Geum.ru

В. В. Виноградов к изучению стиля протопопа Аввакума, принципов его словоупотребления

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   6   7   8   9   10   11   12   13   ...   20

240


„Власти, яко козлы, пырскать стали на меня“ 50.

По отношению к „мучителю“ Пашкову в экзотической обстановке апперцепируется словесный образ из того же круга личных восприятий: „Пашковъ же возведъ очи свои на меня — слово в слово что медведь моръской бѣлой, жива бы меня поглотилъ“. 38. Ср. в послании к некоему Сергию: „яко мученикъ Филиппъ, медвѣдю въ глаза зашедъ плюнь, такъ онъ и взбѣсится да изгрызетъ, яко мяконькой пирожокъ“. (Бороздин. Прилож., 28).

Враги Божии, как бешеные собаки, не говорят, а „лаютъ“ (11, 25, 35 и др.). Ср. в Книге Бесед: „яко пси лаютъ на рождшую ихъ превозлюбленную свою матерь, Апостольскую глаголю церковь“. 311.

Метафорический образ пса даже реализуется и развивается в целую картину: начальник „у руки огрызъ персты, яко песъ, зубами. И егда наполнилась гортань его крови, тогда руку мою испустилъ изъ зубовъ своихъ“... „Онъ меня лаетъ“... 10—11. Ср. в толковании на Книгу Премудрости Соломони: „собаки-тѣ огрызутъ нашему брату бѣдному руку или языкъ“... (Бороздин, 45 стр.).

241


Так происходит сплетение в пределах одной семантической плоскости символов двух категорий — церковно-книжных и разговорно-народных, которые оживают в новых сцеплениях. Так как в стиле Аввакума актуальность повседневной речевой стихии более могуча, то церковно-славянизмы здесь растворяются, получая непривычную семантическую характеристику. Любопытно, что „звериные“ метафоры в тех редких случаях, когда они затрагивают „людей Божіих“, совершенно преобразуются, получая иное эмоциональное содержание. Если оставить в стороне традиционную церковно-книжную формулу самообличения („кто есмь азъ? умерый песъ!“ 46), которая Аввакумом по обыкновению внедряется в словесно-вульгарное окружение: „я от греховъ воняю, яко песъ мертвой, поверженъ на улице града“ — 71, то все остальные случаи „звериной“ символизации „правоверныхъ“ даны только в форме сопоставления и снабжены ласкающим эмоциональным нимбом.

Представляя себя в тюрьме „на соломке“, Аввакум апперцепирует образ „собачки“: „что собачка в соломке лежу “ 24. В другой редакции жития присоединяется другой признак сопоставления: „я таки что собака, такъ и емъ“ 179 (Ср. здесь: „что собачка, в соломе лежу на брюхе“. 179). Таким

242


образом, раз данное сопоставление при переработке жития (в ред. В) получило острую эстетическую значительность и, как лейт-мотив, подчеркнуто. Мало того, приобревши силу эмоционального притяжения, словесный образ метафорической собачки апперцепирует здесь аттрибуты и сцены из жизни реальной.

Создается картина: „Щелка на стенѣ была; собачка ко мнѣ по вся дни приходила, да поглядитъ на меня... и я со своею собачкою поговаривалъ“... 179. И вместе с тем, как нейтрализация реализованной метафоры, выступает библейское освещение этой сцены, как эпизода из жития праведного человека („яко Лазаря во гною у вратѣхъ богатого пси облизаху гной его, отраду чинили“... 179), в контрастном обострении с отношением к нему других людей („человѣцы далече окрестъ меня ходятъ и поглядѣть на тюрьму не смѣютъ“. 179). То же противоположение „людям“ вызывает и в другой раз сравнение детей с „кобелками“: „у людей собаки в подпряшкахъ, а у меня не было; одинова лишо двухъ сыновъ — маленки еще были, Иванъ и Прокопей — тащили со мною, что кобелки, за волокъ нарту... (ред. В. — 181 стр.). Ср.: „такъ, что скотинка, волочусь“... 47.

243


III. Третий семантический ряд — наиболее многочисленный и сложный по своему составу. При его анализе намечаются новые линии архитектоники смыслов в стиле Аввакума, хотя общее направление — к реализации и развитию в привычно-вульгарном плане библейских символов — сохраняется.

„Выпросилъ у Бога свѣтлую Россію сатана, да очервленитъ ю кровію мученическою“ (52). Это — мотивировка введения символов войны, которые сливаются с богатою житейско-реальною терминологиею драк, пыток и мучений.

„Толкать и бить меня стали; и патріархи сами на меня бросились... Велико антихристово войско собралося!“ 59. И вскоре затем — перенесение в привычный, повседневно-речевой план: „Что за разбойниками, стрельцовъ войско за нами ходитъ“ (с ироническим доведением сравнения до абсурда и его мотивировкой путем ссылки на „дьявола“: „и с..ть провожаютъ; помянется — и смѣхъ и горе! Какъ то омрачилъ дьяволъ“ 60).

В ином эмоциональном окружении предстает „Христово войско“. „Миленькой мой, храбрый воинъ Христовъ былъ!“ 203; ср. в книге бесед: „всякъ вѣрный не развѣшивай ушей тѣхъ... с радостью Господа ради постражи, яко добръ воинъ Христовъ“... 352.

244


И вот вокруг „шишей антихристовых“, „губителей христианских“ собирается символика их действий — истязаний и пыток, чрезвычайно богатая пестротой словесных ассоциаций. В виде особенно ярких примеров необходимо указать прежде всего символы — „сжечь в огне“, „огонь роскласть“. Они, с одной стороны возбуждают в языковом сознании Аввакума библейский образ „пещи огненной“ и влекут эффектный афоризм с контрастным параллелизмом частей („Не по што в Персы итти пещи огненныя искать, но Богъ далъ дома Вавилонъ, въ Боровскѣ пещь Халдейская“. Кн. Бес. 286; в Житии: „Кому охота венчатца, не по што ходить в Перъсиду, а то дома Вавилонъ“ — 65; ср. в статье о сложении перст: „Не по што намъ ходить в Персиду мучитца, а то дома Вавилонъ нажили“); с другой, апперцепируют группу семантически родственных, народных слов из области „кухонной“ символики: „Вѣдаю ево стряпанье — послѣ огня тово мало у него живутъ“. 37; ср. в кн. бес.: „да и много у нихъ стряпни той было — почтите токо“ 337.

„И прочихъ нашихъ жарили да пекли“... 65. Отступники в огнѣ испекли, и, яко хлѣбъ сладокъ, принесеся Святѣй Троицѣ“. 57.

Любопытно и здесь следить, как в этот вульгарно-речевой план спускается близкий церковный