В. В. Виноградов Очерки по истории русского литературного языка XVII-XIX веков издание третье допущено Министерством высшего и среднего специального образования СССР в качестве учебник

Вид материала

Учебник

Содержание И среднего стилей на основе живой русской

Подобный материал:

• Г. Г. Почепцов Теоретическая грамматика современного английского языка Допущено Министерством, 6142.76kb.
• В. Г. Атаманюк л. Г. Ширшев н. И. Акимов гражданская оборона под ред. Д. И. Михаилика, 5139.16kb.
• A. A. Sankin a course in modern english lexicology second edition revised and Enlarged, 3317.48kb.
• Автоматизация, 5864.91kb.
• А. М. Дымков расчет и конструирование трансформаторов допущено Министерством высшего, 3708.79kb.
• В. И. Кузищина издание третье, переработанное и дополненное рекомендовано Министерством, 5438.98kb.
• Н. Ф. Колесницкого Допущено Министерством просвещения СССР в качестве учебник, 9117.6kb.
• А. Б. Долгопольский пособие по устному переводу с испанского языка для институтов, 1733.75kb.
• В. К. Чернышева, Э. Я. Левина, Г. Г. Джанполадян,, 563.03kb.
• В. И. Королева Москва Магистр 2007 Допущено Министерством образования Российской Федерации, 4142.55kb.

III, явл. 4); «свахляюг пусть они, а я уж пропущу» (д. III, явл. 5); «ка­кой хабар» (Фекла, д. I, явл. 8); «но не на олухов молодчик расска­кался» (д. I, явл. 9): у А. П. Сумарокова в притчах: «мужик осла еще навъютил и на него себя и с бородою взрютил» и мн. др.; у Богдановича в «Душеньке»: «иные хлипали, другие громко выли»; к рыбачьему наслегу (там же) и др.; в языке Нелединского-Мелец­кого: «Уж, матка, ты мне уши прожузжала.. что весь опричь меня переженился свет»; «ну, в этот год попы машонки понабьют» (пись­мо к Д. И. Головиной); «поспорить, почитать, меж дела подрюнить» (ответ В. Л-чу М...му в 1778 г.) и мн. др. Ср. язык «Писем к Фала-лею» в «Живописце» Н. И. Новикова.

Но внутри категории «простонародности» устанавливалась свое­образная дифференциация «подлого», «мужицкого» и того, что упо­треблялось или могло стать употребительным в быту высшего образо­ванного общества. Существовали условные нормы «мужицкого язы­ка». В «Записках» С. А. Порошина*¹ (2-е изд. СПб., 1881, с. 184) читаем: «Желание народа такое, присовокупил я нарочно мужичьим наречием, штобы Павел Петровицъ был в свово прадедушку царя

В «Толковом словаре» Даля зарьять — загореться, задохнуться, надор­ваться с перегону; в статье С. П. Микуцкого «Охотничьи слова»: зарьять — лишиться дыхания. (Материалы для сравнительного и объяснительного словаря и грамматики. СПб., 1854, т. 1, с. 492.)

² У Даля: перекочкать — нижегородское: переупрямить, поставить иа своем.

Ср.: Будде Е. Ф. Очерк истории современного литературного русского язы­ка (XVII—XIX век).— В кн.: Энциклопедия славянской филологии. СПб., 1908, вып. 12, с. 66—67.

— 141 —

Петра Алексеевича». Характерно, что у Сумарокова в комедии «Опекун» старуха-простолюдинка также цокает (цесной, яблоцко и т. п.). Необычайно ярко это представление «о мужичьем наречии» отразилось в речи работников Мирона и Василия из комедии В. И, Лукина «Щепетильник». Тут отражаются и фонетические, и морфологические, и лексические приметы областного крестьянского языка. Мирон и Василий оба цокают, произносят и вместо мягкого т, дзекают, акают, вместо Ъ говорят и. Они употребляют член, частицы стани, ста. В их речи мелькают слова: пробаитъ, ляд ведает, галиться, голчить, позагугориться, фигли, шалбер, притаранить, посиденки, смямкатъ. Вот образцы их разговора на «костромском наречии»:

«Мирон [держа в руках зрительную трубку]. Васюк, смотри-ка. У нас в экие дудки играют: а здесь в них один глаз прищуря, не веть цаво-то смотрят... У них мне-ка стыда-та совсем кажется ниту. Да посмотрець было и мне. Нет, малец, боюсь праховую испорцить.

Василий. Кинь ее, Мироха. А как испорцишь, так сороми-то за провальную не оберешься. Но я цаю, в нее и подуцеть можно, и ко-либ она ни ченна была, так бы я сабе купил, и пришедши домой, скривя шапку, захазил с нею. Меня бы наши деули во все посиден­ки стали с собою браци, и я бы, брацень, в переднем углу сидя, чу-фарился над всеми.

Мирон [вынув группу купидонов, изображающих художества и науки, смеется]. Смотрит-ка! что за проказ? Какая их сарынь рабе-нок [испугавшись]. Ах, братень, никак это ангели божий! прости ме­ня, чарь небесный!.. Экие мемцы-та безбожники, как они их в кучу сколько смямкали.

Василий [смотря на купидонов]. И, дурачина! С вора вырос, а ума не вынес! Какие ангели? Я слушал от нашево хозяина, что это хранчуские болванчики»¹.

Однако эти приемы разграничения «простонародных» элементов стали казаться недостаточными во второй половине XVIII в. Про­цесс сближения бытовой и литературной речи высшего общества с французским языком влек за собой переоценку функций и состава просторечия и простонародного языка в светском употреблении. На-щупывались новые формы национального и в то же время европей­ского выражения. Для этого процесса литературного «облагоражива­ниях- низкого слога характерны оценки, как, например, у Федора Дмитриева-Мамонова в предисловии к переводу лафонтеновской «Лю­бови Псиши и Купидона» (Ч. 1. М., 1769, с. 16—17): «Благородный стиль всегда привлечет меня к чтению, а низкими словами наполнен­ной слог я так оставляю, как оставляю и не слушаю тех людей, кото­рые говорят степною речью и произношением».

Эти новые общественные искания не могли не отразиться и на отношении к церковнокнижному языку. Упадок общественно-бытовой роли церковнославянского языка выразился в том, что в основу школьного обучения теперь ложится не церковнославянский язык, а русский (в сухопутном кадетском корпусе, в воспитательном доме).

¹ Лукин В. И. Щепетильник.— В ки.: Лукин В. И. и Ельчанинов Б. Е. Соч. и переводы. СПб., 1868, с. 197—199.

— 142 -*

Очень интересны рассуждения о русском и церковнославянском язы­ке в «Генеральном плане воспитательного дома» И. И. Бецкого: «Смеха достойный присвоили мы обычай учить детей в школах гра­моте по книгам па языке и буквах славянских и провожать в сем уче­нии по несколько лет... Детям прежде начатия славянского, должно учить буквари печатные на употребляемом ныне языке... Известно, что всякому человеку в обществе должно знать всю силу и все про­странство языка своего отечества... Может быть, скажет кто: не мож­но совершенно знать обыкновенного языка незнающему славянского, которому для того прежде всего и учиться надобно. Таковое вообра­жение признавать должно справедливым... Не отрицается сей язык... да и познание оного некоторым образом за нужное почитается, пото­му что обряды в церкви нашей на том языке совершаются, от него же зависит и совершенство употребительного, но сие познание для детей отменно понятных и назначаемых к особливым искусствам...»¹. Таким образом, церковнославянский язык как предмет изучения уступает место «природному» языку. Естественно, что на такой куль­турно-общественной почве должна была разрушаться и видоизме­няться, сближаясь с разговорной речью, структура высокого слога, и что в системе национально-литературного языка должны были все большее значение приобретать средние стили. Иллюстрацией к этому направлению в истории трех стилей может служить очерк языковой деятельности замечательного поэта и драматурга А. П. Сумарокова.

§ 11. ДЕФОРМАЦИЯ ВЫСОКОГО

И СРЕДНЕГО СТИЛЕЙ НА ОСНОВЕ ЖИВОЙ РУССКОЙ

БЫТОВОЙ РЕЧИ И СТИЛЕЙ ФРАНЦУЗСКОЙ

ЛИТЕРАТУРЫ

Опираясь на обыденный устный и письменный язык столичной об­разованной среды, на московское интеллигентское употребление, А. П. Сумароков объявляет борьбу ломоносовскому высокому слогу во имя «естественности» и простоты выражения. «Пухлость, пущенна к небесам», «многоглаголание тяжких речений», «высокопарность» высокого слога, по Сумарокову, несовместимы с красноречием и с «естественностью», простотой, чистосердечностью экспрессии живого общественного языка. Условная возвышенная речь, оторванный от повседневных нужд и потребностей быта «язык богов» кажутся на­дутыми и фальшивыми. «Природное изъяснение из всех есть луч­шее»². «Что более писатели умствуют, то более притворствуют, а что боле притворствуют, то более завираются»". Сумароков бранит поэ-

¹ Цит. по: Пекарский П. П. Русские мемуары XVIII в.— Современник, 1855,

№ 4, с. 88—89.

² Сумароков А. П. О стихотворчестве камчадалов. — Трудолюбивая пчела.
СПб., 1759, январь, с. 63; ср. статью Г. А. Гуковского «Литературные взгляды
Сумарокова» в кн.: Сумароков А. П. Стихотворения. Л., 1935.

³ Сумароков А. П. О неестественности. — Трудолюбивая пчела. СПб., 1759,
апрель, с. 240.

- 143 -

тов, которые «словами нас дарят, какими никогда нигде не говорят». «Языка ломать не надлежит, лучше суровое произношение, нежели странное словосоставление»¹. Сумароков выступает против искусст­венности «духовного красноречия», против высокого церковнославян­ского слога: «Многие духовные риторы, не имеющие вкуса, не допус­кают сердца своего, ни естественного понятия во свои сочинения, но умствуя без основания, воображая неясно и уповая на обычайную черни похвалу соплетаемую ею всему тому, чево не понимают, дерза­ют в кривые к Парнасу пути, и вместо Пегаса обуздывая дикого ко­ня, а иногда и осла, встащатся едучи кривою дорогою на какую-ни­будь горку, где не только неизвестны музы, но нигде имена их, и вме­сто благоуханных нарциссов, собирают курячью слепоту»². Поэтому и церковнокнижная риторика высокого слога, которая основана на условных метафорах и перифразах, замещающих простые обозначе­ния, признается «многоречием». А «многоречие свойственно человече­скому скудоумию. Все те речи и письма, в которых больше слов, не­жели мыслей, показывают человека тупова»³.

«Чувствуй точно, мысли ясно, пой ты просто и согласно», — наставляет Сумароков свою ученицу в поэзии Е. В. Хераскову (Письмо Е. В. Херасковой. — В кн.: Сумароков А. П. Поли. собр. всех соч. в стихах и прозе. СПб., 1787, ч. 2). «Витийство лишнее при­роде злейший враг», — пишет он другому своему ученику — В. И. Майкову.

Ум здравый завсегда гнушается мечты, Коль нет во чьих стихах приличной простоты Ни ясности, ни чистоты,— Так те стихи лишечны красоты И полны пустоты.

(Ответ на оду В. И. Майкова. — В кн.: Сумароков А. П. Поли. собр. всех соч. в стихах и прозе. СПб., 1787, ч. 1).

Насколько русской интеллигенции становилась чужда искусствен­но-риторическая фразеология церковнокнижного языка, наглядно показывает стиль «вздорных од» Сумарокова, пародирующих высо­кий ломоносовский слог, а также стилистические комментарии Сума­рокова к стихам Ломоносова:

Возлюбленная тишина, Блаженство сел, градов ограда...

«Градов ограда сказать не можно. Можно молвить селения ограда, а не ограда града; град от того и имя свое имеет, что он огражден. Я не знаю сверх того, чго за ограда града тишина. Я думаю, что ограда града войско и оружие, а не тишина»⁴.

Войне поставила конец.

«Войну окончать или сделать войне конец сказать можно, а войне по­ставить конец, я не знаю, можно ли сказать. Можно употребить, вме-

¹ Сумароков А. П. Поли. собр. всех соч. в стихах и прозе, ч. 6, с. 313.

² Там же, с. 298—299.

³ Там же, с. 349.

⁴ Сумароков А. П. Поли. собр. соч. в стихах и прозе, ч. 10, с. 77—78.

— 144 —

сто построить дом, поставить дом, а вместо окончать войну, весьма мне сумнительно, чтоб позволено было написать поставить конец»¹. Между тем ломоносовское выражение явилось, конечно, как лексиче­ское видоизменение церковнославянской фразы: поставить предел.

Сумароков не знал так тонко, как Тредиаковский или Ломоносов, церковнославянского языка, его лексики, фразеологии и грамматиче­ской системы. Заставляя Ксаксоксимепиуса, героя комедии «Тресоти-ниус», говорить по-церковнослаьянски, Сумароков делает ошибки: «Подаждь ми перо, и абие положу знамение преславного моего име­ни, его же не всяк язык изрещи может», — говорит Ксаксоксимениус. Между тем «надобно было следующим образом: «Даждь ми трость, да абие положу знамение преславпаго моего имене, еже не всяк язык изрещи может», — поправляет Тредиаковский. Тредиаковский ирони­зирует: «В полутаре строчке пять грехов»². Эти «грехи», во-первых, лексические: русское перо вместо церковнославянского трость, по­даждь вместо даждь; во-вторых, морфологические: род. пад. имени вместо церковнославянского имене; в-третьих, синтаксические: и абие вместо да абие, его же вместо еже (вин. средн. рода, согласованный со словом имя). Смешение русских и церковнославянских форм, про­сторечное искажение церковнославянизмов свидетельствует, что цер-ковнокнижный язык становился чужим, иностранным языком для русского интеллигента.. Поэтому в языке Сумарокова нередко лома­ется, теряет устойчивость и прочность семантика церковнославянско­го слова. Эти нарушения церковнокнижной системы очень зорко под­мечены Тредиаковским в «Письме к приятелю»:

«Простри с небес свою зеницу» (ср. простер премудрую зеницу). «Зеница есть славенское слово; а по нашему просто называется оза-рочко», — комментирует Тредиаковский. «Говоря распростерть оза-рочко, есть означать, что оно так простирается, как рука. Подлинно, можно сказать, что зрение далеко распростирается... Простри зеницу есть ложная мысль, и не свойственное зенице дело»³.

«Ложные знаменования, данные от автора словам..., происходят от того, что автор отнюдь не знает коренного нашего языка славенского. Пишет он коль, производя от подлого коли, за (вместо) когда и еже­ли весьма неправо и развращенно». В стихе «Не так свирепая, коль толь твой вреден взгляд...» коль за когда полагается от автора лож­но, потому что коль значит колико Пишет же автор отселе за отсю-ду, не зная, для того что отселе значит отныне... Пишет он и довле-7от за долженствуют, как-то: не их примеры нам во бронях быть дов­леют; однако слово довлеет значит довольно есть, а не должно есть». Неправильное употребление слова поборник (в значении противник, см. «Гамлет», д. II, явл. 1: «Поборник истины, бесстыдных дел ра­читель») показывает, что «автор мало бывает в церькве на великих

¹ Сумароков А. П. Поли. собр. соч. в стихах и прозе, ч. 10, с. 8.

² Т редиаковский В. К. Письмо, в котором содержится рассуждение о стихо­
творении, поиыие иа свет изданном от автора двух од, двух трагедий и двух
эпистол, писанное от приятеля к приятелю (1750).— В кн.: Куник А. А. Сбор­
ник материалов для истории Академии иаук в XVIII в. СПб., 1865, ч. 2, с. 438*¹.

³ Там же, с. 446—447.

6-1081 _ 145 -

вечернях, и на всенощных бдениях, ибо инако, то б автор мог услы­шать в богородичне, что слово поборник значит не противника, но защитника и споспешника». «Под ними твердь трясется... Кто славен-ский язык наш знает, тот совершенно ведает, что через слово твердь разумеется у нас... французское firmament, то есть небо...» (француз­ский перевод «автору вразумительнейший»). Итак, Сумароков «не имеет искусства в употреблении и в избрании речей». У него Кий (в трагедии «Хорев», д. V, явл. 3, первоначальный вариант) «просит, пришед в крайнее изнеможение, чтоб ему подано было седалище... Знает автор, что сие слово есть славенское и употреблено в псалмах за стул, но не знает, что славенороссийский язык, которым автор все свое пишет, соединил с сим словом ныне гнусную идею, а именно то, что в писании названо у нас афедроном»¹.

Таким образом, русское образованное общество, не вникая в тон­кости самого церковного языка, переосмысляло церковнославянизмы на основе бытового просторечия или семантики французского языка.

Нормой «литературности» для писателя становится не церковно­славянский язык, а «общее употребление». Его «почитал за устав» и Сумароков ². «Я употреблению с таким следую рачением, как и пра­вилам; правильные слова делают чистоту, а употребительные слова из склада грубость выгоняют», — пишет он. В ответ на упрек Тре-диаковского, что нельзя в «красном слоге» говорить опять вместо па­ки, Сумароков заявляет: «Прилично ли положить в рот девице семь-надцати лег, когда она в крайней с любовником разговаривает стра­сти, между нежных слов паки? А опять — слово совершенно употре­бительное, и ежели не писать опять за паки, так и который, которая, которое надобно отставить и вместо того употреблять к превеликому себе посмешеству неупотребительные ныне слова иже, яже и еже, ко­торые хорошо слышатся в церковных наших книгах, и очень будут дурны не только в любовных, но и в геройских разговорах»³. Сума-роковский «высокий» стиль кажется защитникам церковнокнижной культуры «низким», так как «выбор слов» у Сумарокова недостаточ­но великолепен», и Сумароков даже в важном слоге не чуждается «обыкновенных народных речей» и в лексике и в морфологии. Напри­мер, возмущается Тредиаковский: «Чего б ради ему не положить воззри, вместо взгляни}»; «Петров прах (в стихах: «Что ты Петров воздвигла прах, Дела его возобновила») есть уничижительное изобра­жение. Надлежало бы... не вносить такия нискости... Благоразумный и богослов, и в приличной нравоучительной материи, назовет его или перстию, или мертвенностию, или останками, или как инак, только ж с почтением...» «Слово миг есть подлое. Вместо его высоким стилем говорится мгновение ока». То же в морфологии: «...любезной дщери, вместо любезныя дщери, есть неправильно, и досадно слуху... Аюбез-

¹ Тредиаковский В. К. Письмо, в котором содержится рассуждение о стихо­
творении, поныне на свет изданном от автора двух сд, двух трагедий и двух
эпистол, писанное от приятеля к приятелю, с. 479, 480, 481, 483.

² Сумароков А. П. Поли. собр. всех соч. в стихах и прозе, ч. 10, с. 98.

³ Там же, с. 97—98.

— 146 —

ной есть род. п. сокращенный или лучше развращенный от народного незнания, а в самой вещи он есть детальный»: «Красы безвестной, вместо красы безвестный, нерадивое соединение имен»; «Твоей дер­жавы, вместо твоея, неправо, и досадно нежному слуху». Ср. в «Оде парафрастической» смешение форм: «...защитник слабый сей груди». «Худой выбор» разговорных слов отмечается консервативными совре­менниками и в трагедиях Сумарокова: «Опять за паки, этот за сей, эта за сия, это за сие». Употребление слов, «кои худо в важное сочи­нение полагаются, для того что гнусное нечто по употреблению озна­чают»,— например, блудя вместо заблуждая, типично для сумароков-ского языка. «Неравность», «совокупно высокость и нискость», «ма­лое нечто приличное, а премногое непристойное... точный хаос...» — вот характеристические особенности сумароковского языка с точки зрения сторонника теории трех стилей. «Мило очень нашему автору непостоянное употребление слов, как то инде ево, инде на него, инде ся, а инде ее»¹. Так создается путем смешения средний стиль русско­го литературного языка, более близкий к живой разговорной речи образованного общества.

Но выступая противником «крайностей», Сумароков отрицает ото­жествление, слияние книжного языка с разговорным, подмену лите­ратурной речи просторечием. «Для чего не писать так, как мы гово­рим? Такая вольность будет уже безмерно велика, и наконец, не останется следов древнего языка нашего. Мы отменим старое наре­чие в разговорах, отменив его в письмах, потом насеем в свой язык чужестранных слов, наконец, вовсе по-русски позабыть можем, что очень жалко, и такого убийства с природным языком ни один народ не делал, хотя уже и так конечным истреблением наш язык угрожа­ет»². Бытовое просторечие образованных кругов общества само сбли­жается с литературным языком, ассимилируя себе церковнокнижные выражения. Формы высокого, среднего и даже простого слога сме­шиваются. Вот примеры из сочинений Сумарокова, выделенные Тре-диаковским: «Повергаются грады прахом... надобно — в прах»; «Гла­гол владаю... есть развращенный: искусный в языке говорят владею, а на аю произносят и пишут сей — обладаю, а не владаю»; «Вопящих вместо вопиющих есть весьма неисправно»³. Литературный язык, свободно комбинируя церковнокнижные морфемы с разговорными ка­тегориями словообразования, создает стилистические варианты и синонимы славянизмов, с одной стороны, а с другой — отбирает из наличных синонимов менее архаичные и более близкие к живой речи.

¹ Тредиаковский В. К. Письмо, в котором содержится рассуждение о стихо­
творении, поныне в свет изданном от автора двух од, двух трагедий и двух эпис­
тол, писанное от приятеля к приятелю, с. 456—457, 459, 462. 474, 476, 477.

² Сумароков А. П. О московском наречии. — В кн.: Свободные часы, 1763,
■февраль, с. 67—75.

³ Тредиаковский В. К. Письмо, в котором содержится рассуждение о стихо­
творении, поныне в свет изданном от автора двух од, двух трагедий и двух
эпистол, писанное от приятеля к приятелю, с. 454, 465, 470; ср. также «Ответ
на письмо о сафической и горацианской строфах» (Пекарский П. П. История
Академии наук в Петербурге, т. 2, с. 250—257).

6*

— 147 —

Таковы сумароковские замены: мгновенно вместо во мгновении, отко­ле в «Гамлете» вместо откуду, бремянило вместо отягощало и т. д.¹ Вместе с тем в литературных стилях второй половины XVIII в. происходит переоценка прав простонародных выражений на «крас­ный» слог, особенно если эти выражения приняты обиходной речью дворянства. Тредиаковскип жаловался на Сумарокова: «У автора и сельское употребление есть правильное и красное: его жерновы, по присловию, толь добры, что все мелют»². Но своеобразие сумароков-ского словоупотребления, например употребление слова седалище, в котором Сумароков игнорирует книжно-мещанские ассоциации³, и борьба Сумарокова с областными, «поселянскими» элементами в язы­ке Ломоносова доказывают, что сумароковский стиль чуждается спе­цифических особенностей старокнижного языка и избегает узких про-винциализмов простонародной речи. Он опирается на столичное (преимущественно московское) употребление. Не менее характерен протест Сумарокова против попытки В. П. Светова узаконить неко­торые формы городского «низового» просторечия. Исходя из той идеи, что «может быть со временем испорченные простым и обыкно­венным выговором слова не странно будет писать по настоящему их произношению», Светов рекомендовал, например, слова острый, оспа, отчина, осьмой и др. писать в стиле, а в обыкновенном разговоре и в простом роде сочинения придавать в: вострый, воспа, вотчина, вось­мой и т. п. Но Сумароков, опираясь на критерий светского слово­употребления, различает эти формы по их социально-языковой окрас­ке. «Все приняли без изъятия вотчина, а вострой говорят только крестьяне и самые низкие люди, да и то не все»⁴. Таким образом, Су­мароков апеллирует к «общему» национальному языку, но его строй ь состав часто ограничивает нормами дворянского лингвистического вкуса. Он вооружается против испорченных выражений «простона­родного наречия» и против славянщизны: «Истина никакия крайно­сти не причастна. Совершенство есть центр, а не крайность»⁰. На­пример, ссылаясь на общее употребление, Сумароков даже в высоком слоге употреблял от имен существительных ср. р. формы им. пад. мн. ч. на -ы, -и, -ии. Ср. протесты Тредиаковского: «Красный слог не может быть красным, буде он притом неисправен...»; «Леты поло­жены как селы за лета, всеконечно против грамматического рода, и против искусных людей употребления... Впрочем, кажется, что автор

¹ Цит. по: Тредиаковский В. К. Письмо, в котором содержится рассуждение
о стихотворении, поныне в свет изданном от автора двух од, двух трагедий и
двух эпистол, писанное от приятеля к приятелю, с.