Geum.ru

Лексиконе

Вид материалаИсследование

Содержание


Структура ассоциативного поля казахского слова АРА
Подобный материал:
1   ...   7   8   9   10   11   12   13   14   15
§1

а о


§

03 8

p

3

o" S

'3 о

sl|l

■ рз Я

4 m „ X

° 2 2 3

Ы а ш а

О

g S S 5

я _ X

о а 2 з

» ш а> а

s a" о

Я ef n

asp

° 3 2 2 м о) я

се

Я Я" О

с „

J-.T3

Е Ё мм с

а> o.

5

о,:™.

■г; С С

о.тз м.я

с о

гол а в языке (Чейф, 1975, с. 22, 114—115), но совпадает с предположением о первичности существительного в развитии речи как в филогенезе, так и в онтогенезе (ср., например, Мигирин, 1973, с. 56—57; Ветров, 1968, с. 231—232), а также указание А. Р. Лурия на то, что вещественные слова — существительные — выделяются ребенком гораздо раньше, чем слова, обозначающие действия и качества (Лурия, 1979, с. 88). О том же свидетельствует и вывод Вяч. Вс. Иванова (1978, с. 34) относительно зрительных и пространственных образов, которыми занято правое полушарие мозга человека: это прежде всего образы предметов, в то время как свойства и признаки, а также действия позднее выделяются при анализе образов предметов. Интересно, что в экспериментальном исследовании Л. П. Руденко (1972) 96% испытуемых дали названия объектов в качестве средства эксте-риоризации внутренней программы действия, а Н. В. Уфим-цева (1981) отмечает, что участвовавшие в ее ассоциативном эксперименте второклассники, свободно оперировавшие существительными и прилагательными, испытывали затруднения, когда в качестве исходных слов давались глаголы (имело место значительное число отказов от ассоциативных реакций).

Межъязыковое сопоставление структуры ассоциативных полей слов-коррелятов в ряде языков (Залевская, 1979) дает основания для утверждения, что наличие подобного активного ядра можно считать одной из универсальных тенденций в организации лексикона человека и что принадлежность некоторой единицы лексикона к его ядру определяется прежде всего ролью этой единицы как средства доступа к системе энциклопедических и языковых знаний человека.

В работе (Залевская, 1981, с. 38) высказывается мнение о том, что наличие ядра лексикона является одним из оснований для многократного пересечения ассоциативных полей разных слов, казалось бы не имеющих друг с другом связей. Это позволяет объяснить явление, описанное Ю. Н. Карауловым (1976) как «правило шести шагов»: через принадлежащие ядру наиболее емкие единицы лексикона устанавливается связь между любыми двумя словами в пределах названного числа переходов. Не исключено, что именно ядро лексикона обеспечивает экономичность хранения энциклопедических и языковых знаний человека и эффективность параллельного учета тех и других в его рече-мыслительной и прочей деятельности.

4.5. До обсуждения общего представления о структуре лексикона необходимо затронуть вопрос о специфике хранения в лексиконе многозначных слов. В разд. 3.8 было показано, что на основе сопоставления ассоциатов с исходными

151

150


словами обнаруживается их соответствие разным ЛСВ одного и того же слова или ряду омонимичных слов. Первый из таких случаев иллюстрировался примерами ассоциативных полей коррелятов слова ЗЕМЛЯ в ряде языков. В дополнение к этому см. табл. 16, где приводится ассоциативное поле казахского слова АРА, фактически распадающееся на три отдельных поля, соответствующих разным словам.

Таблица 16 Структура ассоциативного поля казахского слова АРА

А. Полный набор ассоциатов к исходному слову АРА:

А
2 арасы, журнал, орта, кашык 1 аралар, арпа, ею, инелж, кес, верек, маса, ортасы, ортасында, пышак, пышкы, тура, шаншылды, шот, кол ара, косылыс, втюр; 0 — 10 *
РА (33): 13 шыбын 12 бал 8 сона

6 балта, жд ндж 4 аранын балы,

агаш

3 аралау, аралык, кесшш, тура

Б. Группировка ассоциатов по общности основания

для их связи с исходным словом

АРА/ — 'пчела': шыбын (муха), бал (мед), сона (слепень), жэндш (мелкие животные), аранын балы (пчелиный мед), ине-лж (стрекоза), журнал**, маса (комар), шаншылды (пронзила)

АРАц — 'пила': балта (топор), кес (от «кесу» — резать), кескш (стамеска), пышак (нож), пышкы (пила), кол ара (ножовка), втюр (острый) и т. п.

АРАш—'промежуток': аралау (ходить среди чего-нибудь, кого-нибудь), аралык (промежуток), орта (средний), ортасында (посреди) и т. п.

* 10 испытуемых из 100 оставили прочерк после исходного слова незаполненным, т. е. дали «нулевой» ответ. Наличие такого большого % нулевых ответов может объясняться неоднозначностью слова-стимула.

** «Ара» — название сатирического журнала, издаваемого на казахском языке.

Таким образом выясняется, что заданное в ассоциативном эксперименте исходное слово (точнее — словоформа) может соотноситься с рядом единиц глубинного яруса лексикона, однако при этом сам факт существования иных значений идентифицируемой словоформы испытуемыми в подавляющем большинстве случаев даже не фиксируется (о чем можно судить на основании последующих бесед с участниками эксперимента), как не осознается слушающим возможность альтернативной интерпретации воспринимаемого им высказывания, если правильность его гипотез о значении каждого слова сообщения подтверждается последующим

152

контекстом. По сути дела то же происходит с говорящим: используя ту или иную словоформу как наиболее подходящую для передачи своей мысли, он, как правило, не осознает вероятности увязки этой словоформы с иным содержанием. Только очевидность двусмысленности или реакция непонимания со стороны слушающего актуализуют факт многозначности использованного слова.

На основании высказанных соображений в работе (За-левская, 1975, с. 60—61) сделан вывод о том, что разграничение понятий лексико-семантических вариантов полисемантичного слова и омонимов, существенное для описания лексико-семантической системы языка, едва ли релевантно для описания речевой способности человека. Скорее всего каждый ЛСВ полисемантичного исходного слова воспринимается носителем языка как одна из омонимичных словоформ, непосредственно связанная с соответствующей единицей (или набором единиц) глубинного уровня лексикона. В работе (Залевская, 1977, с. 54) указывается, что в качестве такой единицы может, в частности, выступать наглядный образ некоторого объекта; взаимная связь между такими омонимами не представляется обязательной, хотя она могла иметь место в процессе становления того, что в лингвистических терминах называется новым значением полисемантичного слова (в данном случае речь идет об усвоении слов индивидом). Тот факт, что человек в случае нужды более или менее легко устанавливает связь между разными ЛСВ полисемантичного слова, ни о чем не говорит, так как на самом деле требуется не более 6 мысленных «шагов», чтобы связать между собой любые две единицы лексикона (ср. результаты психологических экспериментов: Старинец и др., i1968а, а также «правило шести шагов» Ю. Н. Караулова, 11976, с. 77). Конечно, наличие общих семантических составляющих двух слов сокращает число таких «шагов» до ми-шимума.

' Для проверки высказанного предположения под нашим руководством было выполнено студенческое исследование [О. О. Кузнецовой (1978). Анализ материалов проведенного ■ею свободного ассоциативного эксперимента, сочетавшегося Sc записью испытуемыми дефиниций полисемантичных исходных слов, позволил сделать следующие выводы: «лексико-«емантические варианты многозначного слова хранятся в 1ексиконе человека в составе тематических групп или семан-'ических полей по отдельности как омонимичные слова; бо-гее того, иногда хранятся раздельно и такие значения, ко-■орые не выделяются в отдельную рубрику в толковых словарях; основанием для этого является предметная отнесен-юсть, реализующаяся через всплывание образа конкретного [редмета» (с. 91). В то же время результаты рассматривае-

153

мого исследования подтвердили справедливость указания Д. Н. Шмелева (1973) на возможность диффузности значений многозначного слова и позволили О. О. Кузнецовой объяснить установленные ею случаи «взаимопроницаемости», диффузности значений некоторых из предъявлявшихся в эксперименте слов через близость или частичное наложение друг на друга семантических полей, в которых хранятся отдельные значения таких полисемантичных слов.

Результаты, в принципе согласующиеся с гипотезой раздельного хранения в лексиконе ЛСВ полисемантичных слов, получены также в работе (Берман и др., 1978), где приводятся итоги ассоциативных экспериментов на материале русского, украинского, польского и английского языков. Приняв в качестве лексической единицы слово-значение, авторы условно используют термин «многозначное слово» для обозначения лексического комплекса, включающего в себя ряд слов-созначений, форма которых совпадает и которые связаны семантическим скрепом, т. е. ассоциативной связью, актуализующейся при их восприятии. Это исследование, в частности, показало, что не все ЛСВ многозначных слов воспринимаются носителями языка как слова-созначения.

Следует подчеркнуть, что независимо от того, вместе или раздельно хранятся в лексиконе ЛСВ полисемантичных слов, некоторые из них находятся в большей готовности к актуализации, чем остальные. Это иллюстрировалось выше примером с коррелятами слова ЗЕМЛЯ в ряде языков (см. табл. 7 и рис. 2). В работах (Залевская, 1977, 1979) приводятся доказательства того, что ассоциативный эксперимент позволяет вносить коррективы в показания словарей, поскольку он выявляет значения полисемантичных слов, наиболее актуальные для носителей соответствующего языка в определенный, период времени. Последний вывод хорошо согласуется с результатами эксперимента В. В. Левицкого (1971), убедительно показавшего, что «значения многозначных слов психологически неравноправны» (с. 168). Думается, однако, что наибольшая вероятность актуализации одного из значений вовсе не означает ни наличия обязательной связи между всеми ЛСВ, ни иерархической подчиненности «неосновных» значений «основному». Скорее всего следует согласиться с высказываниями А. А. Потебни («Где два значения, там два слова». — Потебня, 1941, с. 198) и Л. В. Щербы («На самом деле мы имеем всегда столько слов, сколько данное фонетическое слово имеет значений».—Щерба, 1974, с. 290—291), а также признать, что критика сущности этих высказываний в лингвистической литературе была вызвана отождествлением понятий языковой системы и речевой способности при разных подходах к обсуждаемой проблеме со стороны критиков и критикуемых. Потебня и Щерба рассматривали этот воп-

154

рос с лозиций носителя лексикона, а их оппоненты — с точки зрения системного описания языковых явлений; оба этих мнения справедливы, но только в приложении к соответствующим условиям.

4.6. Приступая к изложению общих представлений о структуре лексикона человека, прежде всего отметим, что проведенное исследование в принципе подтвердило правомерность сформулированной в разд. 2.6 рабочей гипотезы, (касающейся вытекающих из специфики лексикона оснований для связи между его единицами. Не повторяя приведенных там положений, сделаем некоторые уточнения и остановимся на ряде вопросов, не затронутых ранее, но имеющих непосредственное отношение к обсуждаемой проблеме.

Итак, вполне очевидно, что следует отказаться от упрощенных представлений о том, что слово хранится в лекси-: коне как «неразрывная связь звучания и значения» (Уфим-I цева А. А., 1974) в рамках некоего «инвентаря» или «скла-|да» «знаковых отпечатков» (Шубин, 1972), а сам лексикон ' является не более как «придатком грамматики» (Lyons, 1977). Выше была сделана попытка показать, что, будучи
  • продуктом взаимодействия сложнейших перцептивных, мне-
    ' монических, интеллектуальных и других психических процес
    сов, слово выступает в роли средства актуализации разных
  • аспектов многогранного индивидуального и социального опы
    та человека, а воспринимаемая индивидом словоформа вы
    зывает многомерную систему связей, позволяющую не толь
    ко «приписать» ей некоторое значение, но и оперировать иден
    тифицированной совокупностью энциклопедических и языко
    вых знаний, преломляемой через эмоциональный опыт ин
    дивида и через принятую в соответствующем социуме систему

тгорм и оценок. Сказанное свидетельствует также об ограниченности широко распространенной трактовки лексикона как |«памяти слов».

Параметры, по которым устанавливаются связи между г„иницами лексикона, обсуждались в ходе анализа причин Ошибок при воспроизведении вербального материала и прин-Йилов группировки слов родного и иностранного языков в (>азд. 3.2—3.5, а также при изложении результатов межъ-Ьзыкового сопоставления материалов ассоциативных экспериментов в разд. 3.6—3.9; различия между параметрами, ле-кащими в основе связей между единицами поверхностного и 'дубинного ярусов лексикона, были показаны в разд. 4.1 4.2. Полученные при этом данные приводят ч общему вы-оду о множественности параметров, по которым устанав-

|иваются связи каждой единицы лексикона с другими его

Е
155
диницами.

Сопоставление обнаруженных параметров с классификациями ассоциативных связей, предложенными в лингвистических и психологических исследованиях (см. обзор: Залев-ская, 1978а), показывает, что все описанные виды ассоциативных связей являются актуальными для организации лексикона. Можно полагать, что каждая единица лексикона вступает в многочисленные связи по каждому из возможных для нее параметров, включая индексирование с позиций эмоционального опыта индивида, «объективной» и «субъективной» частотности слова, возраста его усвоения и т. д. Несомненно, другие методы исследования позволят обнаружить еще более широкий круг оснований для связи между единицами лексикона. Особое место, очевидно, должно принадлежать анализу речевых ошибок. В дополнение к приводившемуся выше примеру важности использования такого материала (см. замену фамилий Гусевой и Грецкого на с. 81), можно вспомнить случай, имевший место на конференции в МГУ в 1971 г., когда предшествующий оратор—Петр Гурьяно-вич — был назван Иваном Демьяновичем: в дополнение к обсуждавшимся параметрам протяженности слов, совпадения их элементов и моделей ударения в этом случае четко проявляются также принципы группировки единиц лексикона по сочетаниям таких параметров, как объединение коротких и типичных русских имен в противовес длинным и редко используемым ныне русским именам.

В работе (Залевская, 1977, с. 72—73) особо подчеркивается, что все переплетение и пересечение разнообразных связей и оценок хранится в памяти одновременно и вместе с набором стратегий поиска единиц разных ярусов при межъярусных переходах, и вместе с набором правил сочетаемости единиц в рамках отдельных ярусов и подъярусов. Если же учесть, что лексикон, по всей видимости, должен включать несколько ярусов единиц, соответствующих разным этапам речемыслительного процесса, то создается впечатление, что внутренний лексикон должен представлять собой чрезвычайно сложную систему объемных многоярусных многократно пересекающихся полей, с помощью которых упорядочивается и хранится в более или менее полной готовности к употреблению разносторонняя информация о предметах и явлениях окружающего мира, об их свойствах и отношениях, об их оценке индивидом, и т. п., как и о языковых особенностях обозначающих их вербальных единиц. Экспериментальный материал заставляет предположить наличие целого ряда пересекающихся иерархий, в которые входит та или иная единица по каждому из характеризующих ее признаков. При этом было отмечено как несомненное взаимодействие принципов «вертикальной» и «горизонтальной» упорядоченности элементов лексикона, при котором элементы

156

каждого яруса (или подъяруса) лексикона включаются в линейные связи разной протяженности, обеспечивая тем самым контакты между различными иерархиями (см. также Za-. levskaya, 1976). Было высказано и предположение о том, что элементы, являющиеся точками пересечения наибольшего числа связей, составляют ядро лексикона — самую активную его часть.

Эти представления о роли ядра лексикона сходны с теми, которые развивает Э. В. Кузнецова (1980, с. 85), полагающая, что центр лексической системы, ее ядро, составляет ■совокупность ограниченного числа единиц, с которыми иерархически соотнесен весь остальной состав единиц. Однако необходимо уточнить, что в данном случае речь должна идти о гетерархии, или системе иерархий, вершины которых представлены единицами ядра лексикона; к тому же вспомним, что далеко не все области лексикона организованы по этому принципу и что в основе упорядоченности лексикона вовсе не обязательно лежат какие-то вербальные единицы.

В работе (Залевская, 1977, с. 66—72) изложенная выше трактовка лексикона как системы многократно пересекающихся объемных ассоциативных полей соотносится с проблемой поля, широко обсуждаемой в лингвистических публикациях последних десятилетий (см. обзоры: Уфимцева А. А., 1961; Васильев, 1971; Караулов, 1976; Щур, 1974); в частности, подробно сопоставляются результаты анализа ассоциативного поля по материалам эксперимента с носителями немецкого языка и представления о специфике и структуре поля, излагаемые в работе (Мюллер, 1967). Там же дается ссылка на выполненную под нашим руководством дипломную работу Т. А. Субботиной, которая провела анализ материалов американских ассоциативных норм с точки зрения отражения в них видов связи между словами, соответствующих разным критериям вычленения поля в лингвистических исследованиях. Полученные в обоих случаях данные убедительно свидетельствуют о том, что ассоциативное поле интегрирует все известные в настоящее время виды полей, в то время как описанные в лингвистических работах поля отражают лишь отдельные аспекты организации лексикона человека. Тем самым подтверждается справедливость высказывания М. М. Копыленко (1973, с. 189) о том «что семантические группировки слов (семантические поля, семантические микросистемы; синонимические, вариантные, дублетные ряды лексем) — это не только созданный лингвистами и педагогами инструментарий, что они объективно существуют, хранятся в памяти людей». Следует согласиться и с мнением Д. Н. Шмелева (1964, с. 111) о том, что многообразие и противоречивость подходов к трактовке теории поля «свидетельствует не столько о субъективности вы-

157

бора признаков, сколько об объективном их многообразии в языке». Можно добавить, что используемый нами метод анализа экспериментальных материалов исключает субъективность выбора параметров ассоциативного поля и максимально способствует выявлению их многообразия. Напомним также, что в условиях свободного ассоциативного эксперимента границы поля не являются заранее заданными, а отношения внутри поля — навязанными извне.

4.7. Одной из специфических особенностей организации лексикона является то, что говорящий или слушающий человек оказывается способным одновременно учитывать целый комплекс увязываемой со словом информации. Этот феномен в последнее время находится в центре внимания исследователей, пытающихся моделировать иерархию семантических и синтаксических признаков, строить гипотезы относительно характера морфологической, синтаксической и семантической «спецификации» слова и т. п. Особое место при этом занимают исследования в области пресуппозиций, которые по свидетельству Ф. Кифера (1978, с. 367) представляют центральный объект споров в семантической теории. Кифер полагает также, что адекватное объяснение пресуппозиций решило бы одновременно большое число важных семантических вопросов (Там же, с. 367—368).

Объяснение феномена лексической пресуппозиции, по всей видимости, предполагает, с одной стороны, обнаружение механизмов его становления, а с другой — формулирование некоторой гипотезы, способной показать, каким образом может осуществляться одновременный учет лежащей за словом разнородной информации. Оба этих вопроса обсуждаются в работе (Залевская, 1981, с. 38—42).

В качестве механизма становления лексических пресуппозиций может выступать рассматривавшийся выше механизм глубинной предикации, проблема нейрофизиологической базы которого обсуждалась с позиций теории динамических временных связей (см. разд. 4.2, 4.3). Нами неоднократно подчеркивалось, что трактовка значения слова как совокупности продуктов некоторого набора актов глубинной предикации хорошо согласуется с трактовкой понятия как итога, результата целостной совокупности суждений и с признанием диалектики перехода суждения и понятия друг в друга (см. Кондаков, 1971, с. 393; Степанов, 1975, с. 11; Уемов, 1961, с. 9). Однако значение слова не сводится к понятию, и в нашем экспериментальном материале обнаружены факты соотнесения идентифицируемой словоформы с образом того или иного объекта, с вызываемыми таким объектом эмоциональными состояниями и т. д. Иначе говоря, опознаваемое индивидом слово имплицирует

158

более широкий круг продуктов актов глубинной предикации, чем тот, который описывается в рамках лексических пресуппозиций, выделяемых при лингвистическом анализе. Это можно объяснить, с одной стороны, соотнесенностью энциклопедических и языковых знаний, а с другой — взаимодействием понятийной и чувственной сфер деятельности человека; ср. запись В. И. Ленина в «Философских тетрадях»: «Совпадение понятий с «синтезом», суммой, сводкой эмпирии, ощущений, чувств несомненно для философов всех направлений» (т. 29, с. 257).

Как показано в работах (Залевская, 1977, 1980, 1981), феномен параллельного хранения и одновременного учета говорящим или слушающим индивидом многообразия увязываемой со словом информации может получить объяснение с точки зрения трех в значительной мере согласующихся между собой подходов.

Прежде всего представляется полезным опираться на сформулированный В. Н. Пушкиным (1971, с. 41) принцип двойной регуляции познания объективной действительности. Суть этого принципа, выполняющего, по мнению автора, весьма важную биологическую роль на разных уровнях развития живых существ, состоит в том, что наряду с вычленением некоторого объекта, который становится центром внимания, продолжают отражаться и признаки предметов, составляющие фон.

Взаимодействие признаков, на которых фокусируется внимание, и признаков, создающих фон отражаемого, основывается на принципе сочетания осознаваемой и неосознаваемой психической деятельности, что составляет суть второго из названных выше подходов. То, на чем фокусируется внимание, попадает в «окно сознания» (термин, используемый Б. В. Якушиным, 1975, с. 54) или на «табло сознания» (термин Г. П. Щедровицкого, 1974, с. 16, 22), т. е. объективируется посредством слова, в то время как составляющие ■фон связи учитываются на подсознательном уровне и могут в случае необходимости быть объективированными через перенесение «фокуса» или изменение «угла зрения». Весьма показательными в этом отношении являются условия овладения вторым (иностранным) языком: на начальном этапе ■обучения правильность оперирования словом обеспечивается объективацией всего комплекса специфичных для иноязычного слова лексико<ронетико-грамматических характеристик, однако- необходимость в этом отпадает по мере освоения слова благодаря переносу учета этих характеристик в сферу подсознательного.

Опора на второй используемый нами подход основывается на признании того, что «... каждую (в пределе) форму осознаваемой психической деятельности следует рас-

159

сматривать как уходящую своими корнями в «бессознательное», как детерминированную не только в ее элементарных, но и — что особенно важно — в наиболее сложных семантических, смысловых отношениях не только осознаваемым, но и неосознаваемым образом» (Бассин и др 1979, с. 86). При этом с позиций теории установки, разработанной Д. Н. Узнадзе, «неосознаваемая психическая деятельность — это агент вездесущий. Она всегда скрытым образом вмешивается как предпосылка, как необходимое условие, как подготовляющий и регулирующий фактор в становление любой психической деятельности осознаваемого типа, наиболее элементарной и наиболее сложной» (Там же, с. 86—87).

В качестве еще одного подхода к объяснению феномена одновременного учета человеком комплекса значимых характеристик слова в работе (Залевская, 1977, с. 73—74) было предложено использовать голо граф и чес кую гипотезу хранения и считывания информации.

Уточним, что голограмма характеризуется следующими основными свойствами: 1) получаемое с помощью голограммы изображение трехмерно и его можно наблюдать с разных сторон; 2) любая часть голограммы позволяет воспроизвести практически всю картину; 3) на одну и ту же голограмму можно записать несколько изображений, а затем воспроизводить их по отдельности. Эти особенности голограммы (см. более подробно, например, Кольер и др., 1973) позволяют обсуждать вопрос о применении голографической гипотезы к рассмотрению проблем, связанных с исследованием восприятия, памяти и т. д. По свидетельству М. Уиньона (1980, с. 135—136), многие специалисты полагают, что го-лографическая гипотеза правильно описывает работу мозга человека. При этом учитывается, что регистрация какой-то специфической части информации охватывает некоторую область мозга, а при поражении части мозга он не теряет полностью способность к запоминанию информации. Последовательное применение этой гипотезы к анализу различных аспектов деятельности мозга мы находим в работах К. Прибрама (1974, 1975). Однако следует учитывать и мнение М. Арбиба (1976, с. 266—267) о том, что «нейронная голография будет служить полезной метафорой при условии, конечно, что мы не поддадимся соблазну и не будем понимать ее слишком буквально», и что вытекающие из голографической гипотезы представления «должны служить антиподом тех основанных на пословном запоминании представлений о памяти, которые навеяны нам цифровыми вычислительными машинами или лингвистическими возможностями человека».

Как показано в работе (Залевская, 1977), именно «линг-160

вистические» (точнее, конечно, — языковые) возможности человека могут быть успешно объяснены с позиций нейронной голографии. Так, при восприятии первого слова нового сообщения (как и при идентификации исходного слова в процессе свободного ассоциативного эксперимента), когда отсутствуют контекст или ситуация, предшествующий опыт индивида определяет «угол зрения» для установления связи между слышимой (читаемой) словоформой и хранящейся в памяти информацией. «Высвечивание» отдельных аспектов этой информации не исключает, а неизбежно предполагает более или менее четкое «всплывание» релевантных знаний о структуре и об отдельных свойствах объектов окружающего мира и о существующих между ними отношениях, равно как и о чисто языковых параметрах воспринимаемого слова, о его типовых контекстах и об эмоциональных состояниях, связанных с этим словом в прошлом опыте. Более или менее полное восстановление лежащей за словом разнородной информации, в той или иной мере осознаваемой индивидом, происходит в случаях формирования неточных или ошибочных гипотез о последующем контексте или о глубинном замысле воспринимаемого сообщения в целом. В условиях же производства речи адекватность выбранного слова замыслу высказывания обеспечивается именно подсознательным учетом значительной части той информации о слове и об обозначаемом им предмете, которая остается «за кадром», т. е. не получает выхода в «окно сознания», хотя и может, в случае надобности, быть актуализованной.

Голографическая гипотеза хранения и считывания информации позволяет также пролить свет на механизмы включения слова как единицы лексикона в многомерную систему связей. Согласно современным нейрофизиологическим и ней-ропсихологическим исследованиям, мозговые процессы базируются на функционировании «исключительных по сложности динамических констелляций нейронов» (Лурия, 1976, с. 86). При этом «каждый нейоон из ансамбля или группы нейронов может принимать участие в обеспечении разных видов деятельности» (Нейрофизиологические механизмы..., 1974, с. 89); ср. с третьим признаком голограммы и с развиваемыми в наших работах представлениями о том, что и усваиваемая индивидом словоформа, и все члены увязываемой с ней чувственной группы подвергаются процессам разложения на признаки и признаки признаков, на базе которых происходит включение их в систему предшествующего опыта носителя лексикона. Продукты такого включения служат точками пересечения линейных и иерархических связей между единицами поверхностного или глубинного ярусов лексикона.

Сама идея многоярусности лексикона при наличии гори-

1
161
1. Заказ 830

зонтальных (внутриярусных) и вертикальных (межъярусных) связей согласуется с трактовкой принципов структурной организации, в той или иной мере свойственных мозгу в целом (см., например, Адрианов, 1976), а также с признанием того, что мозг человека организован как по голографичес-кому, так и по структурному принципам (см., например, Прибрам, 1975, с. 421).

Заканчивая на этом обсуждение полученных в 1968— 1980 гг. результатов теоретического и экспериментального исследования, уточним, что выше рассматривались только те аспекты изучаемого объекта, которые могли быть обнаружены при использовании известных к тому времени теоретических построений и на основе предпринятого анализа экспериментального материала. Этим объясняется предварительный характер излагавшейся гипотезы лексикона, которая должна трактоваться как один из шагов на пути к более полному и разностороннему описанию лексического компонента речевой организации человека.

ГЛАВА 5