Лексиконе
| Вид материала | Исследование |
- Специфика синонимической аттракции в лексиконе индивида: синергетический подход, 614.88kb.
- Эмоциональная составляющая образа, стоящего за иноязычным словом в лексиконе младшего, 742.5kb.
- Цели функционирования информационной системы организации, 480.13kb.
- За последние десять лет понятие «миссия» стало едва ли не самым модным в лексиконе, 243.49kb.
- Современная "философия интернационализма", 188.6kb.
- В. Б. Применение продукции neways для оздоровления сердечно-сосудистой системы, 524.73kb.
- К. М. Ячменихин "Аракчеевщина": историографические мифы, 151.15kb.
- Викторина по истории России для учащихся 5 -8 классов. Посвящается Году российской, 11.67kb.
(
Надежда Верность
Air Force
силы)
Navy (флот) soldier
uniform (униформа)
hope (надежда)
Униформа
военно-воздушныг (солдат)
ТШсп/поддельны!, Falschheif. (лицемерие)
Achtung (внимание) Gefahr (опасность) gelbe Gefahr (химическая опасность) Verkehrslicht (светофор)
c
Kommunismus Kommunist Russland Sowjet
gefahrlich (опасный)
Gefahr (опасность)
Stop! (Стой!)
Verkehr (уличное движение)
Verkehrsampel (светофор)
ommuniste
danger (опасность) signal (сигнал)
violance (вспыльчивость)
а
Torrero
Stier (бык)
Stierkampf (бой быков)
Liebe (любовь) erotisch blaue Jungs (матросы)
гёпе (манеж) Espagne (Испания) taureau (бык) toreador
passion (страсть)
marine (солдат морской пехо-
Marine (военно-морские силы) ты) Matrose (матрос)
espoir (надежда)
Treue (верность, преданность)
| 3 | |
| о | 3 |
| Си | |
| о | cd |
| | P. |
| | vc |
| 01 | 0 |
S
2
са =я 3 3 •—•
- я aS
Р" п]
«- R- -
О)
=я в
3 =f
2
J.2 о
а» М с
:3
•я я
S а
!
is
§ 5
cO
О dJ
с н
О (-
ИНН
к
о
II
о. О
31
О
X 0>К я
з «
я Я
as
•6Й
II
м «а о у,
CU
О
X 3
5
3 о
ж
II
си-с
CU
| 3 | са |
| | |
| о | |
| о- | |
| о | со |
| X | си |
si
Я JJ
Н 1) О (-.
он c
К cu >S £. 5
■Э
С £ 0.0 а. в
«Ей м я
и са
ы-= s.a мд
Э У о 73 е ■ ■ к в и Р
3
а са
ший» до «очень плохой») набор русских цветообозначен'ий. Наивысшую положительную оценку получил красный цвет, в то время как черный был отнесен к разряду самых плохих. Между ними следующим образом расположились остальные исследовавшиеся цветообозначения: красный, зеленый, синий, белый, желтый, коричневый, серый, черный. В свободном ассоциативном эксперименте, где не даетоя установки высказать свое отношение к обозначаемым исходными словами объектам, испытуемые делают это непроизвольно. Нами неоднократно подчеркивалось, что испытуемые воспринимают предлагаемые им слова вне ситуации и вне контекста в его традиционной трактовке, но они немедленно (и непроизвольно) включают идентифицируемое слово в специфичный для индивидуального сознания (и подсознания) контекст многогранного (в том числе эмоционально-оценочного) предшествующего опыта, формирующегося в социуме и под воздействием принятой в социуме системы норм и '■, оценок (см., например, выделение соответствующего яарамет-£ ра анализа ассоциативного поля в работе: Залевская, 1975, '[■ с. 43—45). По нашим многолетним наблюдениям, ассоциа-| ты, вызванные актуализацией названного параметра, зани-| мают определенное место в материалах экспериментов с носителями всех исследуемых языков, что приводит к выводу о его универсальности. В то же время идиоэтнические особенности реализации этого параметра определяются целым комплексом факторов, связанных с условиями жизни носителей языка, их культурными традициями, спецификой системы лексических значений я т. д.
Тенденции, выявленные при анализе ассоциативных полей цветообозначений, проверялись на материале наборов ассоциатов, полученных от носителей разных языков на другие исследуемые слова. Это не только подтвердило воздействие факторов языка и культуры испытуемых на актуализацию ассоциативных связей, но и позволило уточнить некоторые особенности проявления фактора языка у разных групп испытуемых (см., например, Zalevskaya, 1077). В частности, четко прослеживается наличие грамматического согласования ассоциата с исходным словом у носителей тех языков, для которых подобные параметры являются значимыми. Это наводит на мысль о существовании импликативных связей особого типа, лежащих в основе организации языковых знаний человека. В число таких связей должны, например, ходить связи по принадлежности к некоторому лексико-'рамматическому классу, отмечавшиеся выше при обсуж-,ении результатов экспериментов на свободное воопроизве-(ение слов.
Таким образом, проведенный сопоставительный анализ экспериментальных материалов позволил выявить наличие
131
130
широкого круга оснований для связи между единицами индивидуального лексикона. Это дало возможность построить определенную гипотезу организации лексикона, которая была в принципе сформулирована в работе (Залевекая, 1977). В гл. 4 эта гипотеза излагается в редакции 1981 г., а в гл. 5 она обсуждается с позиций исследований последних лет.
ГЛАВА 4
ПРИНЦИПЫ ОРГАНИЗАЦИИ ЛЕКСИКОНА ЧЕЛОВЕКА
(по результатам исследования за период 1968—1980 гг.)
4.0. Вводные замечания (132). 4.1. Разграничение поверхностного и глубинного ярусов лексикона (132). 4.2. Принципы организации единиц поверхностного яруса (134). 4.3. Принципы организации единиц глубинного яруса (139). 4.4. Некоторые особенности «ядра» лексикона (148). 4.5. Специфика хранения многозначных слов (151). 4.6. Общее представление о структуре лексикона человека (155). 4.7. Одновременный учет множества связей единиц лексикона (158).
- Излагаемые далее представления о принципах ор
ганизации индивидуального лексикона базировались на оз
накомлении с опытом предшествующих и параллельно веду
щихся исследований, тем или иным образом связанных с
рассматриваемой проблемой, на разработке теоретических
основ изучения специфики лексикона, а также на реализа
ции обширной программы экспериментов с носителями раз
ных языков. При обсуждении сложившейся гипотезы будут
рассмотрены основания для разграничения поверхностного
и глубинного ярусов лексикона, после чего мы более под
робно остановимся на принципах организации единиц от
дельных ярусов и на характере межъярусных связей.
- Выше (ом. разд. 3.2, 3.3) были приведены примеры
ошибочной записи слов при свободном воспроизведении вер
бального материала, когда основанием для связи между сло
вами служило более или менее полное совпадение звуковой
или графической формы при отсутствии смысловой связи
или, наоборот, причиной ошибочной записи того или иного
слова явилась близость его значения значению действитель
но предъявлявшегося в эксперименте слова. Данные такого
рода позволяют разграничить два уровня идентификации ис
ходных слов и дальнейшего оперирования ими в ходе экспе-
132
римента: 1) уровень форм слов и 2) уровень значений слов (ср. соответственно примеры 1—6 и Ш—21 в табл. 2 на с. 112).
Выделенные в работах (Zalevskaya, 1972, р. 400; Залевская, 1975, с. 60) уровни идентификации исходных слов, различающиеся как по характеру относящихся к ним единиц, так и по видам признаков, лежащих в основе упорядоченности этих единиц, могут быть соотнесены с обсуждавшимися А. А. Смирновым (1966) уровнями интеллектуальной активности испытуемых и с предложенной Р. Вудвортсом (Woodworth and Schlosberg, 1954) «шкалой поверхности реакций»: идентификация на уровне форм соответствует минимальной интеллектуальной активности и «поверхностным реакциям», поскольку актуализация второго компонента ассоциативной пары слов или ошибочное воспроизведение слова происходят без осмысления значения используемых слов. Заметим, что опознание формы слова без обращения к его значению имеет место в ситуациях, когда человек различает на слух или при чтении плохо знакомое иноязычное слово или 'Малоупотребляемое слово родного языка.
Симптомы раздельного'хранения форм и значений слов могут быть интерпретированы как свидетельство психологической реальности глубинного яруса лексикона и как доказательство правомерности допущения определенной автономности функционирования поверхностного и глубинного ярусов в соответствующих условиях деятельности человека. Обоснованность таких выводов подтверждается исследованиями феномена «на кончике языка» (Brown and McNeill, 1966), анализом примеров отрыва слова от понятия в условиях нормы речи (Верещагин, 1967), а также материалами исследований в области афазиологии (см., например, Лурия, 1974, где рассматривается феномен отчуждения смысла слов, при котором фонематический состав слова остается сохранным, но узнавание его смысла грубо нарушается). Интересные факты из области наблюдений над результатами поражения левого полушария у глухонемых и у пользующихся иероглификой японцев приводит Вяч. Be. Иванов (1978), делающий вывод о том, что звучание слов и их значения хранятся у человека в разных полушариях мозга, функции которых могут нарушаться независимо друг от друга; при этом способ хранения смысла слов в правом полушарии не зависит от их звуковой оболочки (Там же, с. 24). Материалы такого рода, как и данные наших экспериментов, дают основания оспаривать довольно распространенную среди лингвистов точку зрения, согласно которой означаемое слова хранится в сознании владеющих языком в неразрывном единстве с означающим (см., например, Уфимцева А А, 1974 с. 30).
133
4.2. Для более детального рассмотрения специфики организации единиц поверхностного яруса лексикона полезно обратиться к примерам ошибочной записи испытуемыми слов второго (английского) языка при выполнении задания воспроизвести по памяти исходные слова проводившегося до этого ассоциативного теста (см. выше разд. 3.3.).
Рассмотрим, например, слово sea (море), записанное вместо слова SEE (ВИДЕТЬ). Можно полагать, что при выполнении задания дать свободную ассоциативную реакцию испытуемый идентифицировал исходное слово лишь на уровне формы, без обращения к его значению. Сохранившийся в памяти звуковой образ этого слова слился с его омофоном — звуковым образом воспроизведенного слова, имеющего иное написание. Такого же рода связь имела, очевидно, место и в случае записи слова по (нет) вместо исходного слова KNOW (ЗНАТЬ). Примеры этого типа чрезвычайно важны, поскольку они не только подтверждают возможность оперирования словом на уровне поверхностного яруса лексикона, без обращения к ярусу смыслов, «о и позволяют проследить наличие двух лодъярусов поверхностного яруса и составить некоторое представление о характере связей между единицами этих подъярусов.
Так, в рассмотренных примерах факты слияния звуковых образов разных слов обнаружились при сопоставлении начального и конечного звеньев процессов перекодирования графического образа исходного слова (Fgi) в звуковой (Foi) и далее — из звукового образа (Fa2/ в графический (F), т. е. Fgi->Foi->-Fa2->-Fg2. Подмена одного слова другим произошла потому, что в обеих парах приведенных слов совпадение единиц подъяруса звуковых образов (Fai = Fa2) не имеет соответствия на лодъярусе графических образов (Fgl=Fg2), а первоначально фигурировавшая связь между элементами разных подъярусов (т. е. Fgi->iFal) оказалась утраченной и не могла быть правильно реконструированной; очевидно, в процессе идентификации исходного слова она не подкреплялась осознанием значения этого слова (т), для чего требовалась актуализация связи между поверхностным ярусом форм и глубинным ярусом смыслов: (Fgi+Fai)-*--МП]. Отсутствие или утрата такой связи ведут к рассмотренным выше подменам. Особенно благоприятные условия для таких подмен создаются при обучении второму языку, когда в дополнение к совмещению действительно совпадающих звуковых образов иноязычных слов происходит «подгонка» близких, но не идентичных образов к некоторому «усредненному» звуковому образу, сформированному под воздействием интерферирующего влияния звуковой системы родного языка (ср. запись слова ship (корабль) вместо действительно предъявлявшегося в эксперименте слова SHEEP
134
(овца): эти слова содержат разные гласные звуки, однако это нередко игнорируется носителями таких языков, для которых признак долготы не является фонематичным).
Подъярус графических образов слов рассматривается здесь как начальная ступень процесса перекодирования потому, что для анализа взяты материалы, предъявлявшиеся испытуемым в письменной форме. Вполне естественно, что в онтогенезе первичным для становления поверхностного яруса лексического компонента речевой способности человека является подъярус звуковых форм слова. Возможно, поэтому значение слова увязывается именно со звуковым образом, а воспринимаемые при чтении слова «озвучиваются» во внутреннем проговаривании, присущем начинающим чтецам и читающим текст в начале освоения иностранного языка. Сказанное помогает объяснить широко известное явление удержания слов в памяти в слуховой, а не в зрительной форме; становятся также понятными зарегистрированные в ряде экспериментов случаи смешения сходных по звучанию элементов, наблюдаемые даже при зрительном представлении вербального материала (ср.: Conrad, 1963; Wickelgren, 1966).
Анализ фактов актуализации ассоциативных связей без непременного обращения испытуемых, к глубинному ярусу смыслов позволяет проследить два ведущих принципа организации единиц поверхностного яруса лексикона: 1) установление связей на основе совпадения (пересечения) элементов разной протяженности и разной локализации в составе вступающих в связь словоформ; 2) включение в контексты разного характера и разной протяженности. Реализацию первого из них можно' проследить в примерах табл. 3 (см. выше разд. 3,3) и табл. 14.
В табл. 14 приведены выборки из ассоциативных полей русских исходных слов НОЖНИЦЫ, ПЛОД, МЫШЬ, КРЫЛО. Для большей -наглядности совпадающие со словом-стимулом элементы полученных в эксперименте ассоциатов обозначены заглавными буквами. Это помогает увидеть, что ас-социат может представлять собой часть исходного слова (ср.: НОЖНИЦЫ — ЖНИЦЫ, НОЖ) или включать в себя более или менее протяженные его части (ср.: треНОЖНИ-Ца, птИДЫ); при этом совпадающие элементы могут располагаться в разных частях ассоциата .(МЫШЬ — Мол-чиШЬ), а степень близости вступивших в связь слов может варьироваться (ср. пример 1 Г в табл. 14).
Актуализация связей на основе совпадения элементов формы, рассматривалась выше в ходе анализа примеров группировки слов при их свободном воспроизведении (см. разд. 3.4 и 3.5). В условиях оперирования словами второго языка четко прослеживается группировка по общим звукам или
135
Таблица 14
Пересечение общих элементов и включение в контекст как основания для связи между единицами поверхностного яруса лексикона
Э
Примеры
кспериментальная группа г
рукавИЦЫ Б
птИЦЫ
курИЦЫ
ЖНИЦЫ
НОЖНИЦЫ
НОЖ
мНОЖиться худОЖНИЦЫ треНОЖЙИЦа иЖ ИЦЫ
STADTrat STADTtor STADTkreis
HauptSTADT
KleinSTADT
GrofiSTADT VorSTADT
LANG — sam KURZ — en MANN — hatt
ТЕТЕ (ГОЛОВА)
| Русские | 1 |
| Немцы | 2 |
| Французы | 3 |
| Казахи | 4 |
хоЛОД МЫШЬ мЫЛО
ПЛОД каМЫш киЛО
приПлиД МолчиШЬ беЛО
оПЛОт
ПЛОть
- Kuchentisch
TISCH — Herrentisch
- Schreibtisch
- Bein (Tischbein)
TISCH — Tuch (Tischtuch)
- Platte (Tischplatte)
д
LANG — samkeit FRAU — lichkeit
(tete) de mort— череп
mal (de tete) — головная боль
(tete) nue, nu — с непокрытой
головой
(tete) beche — валетом forte (tete) — своенравный
человек
УЛ (СЫН) — улдар (сыновья), улым (мой сын),
улын (его сын)
АК (БЕЛЫЙ) — акшыл (беловатый), актар (молочные продукты), акпан (январь), акку (лебедь)
БАЛА (МАЛЬЧИК) — балалар (дети), бала-лык (детство), бала-шыга (детвора) ОКУ (ЧИТАТЬ) — окушы (читатель, ученик),
окытушы (учитель), окиды (читал)
буквосочетаниям, а также по первой букве (см. примеры 1— 6 в табл. 5). По первой букве группируются и слова родного языка (ср.: козел, круглый, квадратный в табл. 4).
Установление фонетико-трафических связей на основе 136
совпадения (пересечения) элементов разной протяженности in разной локализации в составе вступающих в связь англий-' ских словоформ, припоминаемых русскими, хорошо прослеживается также в материалах Л. В. Банкевича (1981), где приводятся интересные количественные данные и наглядные примеры ложной идентификации слов из-за сходства начальных букв, длины слов, совпадения ряда букв в начале, середине или конце слов.
Общий принцип включения в контекст может реализоваться по-разному. При обсуждении лексических импликаций в разд. 3.8 рассматривались примеры 1—8 из табл. 9, иллюстрирующие основания для включения исходного слова в различные виды контекстов. В табл. 14 приводятся также выборки из ассоциативных полей двух немецких исходных слов: пример 2 А показывает, что исходное слово может фигурировать в составе ассоциата, подключаемого справа или слева; примеры 2 Б и 2 В иллюстрируют случаи потенциального включения в контекст сложного слова наряду с записью исходного слова в составе ассоциата. Примеры 2 Г и 2 Д показывают добавление одного или двух словообразовательных суффиксов при включении стимула в контекст ассоциата — производного слова. Пример 3, взятый из материалов эксперимента с французами, показывает включение исходного слова в состав словосочетаний. Сюда же относятся включение в обусловленные речевыми привычками контексты разной протяженности, связи цитатного типа и т. д.
Взаимодействие двух названных выше принципов (т. е. установления связей по пересечению элементов и включения в контекст) должно, по всей видимости, иметь своим результатом вхождение каждой единицы поверхностного яруса лексикона в большое количество связей по линиям звуковой я графической формы, по признакам протяженности, акцентуации, делимости на элементы, вхождения в более или ме-'нее протяженные контексты и т. д. В свою очередь каждый из таких признаков служит основанием для группировки имеющихся в лексиконе единиц и играет соответствующую роль Йри их идентификации или поиске.
При универсальном характере рассмотренных принципов организации единиц поверхностного яруса лексикона акту-льность признаков, лежащих в основе группировки этих диниц, зависит от специфики языка носителя лексикона: от Юмплекса фонетических, орфографических и морфологические обенностей соответствующего языка, от его деривационной ктивности, от словосочетательных возможностей и т. д. ак, из сопоставлявшихся экспериментальных групп наи-ьшее количество случаев проявления деривационного параметра ассоциативного поля зарегистрировано у немцев, аименьшее — у американцев. При этом немцы отдали пред-
137
почтение словосложению (ср. примеры 2 А, Б и В в табл. 14) v русские — словопроизводству. Казахи, проявившие близкую к немцам активность связей по этому параметру, использовали словообразовательные аффиксы, показатели притяжательного падежа, множественного числа, временных форм исходного глагола и т. д. (см. примеры 4 А—Г в той же таблице). Специфичное для тюркских языков образование по типу парных слов нашло отражение в примере 4 В (ба-ла-шыга). Следует подчеркнуть, что исходные слова оказались включенными в состав парных слов и в материалах экспериментов с-носителями других рассматриваемых тюркских языков. Выше приводился пример КЫЗЫЛ — тазыл из киргизских ассоциативных норм. Узбеки на исходное слово МЕВА (ФРУКТ) дали ассоциат чева: в совокупности эти два слова образуют парное мева-чева (разные фрукты). Примеры такого рода интересны и в том отношении, что в тюркских парных словах второй компонент может не иметь самостоятельного значения, являясь лишь словом-эхом первого компонента (см.: Егоров, 1971, с. 100). Это дает основания утверждать, что в подобных случаях ассоциативная связь актуализируется, по всей видимости, без обращения к значению слов, т. е. в рамках поверхностного яруса лексикона (ср. с разбором примера 1 из табл. 9 в разд. 3.8).
В дополнение к сказанному представляется важным сделать следующие замечания.
Во-первых, отнесение морфологических особенностей языка к числу признаков, лежащих в основе группировки единиц поверхностного яруса лексикона, не означает, что морфема в таком случае трактуется как одноплановая единица, которая не может служить основанием для связи слов по линии их значений.
Во-вторых, отмечаемая другими авторами (например. Osgood, 1953) и подтвердившаяся в наших экспериментах скорость высокочастотной антонимичной ассоциативной реакции заставляет предположить, что члены прочно усвоенных индивидом противопоставлений хранятся совместно в поверхностном ярусе лексикона. Актуализация любого из них влечет за собой актуализацию противостоящего ему члена в качестве продукта предшествующего опыта, в свое время включавшего многократное осознание параметра, который лежит в основе соответствующего противопоставления. В случаях необходимости индивид может восстанавливать «историю» такого противопоставления, постоянно имея в готовности совокупный продукт совершавшегося ранее процесса соотнесения некоторых объектов, действий или признаков тех и других и т. п. В числе аргументов в пользу такой гипотезы можно назвать широко распространенную в речи детей подмену одного из компонентов противопоставления
138
другим, а также сходные оговорки в речи взрослых (ср.: Hebb, 1966, с. 117—118). Итак, семантическая основа формирования противопоставлений не исключает вероятности хранения членов высокочастотных антонимичных пар в непосредственной связи друг с другом в поверхностном ярусе лексикона и ю автоматического воспроизведения без обращения к ярусу смыслов.
В-третьих, многолетний опыт анализа экспериментальных материалов приводит к предположению, что в поверхностном ярусе лексикона хранятся также конечные результанты привычного включения слов в контекст суждений или умозаключений (см. разд. 3.7 о цепочках синтагматико-пара-Удигматических импликаций). Механизм становления и дальнейшей фиксации таких связей, по всей видимости, сходен [с механизмом, приводящим к совместному хранению антонимов в поверхностном ярусе лексикона. В ряде моих ра-ббот (см., например, Залевская, 1979, с. 56—57; 1981, с. 39) |дается объяснение работы этого механизма с позиций тео-|рии динамических временных связей. Будучи специфически человеческой формой приобретения новых знаний в ходе мыслительной деятельности, осуществляемой через умственное сопоставление и взаимодействие ранее выработанных обобщенных знаний, «динамические временные связи при повторении одних и тех же действий неудержимо переходят в связи замыкательные, и благодаря этому сложная вначале логическая структура «внутреннего действия» постепенно редуцируется и превращается в более простую...» (Бойко, 1976, с. 57, 45). Мы предположили также, что этот механизм .лежит в основе того, что ныне именуется лексическими пресуппозициями (см. ниже подробное обсуждение этого вопро-§са в связи с понятием глубинной предикации).
Рассмотренные случаи суть проявления все тех же двух новных принципов организации единиц поверхностного яру-:а лексикона: а) связь по морфологическим характеристикам определяется сходством или пересечением элементов; •) лексические импликации, совместнее хранение антонимов : конечных элементов цепей синтагматико-парадигматичес-х импликаций — это продукты включения в контексты раз-(Ых типов и разной протяженности. Не трудно заметить, что есь обсуждаемый здесь материал фактически свидетельствует t реализации классических законов сходства и смежности, о Юли которых в функционировании языка в свое время столь едительно говорил Н. В. Крушевский (1973, с. 423).
4.3. Разграничение поверхностного и глубинного ярусов |ксикона было в разд. 4.1 соотнесено с разными уровнями |ентификации исходных слов испытуемыми. Теперь обсудим ручаи, когда связи между словами-стимулами и вызван-
139
ными ими ассоциатами были обусловлены актуализацией значения предъявлявшихся в эксперименте слов.
Следует указать, что в ряде случаев уже делались попытки использовать материалы ассоциативных экспериментов для рассмотрения проблемы значения. Однако, называя ассоциативный эксперимент в числе методик, направленных на исследование того, что авторы называют «значением» слова, А. А. Леонтьев (19766, с. 65) справедливо отмечает, что обычно остается неэксплицированным, какие именно характеристики или стороны значения в этих экспериментах актуализируются. По мнению самого А. А. Леонтьева, в синтагматических ассоциациях проявляются коммуникативные операции типа СТОЛ— стоит, в парадигматических — коммуникативные операции типа МОЛОДОЙ — старый, однако в значительной части парадигматических реакций проявляются смысловая, эмоциональная или чувственная окрашенность (МОЛОДОЙ — хороший, МОЛОДОЙ — надежда, МОЛОДОЙ — черноглазый и т. п.). Л. В. Сахарный (1976) полагает, что в его направленном ассоциативном эксперименте исследовалось денотативное значение слова; Г. Поллио (Pollio, 1966) ставил задачей своих экспериментов исследование коннота-тивного, а Л. Салаи с соавторами (Szalay and Bryson, 1973; Szalay and Maday, 1973)—исследование психологического значения слов. Однако чаще всего авторы работ с использованием ассоциативных экспериментов говорят об ассоциативном значении, под которым вслед за Дж. Дизом (Deese 1965) понимается значение, выделяемое посредством анализа дистрибуции ассоциативных реакций на заданное слово-стимул.
В работе (Залевская, 1981, с. 30) указывается, что обнаруживаемые в материалах ассоциативного эксперимента семантические связи между исходными словами и ассоциатами могут быть вызваны разными основаниями и не всегда поддаются однозначному толкованию, тем не менее оказывается возможным проследить реализацию денотативного значения слов (ДЕРЕВНЯ—город), актуализацию референта (ДЕРЕВНЯ—Лужки), некоторого наглядного образа или представления (ДЕРЕВНЯ — лес, гриб); находят свое отражение и эмоциональный (ВОЙНА — ужас), оценочный (ДОБРЫЙ — хороший) и стилистический (ГОВОРИТЬ — болтать) компоненты значения исследуемых слов. В ходе ассоциативного эксперимента реализуются также разнообразные сочетательные потенции исходных слов, поскольку совокупность исходного слова и ассоциата может представлять собой либо свободное, либо в большей или меньшей мере устойчивое словосочетание (ср.: ДУМАТЬ — долго; ГОЛОВА— садовая). Ассоциативный эксперимент выявляет и разные аспекты значения, и набор валентностей исследуемого
140
слова, и типичные заполнители этих валентностей. Более того, в свободном ассоциативном эксперименте обнаруживаются также случаи связи по различным аспектам грамматического значения; ср., например, связь по признаку совер* шенности/несовершенности действия в парах КОНЧАТЬ — кончить, СТАНОВИТЬСЯ — стать (все приводимые здесь примеры взяты из «Словаря ассоциативных норм русского языка»). Особые возможности для выявления связей подобного рода предоставляет направленный ассоциативный эксперимент (см. подробнее Залевская, 1972).
Ндва ли будет преувеличением сказать, что используемый в предлагаемой работе материал позволяет прослеживать асе многообразие выделяемых в лингвистических исследованиях «видов значения», «компонентов содержательной структуры слов» и т. п. Во всяком случае, независимо от того, какой терминологией оперируют авторы исследований в области семантики, в материалах ассоциативных экспериментов всегда можно обнаружить соответствия примерам, которые приводятся в этих работах для иллюстрации выделяемых аспектов или компонентов значения. Это означает, что каждый из таких аспектов или компонентов является актуальным для носителя лексикона и тем самым выступает в качестве одного из оснований для связи между единицами лексикона. С этой точки зрения должна быть пересмотрена типичная для лингвистических публикаций трактовка ассоциативного значения как дополнительного, несущественного, свойственного лишь некоторым категориям слов или отдельным словам, к тому же еще чисто индивидуального или связанного с какими-либо литературными и прочими реминисценциями. Так, П. Н. Денисов (1980, с. 95) справедливо отмечает, что в языкознании существенными считаются дифференциальные, интегральные и системные признаки значения слова, в то время как ассоциативные признаки рассматриваются как играющие большую роль в художественном творчестве и лингвострановедении. Некоторые авторы склонны сводить ассоциативное значение к коннотациям (Schlauch, 1967, р. 75), которые даже не входят непосредственно в семантику слова (Апресян, 1974, с. 67—68). Конечно, имеет место пересечение психологического и лингвистического терминов «ассоциативное значение»: точнее было бы говорить об ассоциативной природе любого аспекта психологической структуры значения слова, а с этой точки зрения неправомерно противопоставлять, например, коннотатив-ное, стилистическое, аффективное, рефлективное и коллока-ционное значения (как ассоциативные по своему характеру) денотативному и тематическому значениям (именно это имеет место в работе Leech, 1977; см. сводную таблицу типов значения на с. 26).
141
Признание ассоциативной природы любых проявлений того, что принято называть значением слова, ведет к трактовке значения как процесса соотнесения идентифицируемой словоформы с некоторой совокупностью единиц глубинного яруса лексикона, отражающей многогранный опыт взаимодействия индивида с окружающим его миром. Отсюда слово в лексиконе человека представляет собой результат, продукт такого соотнесения. Подобная трактовка специфики обсуждаемых явлений с позиций носителя лексикона хорошо согласуется с мнением о том, что слово имеет значение не само по себе, а только в силу того, что оно возбуждает определенные психические образы в сознании индивида.
На важность исследования значения как процесса неоднократно указывает А. А. Леонтьев. Вслед за Л. С. Выготским А. А. Леонтьев подчеркивает, что «значение как психологический феномен есть не вещь, но процесс, не система или совокупность вещей, но динамическая иерархия процессов»; поскольку же, по Выготскому, «значение есть путь от мысли к слову», психологическую структуру значения следует искать «во внутренней структуре иерархии процессов психофизиологического порождения речевого высказывания» (Леонтьев А. А., 1971, с. 10—11). Использование такого подхода привело в работе (Залевская, 1977) к трактовке лексикона как системы кодов и кодовых переходов и к гипотезе многоярусной структуры лексикона, а также к предположению, что глубинный ярус должен включать ряд подъярусов, отражающих продукты разных этапов процессов дифференцирования и генерализации (см. выше гл. 2). Теперь наше внимание будет сконцентрировано на иной стороне той же проблемы — на процессах соотнесения единиц поверхностного уровня с единицами глубинного яруса лексикона как условия осознания идентифицируемых индивидов слов (подробно этог вопрос обсуждался в публикации Залевская, 1981).
Следует прежде всего отметить, что актуализация значения исходного слова может быть более или менее эксплицированной. Так, в ходе свободного ассоциативного экс перимента с двуязычными испытуемыми без ограничения языка реакции (т. е. когда испытуемым разрешалось давать реакцию на том языке, на котором она пришла ему в голову) перевод слова-стимула на родной язык нередко фигурирует в качестве ассоциата (например, YOUNG — молодой) или легко прослеживается в качестве промежуточной ступени между исходным словом и ассоциатом, ср.: DOG (собака)— злая; WORD (слово)—о полку Игореве (см. детальный анализ примеров в работе: Залевская, 19786). В материалах экспериментов, проведенных на базе одного, родного для испытуемых языка, также нередки случаи эксплицированной идентификации значения исходного слова. Наиболее
142
типичным является разъяснение значения слова-стимула череа его синоним, ср.: ЕСТЬ — кушать, НЕБОЛЬШОЙ — маленький, КОНЧИТЬСЯ — умереть. Особенно интересны наборы ассоциатов такого рода к полисемантичным словам или словам, имеющим омонимы. Так, разные значения слова ПРОСТОЙ идентифицированы испытуемыми с помощью ассоциатов: скромный, обыкновенный, легкий, несложный, бесхитростный, глупый, доступный, доходчивый, неизысканный, непринужденный, нетрудный. Эти примеры из «Словаря ассоциативных норм русского языка» в принципе сходны с примерами из «Ассоциативного тезауруса английского языка», приводившимися в разд. 3.8, и находят аналогию в материалах других ассоциативных норм (ср. примеры идентификации разных ЛСВ коррелятов слова ЗЕМЛЯ в ряде языков, ; рассматривавшиеся в разд. 3.6), что позволяет усмотреть универсальную тенденцию осознавания значения воспринимаемого слова через соотнесение его с близкой по значению единицей лексикона.
В материалах ассоциативных экспериментов прослеживаются и другие случаи разъяснения значения идентифицируемых слов. Оно может состоять в отнесении к классу (подведении под более общее понятие), ср.: ДОМ — здание, ЛЮБОВЬ — чувство; в иллюстрировании примером или уточнении через атрибут, ср.: ЖУРНАЛ — «Огонек», ЖУРНАЛ — классный. Средствами идентификации значения исходного слова могут также быть противопоставление (ДЕТСКИЙ — взрослый, ДЕНЬ — ночь, КОНЧИТЬСЯ — начаться); уточнение через субъект или через объект действия, обозначаемого исходным словом (ср.: ЗВОНИТЬ — телефон, ЗВО-НИТЬ — будильник, ДОСТАТЬ — дефицит); через адверби-' альную характеристику такого действия (КРИЧАТЬ — гром-гко, ИДТИ — пешком, БЕЖАТЬ — быстро, ВЕРНУТЬСЯ — i назад); через связь, которая опирается на подразумеваемую (Дефиницию типа ПРАВО—(это то, чем занимается) юрист f и т. д. В приведенных примерах прослеживается реализация различных моделей связи между исходными словами и ассоциатами, допустима разная интерпретация оснований для m связи, тем не менее общим для всех рассмотренных случаев остается в разной мере эксплицированное разъяснение, Уточнение значения исходного слова с помощью актуализо-Вавшейся ассоциативной реакции. Нетрудно заметить, что такие уточнения нередко прямо совпадают с примерами, ко-,торые могли бы иллюстрировать понятия семантической импликации или лексической пресуппозиции (ср.: «бежать» содержит в своем значении признак 'быстро').
Значительное число примеров идентификации значения :ходных слов приводилось выше в разд. 3.2, 3.3, 3.6, 3.8 3.9. Конечно, все эти примеры иллюстрируют не сам про-
143
цесс идентификации на уровне глубинного яруса лексикона, а лишь его результат, что позволило выявить ряд промежуточных звеньев этого процесса и обнаружить параметры, выступающие в качестве оснований для семантической связи между исходным словом и вызванным им ассоциатом. Последнее привело к постановке задачи разработки некоторой гипотезы, способной объяснить принцип установления подобной связи независимо от характера того или иного параметра.
В разд. 3.8 было высказано предположение, что связи, pea лизуемые по линии единиц глубинного яруса лексикона, являются продуктами функционирования механизма глубинной предикации. В работе (Залевская, 1981) понимание специфики этого механизма соотносится с понятием «коммуникации» у А. А. Шахматова, с идеей «имплицитных предикативностей» С. И. Бернштейна и с трактовкой взглядов этих ученых в работах Т. Н. Наумовой (1972, 1975). С опорой на вытекающие из концепции И. М. Сеченова и сформулированные в разд. 2.5 представления о путях становления лексикона (в названной выше публикации 1981 г.) следующим образом раскрывается суть работы рассматриваемого механизма. При усвоении нового слова, неразрывно связанном с формированием новых знаний об окружающем человека мире и об особенностях функционирования этого слова в речи, имеет место взаимодействие новых энциклопедии ческих и языковых знаний с продуктами переработки разнородного предшествующего опыта индивида. Это приводит к установлению фактов общности и различий по некоторым (не всегда доступным для вербализации) параметрам, каждый из которых служит основанием для констатации факта обнаруженной связи — с указанием на характер связи или без такого указания. По мере накопления опыта оперирования словом необходимость в более или менее развернутых актах подобного рода отпадает, хотя в случаях необходимости они снова могут иметь место (т. е. реальная предикация переходит в потенциальную и наоборот). Использование термина «глубинная» предикация обусловлено признанием того, что и развернутая констатация наличия связи производится индивидом «для себя», а это снижает необходимость полного внешнеречевого оформления продукта такого акта в соответствии с правилами поверхностного уровня.
Выше (см. разд. 4.2) говорилось о динамических временных связях как возможном нейрофизиологическом механизме становления и дальнейшей фиксации связей, основывающихся на общих (совпадающих) элементах соотносимых в уме объектов и являющихся продуктом аналитико-синтети-ческой деятельности мозга. Мне представляется, что, поскольку динамические временные связи при их повторении пере-
144
ходят в замыкательные, слово в индивидуальном лексиконе оказывается пучком связей, ведущих к продуктам разнообразных по своему характеру актов глубинной предикации, а это в комбинации со связями по линии поверхностного яруса лексикона дает ту многомерную систему связей, на которую неоднократно указывает А. Р. Лурия (см., например, Лурия, 1974, с. 14—15; 1975а, с. 34—37 и др.).
Сказанное позволяет дать объяснение некоторым фактам, констатируемым в ходе лингвистических и психолингвистических исследований.
Во-первых, набор лексических пресуппозиций того или иного слова предстает как набор продуктов определенного ряда актов глубинной предикации, реализованных в ходе освоения этого слова, подключения его к уже имевшейся системе энциклопедических и языковых знаний индивида или формирования новых значимых обобщений или противопоставлений.
Во-вторых, становится очевидным, что парадигматически связанные со словом продукты таких актов на самом деле имеют синтагматическую по своей природе «историю» становления; в то же время переходы «реальной» предикации в «потенциальную» и наоборот иллюстрируют неразрывность синтагматики и парадигматики как двух сторон одного и того же процесса пополнения информационной базы человека. В-третьих, становится понятным феномен весьма экономичного хранения энциклопедических и языковых знаний, ср., например, имплицирование некоторому объекту свойств; класса объектов или имплицирование отдельному слову признаков лексико-грамматического класса, к которому оно относится. Следует подчеркнуть, что при многоступенчатости подведения под более общее понятие способность учитывать имплицируемую таким образом информацию дает индивиду возможность оперировать колоссальным объемом не осознаваемых в каждый текущий момент знаний, что обеспечивает успешность речемыслительной деятельности и, в частности, генерирования мозгом некоторой новой информации.
Нельзя не заметить при этом, что в основе установления связей по линии глубинного яруса лексикона опять-таки лежит принцип совпадения (пересечения) элементов, на этот раз —■ не формальных, а содержательных; констатация же-фактов такого пересечения по некоторому параметру осуществляется через включение в контекст акта глубинной предикации. В то же время соотнесение одной единицы с другими через установление фактов общности и различий по-некоторому параметру, с одной стороны, согласуется с хорошс* известным фактом системности лексики, а с другой — заставляет концентрировать внимание на специфике параметров, лежащих в основе такой взаимосвязи.
1
14S
0. Заказ 830
Мы неоднократно подчеркивали, что акт глубинной предикации не следует отождествлять с суждением в логике или предложением в лингвистике, ср. у И. М. Сеченова (1953, с. 157): «Сознание констатирует (не следует забывать, что эти слова — фигура!)». Глубинная предикация как констатация некоторого факта схдоства или различия по тому или иному параметру, как «минимальный акт познания» по выражению Г. П. Мельникова (1978, с. 194), осуществляется на специфическом «языке мозга» (см. Бойко, 1976, с. 64 о возможности распространения принципа функционального совмещения на всю сферу человеческого мышления). При выведении же продукта подобного акта на уровень сознания имеет место то, что мы можем наблюдать и описывать в терминах логики и лингвистики.
Изложенные в гл. 2 представления о связи словоформы с определенной чувственной группой, субъективно переживаемой в качестве значения слова, и о лексиконе как системе кодов и кодовых переходов помогают внести некоторые уточнения в представления о реализации ведущих организационных принципов на глубинном ярусе лексикона и о характере функционирующих на этом ярусе параметров. Так, совпадение (или пересечение) элементов распространяется на все члены чувственных групп: имеет место включение в разнообразные связи по линии актуализации зрительных, слуховых, осязательных и прочих характеристик называемого словом объекта, по линии вызываемых мысленными образами эмоциональных переживаний и т. д. Отсюда становится понятным явление глубинной синонимии смыслов: различные по своему характеру и вовсе не синонимичные с точки зрения строгого лингвистического анализа единицы могут вызывать актуализацию одинаковых чувственных элементов и поэтому субъективно переживаться как равнозначные (о специфике феномена субъективной идентичности и о роли его в меха низмах мышления см. Maier, 1945; ср. с трактовкой «значимого переживания» в работе Бассин, 1973, с. 22—£3). В то же время идея многократного перекодирования ведет к признанию наличия ряда подъярусов глубинного яруса лексикона, которые обусловливают совпадение все более дробных элементов значения, являющихся продуктами разложения на признаки и признаки признаков. Поскольку такое разложение на признаки неразрывно связано с процессами сравнения или классификации при взаимодействии с продуктами переработки воспринятых ранее впечатлений, по каждому признаку и признаку признака устанавливаются связи по линии общности и различия, что, в свою очередь, объясняет психолингвистическую реальность симиляров и оппозитов, не совпадающих с лингвистическими понятиями синонимов и
146
антонимов, поскольку они базируются на учете более частных параметров, зачастую не поддающихся вербализации. Для проверки и уточнения введенных я работе (Залев-ская, 1977) понятий симиляров и оппозитов и для выявления их отличий от соответствующих лингвистических понятий .под нашим руководством были выполнены студенческие исследования Т. Б. Виноградовой (1981) и И. Л. Медведевой (1981).
Использовав три экспериментальных методики (направленный ассоциативный эксперимент с заданием записать слова с такими же, как у слова-стимула, или близким значением; группировку слов по общности их значений; шкалирование близости значения исследуемых пар слов), Т. Б.. Виноградова установила, что субъективная оценка близости значения слов носителями русского языка не полностью совпадает с лингвистической трактовкой явления синонимии. Предварительно выделенные пары симиляров (некоторые из: обнаруженных в наших экспериментах семантических подмен и аналогичные ассоциативные пары из «Словаря ассоциативных норм русского языка») получили количественные показатели близости значения, сходные с теми, которые были даны испытуемыми «признанным» синонимам (т. е. зарегистрированным в словарях синонимов русского языка).
Анализ результатов направленного ассоциативного эксперимента с носителями русского и английского языков (студентами Калининского университета и туристами из США) и оперирование данными «Ассоциативного тезауруса английского языка» позволили И. Л. Медведевой сделать вывод, что описываемая в лингвистических исследованиях лексическая антонимия отражает лишь самую яркую часть гораздо1 более широкой системы противопоставлений в сознании человека. В основе таких противопоставлений лежат процессы анализа и синтеза представлений об окружающем мире; при этом результаты, продукты актов сопоставления и различения объектов, как и основания для противопоставления-слов, не всегда могут быть вербализованы.
Названные исследования подтвердили также предполо
жение о том, что носитель языка устанавливает общность
или различия в значениях слов независимо от того, совпадает
ли их принадлежность к тому или иному лексико-граммати-
ческому классу (см. анализ ассоциативной пары КВАДРАТ
НЫЙ— круг в работе Залевская, 1975). Так, испытуемые
И. Л. Медведевой дали пары оппозитов типа HEAR — deaf
(СЛЫШАТЬ — глухой), SEE — blind (ВИДЕТЬ —слепой),
LEMON — sweet (ЛИМОН — сладкий), ГОЛОД — есть; в
исследовании Т. Б. Виноградовой фигурируют пары сими
ляров типа ВЕЗТИ — удача, КОНЧИТЬ — финиш. Случаи
такого рода интересны и как своеобразные проявления тен-
10* 147
денции осознавать, разъяснять самим себе значение идентифицируемого в эксперименте слова.
Следует указать, что рассматриваемый феномен разъяснения одних слов через другие (независимо от экспериментальной ситуации) был ранее отмечен другими авторами. Так, Ю. С. Степанов (1971, с. 50) говорит об определении значения слова через указание на обозначаемый предмет типа «зеленый — цвета травы, листвы» или через приравнивание типа «хилый — слабый, болезненный, тщедушный». М. Бирвиш и Ф. Кифер (Bierwisch and Kjefer, 1969) обсуждают различные типы дефиниций как средства установления эквивалентности через указание на возможность замены некоторого термина -его глубинной репрезентацией. По мнению А. А. Ветрова, процесс разъяснения одних слов с помощью других продолжался бы до бесконечности, если бы он не прерывался там, где мы доходим до слов, «смысл которых воплощается в образах представления, отражающих предметы внешнего мира», и можно таким образом утверждать, что «языковые единицы с конкретным, чувственным значением составляют основу успешного использования всех других языковых единиц» (Ветров, 1968, с. 135, 134). Концепция А. А. Ветрова хорошо согласуется с моделью репрезентации знаний о мире, которую предлагает М. Вет-тлер (Wettler, 1976, р. 43): сложные действия типа «путешествовать» репрезентируются как комплексы поддействий; действия на элементарном уровне могут редуцироваться до набора состояний, описывающих их результаты и условия осуществления; понятия типа существительных определяются с помощью связей четырех видов, ведущих к а) примерам таких понятий, б) понятиям более высокого порядка, в) ар гументам действий-прототипов и г) физическим характеристикам соответствующего класса объектов. Тенденции, сходные с отмеченными в двух последних работах, были прослежены выше при обсуждении связей импликативного типа, выделенных в ходе анализа материалов AT (см. разд. 3.8). Это в свое время послужило основанием для проверки предположения о том, что стремление испытуемых разъяснить значения одних слов через другие должно согласоваться с наличием некоторого «ядра» лексикона, элементы которого наилучшим образом отвечают этой задаче и вследствие этого обеспечивают связи между хранимыми в лексиконе единицами (Залевская, 1979, с. 64; 1981, с. 34—38).
4.4. Представление о наличии ядра лексикона возникает при первом взгляде на материалы «Ассоциативного тезауруса английского языка». Так, на букву «А» в AT приведены сведения о входящих ассоциативных связях 657 слов (т. е. о тех исходных словах, которые вызвали эти слова в качест-
148
ве ассоциатов). Из них 348 слов имеют от 10 до 100 входящих связей, 20 —от 100 до 200 и 3 — от 200 до 300 связей. Остальные слова явились ассоциатами к 1—9 словам, ни одно слово на эту букву не имеет более 300 входящих связей, что привело к предположению о наличии в AT небольшого количества слов с числом входящих ассоциативных связей, превышающим показатель 300, а это, в свою очередь, дало импульс для поиска таких слов в материалах AT. Анализ полного массива содержащихся в AT данных (около 54 тыс. словарных статей) позволил обнаружить 75 слов; из них 2 вызваны более чем 1000 разных слов-стимулов, 3— более 800, 8 — более 600, 9 — более 500, 16 —более 400 в 34 — более 300. Перечень этих слов приводится в табл. 15.
Слова, отнесенные таким способом к ядру лексикона, отличаются элементарностью формы: лишь 11 слов из 75 являются двусложными, остальные состоят из одного слога. Установление принадлежности этих слов к части речи было связано с рядом трудностей, обусловленных спецификой английского языка, поэтому сопоставление слова-стимула и ассоциата служило средством выявления в последнем значения предметности, лроцессуальности и т. д. Та<ким образом было выяснено, что основное место в списке отнесенных к ядру лексикона английских слов (более 50%) составляют существительные.
По результатам первичного анализа отобранных слов (Залевская, 1979, с. 64) было отмечено, что это в основном слова весьма общего значения, отличающиеся высокой частотностью и усваиваемые преимущественно в первые годы жизни ребенка (по итогам сопоставления с данными, которые приводятся в работе Carroll and White, 1973).
Предположение о наличии в лексиконе человека активного ядра хорошо согласуется с результатами исследования киевских психологов, установивших, что максимальное число связей имеют слова, представляющие особое значение для испытуемого как личности и отражающие самые емкие понятия, связь с которыми имеет максимальную вероятность воспроизведения (см.: Старинец и др., 19686, с. 17). Н. О. Золотова (1981) сопоставила выделенные нами из AT английские слова с русскими словами, отнесенными к ядру лексикона по итогам киевского эксперимента. Оказалось, что в числе русских слов около 70% составляют существительные, около 22%—прилагательные и лишь 6%—глаголы. Заключение о том, что основное место в ядре лексикона занимают существительные (Залевская, 1981, с. 36), получило подтверждение и при расширении ядра лексикона по материалам AT до 181 единицы (это было сделано путем снижения контрольного показателя до 200 входящих связей). Это противоречит высказываниям У. Чейфа о ведущей роли гла-
143.
ъп >. с
, О /-, <
1
I?