Григорий Самуилович Фельдштейн: краткие заметки о его научном творчестве
| Вид материала | Документы |
- И. М. Гельфанда удк 591 гельфандовский семинар, 646.69kb.
- Красный маршал Григорий Котовский, 100.46kb.
- Р. В. Щипина Святитель Григорий Нисский, 3701.1kb.
- Тесты по общему языкознанию для студентов Vкурса 25 заметки. Размышления. Очерки, 2225.85kb.
- Тема Содержание, 64.24kb.
- План урока «Тема природы в творчестве М. Ю. Лермонтова», 450.77kb.
- Омерзительная Америка Заметки украинского эмигранта, 329.64kb.
- Конкурс исследовательских работ Тема Родины в творчестве карельских писателей, 80.57kb.
- В. И. Ленин о диалектике отрицания и некоторые вопросы теории сатиры // Методологические, 22.01kb.
- Своеобразие раскрытия военной темы в творчестве Б. Окуджавы, 46.84kb.
III. Представители философского направления в науке уголовного права
Оттенки философской разработки уголовного права в русской научной
литературе
А. Естественно-правовые конструкции, черпающие свои посылки в разуме
и его логических заключениях
В. Уголовно-правовые учения, опирающиеся на естественно-правовую
доктрину, стремящуюся к преобразованию общественных отношений
С. Сторонники психологического обоснования уголовного права
D. Эклектические построения
Оттенки философской разработки уголовного права в русской научной литературе
Чистые естественно-правовые конструкции.
Преобразование доктрины естественного права в соответствии с требованиями определенных гарантий для преступника и общества.
Уголовно-правовые теории, углубленные на психологической основе.
Естественно-правовые учения, ищущие опоры в положительном праве и началах смешанного характера.
Силою обстоятельств была поставлена на очередь в русской криминалистической литературе начала XIX в. обработка положительного права, и наличные силы ответили, хуже или лучше, на задачу момента. Но одновременно не иссякла вера в возможность получения целесообразных директив для уголовного законодателя, практика и учителя права из указаний чистого разума в смысле системы выводов, постулируемых логически-оперирующей мыслью человека. Учения эти, в чистом своем виде, скоро теряют почву под ногами и вытесняются из научного оборота, чтобы уступить место более положительно обоснованным доктринам.
Аналогичное движение наблюдается и в ходе развития западной науки. Попытка отождествить общие уголовно-правовые учения естественного права, подсказанные чистым разумом, с действительными началами уголовного законодательства подвергается на Западе крушению по целому ряду причин. Против теоретических измышлений возникает, прежде всего, реакция на почве реальных требований, предъявляемых политическими мыслителями, стремящимися к преобразованию общественных отношений. Пересмотр уголовно-правовых учений в духе приведения их в соответствие с индивидуальной и общественно-политической целесообразностью вызывает к жизни ряд положений, которые вносятся в качестве поправок к абстрактным формам рефлексии учителей естественного права и находят свое наиболее яркое проявление в уголовно-правовых учениях таких политических писателей, как Беккариа, Филанжери, Дидро, Вольтер и др.
Но обобщения, данные в этой области, были если и не односторонними, то, во всяком случае, не достаточно углубленными. Они являлись боевыми ответами на задачи момента, при формулировании которых забывали внимательно считаться с рядом особенностей и самой личности, и того исторического фона, на котором она выступала как реальная величина. Эти особенности как бы приносились в жертву или, вернее, исчезали с поля зрения, в видах достижения главной цели, имевшейся в виду. Под влиянием большого углубления в самое существо проблемы, которую предстояло разрешить криминалистам, должны были появиться попытки новой постановки целого ряда вопросов в результате более детального анализа психологии личности и исторического фона действий индивида. Движение в эту сторону сказалось в форме более полного использования данных личной психологии, как основания для пересмотра уголовно-правовых учений, подсказанных, прежде всего, если не исключительно, общественно-политическими соображениями.
В литературе западноевропейской такой поворот криминалистической мысли сказался весьма реально в движении, родоначальником которого был отчасти Хр. Штельцер, но главным выразителем и бесспорным главою А. Фейербах. Если первый дал новые конструкции форм виновности в уголовном праве на почве анализа индивидуальной психологии, то А. Фейербах выставил такие решения проблемы вменяемости и наказания, которые вполне удовлетворяли запросы научной мысли в области преступления и наказания и находились на уровне современных выводов психологии. Успех учений А. Фейербаха был всецело обусловлен глубиной изучения психических особенностей личности, для которой предназначались уголовно-правовые запреты и приказы, возможностью вывести отдельные институты уголовного права из одного принципа и той изящной формой, в которую ему удалось облечь свои учения.
Привычность, руководящая поступками людей в частной и общественной жизни, и известный род историзма, делающий невозможным для человека вступление без раздумья и борьбы на путь новшеств, всегда приводили к тому, что всякая новая доктрина только тогда могла укорениться, когда она соответствовала в некоторой степени сложившемуся строю привычек и правовому укладу, реально существовавшему. Это положение было всегда угрозой для смелых новаторских попыток. Такой именно попыткой в области уголовного права являлись в значительной мере те направления в естественно-правовой литературе, которые внесла в нее политическая школа и, в частности, Беккариа. При таком положении можно было ожидать, что дело не ограничится частичной поправкой, которую внесли в доктрину Беккариа Х. Штельцер, А. Фейербах и др. Надо было ожидать, что возникнет более или менее сильная реакция на почве оживления и обращения в могучий поток исторического течения в разработке уголовного права и что реакция эта выразится не только в перенесении центра тяжести на разработку положительного права, но скажется в сфере абстрактных уголовно-правовых учений, в форме некоторого рода ассимиляции их с правом положительным. С необходимостью должны были возникнуть в этой области учения, которые как бы нанизывали их на положительное право и, во всяком случае, внесли бы в них коррективы последнего.
В западноевропейской науке такое движение сказалось сравнительно рано в том течении естественной юриспруденции, которое отождествляло естественно-правовые конструкции с обобщениями права положительного. Но оно выразилось и в других формах: в признании положительного и естественного права как двух областей, стоящих в том взаимоотношении, что последнее возведено как бы в степень общей теории права - дисциплины, дающей директивы для права положительного и являющейся в своем существе продуктом смешанного содержания. С одной стороны, эта общая теория права наделена отвлеченными от самой действительности чертами, а с другой, представляется синтезом и требований разума, и психологии, и нравственных начал, и, наконец, истории. Это течение реально сказалось в западноевропейских уголовно-правовых учениях, строго разграничивающих область положительного права от теории и конструировавших каждую из них если не вполне самостоятельно, то раздельно.
Русская юриспруденция, всегда черпавшая щедрою рукой на Западе, не могла не отразить всех этих колебаний, и наша научная литература начала XIX в. представляет более или менее полно все эти течения. Мы встречаемся вместе с тем с естественно-правовыми конструкциями в чистом виде и системой уголовно-правовых понятий, черпающих свои посылки в чистом разуме и его логических заключениях. Одновременно находят свое развитие и учения, подсказанные соображениями, игравшими решающую роль для школы политических писателей и, в частности, Беккариа. Отражаются, далее, в русской литературе, иногда путем механического перенесения, и учения психологической доктрины Х. Штельцера и школы А. Фейербаха, находившей свое основание в анализе психических черт личности. Наконец, на нашей уголовно-правовой литературе не могло не сказаться и то течение, которое ставило естественное право в связь с положительным и давало естественно-правовые конструкции, заимствованные на Западе, стоящие в том или другом отношении к положительному праву. Со всеми этими оттенками, повторяем, мы встретимся в качестве разновидностей философской разработки уголовного права у нас в начале XIX в. Но несмотря на все свое разнообразие, они, по самому существу своему, были выражением той идеи, что научная разработка права не может быть построена на абстрактной почве, должна воспринять в себя элемент права положительного и служит, кроме того, синтезом условий, в которых реально воплощается жизнь. Признание этого положения и укоренение его в самых разнообразных формах в доктрине позволяет нам характеризовать порожденные им учения, как такие, которые, в большей или меньшей степени, свидетельствуют об упадке естественно-правовых конструкций в той их форме, в которой они зародились вначале.
А. Естественно-правовые конструкции, черпавшие свои посылки в разуме и его логических заключениях
Л. А. Цветаев.
В. С. Филимонов.
Г. Ф. Покровский.
А. П. Куницын.
Б.О. Рейт.
Н. Г. Белоусов.
М. В. Билевич.
Защитники криминалистических воззрений, черпающих свои посылки в разуме и его логических заключениях, выступают у нас в начале XIX в. с доктринами, примыкающими, в большинстве случаев, к естественно-правовым учениям Канта и отчасти Вольфа.
Проводниками в юридическую литературу уголовно-правовых идей кантовской школы являются у нас проф. Московского унив. Л. А. Цветаев, В. С. Филимонов и переводные курсы Ф. Х. Рейнгарда, Снелля и Иер. Стршмень-Стройновского.
В труде проф. Л. Цветаева, посвященном естественному праву*(505), мы встречаемся с попыткой перенести на русскую почву криминалистические учения кантианцев Шмальца и Буле*(506) "с некоторыми отменами и отступлениями от их мнений и плана"*(507).
Понимая право естественное как "науку: почерпнутую из разума" и опирающуюся на "нравственную метафизику, которая определяет: что такое есть право и должность", Л. Цветаев исходит в обосновании этой дисциплины из принципа: "не почитай человечества ни в себе, ни в других за одно только средство, а всегда за цель"*(508). При помощи этого начала он стремится разрешить проблему о том, что преступно и непреступно. "Оскорбление, - пишет Л. Цветаев, понимая под ним правонарушение вообще, - есть такое отрицательное или положительное действие, чрез которое разумное существо употребляется как средство, или чрез которое нарушаются права оного, как личные, так и собственности"*(509). Необходимостью сохранения в неприкосновенности основного принципа обусловливается и наказание, которое имеет целью "устраивать как преступника, так и его сограждан"*(510). Но наказание находит свое истинное основание, прежде всего, в самом факте нарушения основного нравственного принципа. Наказание бывает максимальным, меньшим и совершенно отпадает в зависимости от обстоятельств, сопровождающих правонарушение - оскорбление.
Умышленные правонарушения требуют наказания в форме талиона. "Всякий оскорбленный имеет право оскорбившего умышленно наказать: сделать ему зло за зло им учиненное". "Неумышленные оскорбления требуют также удовлетворения, но не подлежат наказанию, разве оскорбитель отрекся сделать удовлетворение". Право обороны Л. Цветаев выводит из недопустимости правонарушения, нарушающего нравственный закон. Он пишет: "мы имеем право защищаться против нападающих на нас:; мы имеем право предупреждать оскорбления, если намерение учинить нам злое обнаружено несомненным образом:" Допустимо и нарушение прав другого в состоянии крайней необходимости, "если мы, оскорбляя чье меньшее право, сберегаем свое большее или важнейшее"*(511). Оставляя без изменения эти начала уголовного права, Л. Цветаев делает попытки приспособить в отделе государственного права воззрения Шмальца и Буле к русской действительности не всегда, притом, без нарушения основного принципа, который он провозглашает исходным*(512).
Кантианские воззрения положены в основание уголовно-правовых построений и у В. Филимонова*(513).
"Все отношения человека, действующего по законам морального характера, можно назвать естественными", - пишет В. Филимонов*(514). "Лица, совокупно живущие, по силе моральности характера, личность их составляющего, обязаны: все, случающиеся между ними сношения, решать по законам практического разума:"*(515). "Всякое требование лица, основанное на правиле практического разума есть: право:"*(516). "Права естественные, как корень законодательства, должны служить основанием для всех прочих прав:"*(517). В них заключаются и те права, которые возникают на случай нарушения прав. В ряду последних В. Филимонов останавливается на "праве защищения", подробно регулируя пределы его допустимости*(518), преступления убийства*(519) и пр. В то же время В. Филимонов полагает, что "право наказания, законами определяющееся: относится к праву положительному"*(520).
На основании кантианской философии построены и переводные курсы естественного права Ф. Х. Рейнгарда*(521), Снелля*(522) и Иер. Стршмень-Стройновского*(523), из которых в особенности последний был весьма распространенным в школьном обиходе начала XIX в.
Кантианство в доктрине уголовного права проникло и в Ярославское высших наук училище через лекции Гер. Покровского*(524).
Он преподает естественное право*(525), пользуясь, главным образом, руководствами Гофбауэра, Гуфеланда*(526), Шмальца*(527), Якоба*(528), Рейнгарда*(529) и др.
Г. Покровский в своих многочисленных трудах затрагивает, кроме того, вопросы нравственного воспитания*(530) в качестве фактора, предупреждающего пороки и преступления*(531), и проводит в них излюбленную энциклопедистами, и в частности Гельвецием, мысль, что "в первые дни наши мы чистая бумага, на которой ничего не написано"*(532). Г. Покровский отражает в своих трудах и некоторые учения Монтескье*(533).
О преподавании Г. Покровским начал естественного уголовного права можно составить себе довольно яркое представление на основании его заметок*(534), до нас дошедших.
"Из естественного права, читаем мы под 1811 и 1812 гг., по руководству Гуфеланда (прочитано) о поражении прав других, - об обиде, об оскорблении: на деле и на словах... о праве защищения, о праве предупреждения, о наказании:"*(535), "о прелюбодеянии"*(536). В 1820 г. мы застаем Г. Покровского читающим: "1) о насилии; 2) о страхе; 3) о справедливом в несправедливом насилии; 4) о справедливом и несправедливом страхе:"*(537). Вопросы уголовного права Г. Покровский проходит в связи с нравственной философией*(538). Позднее Г. Покровский полагает в основание уголовно-правовой части своего курса руководство Ф. Х. Рейнгарда, излагая вопросы "о защищении себя против обид... о праве наказания"*(539) и проч. О 1824 г. известно, что Г. Покровский наряду с Ф. Рейнгардом проходит со слушателями "из уголовного права по руководству Бентама: первые семь глав:"*(540).
Свою лепту в философскую разработку уголовного права в духе кантианства внес и А. П. Куницын*(541), преподававший в Царскосельском лицее со времени его основания в 1811 г. и Петербургском университете в ряду многих других дисциплин и естественное право*(542).
В своем преподавании уголовного права А. Куницын ограничивался только общими вопросами*(543) и, весьма вероятно, не выходил за пределы того, что им дано в "Праве естественном"*(544).
А. Куницын смотрит на естественное право как на общую теорию, призванную дать приведенные в систему понятия для изучения права положительного. "Наука, - пишет он, - иногда: имеет совершенный вид, когда все положения оной составляют непрерывную цепь и одно объясняется другим. Наука права естественного весьма способна к сему роду совершенства: Обняв силу и пространство: могут понимать в чем состоят права первоначальные, а познание сих последних руководствует к уразумению прав производных"*(545). При таком понимании естественного права изложение начал права уголовного должно было выразиться у А. Куницына в формулировании только самых общих понятий этой дисциплины по вопросам о том, что такое преступление, наказание, вина и проч. Эти учения и даются А. Куницыным, как мы уже отметили, в духе кантианства.
"Произвольное нарушение прав другого, - пишет А. Куницын, - называется обидою"*(546). "Зло, определяемое виновнику деяния, называется наказанием"*(547); причиной наказания является "учиненное противозаконное дело"*(548). Из преступления и наказания А. Куницын вычеркивает нравственный момент, понимая под первым нарушение права, а под наказанием принуждение "по закону разума", имеющее заставить "человека поступать законно"*(598). Содержание наказания представляется А. Куницыну справедливым поставить в границы "зла", причиненного преступлением*(550). Но наказание в этом смысле может применяться только тогда, когда правонарушение происходит при условии, что правонарушитель был "в полном: употреблении разума: во время решимости нарушить чужое право"*(551). Он называет целый ряд состояний, не удовлетворяющих этому условию*(552). В случае, "если виновник деяния: предполагал оное как цель, - пишет А. Куницын, - и не был к тому побуждаем посторонними причинами, то решимость его нарушить чужое право называется злым умыслом и подлежит полному вменению"*(553). Если же "человек: решился произвести такое действие, из которого произошло нарушение права без его намерения; то сие называется неосмотрительностью, а самое нарушение права виною"*(554), подлежащей более легкому наказанию. Видами неосмотрительности А. Куницын считает невежество и заблуждение*(555).
Нечего и говорить, что все эти положения не отличаются большой продуманностью. Устраняя моральный элемент из преступления и наказания и основывая в то же время наказание на возмездии по закону разума, А. Куницын ставит на шаткую почву свое обоснование наказания, так как не оговаривает, подобно Канту, что целью и побуждением при деяниях должен быть сам нравственный закон. А. Куницын не затрагивает даже вопроса о том, как может быть осуществлен в практике наказания принцип талиона, за который он высказывается, в какой связи стоят, далее, формы проявления уголовно-правовой виновности с общим началом вменения и проч. Крайне слабы и определения умысла и неосторожности. Первое слишком узко, так как исключает возможность умышленной деятельности при соучастии. Но в то же время взгляды А. Куницына представляют известный интерес, как попытка к созданию схемы, при помощи которой может быть объединено и лучше изучено положительное право.
Наряду с кантианством в курсах естественного права продолжало у нас в начале XIX в. процветать и вольфианство. Из него, главным образом, исходили в своих чтениях Б. О. Рейт, Н. Г. Белоусов и М. В. Билевич.
В своих лекциях в Харьковском университете Б. Рейт*(556) в 1814 г.*(557) трактовал уголовно-правовые вопросы в духе естественного права школы Вольфа, руководствуясь Мартини*(558), Гроссом*(559), отчасти Мейстером*(560).
В том же направлении преподавались начатки уголовного права в "Нежинском высшем учебном заведении имени кн. Безбородко" Н. Белоусовым*(561). Этот даровитый преподаватель, о котором сохранились воспоминания В. Кукольника*(562) и который в разгар своей научной деятельности был устранен за вольнодумство*(563), полагал в основание своего курса труд Мартини*(564). С ним конкурировал М. Билевич, пользовавшийся, по сохранившимся сведениям, и трудом А. Фейербаха*(565).
В. Уголовно-правовые учения, опирающиеся на естественно-правовую доктрину, стремящуюся к преобразованию общественных отношений
В. Титарев.
К. Паулович.
В русской уголовно-правовой литературе начала XIX ст. представлено не особенно богато течение, примыкающее к попыткам внесения в естественно-правовые учения поправок, подсказанных стремлением гарантировать от произвола личность преступника, секуляризировать понятия уголовного права, установить круг преступлений без допущения опасного для развития индивидуальности ограничения свободы граждан и проч. Тот факт, что эти излюбленные энциклопедистами идеи только изредка культивируются нашими криминалистами начала прошлого века, находит, прежде всего, объяснение в политических условиях времени, не особенно благоприятствовавшего развитию такого рода течения, и в том обстоятельстве, что хуже или лучше, фрагменты аналогичного мировоззрения были уже ранее перенесены на русскую почву при помощи Наказа.
С уголовно-правовыми учениями этой разновидности естественно-правовой доктрины, независимо от Наказа, мы встречаемся только у двух криминалистов начала XIX в.: В. Титарева и К. Пауловича. Трудно при этом сказать, не находятся ли и они под косвенным влиянием Наказа, по крайней мере в том смысле, что в нем они почерпают решимость выступить защитниками воззрений, идущих вразрез со всем господствующим укладом.
Взгляды В. Титарева развиты им в его диссертации "De legum poenalium sententia ac vi deque applicatione poenarum forensium"*(566). Мы встречаемся здесь с рядом соображений, не оставляющих сомнения в том, что В. Титарев является сторонником доктрины естественного права, подсказанной протестом против существующих исторических форм уголовного законодательства. В тезисах труда В. Титарева чувствуется влияние Беккариа и знакомство с трудами Монтескье и Бантама*(567).
Причину суровости действующего уголовного законодательства В. Титарев объясняет его приспособлением к наличному состоянию народа*(568). Но этим путем, думает он, достигается, в сущности, только безнаказанность*(569). Целесообразное наказание предполагает, по В. Титареву, прежде всего, быстроту, справедливость, полезность, определенность и уравненность с преступлением*(570).
С большей полнотой и законченностью однородные идеи представлены у проф. Харьковского университета К. Пауловича, научные заслуги которого в области уголовного права были положительно не оценены по достоинству не только его современниками, но еще и в наши дни*(571). Весьма вероятно, что обстоятельство это находит свое объяснение в том, что главный труд К. Пауловича по уголовному праву "De jure controverso legum criminalium". Х., 1816, стал более всего известен в искаженном и сокращенном переводе на русский язык под заглавием: "О состязательных истинах уголовных законов". Самые искажения подсказаны, по-видимому, попыткой придать труду К. Пауловича более благонамеренный характер.
К. Паулович*(572), читавший с 1812 г. общее уголовное право*(573), излагает сущность защищаемых им взглядов на этот предмет в уже упомянутой речи "De jure controverso legum criminalium"*(574). Проводя мысли, навеянные изучением Беккариа, Вольтера, Дидро и некоторых других энциклопедистов, К. Паулович заимствует только общий дух их учений и выступает самостоятельно при решении отдельных вопросов, связанных с коренными проблемами криминалистики.
В основание своих уголовно-правовых учений К. Паулович кладет договорную теорию. Уголовное право, как порядок, предполагающий применение наказания к правонарушителю, становится возможным благодаря отказу членов общества от ряда благ, в видах лучшего охранения от посягательств наиболее ценных интересов. Этим положением обусловливается, с одной стороны, природа наказаний*(575), которые должны определяться, и очерчивается, с другой, круг того, что обнимается понятием преступного.
Преступление в этом смысле предполагает свободное внешнее действие или бездействие, нарушающее правовой уклад. Тяжесть преступления зависит от степени опасности его для существующего правового строя*(576). Из понятия преступления должно быть исключено нарушение должного в смысле нравственном*(577). Если этого не сделать, то открывается легкая возможность для ловкого тирана чинить всякие мучения гражданам*(578). Да и кроме того, уголовно-правовая охрана не приспособлена для полезной службы на страже нравственности. Нормам последней соответствуют другие способы защиты, а не угроза наказанием*(579). Из области преступного должно исключить и сферу греха. Если греховное действие, не нарушающее открыто прав других, отождествлять с преступным, то граждане, отчаявшись в свободной оценке, будут побуждаться к действиям только страхом наказания. Это поведет, в свою очередь, к полному порабощению мысли, что не соответствует достоинству человека и гибельно для общего блага. Вообще, думает К. Паулович, понятие преступного целесообразно ограничить только действиями, открыто грозящими обществу опасностью. Вся же остальная область их должна быть представлена свободе и совести каждого, и законодателю лучше всего рассматривать такие действия, как святилище, которого не должно касаться*(580).
В применении к наказанию К. Паулович полагает, что главным масштабом при определении его меры является принцип, по которому оно должно быть достаточно для отвращения опасности, грозящей частному или общественному благосостоянию; переступление этой меры несправедливо и бесполезно*(581). Наказание вместе с тем должно возрастать в зависимости от силы побуждений, определяющих к совершению преступления в том смысле, что чем они сильнее, тем значительнее должно быть наказание, имеющее удержать от посягательства*(582). К. Паулович высказывается за равенство наказаний, независимо от того, одинаково ли они тяжки для лиц разного состояния, им подвергаемых*(583). Вообще, думает К. Паулович, нужно следить за тем, чтобы качество наказания определялось не степенью чувствительности правонарушителя, но соразмерялось с тяжестью вреда и правилами субъективного вменения*(584). Наказание, кроме того, должно быть направлено против тех дефектов правонарушителя, которые обнаружились из факта преступления: преступление из праздности должно караться работой, из алчности - денежной пеней и проч.*(585)
Говоря об отдельных мерах наказания, К. Паулович подвергает их уголовно-политической оценке в смысле пригодности их осуществлять общие задачи кары.
К. Паулович относится отрицательно, в общем, к смертной казни и допускает ее только в том единственном случае, когда никакое другое наказание, даже пожизненные работы, не представляется достаточным. Экстраординарным случаем, оправдывающим ее применение, К. Паулович считает, между прочим, преступления карантинные*(586).
Телесные наказания К. Паулович рекомендует применять с крайней осторожностью, указывая, что они рассчитаны на рабов, так как поражают индивидуальность человека и отнимают у него стыд*(587).
Тюремное заключение представляется одним из самых целесообразных наказаний, но требует соединения его с работами и соблюдения классификации заключенных*(588).
Поражение прав, определенное в качестве наказания, не должно быть бессрочным, если только общество не хочет воспитывать в своих недрах врагов и отнять у правонарушителя возможность исправиться*(589).
К наказаниям денежным К. Паулович относится отрицательно, допуская их применение только в весьма редких случаях*(590).
Изгнание К. Паулович осуждает как меру, непригодную обеспечить вступление преступника на путь честной жизни и несправедливую по отношению к населению, куда направляются изгнанные*(591). Он сочувственно, однако, относится к колонизационной ссылке*(592).
В своем труде К. Паулович освещает и ряд вопросов особенной части уголовного права, устанавливая для нее руководящие принципы и исследуя те формы, в которые отливается применение этих начал в отдельных категориях преступлений.
Систему преступлений особенной части К. Паулович предлагает строить на почве невмешательства уголовного законодательства в сферу личную в тесном и широком смысле, поскольку этим не создается реальной опасности для общества. Он высказывается за свободу слова и совести, как основу, на которой должны быть построены преступления против печати, религиозные, против половой нравственности и проч. Он полагает, притом, что чем выше стоит образованность общества в стране, тем большее количество разнообразных действий может быть предоставлено свободному усмотрению граждан*(593).
В соответствии с этим К. Паулович высказывается за то, чтобы религиозные ереси, чародейство и колдовство не карались под видом преступлений, поскольку эти деяния не переходят в нарушение прав других*(594).
Половые посягательства, являясь деяниями безнравственными, не могут подлежать действию уголовного закона, если они в то время не составляют реальной опасности для прав других*(595). Но и в тех случаях, где это имеет место, нужно избегать крайних наказаний за совокупность вреда и нарушения норм морали и религии. К. Паулович считает недопустимой смертную казнь даже за один из тягчайших видов половых преступлений - кровосмешение*(596).
К. Паулович высказывается за устранение из уголовного кодекса самоубийства, как преступления*(597), за привилегирование детоубийства*(598), осуждает дуэль*(599), искуссно комбинируя доводы, говорящие против ее допустимости.
В области имущественных преступлений К. Паулович группирует детально случаи воровства и устанавливает рациональные признаки его наказуемости*(600).
В своем труде К. Паулович затрагивает и принципы уголовного процесса, разрабатывая их в духе тех же начал, что и право уголовное.
При оценке труда К. Пауловича "De jure controverso legum criminalium" нельзя не обратить внимания на то, что произведение это выступает весьма ярким проявлением уголовно-правовой мысли века просвещения у тех его представителей, которые не останавливались перед совершенным переустройством общественных отношений. Защищая такие взгляды, К. Паулович не подвергает их изменениям, которые произвел над ними Наказ. И у Беккариа, и у Вольтера, и у Дидро К. Паулович заимствует то, что Наказ, пользуясь первым, старался заместить доктриной компромисса. Дух учений, основывающих идею государства на договоре и стремящихся обеспечить контрагентам соглашения наибольшую свободу, принимается К. Пауловичем в основание своих построений со всеми их последствиями. Стремление секуляризировать область права уголовного и выделить из нее область морали, как сферу, регулирующуюся другими нормами, проходит красною нитью через весь его труд.
В то же время изложение К. Пауловича не носит безусловно рецептивного характера. Он выдвигает в наказании элемент исправительности в большей мере, чем это делает, напр., Беккариа, и видит гарантии улучшения преступника в том, чтобы при определении наказания считаться с мотивами, - с побуждениями (stimuli) деятеля. Увлекаясь принципом равенства наказания для всех сословий, К. Паулович не подчеркивает всего значения индивидуализации наказания, что мы видели, напр., у Сервэна и из наших писателей у И. Лопухина. К. Паулович с большей определенностью, чем Беккариа, относится отрицательно к телесным наказаниям, подчеркивает срочность правопоражения, как необходимый вывод из исправительности наказания, не придает почти никакого значения денежным наказаниям, как карательной мере, безусловно отрицательно относится к изгнанию и высоко ставит колонизационную ссылку.
Принципы, на которых К. Паулович предлагает построить преступления религиозные, против половой нравственности и свободы печати, обнаруживают в нем криминалиста, проникшегося проповедью энциклопедистов и, ближайшим образом, Вольтера.
В общем, повторяем, в труде К. Пауловича мы имеем верную картину уголовно-правовых идей, выдвинутых во вторую половину XVIII в., и, ближайшим образом, стремлений, подсказанных сознанием необходимости реформы уголовного права в духе поставления на первом месте личности, требующей бережного отношения к ней государства в его стремлении преодолеть преступность.