Параллели

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Урок №3 «Глобус модель Земли. Параллели и меридианы. Градусная сеть», 10.08kb.
• Учащимся и осуществления быстрого поиска нужного учащегося в определенном объекте обучения:, 5328.05kb.
• Положение о поощрениях учащихся цель, 55.17kb.
• Рождественские чтения 2012, 34.74kb.
• Чарльз Тарт Пробуждение. Преодоление препятствий к реализации возможностей человека, 17526.86kb.
• План лекций параллели «С» лкш 2006, 20.22kb.
• Самостоятельная работа с учебником Цель: Уточнить представления о модели Земли глобусе, 40.96kb.
• Учебникам линии мгу, 62.81kb.
• Байбосунов К. С. Единое. Сознание. Творчество: духовные параллели физической эволюции, 2446.17kb.
• Л. Н. Толстого Содержание: Введение Глава I. Роман С. В. Максимова "Сибирь и каторга", 287.94kb.

Эпилог

После открытия заговора декабристов штаб 2-й армии лихора­дило еще несколько лет. Одной из самых важных проблем, ко­торые пришлось решать Витгенштейну и Киселеву, было по­крытие долгов бывшего командира Вятского полка - как казенных, так и частных.

Денег, найденных при обыске в рабочем столе Пестеля — 957 рублей, — на это явно не хватало, не хватило и истребован­ных «от разных мест и лиц» причитавшихся бывшему команди­ру вятцев сумм. Часть денег попытались «взыскать» с бывшего «сибирского сатрапа» — И. Б. Пестеля, очевидно, считая его казнокрадом и взяточником. Уже через месяц после казни сына, в середине августа 1826 года, от него стали требовать 10 тысяч рублей.

«Я нахожусь в таком долгами обремененном положении, что получаемая мною аренда и пенсион, по моему распоряжению, поступают в уплату значительных моих долгов. — За сим не имея способов содержать себя с семейством более в столице, я с же­ною и 18-ти летнею дочерью заключил себя на жительство в деревню», — писал Пестель-старший Витгенштейну. И добав­лял, что долги своего «несчастного сына» заплатить не в состо­янии, а об оставшемся после него имуществе не имеет «совер­шенно никакого сведения»¹.

Следствием этой переписки было решение армейского на­чальства распродать оставшиеся в Тульчине и Линцах личные вещи государственного преступника «с публичного торгу». Было проведено три аукциона, первый из них состоялся в но­ябре 1826 года, второй и третий — соответственно в январе и марте 1827 года. Пошла с молотка библиотека Пестеля - и за нее было получено 545 рублей 16 копеек², за его столовое сереб­ро получили 605 рублей с мелочью³, сумма же, вырученная за «движимое имение» полковника — экипаж и лошадей, в мате- // С 326 риалах дела не зафиксирована⁴. Все эти деньги пошли на по­крытие долга полковника своему полку.

Большая же часть его частных и казенных долгов, после многолетней переписки по этому поводу, была просто списана.


* * *

Судьбы офицеров и генералов, которые общались с Пестелем по службе и попали в сферу его конспиративной деятельности, сло­жились по-разному. В 1827 году по требованию российского правительства из австрийской тюрьмы был освобожден Александр Ипсиланти; через несколько месяцев после освобож­дения греческий мятежник умер в Вене. Как известно, избежал серьезного наказания за участие в заговоре декабристов генерал-майор Михаил Орлов. Благодаря заступничеству брата, Алексея Орлова, он был только лишь отставлен от службы и сослан на жительство в деревню.

Продолжили службу Витгенштейн и Киселев, Рудзевич и офицеры Вятского полка. В 1828 году началась война России с Турцией — и все они приняли участие в боевых действиях. Вит­генштейн и Рудзевич воевали уже в новых чинах: вскоре после казни Пестеля первый из них получил чин генерал-фельдмар­шала, а второй — генерала от инфантерии. Однако служба про­должалась для них недолго: не справившийся с руководством крупной военной кампанией Витгенштейн вышел в 1829 году в отставку, в том же году скоропостижно умер Рудзевич.

«Либерал» Киселев, который был замешан в заговоре гораз­до в большей степени, чем все остальные армейские начальни­ки, сделал, как известно, блестящую карьеру. В ходе долго­жданной войны с турками Киселев в полной мере смог про­явить все свои военные и административные таланты. В 1828 году он — генерал-лейтенант, после занятия Молдавии и Вала­хии получил должность председателя диванов — органов само­управления княжеств. Впоследствии Киселев командовал кор­пусом, стал генералом от инфантерии, министром государ­ственных имуществ, провел реформу управления государствен­ными крестьянами, служил послом России во Франции⁵. // С 327

В конце 1850-х годов Киселев встретился в Париже со сво­им бывшим другом Сергеем Волконским, прошедшим сибир­скую каторгу и ссылку и амнистированным в 1856 году. Кисе­лев попытался восстановить прежние отношения — но встретил отпор со стороны Волконского. «Старому декабристу, прожив­шему половину жизни в Сибири в лишениях и трудностях, со­хранившему в определенной степени верность идеалам моло­дости, стали чужды во многом суетные, придворные интересы Киселева. То, что объединяло их в молодости, ушло с годами, и у Волконского было мало общего со старым приятелем», -замечает по этому поводу А. В. Семенова⁶.

Трагично сложилась судьба командира 18-й пехотной диви­зии князя Сибирского. Пестель ничего не сказал на допросах о своих взаимоотношениях с дивизионным начальником. Одна­ко Сибирский был неосторожен: его письмо к финансовому агенту с просьбой немедленно прислать денег было вскрыто на почте и дало повод к официальному служебному расследова­нию⁷.

В результате этого расследования Сибирский Высочайшим приказом от 1 января 1827 года был отстранен от командования дивизией и назначен «состоять по армии» — фактически это озна­чало почетную отставку⁸. Дивизию у него принял генерал-лейте­нант Сергей Желтухин — учитель Пестеля в фрунтовой науке.

Для Сибирского началось время нищеты. Он умолял на­чальство 2-й армии дать ему какую-нибудь должность, был со­гласен даже стать порученцем у главнокомандующего — но Витгенштейн и Киселев остались глухи к его просьбам. Глух к этим просьбам остался и Николай I. И когда в мае 1828 году молодой император проезжал через Махновку, Сибирский хо­тел лично просить его о помощи.

Но император появился в Махновке поздно ночью и «изво­лил почивать в коляске»; Сибирскому пришлось ждать, пока он проснется. Изложить Николаю I суть своей просьбы он не ус­пел: «лошадей переменили очень скоро у въезда города», и мо­нарх уехал⁹. Вновь на действительную службу генерал-лейте­нант так и не был принят.

Князь Сибирский умер в 1836 году в крайней бедности. // С 328


* * *

Особо следует остановиться на судьбе доносчика — капитана Аркадия Майбороды.

Декабрист В. И. Штейнгель писал в мемуарах, что Майбо­рода, предав своего командира, «исчез в презрении»¹⁰. Понят­но, что декабристам очень хотелось верить в подобный исход событий. Однако на самом деле доносчик никуда не исчез, на­против, в 1830—40-х годах он был личностью заметной. Пост­декабристская биография Майбороды оказалась весьма бога­той событиями.

После доноса, за «отличие по службе», Майборода был пе­реведен в Лейб-гренадерский полк (4.01.1826) и «высочайше» награжден полутора тысячами рублей¹¹. Он храбро воевал: был участником русско-персидской войны, штурмовал Аббас-Абад и Эривань. За штурм Эривани он получил орден Св. Анны 2-й степени (25.01.1828), по итогам всей «кампании против перси­ян» - персидский орден Льва и Солнца (24.12.1829).

Затем, в 1831 году, Майборода, уже подполковник, прини­мал участие в подавлении восстания в Польше, отличился при штурме Варшавы. В 1832 году воевал против горцев в Северном Дагестане, за что был снова награжден орденом Св. Анны 2-й степени, на этот раз «с императорскою короною» (14.07.1833).

1.08.1836 года он — «в воздаяние отлично усердной служ­бы» — получил орден Св. Станислава 2-й степени, в 1841 году «за отличие по службе» стал полковником. С июля 1841 по ок­тябрь 1842 года был командиром карабинерного полка князя Барклая де Толли, с октября 1842 по январь 1844-го — коман­диром пехотного Апшеронского полка.

Николай I не забывал Майбороду: в начале 1840-х годов им­ператор был крестным отцом его дочерей Екатерины и Софьи, по поводу рождения каждой из них счастливый отец «высочай­ше» награждался перстнем с бриллиантами. Очевидно, зная жад­ность Майбороды, Николай постоянно одаривал его деньгами. Получал доносчик и всякого рода «высочайшие благоволения»¹².

Однако за скупыми данными послужного списка — неслад­кая жизнь изгоя, отвергнутого сослуживцами, вынужденного по-прежнему скитаться из полка в полк, действительно живше- // С 329 го «в презрении» и так и не обретшего долгожданного покоя. В 1845 году полковник Майборода погиб¹³.

Возможно, судьба Майбороды не сложилась бы так траги­чески, если бы жизнь не столкнула его с человеком, в конце концов осуществившим человеческое возмездие по отношению к предателю, — Иваном Павловичем Шиповым.

Имя Ивана Шипова, как и его старшего брата Сергея, хоро­шо известно декабристоведам.

Оба брата, как уже отмечалось выше, были близкими друзь­ями председателя южной Директории. Сохранились сведения, что Сергею Шипову Пестель был обязан знакомством с князем Трубецким¹⁴. И точно известно, что именно Пестель в 1816 году принял обоих братьев в Союз спасения¹⁵. Прекрасно знали Шиповы и других декабристских лидеров — учредителей первого тайного общества братьев Муравьевых-Апостолов, Н. М. Му­равьева.

Состояли Шиповы и в Союзе благоденствия. При этом они были членами Коренного совета - руководящего органа тайной организации. Мало того, именно на квартире Ивана Шипова в 1820 году Пестель предложил цареубийство как тактический элемент захвата власти заговорщиками¹⁶. В начале 1821 года Иван Шипов вместе с М. С. Луниным принял в тайное обще­ство Александра Поджио. При этом, судя по показаниям Под­жио, Шипов объявил ему о намерении «покушения на жизнь» императора Александра I. На следствии Поджио не мог вспом­нить точно, было ли это «объявление» сделано от имени всего общества или намерение «покуситься» было личной инициати­вой Шипова¹⁷.

Есть сведения, что Иван Шипов, в отличие от старшего бра­та, отошедшего в начале 1820-х годов от тайных обществ, был членом Северного общества и находился в курсе дел общества Южного. И только после 1823 года и он несколько отошел от активной деятельности в заговоре¹⁸.

Вполне естественно поэтому, что, готовя в декабре 1825 года военное восстание в Петербурге, диктатор восстания князь Трубецкой очень надеялся на помощь обоих братьев Шиповых. Я. А. Гордин пишет: «В обширном следственном деле Трубец­кого имя Шипова (Сергея. — О. К.) упомянуто лишь дважды — // С 330 оба раза в связи с ранними декабристскими организациями. А между тем переговоры с командиром Семеновского полка и гвардейской бригады, куда кроме семеновцев входили Лейб-гренадеры и Гвардейский экипаж, были одной из главных за­бот князя Сергея Петровича (Трубецкого. - О. К.) в конце но­ября — начале декабря. Шипов не только носил генеральские эполеты и уже потому был для гвардейского солдата лицом ав­торитетным, но и обладал большим влиянием на свой полк. А участие в выступлении «коренного» Семеновского полка могло стать решающим фактором.

Сергей Шипов, один из основателей тайных обществ, друг Пестеля, казался подходящей кандидатурой на первую роль в возможном выступлении. Его участие было тем более жела­тельно, что полковником другого «коренного» (Преображен­ского. - О. К.) полка был его брат Иван Шипов, можно сказать, воспитанник Пестеля, Трубецкого и Никиты Муравьева»¹⁹.

И Сергей, и Иван Шиповы в помощи князю Трубецкому отказали и свои части в поддержку мятежникам не вывели²⁰. Гордин замечает, что «инстинкт самосохранения» перевесил для братьев все «идеологические симпатии»²'. Однако возмож­но и другое объяснение поведения братьев: зная о вражде Пе­стеля и Трубецкого, они принципиально не хотели помогать действовавшему через голову их друга диктатору.

Следует отметить, что и особой активности в деле подавле­ния мятежа Шиповы не проявили. Так, например, из трех пол­ков бригады Сергея Шипова два — Лейб-гренадерский и Гвар­дейский морской экипаж — восстали почти в полном составе. При этом экипаж выходил на площадь в присутствии своего бригадного генерала, и он практически ничего не сделал для удержания матросов в казармах²².

Когда капитан Майборода, конкретизируя свой донос на Пестеля, представил начальству список известных ему деятелей тайных организаций, то под № 5-м он указал своего полково­го командира, а под № 7-м - генерал-майора Сергея Шилова -с пометой «якобы отклонился»²³. Упоминается в показаниях доносчика и Иван Шипов — уже в качестве действующего уча­стника заговора²⁴. И одним из первых вопросов, заданных толь- // С 331 ко что арестованному Пестелю следователями, был вопрос о его взаимоотношениях с Шиповым-старшим.

Придерживавшийся в начале следствия тактики запиратель­ства, Пестель отвечал довольно пространно, но неоткровенно: «С генерал-майором же Шиповым я очень знаком. Сие зна­комство произошло оттого, что отставной генерал-майор Леон­тьев был прежде женат на родной моей тетке, а теперь женат на родной сестре г[енерал]-м[айора] Шипова. Когда мы бывали вместе, то всегда очень много разговаривали о службе, ибо большие оба до нее охотники. После выезда моего из Петербур­га не получал я однако же писем от него и сам только раз к нему писал чрез майора Реброва, прося об обучении унтер-офицера, из Вятского полка в Петербург посланного»²⁵.

Правда, вскоре следствию стало известно об истинной роли братьев Шиповых в заговоре. Иван Шипов был привлечен к до­знанию, сохранилось его следственное дело²⁶. Сергей Шипов к следствию не привлекался, но комиссия собирала о нем сведения.

В конце концов император Николай I оставил многочис­ленные свидетельства о причастности Шиповых к заговору «без внимания» — конечно же, при этом была учтена их позиция в дни, предшествующие восстанию на Сенатской площади. Правда, за возможность нормально продолжать службу братья заплатили очень высокую цену.

Сергей Шипов — очевидно, как старший по чину и занимав­ший более высокие должности в гвардейской иерархии — про­шел жестокую «проверку на лояльность», участвуя в церемонии исполнения приговора над государственными преступниками²⁷.

Князь Трубецкой вспоминал впоследствии: «После бара­банного боя нам прочли вновь сентенцию, и профос начал ло­мать над моею головою шпагу (мне прежде велено было встать на колени). Во весь опор прискакал генерал и кричал: «Что де­лаете?» С меня забыли сорвать мундир. Подскакавший был Шипов. Я обратился к нему, и мой вид произвел на него дей­ствие медузиной головы. Он замолчал и стремглав ускакал»²⁸. Пришлось Сергею Шилову смотреть и на то, как умирал на виселице его друг Павел Пестель.

Служебный путь полковника Ивана Шипова оказался чуть менее жестоким. В 1826 году он был назначен командиром // С 332 штрафного Сводного полка, вскоре по сформировании бро­шенного в самое пекло кавказской и персидской войн. Полк был сформирован из гвардейских солдат, московцев и лейб-гренадеров, участвовавших в восстания на Сенатской площади. Несколько офицеров, как и командир полка, тоже были прича­стны к заговору.

Полк отправлялся на войну для того, чтобы, как сказано в приказе по Гвардейскому корпусу, «иметь случай изгладить и самое пятно минутного своего заблуждения и запечатлеть вер­ность свою законной власти при первом военном действии»²⁹. Ивану Шипову и его сослуживцам предстояло кровью иску­пить свое участие в заговоре.

Лишь в декабре 1828 года, после того, как полк этот возвра­тился в Россию с победой и был расформирован, Шипова-младшего простили; он стал генерал-майором и командиром Лейб-гренадерского полка нового состава.

Однако, даже будучи «прощенными», Шиповы не смогли после гибели и ссылки товарищей жить спокойно, делая вид, что ничего не произошло. Их поступки в 1830-х годах свиде­тельствуют: имея все основания обвинять себя в трусости и в измене «общему делу», братья старались доказать, что все же имеют право на самоуважение и уважение окружающих.

Сергей Шипов — в 1830-х годах преуспевающий генерал, ис­полняющий должность начальника штаба Гвардейского корпу­са, а с 1832 года генерал-кригс-комиссар, — рискуя карьерой, стал одним из посредников в нелегальной переписке сослан­ных в Сибирь заговорщиков с их петербургскими друзьями и родственниками³⁰. Иван Шипов же, рискуя не только карьерой, но и свободой, открыто и гласно свел счеты с Майбородой.

Биографии Майбороды и Шипова-младшего впервые пере­секлись еще в 1826 году — в начале их совместной службы в Сводном полку. И хотя в 1831 году бывший доносчик заявит, что его командир «утеснял» его «в продолжение шести лет», сведений о конкретных конфликтах между ними в годы служ­бы в этом полку не обнаружено³¹. Более того, Шипов дважды представлял Майбороду к орденам, несколько раз — к «высо­чайшим» благодарностям и денежным поощрениям. // С 333

Майборода пошел на службу в Сводный полк добровольно, и для него эта службы была не штрафом, а возможностью отли­читься на войне. Ясно, что штрафной командир полка не мог открыто противостоять доказавшему свою верность властям доносчику. Ситуация изменилась в 1828 году, когда Майборо­да вернулся в Лейб-гренадерский полк и оказался под коман­дой уже «прощенного» Шипова.

А три года спустя — во время польской кампании — отноше­ния между Шиповым и Майбородой оказались окончательно испорченными. Майборода к тому времени уже дослужился до подполковника и командира 3-го батальона Лейб-гренадерско­го полка. Храбро сражаясь против мятежников, он ни разу в течение всей кампании не был представлен к награде или даже просто «поощрен» начальством.

Тогда же офицеры полка, с молчаливого одобрения своего командира, начали систематическую травлю доносчика. Доку­менты донесли до нас несколько подобного рода эпизодов.

Так, 26 июня 1831 года батальонный адъютант прапорщик Дмитревский «забыл» передать Майбороде один из приказов полкового командира. Шипову же прапорщик объяснил, что у батальонного командира просто проблемы со слухом. За подоб­ные вещи — да еще в условиях военного времени — дерзкого адъютанта, конечно же, следовало отдать под суд. Однако Шипов сделал ему лишь устный выговор «за то, что должен передавать приказания со всей точностью, ясно и внятно, а не так, чтоб нельзя было расслышать».

На этом история с Дмитревским не окончилась. Майборо­да попытался сам «распечь» прапорщика, но в ответ услышал грубости. Дмитревский отвечал подполковнику «таким тоном, какой не следует употреблять при отзыве младшего к старше­му». Майборода вышел из себя, приказал арестовать строптив­ца и при этом закричал, по словам Шипова, «необыкновенным криком».

Итог всей этой истории был следующим: Дмитревский по­лучил сутки ареста, а Майбороде Шипов заметил, «что обязан­ность начальнику есть за вину или ошибку сделать взыскание с подчиненного, но выходить из себя и так кричать, как он кри­чал, - не должно». Оскорбленный подполковник отвечал ко- // С 334 мандиру, что он «не может ручаться, дабы в другой раз того не сделать». «Если услышу я впредь подобный крик, то приму сие за неисполнение моего приказания», — ответил Шипов.

На следующий день командир издал приказ по полку, в ко­тором, между прочим, были следующие слова: «Как пред фрон­том, так и вне оного, всякое взыскание начальника, равно и оправдание подчиненного, должны делаться хладнокровно, с соблюдением с обеих сторон приличия»³².

Другая стычка произошла между Майбородой и подпоручи­ком Кавериным, командиром взвода во 2-м батальоне полка. В изложении Шипова она выглядит следующим образом: 3 ав­густа 1831 года «подполковник Майборода, придя ко мне, го­ворил, что на переходе вчерашнего числа, когда барабанщик за­бил фельдмарш по ошибке, подпоручик Каверин, ехав перед 3-м баталионом, сказал, что в баталионе сем делаются вечно глупости; по поводу чего призванный мною офицер сей ото­звался, что он никогда сих слов не говорил». Каверин также со­общил командиру, что он отлучился от своего взвода, справляя «естественную надобность», а потом всего лишь «остановился несколько с офицерами 3-го батальона».

Как и в случае с Дмитревским, Шипов лишь для вида нака­зал подпоручика. Каверин получил устный выговор и «два на­ряда вне очереди» за то, что «он во время перехода второго чис­ла не находился при своем взводе»³³.

Во «врагах» Майбороды числились и другие офицеры пол­ка: документы называют среди них ротных командиров пору­чика Витковского и капитана Меллина, полкового адъютанта поручика Кафтырева. Из них только Н. Р. Меллин подозревал­ся в 1826 году в причастности к заговору, находился под след­ствием и вошел в «Алфавит» А. Д. Боровкова, о политических пристрастиях других офицеров нам ничего не известно³⁴.

Однако с большой долей уверенности можно предположить, что присутствие в полку доносчика воспринималось большин­ством офицеров как явление позорное и с понятием о чести несовместимое. Поэтому остракизм, которому они — с молча­ливого согласия командира — подвергли Майбороду, был впол­не объясним. Его явно пытались спровоцировать на дуэль и тем самым если не убить, то во всяком случае убрать из полка. Уча- // С 335 стие гвардейца в дуэли каралось в николаевскую эпоху как ми­нимум переводом в армию.

Майборода драться на дуэли и уходить из полка не собирал­ся. Скорее всего, именно поэтому в открытую схватку с преда­телем был вынужден вступить сам командир полка генерал Иван Шипов.

Исход этой схватки был непредсказуем. Начало противосто­яния Шипова и Майбороды датировано октябрем 1831 года. Лейб-гренадеры участвовали тогда в подавлении восстания в Польше, а обстоятельства дела позволяли — при желании — припомнить «неблагонадежное» прошлое Шилова и обвинить его в пособничестве польским повстанцам.

Командир полка отказался выполнить просьбу Майбороды о переводе в другие роты нижних чинов, читавших и хранив­ших у себя «польские на русском языке напечатанные мятеж­нические воззвания»³⁵. При этом, несмотря на протесты под­полковника, Шипов убрал из батальона Майбороды его верно­го агента, унтер-офицера Григория Балашова, собственно и до­несшего о появившихся среди солдат «воззваниях». Балашов был переведен не просто в другой батальон, но в роту «врага» Майбороды поручика Витковского³⁶.

Получив приказ о переводе Балашова, батальонный коман­дир подал командиру полка раздраженный рапорт, в котором, между прочим, намекал на «неблагонадежность» Шипова: «По­судите, могу ли я в полной мере отвечать начальству за сохра­нение во вверенном мне батальоне должного устройства и не лишаюсь ли я при таких обстоятельствах средства предупреж­дать беспорядки, в батальоне сем случиться могущие»³⁷.

Переписка Майбороды с Шиповым по этому поводу про­должалась две недели. При этом Майборода в выражениях не стеснялся: «Утеснения, в продолжение шести лет Вашим пре­восходительством мне делаемые, имеют неисчислимые доказа­тельства», — утверждал подполковник. Он требовал от Шипо­ва предоставить дело о переводе Балашова «на усмотрение вышнего начальства», только от вмешательства которого ожи­дал «справедливости»³⁸.

Конечно, писать так к непосредственному начальнику мог только человек, уверенный в своей безнаказанности. Майборо- // С 336 да и был уверен - по крайней мере в том, что «вышнее началь­ство», памятуя о доносе 1825 года, сделает выбор именно в его пользу. Однако здесь Майборода явно просчитался.

Полковой командир действительно передал это дело на ус­мотрение «вышнего начальства». Ввиду особой важности дела его разбирал царский брат Михаил Павлович, в 1831 году — командир Отдельного гвардейского корпуса.

Конечно, великого князя трудно упрекнуть в симпатиях к заговорщикам: будучи членом Следственной комиссии по делу декабристов, он был прекрасно осведомлен о том, какую участь члены тайных обществ уготавливали ему самому и его семье. Вряд ли Михаил Павлович был связан дружескими отношени­ями с Шиповым — бывшим участником тайных обществ.

Однако «пятно заблуждения» Шипов с себя уже смыл, ко­мандуя Сводным полком, и великому князю не было никако­го резона быть в этом вопросе «святее папы римского». Кроме того, нелюбовь к заговорщикам вовсе не означала для царско­го брата - имевшего, в отличие от Майбороды, прочные поня­тия об офицерской чести — уважение к бывшему доносчику и готовность оправдывать все его действия.

Приговор Михаила Павловича был весьма скорым: уже 12 декабря приказом по Гвардейскому корпусу Майборода был отстранен от командования батальоном «за несовместимые с порядком службы действия».

Затем дело поступило на рассмотрение императора. «За не­совместную с порядком службы переписку с полковым коман­диром генерал-майором Шиповым 2-м и несоблюдение чрез то отношений подчиненного к начальнику» подполковник Май­борода был переведен в армию, в пехотный полк графа Паске­вича-Эриванского.

При этом либо сам царь, либо те, кто готовил для него при­каз о переводе (а возможно — и Шипов через третьих лиц), ре­ализовали свое желание не только наказать, но и унизить до­носчика. Вряд ли можно считать случайностью, что высочайший приказ датирован 14 декабря 1831 года. Именно под этим числом штраф был записан и в послужной список подполковника³⁹. // С 337

В XIX веке штрафование означало для офицера не только моральное унижение. Офицер, получивший штраф, подвергал­ся всякого рода ограничениям по службе: обходился при полу­чении следующего чина и назначении на должность, даже в случае последующего снятия штрафа он не получал права на знак отличия беспорочной службы⁴⁰. Судьба Майбороды не стала исключением из этого правила. Оказавшись в армии, с 1831 по 1845 год он сменил еще 6 полков и выслужил всего лишь один чин — чин полковника.

Дисциплинарные наказания в русской армии влекли за со­бой не только моральные, но и материальные потери: в случае выхода в отставку штрафованный не имел возможности рас­считывать на «полный пенсион» — получение в виде пенсии того же денежного содержания, что и на службе. Для страстно любившего деньги бывшего доносчика этот фактор наверняка был более значимым, чем все предыдущие.

В 1833 году Майборода просил императора разрешить ему по болезни оставить действительную службу — «с отчислением состоять по армии и с награждением единовременным денеж­ным пособием». К прошению была приложена медицинская справка о том, что подполковник страдает «закрытым почечу­ем (геморроем. — О. К.)», «сопровождаемым жестокими при­падками, а именно: сильною болью в глазах, стеснением в гру­ди и сильным трепетанием и биением сердца и постоянною болью в чреслах и пояснице»⁴¹.

Однако Медицинский департамент Военного министерства подверг эту справку сомнению: счел, что «по описанным в сви­детельстве болезненным припадкам» здоровье подполковника нельзя признать «совершенно расстроенным». И вместо «от­числения» и «награждения» Майборода был просто отставлен от службы — с «пенсионом» в размере всего лишь трети жало­ванья (300 рублей в год ассигнациями)⁴². Через год Майборода вернулся в строй — на 300 рублей в год жить было нелегко.

В 1836 году он просил о снятии штрафа — но получил от­каз⁴³. Штраф с него был снят лишь через 11 лет после его нало­жения — в октябре 1842 года, когда Майборода уже почти два года был полковником и больше года — командиром караби­нерного полка князя Барклая де Толли. Через 3 дня после сня- // С 338 тия штрафа — 25.10.1842 — он стал командиром Апшеронско­го пехотного полка, воевавшего на Кавказе.

После «прощения» он продолжал влачить весьма жалкое существование: известия о прошлом Майбороды, иногда даже и не вполне достоверные, переходили из полка в полк вслед за ним. Согласно мемуарам одного из офицеров Апшеронского полка, П. А. Ильина, «вести» о том, что полковник «служил казначеем в полку, командуемом Пестелем», и предал коман­дира, очень быстро сделались известны апшеронцам.

Конечно, «казначеем» в Вятском полку Майборода не был, однако к полковым деньгам имел прямое отношение — и «что-то вроде отвращения», которое почувствовали к новому началь­нику офицеры, было вполне оправдано.

Ильин вспоминал: «Приехал Майборода. Высокий рост, короткая талия и длинные ноги делали его некрасивым, хотя лицо его было недурно; но темная кожа лица, синие полосы от просвечивающей бороды на гладко выбритых и лоснящихся щеках, строгий взгляд, сухой тон разговора до крайности, мед­ленность движений и неуклюжесть их расположили к нему всех антипатично.

Дома, во время обеда, на который приглашались им офице­ры, он был неразговорчив. Жена и свояченица его молчали во весь обед, не зная, куда девать глаза, когда кто-нибудь из нас заговаривал с ними, и офицеры, сострадая загнанному положе­нию женщин, как подозревали они, чувствовали себя за обедом у Майбороды ничуть не веселее, чем за столом на поминках».

Как командир Майборода тоже не вызывал доверия у сво­их подчиненных. По словам Ильина, полковник «был молча­лив и медлен одинаково», и в этом офицеры усмотрели недо­статок военной храбрости. В итоге у офицеров сформировалось стойкое «враждебное отношение» к командиру⁴⁴.

Однако и командиром Апшеронского полка Майборода пробыл недолго. Уже в январе 1844 года он «по воле началь­ства» был отставлен от командования полком, в июне того же года уволен на 8 месяцев «в отпуск по болезни», а в феврале 1845 года «приказом по полку выключен из списков состояния полка»⁴⁵. // С 339

Сергей Волконский, вернувшись из Сибири после 30 лет ка­торги и ссылки, специально собирал сведения о жизни Майбо­роды после его доноса. Волконский называет в качестве причи­ны отставки с должности командира апшеронцев очередную растрату бывшего доносчика. Очевидно, эту версию можно принять: в ее пользу свидетельствует патологическая жадность Майбороды.

После этой растраты, по словам того же Волконского, Май-борода «поносную и преступную свою жизнь кончил самоубий­ством»⁴⁶. Самоубийство Майбороды как причина его смерти стало общим местом в мемуарах.

Однако метод, которым Майборода убил себя, в описаниях мемуаристов разнится. По словам декабриста Басаргина, он «в припадке сумасшествия перерезал себе горло»⁴⁷. А офицер-ап­шеронец Ильин утверждал, что Майборода, «приставив боль­шой аварский кинжал к груди, упал на него во весь рост свой, и кинжал вышел в спину»⁴⁸.

Между тем в делах РГВИА существует документ, пролива­ющий некоторый свет на обстоятельства смерти полковника Майбороды. Это — копия свидетельства о его смерти. Документ позволяет сомневаться в правомерности широко распростра­ненной версии о самоубийстве доносчика:


«Копия