Лавров и Михайловский были да­леки от проведения последовательно материалистического детерминизма при анализе искусства и культуры и отрица­тельно относились к марксизму, то Ткачев был близок к марксизму. Но при всем различии взглядов их объединяла общность выдвигаемой проблематики и идеологических ус­тановок, с которых осуществлялся анализ современной им культуры.

Так, Михайловский выступал против детерминизма и «эко­номического материализма», но выдвигал идеи гражданст­венности литературы, служения интересам народных масс.

И если для Михайловского идеалом оставалась община, то Ткачев выступал за ее развенчание.

Конспиративная организация народников «Земля и воля» раскололась в 1879 г. на «Народную волю» и «Черный пере­дел». Позднее, противодействуя насилию— арестам и каз­ням, народники сами перешли к тактике террора, организуя покушения на царя и особо жестоких его приспешников.

12 февраля 1880 г. после покушения на Александра II была создана Верховная распорядительная комиссия по ох­ранению государственного порядка и общественного спокой­ствия. Главный начальник комиссии граф М. Т. Лорис-Меликов получил исключительные полномочия. Наряду с крес­тьянскими мерами он начал диалог с земствами, ослабил цен­зуру. Для преодоления кризиса он предложил создать адми­нистративно-хозяйственную и финансовую комиссии, вклю­чавшие чиновников и общественных деятелей, для подготов­ки реформы местного управления и пересмотра условий вы­купа крестьянских земель.

1 марта 1881 г. этот план, названный «конституцией М. Т. Лорис-Меликова», был одобрен Александром II. Одна­ко реформам не суждено было осуществиться, так как в тот же день царь был смертельно ранен бомбой, брошенной наро­довольцем И. И. Гриневицким. Однако убийство не вызвало антиправительственных выступлений. Большинство членов Исполнительного комитета народовольцев было казнено по приговору суда. Либеральные деятели в адресе Александру III (1881—1894) осудили террористическую деятельность ре­волюционеров и выразили надежду на «завершение великого дела государственного обновления».

Совершенно естественно, что после таких событий 1881 г. произошли изменения в сфере просвещения. С 1884 г. церковно-приходские школы перешли в ведение Синода. Расши­рилось преподавание Закона Божьего в государственных шко­лах.

Циркуляр Министерства народного просвещения (министр И. Д. Деляков) от 5 июня 1887 г. («о кухаркиных детях») ввел ограничение на прием в гимназии, чтобы не допустить «поступления в них детей кучеров, лакеев, поваров, прачек, мелких лавочников и тому подобных людей». Плата за обу­чение была повышена.

Университетский устав 23 августа 1884 г. фактически унич­тожал автономию университетов. Для поступления в универ­ситет требовалась справка из полиции о благонадежности. Собрания студентов запрещались. В 1885 г. для них была введена особая форма. В 1886 г. срок военной службы для имеющих высшее образование увеличился до одного года. С 1887 г. плата за обучение возросла вдвое. И что самое важ­ное, правительство снизило университетам ассигнования. По распоряжению правительства в 1886 г. был прекращен при­ем на все высшие женские курсы, кроме Бестужевских. Зна­чительно были урезаны права земства.

Но, несмотря на самодержавную политику ущемления прав земств, либеральное движение не перешло в оппози­цию. В 90-е годы демократические настроения среди зем­ских врачей, учителей, статистов заметно усилились. Это приводило к постоянным конфликтам с местной админи­страцией.

«Временные правила о печати», утвержденные 27 августа 1882 г., дали право министерствам просвещения, внутрен­них дел, юстиции и Синоду закрывать газеты и журналы. Газеты, получившие «предостережения», подавали материа­лы на предварительную цензуру. Сильное беспокойство По­бедоносцева вызывали библиотеки и читальни.

С 1888 г. Министерству народного просвещения было по­ручено пересмотреть каталог книг, разрешенных для выдачи читателям.

Политические акции правительства нередко оправдывались необходимостью защиты русского народа. Сам император Александр III одевался и держался просто, создавая образ «народного царя». Характерной чертой политического курса стал воинствующий национализм. Проводилась насильствен­ная русификация и христианизация, «иноверцев» преследо­вали.

Появление на книжном рынке произведений замечатель­ных русских писателей Л. Толстого, Пушкина, Гоголя и др., которые, путешествуя в коробах офеней, проникали часто в отдаленные сельские уголки, вызывало резкое недовольство цензурного начальства и особенно обер-прокурора Святейше­го Синода К. П. Победоносцева. В конце 70-х годов прави­тельство издало постановление, по которому офени, торговцы книгами вразнос, были обязаны представлять свидетельство о благонадежности, каталог с обозначением всех книг, нахо­дившихся в коробе, получать специальное разрешение губер­натора на право торговли книгами. В итоге мероприятий пра­вительства доступ народа к книге был сильно ограничен. В этом факте также нашла выражение общая направленность политики правительства в области культурного развития на­рода, особенно проявлявшаяся всегда в годы торжества реак­ции.

Исполнительный комитет народовольцев, совершивших покушение на императора Александра II, просуществовал до 1884 г., но и после его разгрома продолжали действовать раз­общенные группы народовольцев. 1 марта 1887 г. под руко­водством А. И. Ульянова было совершено неудавшееся поку­шение на Александра III (1881—1894).

Их организация «Народная воля» и программа «Зем­ля и воля» исчерпали свои силы, и народническое дви­жение стало угасать. А главное — все более очевидной становилась несостоятельность их основной идеи — пере­хода к социализму через крестьянскую общину, которую народники довели до прямой идеализации и защиты пат­риархальности, рутины, пережитков крепостничества. Они не видели и не хотели видеть новое в крестьянской общине: социальные изменения, вызванные развитием капитализма. И наконец, призывая к борьбе за улучше­ние жизни крестьянства, народники не видели в народ­ных массах ту силу, которая сможет реализовать их идеи. Истинными творцами истории народники считали выда­ющихся личностей.

Верность идее, бескорыстие и героизм народников — Же­лябова, Перовской, Фигнер, Засулич, Кибальчич — оставили свой след в развитии духовной культуры России.

Движение народничества нашло свое отражение прежде всего в литературе. Начальный его этап показан Тургеневым в романе «Новь» (1877).

Народничество вызвало к жизни литературную школу бытописателей крестьянской жизни: Н. Н. Златовратский (1845—1911), П. В. Засодимский (1843—1912), Н. И. Наумов (1838—1901) и др. Их основным жанром был социальный очерк, а центральной темой — социальное расслоение кресть­янства.

Идеологические позиции и тактические приемы народни­чества 70-х годов отразились и в творчестве таких беллетрис­тов, как С. М. Степняк-Кравчинский, Осипович-Новодворский, а также в поэзии П. Л. Лаврова, Ф. В. Волховского, С. С. Синегуба, Н. А. Морозова, П. Ф. Якобовича, Г. А. Лопатина, В. Н. Фигнер.

Наиболее полно ломка старых уставов отразилась в твор­честве Г. И. Успенского 70—80-х годов. В циклах очерков «Из деревенского дневника» (1877—1880), «Крестьянин и крестьянский труд» (1880), «Власть земли» (1882) сказались народническая идеализация патриархальной деревни, непри­ятие капитализма.

В начале 80-х годов народничество утратило революцион­ный характер, изменились и содержательные аспекты лите­ратуры. Разорение деревни, нищета и бесправие, разрушение общины — основные темы писателей-народников, пришедших в литературу в этот период. Среди них выделяется Н. Е. Каренин-Петропавловский (1853—1892): циклы очерков «Рас­сказы о парашкинцах» (1879—1890), «Рассказы о пустяках», (1881—1883), повесть «Снизу вверх» (1886).

Яркие образы грабителей народа мы видим в насыщенной натуралистическими деталями «Хронике села Смурина» Засодимского.

На труде и нищете народа обогащаются и герои Новодворского Хапай-Михаевский и Легкоживецкий из рассказа «Ка­рьера» .

Весьма колоритные образы деревенских хищников рисует Степняк-Кравчинский в своих сказках «Мудрица Наумовна», «Из огня да в полымя», «О Правде и Кривде», «Сказка о копейке». Используя мотивы и художественные средства на­родного творчества, автор создал эти сказки в целях пропа­гандистской деятельности, направленной против народных уг­нетателей.

Писатели-народники считали, что русский капитализм искусственно привнесен извне и что он — временное яв­ление.

Следуя лучшим традициям русской реалистической ли­тературы, беллетристы и поэты народнического направ­ления создали новый художественный синтез социальных и нравственных требований к личности, выдвинутых сложным и героическим их временем, когда, по словам Л. Н. Толстого, «все переворотилось и только укладыва­лось».

О капитализме как тяжелой реальности, определяющей жизнь деревни и города, говорилось в очерках из жизни гор­норабочих и горнопромышленников Урала Д. Н. Мамина-Сибиряка (1852—1912), в его романах «Приваловские мил­лионы», «Горное гнездо», «Дикое счастье» (все — 1884), «Зо­лото» (1892) и др. Объективно творчество этих писателей, обратившихся к беспристрастному изучению народной жиз­ни, в том числе и рабочих, противостояло либерально-народ­нической литературе.

Изучение опыта европейской социал-демократии привело бывших народников на позиции марксизма. В своих работах «Социализм и политическая борьба» (1883) и «Наши разно­гласия» (1885) Г. В. Плеханов отрицал готовность России к социалистической революции и указал на необходимость со­здания социал-демократической партии, подготовки буржу­азно-демократической революции и создания социально-эко­номических предпосылок социализма.

С середины 80-х годов в России возникают многочислен­ные социал-демократические кружки студентов и рабочих.

Первые русские рабочие организации появились в Одессе в 1875 г. — «Южнорусский союз рабочих» и в Петербурге в 1878 г. — «Северный союз русских рабочих». С конца 80-х — начала 90-х годов руководящая роль в освободительном дви­жении переходит к рабочему классу, авангардом которого стал пролетариат Петербурга и Москвы. На основе роста рабочего движения возникли марксистские кружки и группы. Вид­ную роль в распространении идей марксизма в России сыгра­ла группа «Освобождение труда» (Женева, 1883) во главе с Г. В. Плехановым.

В публицистике 90-х годов на страницах журналов «Но­вое слово», «Жизнь» и др. центральное место занимает поле­мика марксистов с народниками, сгруппировавшимися во­круг журнала «Русское богатство».

В 80—90-е годы на арене культурной жизни России на­чинает складываться панславизм — реакционное полити­ческое течение конца XIX — начала XX в., стремившееся к объединению всех славянских стран во главе с царской Россией.

Главным идеологом панславизма стал Н. Я. Данилевский, создатель теории «культурно-исторических типов». Продол­жали свою деятельность в этот период и славянофилы (Ю. Ф. Самарин, А. И. Кошелев, И. С. Аксаков). В конце XIX в. появились так называемые славянофилы-националисты (А. А. Киреев).

В условиях, когда в стране воцарился жесточайший поли­цейский террор, после того как «Народная воля» казнила Александра II (1881)33, общественные настроения эпохи 80-х годов нашли воплощение в творчестве В. И. Гаршина (1855— 1888).

Свидетель трагической борьбы революционеров-народни­ков 70-х годов В. И. Гаршин не верил в спасительность рево­люционного пути. Но и мириться с духовным рабством, с тор­жеством подлости и мракобесия он не мог. «Боятся громко говорить, посылать письма, знакомиться, читать книги, бо­ятся помогать бедным, учить грамоте», — говорил позднее об этом времени один из героев Чехова (рассказ «Человек в фут­ляре»).

В это время рассказы Гаршина потрясали читателей изо­бражением человеческих страданий, вызванных войной, злом и несправедливостью, царящими в мире.

В творчестве младшего поколения демократов-восьмиде­сятников, к которому относится литературная деятельность Гаршина, начинают звучать трагические мотивы. Они ска­зались в негодующей, полной жалоб и сомнений поэзии С. Я. Надсона (1862—1887), герои которого страдают, конча­ют жизнь самоубийством или сходят с ума, сознавая, что они бессильны перед социальным злом. К 80—90-м годам отно­сится творчество А. Н. Апухтина (1840—1893), К. К. Случевского (1837—1904), К. М. Феофанова (1862—1911), В. С. Со­ловьева (1853—1900), Н. М. Минского (1856—1937), в той или иной мере предварявших появление декадентского на­правления в литературе.

Иной характер носило творчество В. Короленко (1853— 1921), который и в условиях реакции 80-х годов стремился возбуждать оптимистические надежды, звал к борьбе за сво­боду и справедливость, высказывая веру в духовные силы народа (рассказы «Сон Макара», «Соколинец», «Сказание о Флоре», «Слепой музыкант»).

Творчество Гаршина и Короленко пронизано стремлением к обновлению реализма, к слиянию реалистического изобра­жения жизни с романтикой, к привнесению в литературу ге­роического начала.

Ожидание перемен в русской жизни обусловило и особый характер творчества А. П. Чехова (1860—1904), выступив­шего в 80-х годах с юмористическими рассказами о быте и нравах мещанства. В повестях, рассказах и пьесах 90-х годов Чехов показал гибель человека, задавленного тусклой обы­денщиной.

Говоря о «трагизме мелочей», определяющих жизнь со­временного человека, Чехов понимал, что «больше так жить невозможно» («Человек в футляре», 1900). Он ве­рил, что готовится «здоровая, сильная буря, которая идет, уже близка» («Три сестры», 1900). Эта уверенность в ско­ром обновлении жизни вылилась в последних произведе­ниях писателя в мечту о наступлении лучшего будущего («Крыжовник», «Невеста»), Чехов создал особую форму рассказа, отмеченного художественным лаконизмом и идейной насыщенностью, и новаторскую драму («Чайка»;

1896, «Дядя Ваня»; 1897, «Вишневый сад», 1903—1904). Отдельные факты становились огромным обобщением, «мелкие» темы из частной жизни давали повод для суж­дения о строе жизни современного общества. Разработан­ные Чеховым новые литературные формы оказали боль­шое влияние на развитие русской и мировой новеллисти­ки и драматургии.

В 80—90-е годы снова возрождается интерес к идеа­листической философии. В это время несколько раз изда­ются «Мир как воля и представление» А. Шопенгауэра и другие его работы, касавшиеся проблем культуры, в 1898 г. — «Критика способности суждения» И. Канта, в 1899 и 1901 гг. — «Происхождение трагедии (метафизика искусст­ва)» Ф. Ницше, в 1895 г. — «О музыкально-прекрасном» Э. Ганелина, «Эстетика» Р. Прельса, «Введение в эстетику» Г. Гросса, «Лекции по теории искусства вообще и поэзии, в частности» П. Ферриери и «Искусство и природа» В. Шербюлье. Так осуществлялась экспансия западноевропейской идеалистической культурологической мысли в русскую ху­дожественную культуру, которая представляла в тот период для этого благоприятную почву. Однако нельзя забывать, что в это же время в России издают и упоминавшиеся ранее работы Прудона, Гюйо, Пиарда, что свидетельствует о со­хранении демократических тенденций в русской эстетичес­кой мысли и культуре.

К воззрениям М. Гюйо и П. Прудона были близки идеи трактата Льва Толстого «Что такое искусство?» (о чем речь будет несколько позднее).

Идеалистическую линию в русской культурологии разви­вал Владимир Сергеевич Соловьев (1853—1900) — выдающий­ся философ-систематик34. На формирование его воззрений су­щественное воздействие оказали Платон, Августин, Шеллинг, Гегель, из русских авторов — старшие славянофилы, П. Д. Юркевич. Но главным образом, как об этом говорил сам Соло­вьев, он находился под преобладающим влиянием Канта и отчасти Шопенгауэра. Соловьеву импонировали в Шопен­гауэре мистические мотивы, стремление подвести под теорию иррациональные основания, у него Соловьев «нашел... удов­летворение никогда не умолкавшей в нем религиозной по­требности, религиозное понимание и религиозное отношение к жизни».

У Шеллинга Соловьев заимствовал в том числе консерва­тивные философские идеи. Подобно Шеллингу, он приходил к отрицанию рационального познания явлений нравственнос­ти, к замене его спиритуализмом, мистическим «откровени­ем». Этические воззрения Соловьева по ряду важных пунк­тов сходились, перекликались с нравственными устремления­ми Ф. М. Достоевского, с которым он был в весьма близких личных отношениях и к мнению и советам которого всегда прислушивался. Моральная концепция Достоевского, выра­зившая боль великого писателя за угнетенную, «стушеван­ную» человеческую личность, и его ненависть к антигума­нистической морали буржуазного общества не могла не вы­зывать определенной реакции у такого мыслителя, каким был Соловьев.

Как христианский мыслитель, Соловьев явился создате­лем мистической концепции мирового процесса, осуществля­ющегося в борьбе божественного начала с косной материей и направленного в конечном счете на ее полное одухотворение, которое означает тем самым конец всемирной истории. Этот процесс полагался как смысл природы и культуры, истины и любви, искусства и красоты.

Элементы платонизма (художник творит по непостижи­мому вдохновению) сочетаются у него с христианской идеа­лизацией долга и любви и дают начало его философии эроса, связанной с символическим образом «вечной Женственнос­ти», которым завершается его эстетика.

Соловьев крайне критически относился к нравственному учению Толстого, как и к художественному его творчеству вообще, и остро полемизировал с ним, особенно в работах «Оправдание добра» и «Три разговора». Но выдвигавшиеся Толстым моральные проблемы нередко побуждали его само­го задумываться над ними и давать на них свои ответы. Для Соловьева характерны тенденция к этизации всех общест­венных проблем, попытка поставить всю сферу социальной жизни в зависимость от мистифицированной морали. Нрав­ственное начало выступает у него как первичный опреде­ляющий фактор экономических, политических, правовых отношений и т. д.

Попытки этизации социальных проблем весьма харак­терны и для современных религиозно-идеалистических уче­ний, прежде всего неотомизма. Представители неотомизма Маритэн, Крошен, Жильсон и др. во многом повторяли при­емы русского теософа, они также стремятся истолковать зло­бодневные социально-экономические вопросы как вопросы чисто моральные и перенести их решение в сферу нравст­венности.

Согласно Соловьеву, первоосновой нравственности, ее ис­ходным началом является мистическая любовь, олицетворяю­щая собой божественную сущность человека. Лишь одухо­творенные этой любовью могут получить значение всех ее по­нятий и принципов.

Соловьев был горячим последователем кантовского прин­ципа «человек — цель, а не средство». Человек, отмечал он, не должен быть ни средством чужой деятельности, ни ее гра­ницей. Он должен быть ее целью в собственном смысле сло­ва, ее вечной идеей. «Никакой человек ни при каких услови­ях и ни по какой причине, — не может рассматриваться как средство для каких бы то ни было посторонних целей, — он не может быть средством или орудием ни для блага другого лица, ни для блага целого класса, ни, наконец, для так назы­ваемого общего блага, т. е. блага большинства других лю­дей».

Именно это дает основания говорить о гуманистической направленности этики Соловьева, а о нем — как о поборнике идеи самоценности человеческой личности.

В.'С. Соловьев относится к числу тех мыслителей, кото­рые глубоко осознавали кризис буржуазной общественной системы и пытались найти из него определенный выход. Н. Бердяев имел все основания сказать о нем, что он «исхо­дил из кризиса современной цивилизации». Соловьев пони­мал антигуманный характер капиталистических обществен­ных отношений и выступал с резкой критикой их, в защиту прав и достоинства человека. В буржуазном обществе, отме­чал он, получил «чрезмерное развитие индивидуализм»; это общество держится на «неравенстве богача и пролетария». Такое положение чревато революционными последствиями. Возникает «стремление, — отмечал он, — со стороны труда, т. е. рабочих, завладеть капиталом, что и составляет ближай­шую цель социализма». Но для Соловьева этот путь непри­емлем. В своем теократическом проекте Соловьев возводит неравенство в закон общественной жизни, признает незыбле­мым принципом общества.

Отсюда задачу общественного развития Соловьев видел не в ликвидации капитализма, а в том, чтобы подвести под него нравственную основу, «очеловечить» его, связать присущие ему экономические отношения с «началом добра». Необходи­мо, заявлял он, «нравственное упорядочивание экономичес­ких отношений». В связи с этим он предписывал выпол­нять два условия, руководствоваться двумя основополагаю­щими требованиями в экономической области, которые он определял как «религиозное требование» и «не ставить Маммона выше бога», не превращать богатство в самоцель; вто­рое — «жалеть труждающихся и обремененных и не ценить их ниже бездушных вещей», обеспечить им материальные средства к достойному существованию. При выполнении этих условий, заявлял Соловьев, «общественные отношения в об­ласти материального труда становятся нравственными». Нравственное учение Соловьева оказало значительное влия­ние на этическое построение русских идеалистов-мистиков. Под его непосредственным воздействием разрабатывали свои моральные концепции Е. Трубецкой, С. Булгаков, Н. Бердя­ев и др.

Современный западногерманский теолог Э. Мюнцер считает Соловьева «величайшим мыслителем», создавшим для человечества непреходящие моральные ценности. По Мюнцеру, благодаря своим метафизическим откровени­ям Соловьев «занимает особое место в общественной мыс­ли».

Двойственная консервативно-утопическая общественная по­зиция Соловьева явилась характерной чертой теории и практики русского символизма, идейным истоком которого в немалой степени послужили философия и поэзия В. С. Соловьева.

Под влиянием Соловьева и других русских философов у людей искусства или просто задумывающихся над вопроса­ми духовности, религии вновь пробудился интерес к святым местам России, Оптиной Пустыне, прежде всего. Многие фи­лософы, ученые, художники и писатели считали своим дол­гом посетить Оптину Пустынь.

Старец Варсонофий написал о своей обители: «светлей здесь небеса».

Среди древнейших монастырей России в середине прошлого (XIX в.) века и во второй его половине Оптина Пустынь, близ Козельска, недалеко от Калуги, расцветает особо, становится «как бы чашей, куда сливается все драгоценное духовное...» Оптинские старцы имели дар прозорливости, они утешали, исцеляли от душевных и телесных болезней. К ним шли па­ломники за духовным советом, помощью, утолением их пе­чалей.

Исключительно широкий охват жизненных явлений, объем и сложность поставленных проблем, стремление ис­следовать многообразные процессы, происходящие в мире социальных отношений, во внутренней жизни человека, по­родили множество художественных открытий. Новаторст­во критического реализма сказалось во всем: в эволюции поэтических родов и видов (жанров), в композиции ху­дожественного произведения, в сюжетах, в изображении человека, в художественной речи, в ритмическом строе стиха.

Три поэтических рода — эпос, лирика и драма, существо­вавшие в поэзии еще в глубокой древности, никогда не были такими гибкими, подвижными, какими они предстали в твор­честве писателей-реалистов. Эпос стал внутренне более взвол­нованным, лиричным.

Реалистическое исследование глубины жизни породило из замечательных достижений русской литературы психологизм. Русские писатели постигали внутренний мир человека во всей его сложности, противоречивости, в постоянном движении. Художественные открытия, совершенные в этой области Тур­геневым, Толстым, Достоевским, были подготовлены лири­кой Пушкина, Лермонтова, романами «Евгений Онегин» и «Герой нашего времени».

Психологизм русской литературы — одно из выражений ее огромного интереса к человеку, признания его высокой цен­ности.

Глубоко самобытная великая русская литература прошло­го никогда не была национально замкнутой. Лучшие рус­ские писатели, у которых было высоко развито чувство Роди­ны, с истинной заинтересованностью открывали для себя богатейший исторический и духовный опыт, накопленный ли­тературой разных времен и народов.

Все мировое искусство, начиная с античности и кончая живой современностью, было в поле их зрения, давало им материал для творческих размышлений.

В свою очередь, передовая русская литература XIX в. оказывала и оказывает по сей день огромное влияние на творчество писателей всего мира, ибо проблемы, волновав­шие ее, были не только национальными, но и общечелове­ческими.

Истинное открытие русской литературы зарубежным читателем произошло, когда в 1879 г. вышел в свет пер­вый французский перевод «Войны и мира». Эпопея Толс­того ошеломила своих новых читателей и заставила бли­же присмотреться к творчеству других русских писате­лей. С этого времени наша литература стала вливаться мощным потоком в духовную жизнь народов зарубежных стран — стран Запада и Востока (Индии, Японии, Китая). Кроме Толстого восторг вызывали Тургенев и Достоев­ский. «Великой тройкой» назвали этих писателей за ру­бежом.

Постепенно достоянием широкого круга читателей зару­бежных стран становятся наряду с Тургеневым, Толстым, Достоевским, Чеховым Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Некра­сов.

Романы Толстого и Достоевского экранизировались кино­режиссерами США, Франции, Италии, Японии. Драмы Че­хова не сходят со сценических подмостков многих стран мира.

Завещанное нам историей свойство русской культуры щедро делиться тем, что у нее есть, брать лучшие творе­ния человеческого духа и делать их своими характеризу­ет и современную русскую культуру. Например, «непо­нятная» поэзия Эдгара По стала студией стиха для мно­гих русских поэтов. «Мой Уитмен» — настаивал Корней Чуковский.

В связи с проблемой взаимодействия культур и заимство­ваний очень важно подчеркнуть, что «мысль, способную раз­двинуть горизонт нашего видения собственных проблем, как и веру в нее, заимствовать невозможно. Это всегда нацио­нальный труд и усилие для реализации гражданского досто­инства».

Главным в русской идее XIX в., по мысли Н. Бердяева, выступает осмысление особого пути России, исторического места ее в дилемме «Запад—Восток».

Своего последнего слова в этом национально-ментальном раздумье русский народ еще не сказал и сегодня. Россия — великое евразийство, ее путь между Западом и Востоком, пере­плавка опыта которых не мешает ее «самости».

Не избегают влияния русской культуры и современные Запад и Восток, но это — тема для особого самостоятельного исследования.

Лучшие русские актеры и режиссеры второй половины XIX в., так же как и русская литература, утверждали реа­лизм на сцене. Они боролись с театральным штампом, безы­дейностью и безвкусицей, за развитие традиций великого Щепкина, за правдивость и высокую содержательность сце­нического искусства.)

Выдающаяся актриса В. Ф. Комиссаржевская предпочла покинуть императорский Александрийский театр и создать в Петербурге свой театр, свободный от казенщины и рутины. В театре Комиссаржевской шли накануне и в период револю­ции пьесы Горького, актеры чувствовали себя глашатаями передовых идей, и спектакли воспринимались демократичес­ким зрителем как политические демонстрации, в которых они сами становились участниками.

Школой реализма стал Московский Малый театр, с кото­рым связана деятельность выдающегося драматурга А. Н. Ос­тровского. Театр этот и поныне называют «домом Островско­го».

Среди многих замечательных актеров Малого театра одно из первых мест принадлежит М. Н. Ермоловой. Она создала образ передовой женщины, выступающей против семейного и общественного гнета, против пошлой морали собственни­ков. После спектаклей с участием Ермоловой студенчество выходило из театра с революционными песнями.

Имя Немировича-Данченко, замечательного театраль­ного деятеля, а также имя его соратника — великого ак­тера, режиссера, театрального педагога К. С. Станислав­ского связаны с историческими преобразованиями рус­ского театра в конце XIX в. Храня и развивая лучшие традиции русского сценического искусства, Станислав­ский и Немирович-Данченко с группой талантливых мо­лодых актеров создали в 1898 г. Московский Художест­венный театр. «Программа начинающегося дела была революционной, — вспоминал впоследствии Станислав­ский. Мы протестовали и против старой манеры игры, и против театральности, и против ложного пафоса, декла­мации, и против актерского наигрыша, и против дурных условностей постановки, декораций... и против ничтож­ного репертуара тогдашних театров».

В Московском Художественном театре органично сочета­лись лучшие традиции русского театра XIX в. и идеи «теат­ральной революции». Именно в этом театре была полностью реализована идея ансамбля, достигнуто совершенное перево­площение актера и проникновение в самые сокровенные глу­бины психологии персонажей.

Будучи одним из самых ярких проявлений русской демо­кратической культуры. Московский Художественный театр, в свою очередь, оказал огромное влияние на духовный мир нескольких поколений русской интеллигенции. Подлинным рождением этого нового театра явилась постановка пьесы Чехова «Чайка» в 1898 г. С успехом на сцене появилась и «Анна Каренина» Льва Толстого, утверждавшая принципы реализма в искусстве.

Основная идея этого произведения, как и всего творчества Л. Н. Толстого, — всепрощение, любовь к людям, невозмож­ность исправлять зло злом.

Эти же мысли и в толстовской публицистике, в ста­тьях на религиозные темы: «Исповедь», «Христианское учение», «В чем моя вера?», «Царство Божие внутри нас», «Религия и нравственность», «О жизни». Толстой был убежден, что суть христианства не в обеднях, свечах, иконах..., «а в том, чтобы люди любили друг друга, не платили злом за зло, не судили, не убивали друг друга». «... Верю я в следующее, — разъяснял свою позицию ху­дожник, — верю в Бога, которого понимаю как Дух, как Любовь, как начало всего. Верю в то, что он во мне и я в нем. И я исповедую это христианство... спокойно и ра­достно живу и спокойно и радостно приближаюсь к смер­ти».

Борьба против российского и европейского декадентства явилась важнейшей стороной культурологических взглядов и учения Л. Н. Толстого.

Его трактат «Что такое искусство?» (1897) заключал в себе резкую критику новейших проявлений «чистого ис­кусства». Выход трактата в свет приветствовали демокра­тически настроенные деятели русской культуры — И. Е. Репин, В. В. Стасов и др. В целом эстетическое учение Толс­того было столь же противоречивым, как и все его миро­воззрение.

Писатель (здесь сказалось влияние на него идей Руссо) решительно отверг буржуазную цивилизацию и противопо­ставил ей свой утопический социальный идеал, рисовавший­ся ему в виде сообщества трудящихся людей, построенного на началах христианской морали и занятого коллективной борьбой с природой.

Едва ли не главным атрибутом эксплуататорской культу­ры, которую отверг Толстой, оказалось почти все искусство богатых классов.

Категорическое отрицание формализма в искусстве — ха­рактерная нормативная черта толстовской эстетики. Ведь хо­довые приемы, с помощью которых, согласно Толстому, фаб­рикуются псевдохудожественные поделки для обеспеченных слоев общества — заимствование, подражательность, поразительность, занимательность, — суть разновидности дека­дентского формализма. Упадочным является и содержание буржуазного искусства — индивидуалистическая гордость, половая похоть, чувство острой тоски. Корни новоевропей­ского художественного упадка писатель прослеживал вплоть до эпохи Возрождения, когда богатые классы, по его мне­нию, начали забывать учение Христа. Искусство перестало быть для них серьезным делом, а стало забавой. В послед­ние годы жизни Толстой отвергал как ложные не только про­изведения новейших модернистов, но и творения Шекспира, Бетховена, Пушкина, свои собственные сочинения. Если для Вольтера Шекспир был «пьяным дикарем» в искусстве, по­тому что не соблюдал стилеобразующих драматургических правил, то для Толстого Шекспир вообще не был художни­ком, поскольку не соблюдал евангельских нравственных норм. Толстой был одним из тех утопистов, которые полага­ли, что социальный вопрос есть вопрос нравственный47. Ис­кусство будущего, согласно Толстому, окажется нравствен­ным, т. е. сможет реализовать свое главное назначение — объединение людей.

Л. Н. Толстой оставил глубокий след в русской и мировой культуре. На рубеже XIX и XX вв. Толстой объективно вы­ступил как завершитель одной из ведущих тенденций рус­ской духовной жизни прошлого столетия. Его трактат, упо­минавшийся ранее, «Что такое искусство?» нанес сильный удар по европейскому декадентству, продемонстрировав вместе с тем крайний утопизм протеста патриархально-нравоучитель­ных позиций.

На всем протяжении XIX столетия плодотворные и ориги­нальные мысли о красоте и искусстве, об общих проблемах культуры высказывались в России не только теоретиками, но и писателями, композиторами, художниками, архитектора­ми. Так внесли свой вклад в решение теоретических проблем культуры искусствоведческие и публицистические работы В. В. Стасова, Н. В. Шелгунова и других критиков. Немалый общекультурологический потенциал заключали в себе лите­ратурно-критические и программные выступления Ф. М. Дос­тоевского (1821—1881).

Первое произведение Достоевского «Бедные люди» вы­звало восторг у Некрасова и Григоровича. Встреча начина­ющего автора с Белинским произвела в жизни Достоевско­го «перелом навеки». При этой встрече Белинский сказал Достоевскому: «Вам правда открыта и возвещена как художнику… Цените же ваш дар и оставайтесь верным, и будете великим писателем». «Это была самая восхитительная минута моей жизни, — писал Достоевский тридцатью годами позже. — Я в каторге, вспоминая ее, укреплялся духом».

По словам Белинского, роман Достоевского «Бедные люди» «открывает такие тайны жизни и характеров на Руси, кото­рые до него и не снились никому».

В апреле 1849 г. Достоевский прочитал на собрании пет­рашевцев знаменитое письмо Белинского к Гоголю, которое в списках ходило по рукам. На собрании присутствовал про­вокатор. Вскоре Достоевский («один из важнейших» среди петрашевцев, по мнению жандармов) вместе с другими участ­никами кружка был арестован и заточен в самом страшном застенке Петропавловской крепости — в «Секретном доме» Алексеевского равелина. Здесь томился перед отправкой в Сибирь А. И. Радищев, здесь прошли последние дни пригово­ренных к казни декабристов.

Церемония казни состоялась 22 декабря 1849 г., но когда Достоевский был уже на эшафоте, казнь была заменена «ве­ликодушным» монархом ссылкой на каторгу в Сибирь. До­стоевский написал целый ряд романов: «Униженные и оскор­бленные» (1861), «Записки из Мертвого дома» (1859—1862), «Преступление и наказание» (1866), «Идиот» (1869), «Бра­тья Карамазовы» (1879—1880). Проблема, над которой би­лись их герои, — как освободить человека от страданий? — оказалась в его романах нерешенной. Но на пути к ее реше­нию, исследуя трагические противоречия действительности, писатель совершает великие открытия.

Через страдание его герои идут к самоочищению, вере, к познанию высшей духовности. В «Братьях Карамазовых», который первоначально должен был быть романом о детях, азбука христианства дана через своеобразный гуманистичес­кий «цикл» возрождения героев — от греха к искуплению, покаянию, братству и любви.

В высокой духовности — самобытная особенность русской классики XIX в. Величие христианской любви и всепроще­ния не противостоит в романах Тургенева, Л. Толстого, До­стоевского и других русских писателей, а активно взаимодей­ствует с особым типом любви женщины и мужчины, мери­лом которой являются христианская любовь — прощение и отречение во имя блага других.

В целом, в русской литературе конца XIX в. отразились резкие противоречия пореформенной дореволюционной эпо­хи и ощущение неизбежности изменения мира. Русский реа­лизм выработал новые, соответствующие этим идеям худо­жественные формы и методы, значительно раздвинув грани­цы словесного искусства. При этом русская классическая литература развивалась в тесном взаимодействии с литература­ми других народов России и оказывала на них благотворное воздействие.

Сложные процессы происходили и в живописи. Продол­жал создавать замечательные произведения И. Е. Репин. Оттачивалось мастерство В. А. Серова, который в 1905 г. напи­сал портрет Ермоловой. Актриса изображена исполненной внутренней силы, уверенности в себе. Ярким был талант М. А. Врубеля, картины которого отмечены декоративностью и драматической напряженностью колорита, четкостью ри­сунка и тяготением к символике.

По-своему мистически-знаменательным является и завер­шающий этап XIX в. — заканчивается усадебное строитель­ство в России.

Его отличительной чертой в Подмосковье было строитель­ство мавзолеев-усыпальниц: мавзолеи в Суханове, Отрадном, Кузьминках (в Кузьминках небольшой мавзолей использо­вался как ризница). Близкие друг к другу своими формами, они как бы демонстрировали типологическую распростра­ненность новой архитектурной идеи. Этот новый «жанр» уса­дебной архитектуры появился в связи с запрещением со сто­роны церковных властей хоронить внутри храма. Скульп­турные надгробья, стоявшие раньше у стены церковного интерьера, должны были быть убраны, вынесены на терри­торию рядом с церковью; они нуждались в новой архитек­турной среде. И вот началось возведение фамильных усы­пальниц и мавзолеев. Культ предков, составляющих важное звено в родословной дворянской семьи, занимал всегда не­малое место в культуре того времени. По своим формам хра­мы-усыпальницы происходили от традиционных для всякой усадьбы мемориальных павильонов, посвященных памяти пребывания в имении знатных людей, особенно государей. Это был античный храм в миниатюре. Теперь он потерял свои античные формы, стал вписываться в круг. Лишь мощ­ный портик с колоннами напоминал о родстве с классицис­тическими подражаниями греческим простилям. В Кузьмин­ках храм освободился и от этой измененной, по существу, формы, обретая идеальные очертания, столь созвучные по­искам безордерной архитектуры. Мощные стены, заключен­ные в цилиндрический объем, словно охраняли покой и ти­шину мавзолея. Круглый план, без сомнения, истолковы­вался символически: круг почитался как фигура, выражаю­щая вечность.

Духом величия и умиротворения веет от стен мавзолеев XIX в. И конечно, это было весьма символичным увидеть в конце расцвета усадебного строительства именно этот жанр архитектуры. Он влечет мысль к прошлому, к ушедшему по­колению людей. Следовательно, время инициативных дворян миновало. Усадьбы словно отметили это в семантическом ап­парате своей культуры, создав храм-усыпальницу.

Культурное лицо XIX в. как эпохи, чье столетнее движние вместилось в две даты: «золотой век» начался рождением А. Пушкина, дав великую неоантичную ясность и высоту, а закончился смертью не менее великого метафизика-филосо­фа В. Соловьева.

Между «золотым» и «серебряным» веками русской куль­туры находится этап, который может быть охарактеризован социокультурной доминантой — «народ и социум» (шестиде­сятые — семидесятые годы). Именно на этом этапе завязыва­ются те трагические «узлы» русской истории и культуры, ко­торые все еще не развязаны и сегодня: устремленность к внеш­ним изменениям, к ломке традиций, революционному реше­нию назревших проблем, одиночество интеллигенции и ее уто­пизм, исчерпанность «цепи» насилий... XIX в. — это и надеж­да на сильную государственность просвещенных монархов, которым истину «с улыбкой» раскрывает художник-философ, и европейские порядки, освоенные и «привитые» России, и «ускорение» истории все еще патриархальной страны, и вера в «птицу-тройку», способную своим завораживающим движе­нием удивить и восхитить другие народы и государства.

Ни один век не знал стольких теорий, учений, вариантов обновления и «спасения» России, никогда державу не сотря­сали столь многочисленные общественные движения — рево­люционеров-разночинцев, нигилистов, анархистов, атеистов, богоискателей, народников, марксистов.

Социокультурный XIX в. — это «золотой век» пушкин­ской поры, это Пушкин и Чаадаев, Гоголь и Герцен, Хомяков и Аксаков, Сперанский и Уваров, Ушинский и Михайловский, Чернышевский и Лавров, Достоевский и Толстой, Леонтьев и Соловьев. Эсхатология и мессианство, философия истории и апокалипсис, религиозная метафизика и атеизм, философия ненасилия и террор, русский социализм и поиск земного гра­да... Все это вместил трагический и великий XIX в.