Geum.ru

В. В. Виноградов к изучению стиля протопопа Аввакума, принципов его словоупотребления

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   20

219


представлений, а лишь относит их к определенному типу, окутывая их нимбом возвышенных эмоций; не живописует картин и действий, а лишь называет их торжественно.

Таковы, напр., формулы:

„Завопилъ высокимъ гласомъ“ 68. Неразложимое единство этого речения очевидно из такого словосочетания в „Девгениевом деянии“ (по Сб. Погод. № 1773): „завопи гласомъ веліимъ велегласно“ 356 л.; ср. в автобиографии старца Епифания1): „завопѣлъ великимъ голосомъ“ 237; ср. в Апокалипсисе: „возопиша гласомъ великимъ“ VI, 9—10.

„Воздохня из глубины сердца“ 70; ср. в житии Епифания: „воздохну из глубины сердца моего“ 252; в сказании о последних днях жизни митр. Макария, изданном Г. Кунцевичем: „воздохнувъ из глубины сердца своего“ 28.

„Вся сія яко уметы вменилъ“ 45; ср. Фил. III, 8: „вмѣняю вся уметы быти“; ср. службу 29 июня, св. ап. Петру и Павлу, канон, песнь I, троп. 3: „вмѣнилъ еси вся уметы“.

Убойся Бога, сѣдящаго на херувимѣхъ и призирающаго въ безны“ 22; ср. в Отразит. писании: „убойся страшнаго, сѣдящаго на херувимѣхъ и призирающаго в бездны“. 20 стр. и т. п.

220


В этой же плоскости надо рассматривать срощения названий вещи с устойчивыми эпитетами: „тѣсный путь“ 78; „гласы умиленны“, 78; „сердечніи очи“ и др.1).

Особенно многочисленны в церковно-книжной символике Аввакума традиционные символы-предложения: буквальные перенесения изречений из священного писания и из церковных книг, обычно без указания источника и с приурочением содержания их к описываемым событиям. Они, как застывшие формулы, вставляются в различные синтаксические объединения или образуют самостоятельное целое, повторяясь в разных местах жития.

Напр., „Богъ изліялъ фіалъ гнѣва ярости своея на Русскую землю“. 4.

„Изліялъ Богъ на царство фіялъ гнѣва своего!“ 20.

„Охъ, горе! всякъ мняйся стоя да блюдется да ся не падетъ“ 16.

„После разумѣя мняйся стояти, да блюдется да ся не падетъ“ 81, ср. ап. Павла I посл. Кор. X, 12.

221


„Стражіе же пре (д) дверми стрежаху темницы“ — 64; ср. Деян. ап. XII гл., 6 ст. и мн. др.

Таким образом, из церковно-библейского круга Аввакум, как и другие древне-русские книжники, черпает символы своеобразного строения, обычно составленные из групповых срощений слов. Но количество таких символов, сохраненных в нераздельной слитности, у Аввакума ограничено. И приемы их использования совершенно оригинальны.

Прежде всего здесь выступает принцип актуализации, оживления библейских метафор то путем их развития, то путем настойчивых сцеплений их со словами — контрастными по смыслу или эмоциональному тембру.

Сцепляясь то по контрасту, то по сходству, библейские символы своеобразно окрашивают сказ, в котором поэтому роями кружатся слова, связанные с одним и тем же рядом представлений.

Напр., повествуя о своем первом падении в духе проложного рассказа (под 27 декабря), Аввакум рисует свой грех символами церковно-книжными: „Азъ, треокаянный врачъ, самъ разболѣлъся, внутрь жгомъ огнемъ блуднымъ“. И за этим символом двигаются толпою слова, связанные с представлением об огне: „И горко мнѣ бысть... Зажегъ три свѣщи... возложилъ руку... на пламя и держалъ, дондеже во мнѣ угасло злое разженіе“...

222


— 9. При таком словоупотреблении происходит как бы столкновение двух рядов значений — реального и метафорического. (Ср. в „Отразит. пис.“: „згорѣхомъ и горячее горе получихомъ; се гори, о горе и увы намъ!“ 76).

В следующем же эпизоде открывающая сказ о нем библейская цитата: „объяша мя болѣзни смертныя“... ведет за собою цепь словесных ассоциаций, своеобразно освещающих реальный в основе своей факт: „до смерти меня задавили. И азъ лежа мертвъ полчаса и болши“. И как бы непроизвольное течение таких словосочетаний контрастно размыкает новая стилистическая формула библейских текстов: „и паки оживе Божіимъ мановеніемъ“ — 10.

Любопытно, что это чудо, обостренное последовательным развитием словесного библейского образа, в другой редакции жития (В) Аввакум, может быть, сам смягчает, заменив выражением: „лежалъ въ забытіи“ первоначальную фразу: „лежа мертвъ“.

Если в этом стремительном движении слов из одного семасиологического „гнезда“ обнаруживается подвижность, живая действенность словесных ассоциаций в „поэтическом сознании“ Аввакума, то в неожиданных сопоставлениях символов с ослабленной ассоциативною связью проявляется

223


острота его этимологического чутья (Sprachgefühl). Здесь для стиля Аввакума характерно сближение уже разошедшихся семантически рядов, когда одно слово вызывает в его сознании другое — фонетически близкое, этимологически родственное, но уже успевшее дифференцировать свое значение. От их сопоставления получается неожиданно новая смысловая окраска: рождается каламбур. Такая игра слов в житии Аввакума ощутима, напр., в этих сцеплениях:

„Я и к обѣдне не пошелъ и обѣдать ко князю пришелъ“ — 46.

„Книгу кормъчію далъ прикащику, и онъ мнѣ мужика кормщика далъ“. 38.

„Какъ поруга дѣло Божіе и пошелъ страною, такъ и Богъ к нему страннымъ гнѣвомъ“. 48—49.

В таких случаях каламбур, основанный на этимологизации, как бы возвращает символу его первоначальное, забытое значение, сливая два разделившихся смысловых ряда. Но и зарождение нового символического ряда в житии Аввакума часто дает повод к игре слов. Она начинается тогда, когда подчеркивается возникновение нового значения слова посредством сопоставления его с тем же словом, но в традиционном употреблении, или путем раскрытия эмоционального смысла символа в поясняющих фразах с диаметрально-противоположным