Geum.ru

Лексиконе

Вид материалаИсследование
Подобный материал:
1   ...   7   8   9   10   11   12   13   14   15
ЛЕКСИКОН ЧЕЛОВЕКА В СВЕТЕ ИССЛЕДОВАНИЙ 80-х гг.

5.0. Задачи главы 5 (162). 5.1. Теоретические основы исследования лексикона (162). 5.2. Новые данные об организации лексикона (173). 5.3. Дальнейшее развитие гипотезы лексикона человека (179). 5.4. Задачи последующих исследований (180).

5.0. В задачи завершающей главы монографии входят, во-первых, соотнесение гипотезы лексикона, в принципе сформулированной в 1977 г., с более поздними отечественными и зарубежными исследованиями в этой области, а во-вторых, краткая информация об основных направлениях дальнейшего изучения разных аспектов проблемы лексикона, предпринимаемых в Калининском государственном университете.

Не имея возможности дать подробный обзор новейших публикаций по всем вопросам, связанным с исследованием лексикона человека, ограничимся обсуждением лишь наиболее принципиальных положений, а именно, того, как развиваемые в работе теоретические представления соотносятся с результатами научных изысканий последних лет, а также того, какие новые данные обнаружены в связи с изучением принципов организации лексикона.

5.1. В связи с теоретическими основами исследован-ия лексикона представляется важным отметить следующее.

Как было показано в гл. 2, специфика единиц лексикона индивида устанавливалась нами с опорой на концепции Л. В. Щербы и И. М. Сеченова и выводилась из анализа структуры речемыслительной деятельности человека. Это побуждает прежде всего остановиться на том, как названные исходные положения обсуждаемой гипотезы лексикона воспринимаются с позиций сегодняшнего дня.

Несомненно, полностью сохраняют свою актуальность высказывания Л. В. Щербы о роли «весьма сложной игры сложного речевого механизма человека в условиях конкретной обстановки данного момента» (Щерба, 1974, с. 25) и об основных характеристиках этого механизма (Там же, с. 25—27), тем не менее время показало необходимость некоторого уточнения отдельных моментов с учетом развития научных представлений о специфике психической жизни индивида.

Признавая справедливость указания Щербы на то, что речевая организация человека не может быть простой суммой индивидуального речевого опыта и предполагает его переработку, мы должны добавить, что речевой опыт существует не сам по себе, не ради самого себя, а как средство взаимодействия индивида с окружающим его миром; следовательно, речевой опыт всегда включен в более широкий деятельностный контекст, с которым должны увязываться продукты переработки речевого опыта как одной из составляющих многогранной деятельности человека. Поскольку субъект деятельности не пассивно воспринимает мир, а активно взаимодействует с ним, познавая его закономерности, преломляя их через призму мотивированности и предметности своей деятельности, речевой опыт неразрывно связан с когнитивным и эмоциональным опытом индивида. Он не может подвергаться переработке вне соотнесенности с индивидуальной картиной мира и вне эмоционально-оценочного маркирования, хотя это вовсе не исключает необходимости переработки и упорядочения, обеспечивающих готовность к использованию в речи того, что составляет специфику самих языковых единиц и лежит в основе их успешного функционирования в процессах говорения и понимания речи.

Далее, своеобразие переработки речевого опыта определяется психофизиологической природой речевой организации человека. Однако Щерба указал лишь на одну сторону этого феномена, имея в виду «такие процессы, которые частично (и только частично) могут себя обнаруживать при психологическом наблюдении», вследствие чего умозаключать о речевой организации можно только на основании речевой деятельности индивида (Там же, с. 25). Но еще более существенным

162

11"

163
является то, что речевая функция человека и все связанные с нею процессы неотделимы от восприятия, памяти, мышления и т. д. (ср.: Брушлинский, 1982, с. 28), т. е. изучение речевой организации требует глубокого понимания специфики взаимодействия всех составляющих сложного комплекса познавательных процессов человека. В частности, для выявления того, что стоит за словом в индивидуальном сознании в качестве продукта переработки разнообразного (не только речевого) опыта, необходимо знать особенности восприятия и переработки человеком разнородной информации об окружающем его мире; для установления специфики функционирования единиц лексикона в процессах производства и понимания- речи требуется учет закономерностей речемыслительной деятельности индивида; обнаружение принципов организации лексикона невозможно без опоры на современные модели памяти, а если быть более точным, — ни один из названных вопросов не может рассматриваться в отдельности, поскольку становление единицы лексикона для индивида, ее хранение и использование — это лишь условно выделяемые для научного анализа и детального исследования аспекты единой жизни слова в лексиконе человека. Таким образом, умозаключения о лишь частично наблюдаемых процессах не могут делаться без выхода за рамки строго лингвистического анализа продуктов речевой деятельности.

Щерба рекомендует также использовать метод эксперимента, базирующийся на оценочном чувстве правильности или неправильности высказывания как достоянии носителя того или иного языка и служащий хорошим дополнением к умозаключениям о речевой организации на основании речевой деятельности индивида. Исследования последних лет показали, что возможно целенаправленное создание таких экспериментальных ситуаций, которые позволяют эксплицировать различные аспекты и этапы процессов, не поддающихся прямому наблюдению, однако формулировать какую-то гипотезу, выбирать соответствующую экспериментальную методику для ее проверки, а также анализировать полученный материал можно только с позиций определенной совокупности исходных теоретических представлений о специфике речевой организации индивида (см. подробнее Залев-ская, 1987), а это опять-таки выходит за пределы компетенции лингвистической теории и лингвистического эксперимента в понимании Щербы. Кроме того, судить о речевой организации позволяет и использование ряда других источников, таких, как наблюдение над развитием речи в онтогенезе, анализ речевых ошибок в условиях нормы речи, изучение нарушений речи при афазиях и т. д., что значительно расши-

164

ряет возможности разностороннего исследования речевой эр-ганизации и множественной перепроверки гипотез и результатов.

Указывая, что речевая организация индивида является социальным продуктом, Щерба специально оговаривает, что интерпретируемое в качестве «индивидуальных отличий» на самом деле также социально обусловлено семейными, профессиональными, местными и прочими условиями. Это положение концепции Щербы полностью согласуется с признанной в отечественной психологии и психолингвистике изначальной включенностью индивида в социум: познающий мир ребенка развивается в микросистеме «ребенок — мать», когда образ мира матери постепенно частично «переливается» в образ мира ребенка через совместную деятельность и общение (Смирнов С. Д., 1985, с. 147); усваивая систему языковых значений, человек овладевает зафиксированным в последних социальным опытом (см. подробное и разностороннее обсуждение этого вопроса в работе. Тарасов, 1987). Думается, здесь также необходимо уточнить, что социальный опыт усваивается индивидом не только по линиям знаний о мире и языковых знаний: он воспринимает и принятую в социуме систему норм и оценок, направляющую эмоционально-оценочное маркирование всего, что фигурирует в индивидуальном сознании.

Одним из аргументов Щербы в пользу социального характера речевой организации является указание на то, что индивидуальная речевая система служит лишь конкретным проявлением языковой системы, однако не случайно при этом дается предостережение против отождествления названных понятий как «теоретически несоизмеримых»: такое отождествление имело место во времена Щербы и допускается до сих пор, например, когда исследователи ищут и видят в материалах психолингвистических экспериментов, речевых ошибок, наблюдений над развитием речи в онтогенезе или над нарушениями речи при афазиях и т. д. только то, на что их нацеливают лингвистические постулаты, выведенные из анализа слова как единицы лексико-семантической системы языка, и не учитывают, что индивидуальный лексикон является продуктом переработки не только речевого опыта человека (см. критический анализ подобных случаев в работах: Залевская, 1975, с. 49—57; 1982, с. 23—26). Отмечая, что человек, формирующий свою речевую систему, и научный исследователь, выводящий языковую систему из языкового материала, пользуются одним и тем же источником, Щерба считает работу, совершаемую в первом случае, «совершенно тождественной» второму случаю и видит разницу между ними лишь в том, что одна из них протекает бессознательно, а другая — сознательно (Щерба, 1974, с. 35). При справедливости утверждения принципиальной общности исходного

165

языкового материала для переработки его носителем языка и исследователем-лингвистом нельзя сводить различия между этими двумя случаями к противопоставлению бессознательности и сознательности соответствующих процессов. Начнем с того, что любой психический процесс всегда формируется на разных уровнях сознательного и бессознательного, характеризуется сложными переходами и взаимодействиями этих уровней (Тихомиров, 1984, с. 36; см. также: Бессознательное, 1985). Известно также, что ребенок, свободно владеющий практически своим родным языком и проявляющий особый интерес кг языковым знаниям на стадии «Почемучки», тем не менее испытывает значительные трудности при изучении грамматики того-же языка в школе, когда ему приходится переключаться с самостоятельно выработанной системы функциональных ориентиров на абстрактную систему метаязыковых понятий и прескриптивных правил. По всей видимости, это можно объяснить рядом причин, в том числе таких, как формирование функциональных ориентиров в невербальном коде, субъективное переживание неразрывности языковых и энциклопедических знаний, специфическая роль операциональных и предметных значений и т. п. Как бы то ни было, вызывает сомнения правомерность признания «совершенной тождественности» работы лингвиста и «неофита данного коллектива, усваивающего себе язык этого коллектива, т. е. создающего у себя речевую систему на основании языкового материала этого коллектива (ибо никаких других источников у него не имеется)» (Щерба, 1974, с. 35): в зависимости от комплекса факторов переработка языкового материала неофитом может в той или иной мере приближаться к целенаправленной метаязыковой деятельности лингвиста, но может и значительно отличаться от последней. Скорее всего именно концентрация внимания на тех функциональных ориентирах, которые отличают речевую организацию от описательных грамматик, должна лечь в основу лингводидактических рекомендаций, способных обеспечить эффективное управление учебной деятельностью по овладению языком.

Нетрудно заметить, что сделанные уточнения некоторых положений концепции Щербы были фактически подготовлены материалом гл. 2; более того, они оказались реализованными через использованный в монографии комплексный подход к исследованию лексикона и нашли отражение в предложенной гипотезе специфики единиц индивидуального лексикона и принципов его организации.

Обоснованность опоры на концепцию Сеченова при исследовании специфики единиц индивидуального лексикона подтверждается публикациями последнего десятилетия. Прежде всего это касается повсеместного признания роли

166

памяти как базисного, основополагающего механизма, обеспечивающего возможность проявления всех онтогенетически формирующихся видов деятельности, всех познавательных процессов человека (см., например, Асмолов, 1985; Бехтерева и др., 1985; Брушлинский, 1982; Величковский, 1982, 1987; Восприятие речи, 1988; Механизмы деятельности мозга, 1988; Найссер, 1981; Норман, 1985; Хофман, 1986); ср. с рассмотрением памяти как краеугольного камня психического развития у Сеченова и с изложенной в гл. 2 трактовкой лексикона как средства доступа к единому информационному тезаурусу человека, обеспечивающему возможность ре-чемыслительной деятельности.

Представляется также важным отметить плодотворность дальнейшего развития идей Сеченова в ряде отечественных философских и психологических исследований. Так, взаимодействие внутренних и внешних знаков, диалектическое единство образного содержания и знаковой формы чувственного отражения обсуждает Н. И. Губанов (1986), детально рассматривающий роль перцептивно-предметной деятельности человека в формировании чувственных образов, без опоры на которые невозможно функционирование языка. Специфика становления в сознании человека образа окружающей его действительности исследуется в работах Б. Ф. Ломова с сотрудниками (Завалова и др., 1986; Ломов, 1986; Ломов и др., 1986), где выделяются следующие три основных уровня психического отражения.

I. Базовым в системе образного отражения является
уровень сенсорно-перцептивных процессов, который форми
руется на самых начальных ступенях психического развития
индивида, но не теряет своего значения в течение всей его
жизни. Отражение разнообразных свойств окружающих че
ловека предметов обеспечивается ощущениями разных мо
дальностей (зрительными, слуховыми, тактильными и др.)
при наличии многообразных постоянных и переменных свя
зей между всеми сенсорными модальностями (ср. с ассоци
ированной чувственной группой у Сеченова и с развитием
его идей в разд. 2.5).

II. Следующей ступенью в развитии познавательных про
цессов является формирование представлений как вторичных
образов предметов в том смысле, что представления могут
актуализоваться без непосредственного воздействия предме
тов на органы чувств человека. К числу основных особен
ностей образа-представления относятся следующие: 1) по
своему содержанию образ-представление предметен, как и
сенсорно-перцептивный образ; 2) в отличие от последнего,
образ-представление имеет как бы самостоятельное сущест
вование в качестве феномена «чисто» психической деятель
ности; 3) при формировании представления имеют место

167

элементарные обобщения и абстракции, селекция признаков объекта, их интеграция и трансформация; 4) происходит схематизация предметного образа за счет подчеркивания одних признаков и редуцирования других; 5) появляется своеобразная «панорамность» образа, позволяющая выходить за пределы наличной ситуации; 6) образ становится собирательным, поскольку в представлении отражаются не только отдельные предметы, но и типичные свойства групп предметов; 7) происходит преобразование последовательного (сукцессивного) процесса восприятия в одномоментную (симультанную) умственную картину .— целостный образ; 8) представления становятся базой для формирования образов-эталонов, концептуальных моделей, наглядных схем и т. п., лежащих в основе многогранной деятельности человека; 9) индивид овладевает различными способами оперирования представлениями, такими, как мысленное расчленение объектов и объединение их деталей, мысленное «вращение» объектов, их масштабное преобразование и т. п. (ср. у Сеченова выделение признаков предметов, слияние впечатлений в «средние итоги», отвлечение от «чувственных первообразов» и т. д. в процессах анализа, синтеза и сравнения или классификации).

III. Третьим уровнем психического отражения является уровень речемыслительных процессов, который называют также уровнем вербально-логического, понятийного мышления, уровнем интеллекта. Это уровень рационального познания, на котором происходит процесс опосредствованного отражения действительности через оперирование понятиями и методами мышления, сложившимися в ходе развития общества. Для «овеществления», фиксации результатов обобщения и абстрагирования и для использования их в коммуникации используются знаки и знаковые системы, в том числе — язык (ср. у Сеченова указание на роль речи как системы условных знаков, которая придает объективность элементам вне-чувственного мышления, лишенным образа и формы).

Б. Ф. Ломоз и его сотрудники подчеркивают, что в реальной жизнедеятельности индивида все уровни психического отражения взаимосвязаны, при этом связи между уровнями и формами отражения (образной и понятийной, знаковой) не однозначные и не жесткие — в реальных процессах они трансформируются, интегрируются, переходят друг в друга, а при исследовании психических процессов или конкретных видов деятельности можно, по-видимому, говорить не более как о ведущем уровне, который никогда не выступает сам по себе (Ломов, 1986, с. 18—19). К тому же ошибочно полагать, что только третий уровень психического отражения связан с языком: «У взрослого человека слово как бы пронизывает все уровни психического отражения. Многочисленные психологические исследования показывают, что слово 168

влияет на развитие сенсорно-перцептивных процессов, вклкг-чается в динамику этих процессов. Именно благодаря слову формируются такие характеристики восприятия, как осмысленность и категориальность. Еще большую роль слово играет в формировании и развитии представлений, обеспечивая их обобщенность, дифференцированность и устойчивость. В структуре образа-представления отмечается как бы взаимопроникновение наглядной внутренней «картинности» и слова. Слово является опосредствующим звеном в процессе диалектического перехода от ощущения к мысли, обеспечивая «движение познания» от единичного к общему, от конкретного к абстрактному, от явления к сущности» (Ломов и др., 1986, с. 9). При этом слово выступает в роли универсального «перекодировщика», благодаря которому происходит трансформация образов одних модальностей в другие (Там же, с. 12—13; ср. у Сеченова роль «звуковой группы» в составе «чувственной группы» и при вычленении ее из последней, а также развитие этой идеи в разд. 2.5).

Сопоставление приведенных высказываний с изложением в гл. 2 наших представлений о специфике слова как единицы индивидуального лексикона показывает, что сформулированная в работе (Залевская, 1977) гипотеза не только не устарела, но получила подкрепление благодаря публикациям других авторов. Не имея возможности подробно обсуждать

'. все теоретические положения, связанные с этой гипотезой, укажу лишь на следующее.

Во-первых, можно считать доказанной правомерность трактовки слова как единицы индивидуального лексикона в качестве продукта переработки многогранного (чувственного и рационального, индивидуального и социального) опыта человека при акцентировании внимания на взаимодействии разных уровней и форм психического отражения; ср., например, указания на роль «довербального познавательного

■опыта индивида» (Павилёнис, 19866), «базального слоя внутренней организации психического» (Пономарев, 1983),

:«предпонятийной системы» (Горелов, 1984), «доязыкового механизма ориентации в окружающей реальности» (Горелов, 1987).

Следует подчеркнуть, что наши представления о том, что стоит за словом в индивидуальном сознании, согласуются с идеями отечественной психосемантики (см.: Петренко, 1983, 1988; Шмелев А. Г., 1983) и близки к трактовке сущности концептуальной системы в работах Р. И. Павилёни-са, в понимании которого концептуальная система — «это не совокупность правил употребления языковых выражений и не свод «энциклопедических знаний о мире», а система вза-| имосвязанной информации, отражающая познавательный опыт индивида на самых разных уровнях (включая довербальный и

169

невербальный) и в самых разных аспектах познания, осмысления мира: наиболее абстрактные концепты в такой системе континуально связаны с концептами, отражающими наш обыденный опыт как часть одной концептуальной системы» (Павилёнис, 1986а, с. 387); к тому же «язык сам по себе не выражает никаких смыслов, существующих независимо от концептуальных систем» (Там же, с. 386); ср. также трактовку текста как целостного комплекса языковых, речевых и интеллектуальных факторов в их связи и взаимодействии (Новиков, 1983).

Факт постоянной опоры индивида на то, что Сеченов называл «чувственным первообразом» и о чем А. Н. Леонтьев (1975) говорил как-о возвращении значений к чувственной предметности мира, многократно доказывается при анализе материалов психолингвистических экспериментов, когда на предъявление слова испытуемые реагируют описанием обозначаемого этим словом объекта, его свойств, признаков и т. п. В повседневной жизни роль опоры на чувственно-предметные корни значения слова настолько велика, что человек, как правило, не разграничивает само слово и то, что обеспечивает его понимание и использование в общении, ср. (Жинкин, 1982, с. 100). Здесь уместно привести высказывание В. И. Слободчикова о том, «основные перцептивные категории (пространство, время, движение, цвет и др.), а также энергодинамические и валентные содержания взаимосвязей возникают так рано и оказываются такими надежными практическими ориентирами в сфере людей и вещей, что впоследствии они очень редко и в исключительных обстоятельствах становятся предметом рефлексивного сознания» (Слободчиков, 1986, с. 19—20). В то же время Сеченов справедливо отмечал, что у взрослого человека очень часто теряется всякая видимая связь между мыслью и ее чувственным первообразом, поскольку между ними лежит длинная цепь «превращений одного идейного состояния в другое» (Сеченов, 1953, с. 225). Феномен утраты такой связи может обсуждаться с позиций введенного К. Марксом понятия превращенной формы; см., например, применение этого понятия (хотя и в несколько ином аспекте) в работах А. А. Леонтьева (19766), Е. Ф. Тарасова (1986) и др.

Однако необходимо учитывать и то, что многие слова усваиваются человеком опосредованно, без прямой опоры на некоторый чувственный образ. Их значения устанавливаются через включение в уже сформировавшиеся системы значимых противопоставлений и обобщений, закрепленные в связях между словами как единицами индивидуального лексикона, или, наоборот, новое значение требует формирования не фиксировавшихся ранее связей за счет дальнейшего отвлечения от их чувственных корней. Следует подчеркнуть, что

170

изложенная в монографии гипотеза специфики лексикона и принципов его организации способна дать объяснение и роли чувственных основ значения слова, и фактов слияния слова с обозначаемой им вещью в актах оперирования словом, и феномена потери видимой связи с исходными чув-•ственными корнями, и механизмов поиска таких корней при идентификации значения слова индивидом (см. гл. 2 и 4).

Во-вторых, представления о роли признаков и признаков признаков в становлении единиц лексикона и в организации последних, развиваемые в нашей гипотезе вслед за Сеченовым, получатот все большее признание в исследованиях последних лет. Не имея возможности хотя бы перечислить наиболее известные работы по этому вопросу, ограничусь ссылкой на книги Ф. Кликса (1983), И. Хофмана (1986), М. С. Шехтера (1981), Н. И. Чуприковой (1985). Важно отметить, что параллельно с разграничением признаков признается и то, что объекты разных модальностей могут сопоставляться по своему семантическому коду, отождествление объектов разной природы происходит на основе модально независимой формы семантической репрезентации (ср.: Артемьева, 1987, с. 5, 7; Хсфман, 1986, с. 176). Это хорошо согласуется с соответствующими положениями нашей гипотезы.

В-третьих, философские и .психологические исследования последних лет особо подчеркивают неразрывность знания и переживания значимости этого знания индивидом, акцентируют внимание на учении В. И. Ленина о субъективном образе объективного мира как синтезе познавательного и оценочного моментов (см., например, Кукушкина, 1984; Коршунов, 1979, 1984; Артемьева, 1980, 1987); ср. с обязательностью эмоционально-оценочного маркирования единиц лексикона по нашей гипотезе.

Что касается оправданности выведения специфики единиц лексикона из анализа структуры речемыслительной деятельности человека, то следует прежде всего сказать о нарастании в последние годы интереса к внутренней структуре процессов производства и понимания речи как базе для исследования разных аспектов функционирования языка (см., например, Горохова, 1986; Кубрякова, 1986; Наумова О. Д., 1987). При этом предложенная в работе (Залевская, 1977) модель речемыслительного процесса не противоречит более поздним отечественным публикациям (см., например, Ахути-на, 1985а, 19856; Зимняя, 1985) и до сих пор сохраняет свою актуальность по следующим причинам: 1) в ней изначально заложена первичность «компрессии смысла» с последующим развертыванием образа результата речемыслительной деятельности при взаимодействии синтаксиса и словаря; 2) все рассматриваемые процессы протекают в единой

171

информационной базе — ПАМЯТИ при условном выделении некоторых этапов, соответствующих идее многокодовости мышления; 3) предусматривается многостороннее внутризтап-ное и межэтапное взаимодействие процессов и получаемых с их помощью продуктов; 4) учитывается сочетание неосознаваемой и осознаваемой психической деятельности при выведении на «табло сознания» лишь конечных (и отдельных промежуточных) продуктов реализуемых неосознаваемых процессов; 5) подчеркивается роль «пускового момента» как фактора, направляющего построение образа результата речемысли-тельной деятельнести и далее контролирующего (через множественные петли обратной связи) успешность развертки компрессии смысла вплоть до получения конечного результата; 6) указывается на отсутствие «жесткой» связи между планируемым результатом и путями его достижения, что допускает выбор не только единиц разных этапов, но и стратегий оперирования ими, а также стратегий межэтапных переходов.

Следует особо подчеркнуть, что в нашей модели 1977 г, (т. е. до разработки популярных ныне «интерактивных» моделей производства и понимания речи) предусматривалось внутриуровневое и межуровневое взаимодействие, в принципе согласующееся с идеей интеракции. Эта модель выгодно отличается от более поздних интерактивных моделей постулируемым в ней взаимодействием синтаксиса и словаря как средств развертки компрессии смысла под контролем пускового момента и с учетом ряда внешних и внутренних факторов и, кроме того, специфичным для отечественных работ признанием того, что происходит формирование мысли, развертывание образа речемыслительной деятельности, а не подыскивание «вербальных одежд» для уже готовой мысли (см. подробнее разд. 2,2, 2,4).

Напомним, что анализ структуры речемыслительного процесса привел в разд. 2.4 к выделению единиц лексикона разных степеней интегративности и к трактовке лексикона как системы кодов и кодовых переходов, обеспечивающей реализацию различных этапов речемыслительной деятельности, тем самым была показана продуктивность обращения к рассматриваемому пути исследования специфики индивидуального лексикона.

Обсуждение изложенной в гл. 4 гипотезы организации лексикона будет дано в разд. 5.2 попутно с анализом новых данных о лексиконе, полученных в нашей стране и за рубежом. Здесь представляется важным отметить, что приведенные в теоретической гл. 2 ссылки на литературу 70-х гг. в большинстве случаев могут быть подкреплены более поздними публикациями упомянутых там авторов, в которых имеет место либо буквально повторение цитируемых нами

172

мест, либо дальнейшее развитие тех же идей в том же на-лравлении (см., например, Дубровский, 1980, 1983, а также высказывание Д. И. Дубровского о том, что оригинальная мысль идет впереди слова, в книге «Бессознательное», 1985, с. 282). Обоснование принципиальной необходимости опоры на первоначально использовавшиеся источники было дано в разд. 2.0.

5.2. В последнее десятилетие значительно обострился интерес к проблеме репрезентации знаний в памяти человека и, в частности, к организации «внутреннего», или «ментального» лексикона. Имеющиеся публикации можно прежде всего подразделить на две группы: I — освещающие частные аспекты организации и/или функционирования лексикона, II — пытающиеся дать более или менее полную картину ■общей организации лексикона или его «работающей» модели.

Отметим, что за многообещающими названиями типа «Об организации лексикона» иногда скрывается обсуждение частного вопроса, а не общей картины, к тому же под лексиконом понимается вовсе не ментальный лексикон. Так, диссертация Р. Либер (Lieber, 1981) выполнена в русле идей порождающей грамматики. Это попытка охарактеризовать формальные механизмы словопроизводства и словоизменения при трактовке лексикона как списка всех терминальных элементов, не поддающихся дальнейшему анализу, в сочетании с определенными морфолексическими правилами. В лексическом структурном субкомпоненте терминальные элементы «вставляются» в ветвящиеся «деревья» с учетом субкатегориальных ограничений, которые накладываются на те или иные аффиксы. Автора интересовало, входят ли в этот субкомпонент производные и непроизводные слова, или в лексиконе перечисляются только непроизводные единицы, к которым далее применяются некоторые правила порождения других единиц.

Сходная задача, но в приложении к лексикону носителя английского языка, ставилась Дж. Стембергером (Stem-berger, 1985). Реализуя когнитивный подход к изучению речевого механизма человека на базе анализа речевых ошибок с позиций интерактивной модели производства речи, Стембергер показал возможность двоякого функционирования в лексиконе индивида производных слов: целостно (при наличии непродуктивных аффиксов) или путем объединения аффикса и базисной формы.

Аналогичные результаты получила в своем диссертационном исследовании С. И. Горохова (1986) при анализе речевых ошибок носителей русского языка: при производстве речи могут иметь место как конструирование, так и воспроизведение; некоторые факты указывают на возможность раздель-

173

ного (относительно автономного) поиска основ слов, префиксов и флексий. При изучении психолингвистических особенностей механизма производства речи С. И. Гороховой было установлено, что при поиске слова в лексиконе имеет место актуализация соответствующих лексических и грамматических полей, учитывается принадлежность слова к части речи, происходит одновременный или последовательный перебор семантических и звуковых признаков; инвариантными параметрами поиска слова по звуковым признакам являются место ударного слога, число слогов, звуковое начало или звуковой конец слова, а при семантическом поиске — родо-видовые отношения и семантические признаки, наиболее актуальные для говорящего в контексте высказывания; из долговременной памяти извлекается не только вербальная, но и образная информация о слове. С. И. Горохова высказывает также предположение, что поиск слов в лексиконе можно описывать как процесс актуализации и «заполнения» набора фреймов — грамматического, фонологического, семантического.

Л. И. Гараева (1987) исследовала особенности восприятия производных слов и также указала на возможность как целостного, так и расчлененного функционирования каждого слова такого типа. Автором установлена определенная последовательность усвоения словообразовательных суффиксов детьми.

Задачей диссертационного исследования Т. И. Доценко (1984) было реконструирование процесса осознания значения русских синтаксических дериватов и выявление правил оформления результатов этого процесса во внешней речи (на материале ряда отглагольных и отадъективных имен существительных). Автором обнаружено сложное переплетение грамматических, лексических и словообразовательных значений в семантической структуре синтаксических дериватов, показана ассоциативная природа структуры их значения, выявлены стратегии поведения носителей языка при осознании таких слов: одна из них направлена на актуализацию формы, другая — на актуализацию содержания синтаксического деривата.

Статус многозначных и омонимичных слов в лексиконе человека по данным афазии исследовали Т. В. Ахутина и С. И. Горохова (1983), высказавшие предположение, что связь между значениями омонимичных слов является более опосредованной по сравнению со связью между значениями многозначного слова, поэтому в первом случае такая связь разрушается быстрее. Отсюда авторы делают вывод, что . «гнезда» значений многозначных и омонимичных слов построены по-разному. В то же время Т. В. Ахутина и С. И. Горохова не считают это заключение противоречащим тому, что

174

  • в ассоциативном эксперименте испытуемые актуализуют лищь
  • одно из возможных значений полисемантичного слова (Залев-
    щ екая, 1977), и указывают, что «следует различать особенное-
    Щ ти извлечения и хранения значений: процессы поиска значе
    ний многозначных и омонимичных слов могут быть одина
    ковыми, но запись и хранение — различными» (Ахутина, Го
    рохова, 1983, с. 10). На основании меньшей устойчивости
    у афатиков переносных значений слов авторы высказывают
    предположение, что это свидетельствует о периферийном по
    ложении таких значений в системе значений многозначных
    слов.

В связи с этой же проблемой в работе (Flores d'Arcais and Schreuder, 1983) обсуждаются два основных класса моделей доступа к неоднозначным лексическим единицам в памяти человека (рассматриваются омофоны или омографы и полисемантичные слова). Согласно моделям селективного типа, контекст ограничивает процесс извлечения слова из памяти таким образом, что обычно извлекается только одно, соответствующее контексту, слово. В моделях множественного доступа предусматривается актуализация всех значений слова, из которых далее избирается нужное с опорой на контекстуальную информацию. Авторы указывают, что раз J: личные исследования доступа к изолированным неоднозначным словам дают противоречивые результаты: одни свиде-■ тельствуют о селективном, а другие —о множественном доступе, в то время как предъявление слов в контексте дает одинаковые результаты. Сами они предлагают разграничивать активацию лексических единиц и активацию концептуальных единиц и считают, что контекст влияет на процесс узнавания слов через активацию определенного концепту ального поля: это обеспечивает предактивацию или активацию всех лексических единиц, ассоциированных с данным Полем, что, в свою очередь, понижает порог их готовности к узнаванию. Однако активация некоторой лексической единицы влечет за собой автоматическую аттестацию всех ее значений, включая и те, которые не вызваны контекстом.

Ряд исследований имел своей целью изучение особенностей организации в лексиконе слов различных типов. Так, в работе (Huttenlocher and Lui, 1979) установлено, что для су-рществительных более характерна иерархическая организация, |8 то время как глаголы, обозначающие действия и события, Взаимосвязаны в лексиконе по матричному принципу. Дж. Мэндлер (Mandler J., 1983, 1984) разграничивает таксономические структуры, которые иерархически организуют су-.ествительные, и схемные структуры, которые упорядочивают последовательности действий, ориентированные на достижение какой-либо цели. В коллективном исследовании f-(Graesser et al., 1987) рассматривается семантическая орга-

175.

низация понятий, соответствующих простым существительным и глаголам. Авторы выделяют «межпонятийную организацию» и «внутрипонятийную организацию», последняя связана с содержанием понятия, его элементами, признаками, которые детерминируют или ограничивают межпонятийную организацию наборов слов.

Из числа публикаций, связанных с установлением роли в лексиконе человека отдельных организационных принципов, назовем следующие. В работе (Jarvella and Meijers, 1983) указывается, что результаты проведенного эксперимента могут быть объяснены только с позиций организации лексикона по основам слов. Другие авторы (McClelland and Rumelhart, 1981) полагают, что возможна двойная организация лексических единиц — по написанию и по фонологическому принципу. Формальные характеристики слов не учитываются в модели логогенов Дж. Мортона (Morton, 1981). Авторы работы (Napps and Fowler, 1987) провели серию экспериментов для исследования роли орфографии в организации лексикона, однако пришли к выводу, что используемая ими методика экспериментов не дает свидетельств ни в пользу орфографического, ни в пользу фонологического принципов. Другие ученые (Воусе et al., 1987) полагают, что необходим пересмотр моделей лексикона, основывающихся на фонологических параметрах, они считают более значимыми морфологические связи. По мнению Дж. Миллера (Miller, 1981), ментальный словарь должен быть организован и по фонологическому, и по синтаксическому, и по семантическому принципам (семантической информации он отводит наибольшее место), при этом необходима научная теория для объяснения способности человека пользоваться разнообразием лексических ресурсов языка.

Не имея возможности останавливаться здесь на вопросах специфики лексических репрезентаций и их организации в условиях двуязычия (см., например, Caramazza and Bro-nes, 1980; Hatch, 1983), назову ряд работ, где высказываются некоторые гипотезы относительно общей структуры лексикона. На основе обзора публикаций в этой области (Butterworth, 1980, 1983) высказывается мнение о том, что a priori возможно наличие у человека модально специфичных лексиконов, каждый из которых организован по какому-то своему принципу. Например, лексикон для слушания должен быть организован по звуковому принципу, согласно которому слова с близким звучанием локализуются близко друг к другу в многомерном пространстве звуков, так как доступ к этому лексикону идет через звуки. В то же время лексикон для говорения организуется на основе значений, поскольку сначала специфицируется значение слова. Более того, может оказаться, что перечень информации в лексиконе для слу-

176

шания должен быть не совсем таким, как в лексиконе д*ля чтения. Идею существования раздельных лексиконов для слушания, говорения, чтения и письма, поддерживают авторы работы (Ellis and Beattie, 1986), они опираются при этом на данные афазиологии и речевых ошибок, трактуемые ими с позиций «когнитивной нейропсихологии». Нейролингвисти-ческий подход в работе (Zaidel and Schweiger, 1985) приводит авторов к выводу, что лексикон должен быть увязан с центральным концептуальным хранилищем. Нарушения речи у афатиков, наблюдения над спонтанной речью, чтением вслух и пониманием речи заставляют предположить, что лексико-семантическая система может быть подразделена на экспрессивный и рецептивный компоненты, в ней могут быть также выделены модально специфичные компоненты и многочисленные компоненты, зависящие от семантических признаков; должны к тому же иметься варианты таких лексиконов в обоих полушариях мозга. Некоторые нарушения процессов номинации могут, по их мнению, быть отнесены на счет разрыва связей между первичной сенсорной системой и центральным концептуальным хранилищем, в то время как другие нарушения могут быть связаны как с лексиконом, так и с концептуальным хранилищем. Обсуждение проблемы лексйко-семантической организации мозга завершается постановкой таких вопросов, как: Что из себя представляет семантическая структура лексикона? Какими методами и какими моделями это может быть описано? Каковы отношения между словами и понятиями? Как новые единицы инкорпорируются в лексикон? Каковы нейрональные механизмы функционирования лексикона? Следует подчеркнуть, что подобные вопросы ставятся и во многих других публикациях последних лет (см., например: Butterworth, 1980, 1983; Engelkamp, 1983; Green, 1983; Paivio and Begg, 1981; Pri-deanx, 1984; Seiler and Brettschneider, 1985; Seiler and Wan-' nenfnacher, 1983), а это свидетельствует о том, что разработка! гипотезы лексикона человека приобрела особую актуальность-именно теперь.

П
177 •
опытка обобщить результаты исследований многих авторов и дать набросок «работающей» модели лексикона человека делается в книге Дж. Эйтчисон (Aitchison, 1987). На основе данных по анализу речевых ошибок в условиях нормы и патологии указывается на совместное хранение в лексиконе слов со схожими началами, окончаниями и " ритмическим рисунком и высказывается мнение, что слова хранятся в семантических полях, при этом координированные слова тесно ассоциированы друг с другом, хотя структура таких групп, похоже, зависит от типа слов, которые в них входят, т. е. названия объектов, действий и т. д. могут быть организованы по-разному. У каждой группы, по всей ви-

12. Заказ 830


12*
димости, есть ядро тесно связанных слов, а другие слова более свободно распределены на периферии. Сильна связь и между взаимозаменимыми словами. Нарушения речи у афатиков свидетельствуют о том, что тематические поля слов хранятся раздельно. Ментальный лексикон в целом — это сложная сеть взаимосвязей, увязывающая огромное количество знаний в памяти, при этом невозможно сказать, где кончается значение слова и начинается знание о мире. Поскольку каждое слово чмеет связи со многими другими и с общей информацией в памяти, все эти связи в определенном смысле составляют сумму того, что мы понимаем под словом. Дж. Эйтчисон подчеркивает многостороннюю природу связей между словами в ментальном лексиконе и указывает на различия в силе этих связей и на их переплетение.

Приведенный обзор свидетельствует о том, что фактически за последние годы не было сделано каких-либо существенных дополнений к тем характеристикам лексикона и принципов его организации, которые давались в работе (Залев-ская, 1977), где к тому же была предложена теория лексикона как лексического компонента речевой способности человека; не появилось и никакой альтернативной теории лексикона — единственная рассматриваемая в этой связи теория (Miller and Johnson-Laird, 1976), базирующаяся на признании основополагающей роли перцептивного опыта человека в становлении первичных смыслов слов, в принципе согласуется с концепцией И. М. Сеченова, которая легла в основу нашей гипотезы специфики единиц лексикона индивида. Следует, очевидно, указать, что этот источник ранее не обсуждался по той причине, что он стал доступным только недавно. Необходимо назвать еще две публикации, имеющие косвенное отношение к проблеме лексикона человека, но проливающие свет на интересующие нас вопросы.

Исследование Б. М. Величковского (1987) посвящено разработке и уточнению представлений об уровневой организации познавательных процессов у человека. Функциональная организация таких процессов (интеллекта) трактуется как иерархия (точнее гетерархия), включающая шесть уровней. Для нас особый интерес представляют два высших уровня. Один из них образуют концептуальные структуры, обычно увязываемые с «картиной мира», «образами мира» и т. п., это структуры знания преимущественно декларативного типа, которое репрезентируется в символической (как вербальной, так и образной) форме и может использоваться в коммуникативных процессах. При более детальном рассмотрении этого уровня в нем выделяются два подуровня: «про-толексикон» (в качестве концептуального обеспечения здесь выступают канонические образы объектов) и более высокий подуровень схематической организации знания, которое мо-178

жет храниться в памяти в форме «вложенных» друг в друга пространственных и семантических контекстов. Это ведет к проявлению как эффектов иерархической организации, характерной для семантических сетей, так и классических эффектов ассоциативной близости и контраста. В качестве наивысшего уровня познавательных процессов в работе назван уровень метапознавательных координации, подразделяемый на два уровня высших символических координации, связанных с фиксацией знаний в форме концептуальных структур и с порождением определенного отношения к этим структурам. Примером координации этого уровня служат пропозициональные установки. Это исследование подтверждает правомерность предложенной нами в свое время трактовки лексикона как многоуровневой системы, для которой характерно взаимодействие принципов вертикальной и горизонтальной организации.

Предложенная нами трактовка слова как совокупного продукта множества актов глубинной предикации, результаты которых закрепляются благодаря переходу динамических временных связей в замыкательные, а также общее представление о лексиконе человека как сложнейшем переплетении процессов и получаемых с их помощью продуктов хорошо согласуются со следующим положением концепции Н. И. Чуприковой:

«Индивидуальное сознание выступает в двух формах, которые можно назвать структурной и динамической. Структурная форма — это более или менее упорядоченная отражательно-знаковая система, складывающаяся в мозгу каждого человека в процессе его жизни в результате практической деятельности, усвоения языка, существующей системы знаний и его личных усилий по познавательному упорядочению явлений действительности. Это те структуры долговременной семантической памяти, которые сейчас начинают все более интенсивно изучаться в экспериментальной психологии. Динамическая форма сознания — это отдельные акты осознавания внешних и внутренних воздействий, которые осуществляются на основе базовых элементов языка и структур отражательно-знаковой системы и выражаются в форме суждений. Проводимое различие двух форм индивидуального сознания, конечно, имеет относительное значение. Структурная форма, будучи устойчивой системой временных нервных связей, складывается, естественно, только как результат многочисленных предшествующих динамических актов осознавания действительности. В развитом виде она представляет собой сложно структурированную систему долговременной памяти и выступает как своего рода канва для множества новых процессов высшей нервной деятельности, которые, однако, в свою очередь, постоянно модифицируют и обогащают эту канву» (Чуприкова, 1985, с. 150—151).

5.3. Дальнейшее исследование специфики единиц лексикона и принципов их организации велось мною по ряду направлений и нашло отражение в трех учебных пособиях

179

(1982, 1983, 19886) и в нескольких статьях, основные из которых будут названы ниже.

В работе (Залевская, 1982) обсуждается ряд актуальных психолингвистических проблем семантики слова, в числе которых особое внимание уделяется формам репрезентации знаний в памяти человека. В частности, рассматривается роль пропозиций в процессах хранения и извлечения знаний и с учетом возможности ряда уровней осознаваемости при оперировании словом высказывается лредположение, чтосубъект-но-предикатная структура является итогом, продуктом процесса обращения индивида к запасу его знаний, в то время как на пути к этому продукту (на уровне бессознательного контроля) фигурирует n-арная структура, позволяющая учесть полный объем релевантных энциклопедических и языковых знаний. Более детальное обсуждение форм хранения знаний (в связи с проблемой понимания текста) содержится в публикации (Залевская, 1983), где рассматриваются понятия схем, сценариев, фреймов. Продолжение этой линии исследования имеет место в работах (Залевская, 1985) в связи с трактовкой слова как средства доступа к единой информационной базе человека и (Залевская, 19886) при обсуждении психолингвистических проблем понимания текста.

Начатое в работе (Залевская, 1975) рассмотрение роли категориальных признаков в организации единиц лексикона вылилось далее в исследование процесса отнесения к категории как способа идентификации значения слова (Залевская, 1984), что привело позже к представлению о лежащей за словом тройственной категоризации, вследствие чего слово в лексиконе человека всегда включено в триединый контекст когнитивного, эмоционального и языкового опыта (Залевекая, 1987, 1988а).

Изучение разных способов идентификации значения слова индивидом получило свое продолжение в поиске механизмов опознания слова и обнаружении основных классов психологических операций, необходимых для становления слова как единицы лексикона, для функционирования слова в процессах говорения и понимания (Залевская, 1988а, 19886); ср. с обострением интереса к ментальным стратегиям и операциям в работах (Caramazza et al., 1976; Ellis, 1986; Seiler and Brettschneider, 1985; Rommetveit, 1986; Silverstein, 1986).

В число исследуемых проблем входило также выявление возможностей применения материалов «Ассоциативного тезауруса английского языка» в психолингвистических исследованиях (Залевская, 1983), дальнейшее рассмотрение национально-культурной специфики вербальных ассоциаций (см. Этнопсихолингвистика, 1988) и т. д. Особое внимание было уделено роли теории в экспериментальных исследованиях

180

лексики (Залевская, 1987), однако этот вопрос требует отдельного обсуждения.

5.4. Необходимо подчеркнуть, что плодотворность дальнейших экспериментальных исследований лексики во многом будет зависеть от успешности разработки психолингвистичес-кой теории слова. Такая теория должна базироваться на солидных экспериментальных данных, получение которых возможно только в рамках коллективного исследования. Отсюда вытекает задача, реализация которой была начата несколько лет назад и планируется на последующие годы, — опираясь на уже имеющиеся теоретические представления о специфике единиц лексикона и на полученные ранее данные о принципах его организации, построить рабочие гипотезы, проверка которых в широкой программе экспериментов позволит вернуться к проблемам теории с позиций более глубокого понимания выявленных закономерностей. Краткая информация об этом содержится в статьях (Залевская, 1986, 1987), подробное изложение и обсуждение полученных результатов даются в (Залевская, рукопись), здесь же представляется возможным дать лишь общий перечень рассматриваемых гипотез и публикаций аспирантов и соискателей, участвующих в реализации намеченной программы.

Так, из основополагающего признания того, что значение слова в индивидуальном лексиконе сохраняет свои чувственно-предметные корни, вытекают, в частности, следующие гипотезы.

1. Значение любого слова как единицы идиолексикона в принципе сводимо к некоторому исходному чувственному образу объекта (зрительному, слуховому, двигательному и т. д., актуализуемому прямо или через опосредование вербальными «переходами»), что должно находить проявление в констатации носителями языка наличия у идентифицируемых ими слов (даже с наиболее абстрактным значением) определенной степени конкретности и образности; ср. с идеей «вторичной визуализации абстрактных понятий» (Петренко, 1983, с. 14). Эта гипотеза проверялась в исследовании Е. Н. Колодкиной (1985а, 19856, 1986, 1987).

- 2. Сведение значения слова к исходному чувственному образу может быть прямым или многоступенчатым с использованием различных «стратегий» и «эталонов» и с опорой на. разные виды связей (чувственно-предметных, вербально-логических, структурно-языковых, ситуативных и т. д.). Особенности идентификации .значения широкозначнрго слова че-.рез*конкретный пример .исследует Л- В. Барсук (1987, Л988); стратегии идентификации индивидом;. значения словесных новообразований изучает С. И. Тогоевак(19.88),
  1. Выбор «эталонов» может опираться на разные виды
    признаков, присущих или приписываемых обозначаемому словом объекту. Национально-культурная специфика эталона сравнения рассматривается в работах Т. В. Шмелевой (1984 1985, 1986, 1987, 1988а, 19886).
  2. Значение слова в индивидуальном сознании функционирует при взаимодействии вербальных и невербальных компонентов. Проблему предметного значения исследует Н. В Соловьева (1986, 1987, 1988).

На основании того, что познание мира слито с оценкой, интеллект взаимодействует с аффектом, формулируется 5-я гипотеза.

5. Значение слова в лексиконе индивида «помечено»
в эмоционально-оценочном плане как положительное,
отрицательное или нейтральное. Количественные показа
тели степени эмоциональности значения 215 русских слов
получены в исследовании Е. Н. Колодкиной (см. выше). Ком
плексный характер эмоциональной нагрузки слова выявлен
в экспериментах Е. Ю. Мягковой (1981, 1983, 1984, 1985,
1986а, 19866, 1987, 1988). Последнее из названных исследо
ваний выполнялось в ИЯ АН СССР, однако выбор темы ко-

, ординировался с программой работы кружка «Актуальные проблемы психолингвистики» при факультете романо-герман-, ской филологии Калининского университета.

" Очередная гипотеза вытекает из фундаментального положения о том, что слово в индивидуальном лексиконе включено в многообразные взаимопересекающиеся связи по линии большого количества разнообразных параметров (чувственно-предметных, эмоционально-оценочных, системно-языковых и т. д.).

6. Для индивидуального сознания актуальны различные
основания для установления факта и степени близости или
противопоставленности значений слов, не сводимые к свя
зям по линии языковой системы. Отсюда, в частности, не
обходимо более широкое, чем используемое в лингвистических
исследованиях, толкование явлений синонимии и антонимии.
Экспериментальная проверка валидности соответствующих
психолингвистических понятий «симиляров» и «оппозитов» ве
дется С. В. Лебедевой (1986, 1987, 1988) и И. Л. Медведевой