Параллели
Вид материала | Документы |
СодержаниеДекабрь 1 декабря 21—23 декабря |
- Урок №3 «Глобус модель Земли. Параллели и меридианы. Градусная сеть», 10.08kb.
- Учащимся и осуществления быстрого поиска нужного учащегося в определенном объекте обучения:, 5328.05kb.
- Положение о поощрениях учащихся цель, 55.17kb.
- Рождественские чтения 2012, 34.74kb.
- Чарльз Тарт Пробуждение. Преодоление препятствий к реализации возможностей человека, 17526.86kb.
- План лекций параллели «С» лкш 2006, 20.22kb.
- Самостоятельная работа с учебником Цель: Уточнить представления о модели Земли глобусе, 40.96kb.
- Учебникам линии мгу, 62.81kb.
- Байбосунов К. С. Единое. Сознание. Творчество: духовные параллели физической эволюции, 2446.17kb.
- Л. Н. Толстого Содержание: Введение Глава I. Роман С. В. Максимова "Сибирь и каторга", 287.94kb.
Согласно показаниям Пестеля и его единомышленников, восстание начинал Вятский полк. Придя 1 января 1826 года в Тульчин, вятцы должны были прежде всего арестовать армейское начальство145. В отношении главнокомандующего эти показания следует признать справедливыми. Зная безусловную преданность Витгенштейна престолу, можно твердо говорить о том, что он никогда бы не согласился встать во главе мятежников.
Что касается начальника штаба, то тут ситуация не столь однозначна. Скорее всего, Пестель действительно планировал начать действия с ареста Киселева - поскольку никаких прямых обещаний содействовать тайному обществу тот, по всей видимости, не давал. Однако трудно предположить, что на начальника штаба, оказавшего тайному обществу и лично Пестелю немало услуг, у председателя Директории не было совсем никакой надежды. Возможно, что именно Киселеву могла быть предложена должность начальника восставших войск. Косвенным подтверждением такого предположения следует признать тот факт, что сам Пестель командовать мятежной армией не собирался, а имя того, кто должен был принять общее командование, на допросе не назвал.
Не лишено оснований и предположение С. Н. Чернова, что начальство над мятежной армией могло быть предложено и генералу Волконскому146. Возможно, такое назначение могло состояться в случае отказа Киселева возглавить восстание на юге.
Одновременно с Вятским полком восставали те части 19-й пехотной дивизии, которые смог бы «возмутить» Волконский. В. Л. Давыдову предстояло «пристать» к Волконскому или, в случае, если это будет возможным, постараться поднять на восстание военные поселения147.
Согласно предположению Пестеля, Вятский полк должны поддержать лично преданные председателю Директории члены Тульчинской управы — адъютанты Витгенштейна и Киселева, а также офицеры квартирмейстерской части148. Из 37 осужденных Верховным уголовным судом членов Южного общества 15 человек служило в конце 1825 года в штабе 2-й армии149.
И вполне уместно предположить, что именно тульчинские квартирмейстеры должны были проложить мятежной армии маршрут на столицу. Сохранилось свидетельство квартирмей- // С 275 егерского поручика Н. С. Бобрищева-Пушкина (не подтвержденное, правда, другими источниками), что в курсе предположений Пестеля был даже генерал-квартирмейстер 2-й армии, генерал-майор Хоментовский150.
Понятно, что Пестель, составляя свой план, рассчитывал и на армейского генерал-интенданта Алексеем Юшневского — как на человека, способного обеспечить армию продовольствием и фуражом. Возможно, при составлении плана были учтены и «особые отношения» командира Вятского полка с главным поставщиком обмундирования и прочего «материального довольствия» для армии — генерал-кригс-комиссаром Василием Путятой.
Скорее всего, на начальном этапе революции свою роль должны были сыграть и «неформальные» связи Пестеля с его корпусным, дивизионным и бригадным начальниками.
Поставив в известность о своих намерениях руководителей Тульчинской и Каменской управ, Пестель ничего не сказал об этих намерениях Васильковской управе. Спрошенный на следствии о «плане 1 -го генваря», Сергей Муравьев-Апостол ответил: «О предполагаемом действии Вятского полка в начале 1826-го года я не был извещен и слышу в первый раз»151. Муравьева-Апостола ставили, таким образом, перед выбором: либо поддержать Пестеля, либо бездействовать.
Не собирался председатель Директории вводить в курс дела и Северное общество. Не надеясь на помощь со стороны северных лидеров, он, согласно плану, сразу же после начала революции оставлял свой полк майору Лореру и в сопровождении Барятинского ехал в столицу152. Вероятно он решил самостоятельно поднять и петербургское восстание — опираясь на тех, кто сочувствовал его идеям или был предан ему лично.
В Петербурге Пестель мог опереться прежде всего на кавалергардов — своих бывших однополчан. В Кавалергардском полку служили большинство членов южного филиала на севере153. Кроме того, одним из трех кавалергардских эскадронов командовал ротмистр Владимир Пестель. Пестель-младший, скорее всего, поддержал бы восстание — не из-за своего сочувствия идеям заговора, а по дружбе к старшему брату154. // С 276 Безусловно, были у председателя Директории серьезные надежды и на командира гвардейской бригады генерал-майора Сергея Петровича Шилова — его близкого друга и родственника, члена Союза спасения и Союза благоденствия. Шипов отошел от заговора после 1821 года, но все равно до конца рассматривался Пестелем как военный министр во Временном правительстве155. Бригада Шипова состояла из трех полков: Семеновского, Лейб-гренадерского и Гвардейского морского экипажа. «Старшим полковником» Преображенского полка был брат Сергея Шипова, Иван, на квартире которого во время «петербургских совещаний» 1820 года обсуждалась возможность цареубийства.
30ноября Пестель, по возвращении от Волконского, заболевает156. О том, чем был болен командир Вятского полка, сведений не сохранилось. Однако очевидно, что болезнь была весьма тяжелой и долгой: две недели спустя потребовалось вмешательство врача157. Существуют свидетельства, что от этой болезни полковник не оправился вплоть до самой казни158.
Но, несмотря на плохое самочувствие, председатель Директории продолжает упорно готовиться к выступлению.
Декабрь
1 декабря донос Майбороды оказывается на столе у Дибича159.
3 декабря потерявший всякую осторожность прапорщик Банковский пишет Пестелю письмо из Курска. В письме Вадковский напоминает полковнику о своем вступлении в заговор и о «священной цели, которая их соединяет». Далее следует отчет прапорщика о собственных «успехах» по обществу — и при этом называются многие фамилии заговорщиков. В конце письма Вадковский приводит фразу, сказанную ему когда-то самим Пестелем: «Мы не должны ходить по розанам; кто ничего не рискует, тот ничего не имеет»160. Передать письмо по назначению прапорщик предоставляет унтер-офицеру Шервуду. Шервуд отправляет копию письма Дибичу и спрашивает, следует ли ему отправиться с оригиналом к Пестелю и попытаться спровоцировать его на откровенность.
4 декабря Дибич (еще не получивший к тому времени последнего донесения Шервуда) из Таганрога отсылает сообщение // С 277 о всех полученных им на тот момент доносах в Варшаву - Константину Павловичу и в Петербург - Николаю Павловичу161.
В Линцах полковник Пестель приводит Вятский полк к присяге новому императору - Константину I162. Момент полковой присяги запечатлен в мемуарах майора Лорера: «Как теперь вижу Пестеля, мрачного, серьезного, со сложенными перстами поднятой руки... Мог ли я предполагать тогда, что в последний раз вижу его перед фронтом и что вскоре и совсем мы с ним расстанемся? В этот день все после присяги обедали у Пестеля, и обед прошел грустно, молчаливо, да и было от чего. На нас тяготела страшная неизвестность...»163.
5 декабря из Таганрога в Тульчин выезжает генерал-лейтенант А. И. Чернышев, имея от Дибича указание разобраться во всем на месте. Больше всего Дибича и Чернышева интересует личность командира Вятского полка полковника Пестеля - главного фигуранта большинства доносов.
10 декабря письмо Вадковского к Пестелю достигает Таганрога. Дибич решает, что «по мерам, уже принятым против Пестеля, посылка Шервуда к нему была бы излишнею»164. Дибич приказывает полковнику Николаеву арестовать Вадковского165.
Генерал-майор Волконский, как исполняющий обязанности дивизионного командира, встречает приехавшего в Умань генерал-лейтенанта Чернышева.
В тот же день Волконский письменно информирует Пестеля об «успехах» в деле подготовки революции. Волконский пишет, что может поднять на восстание свою дивизию — за исключением Украинского полка под командой полковника Бурцова. Кроме того, в письме содержится шифр для конспиративной переписки с председателем Директории166. В письме нет ни слов о проезде Чернышева — о его «секретной миссии» Волконский не догадался.
11 декабря Чернышев появляется в Тульчине.
Личность 40-летнего генерал-лейтенанта и генерал-адъютанта Александра Ивановича Чернышева, человека, в тяжелом и неравном единоборстве с которым прошли последние месяцы жизни Пестеля, безусловно, заслуживает самого пристального внимания. Окончивший в 1802 году Пажеский корпус и // С 278 много лет прослуживший в Кавалергардском полку, он был крупным военным разведчиком и удачливым дипломатом, отчаянным храбрецом и честолюбцем. И при этом — в отличие от многих александровских генералов - Чернышев был верным слугой своего монарха.
Советские историки относились к деятельности Чернышева скептически — естественно, сказывалась его роль главного и самого жестокого следователя по делу декабристов. Однако сегодня личность и дела генерала не выглядят уже явно отрицательными. «Оценки деятельности Чернышева на различных военных и государственных постах диаметрально противоположны — от восторженных до резко отрицательных. Бесспорно одно: на протяжении всей своей жизни Чернышев преданно служил Отечеству, проявив в различных областях деятельности — военной, разведывательной, дипломатической — недюжинные способности», — пишет современный исследователь А. Алексеев167.
В 1810—1812 годах Чернышев, тогда полковник, фактически выполнял в Париже функции резидента русской разведки. Официально числясь в должности адъютанта императора Александра I, осуществлявшего связь своего монарха с императором Франции, он завербовал агентов из числа служащих наполеоновского Главного штаба и регулярно сообщал в Петербург данные о численности и дислокации французских войск. В феврале 1812 года Чернышев был разоблачен французской полицией и, чудом избежав ареста, уехал в Россию; после возвращения был послан в Стокгольм, где выполнял сложные дипломатические поручения императора.
Участвуя в Отечественной войне, Чернышев очень быстро получил чин генерал-майора. Командуя небольшими летучими отрядами, действовал в основном в тылу врага, занимался тактической разведкой. В ноябре 1812 года, предприняв дерзкий рейд по неприятельским тылам, освободил из французского плена российского генерала Ф. Ф. Винценгероде. В заграничных походах Чернышев получил чин генерал-лейтенанта.
После войны Чернышев — доверенное лицо императора. Он участвовал в работе конгрессов Священного союза в Вене и // С 279 Вероне, осенью 1825 года был одним из тех, кто сопровождал Александра I в последнюю поездку в Таганрог168.
Военная, дипломатическая и разведывательная деятельность генерал-лейтенанта принесли ему популярность в глазах современников. Так, арестованный майор Лорер, отправляя из тюрьмы Чернышеву одно из своих «покаянных» писем и пытаясь его «разжалобить», писал: «Всем известны те подвиги и заслуги, кои Вы оказали государю и нашему отечеству»169.
Однако среди современников Чернышев славился не только своими подвигами, но и крайней жестокостью. Так, например, в 1820 году он беспощадно подавил крестьянское восстание в Екатеринославской губернии и на Дону. Тогда же он получил и первый опыт деятельности следователя: «В течение шести недель Чернышев окончил все следственные и судные дела и привел приговоры в исполнение, не оставя местному начальству ни малейшей заботы отыскивать виновных, следовать и судить их»170.
В вопросах морали Чернышев был, что называется, небрезглив. Свидетельство тому — известная история 1826 года, когда он заявил претензии на имущество своего осужденного дальнего родственника, кавалергардского ротмистра графа 3. Г. Чернышева. Современники считали, что именно генерал-лейтенант добился для Захара Чернышева — члена петербургского филиала Южного общества — сурового каторжного приговора. И замечали, что одежда жертвы всегда поступает в собственность палачу. Претензии генерала не были удовлетворены: они не могли не показаться неприличными даже правительству171.
Именно этот человек — опытный, аморальный, жестокий разведчик и следователь — в итоге сорвал планы Пестеля и разгромил Южное общество.
Когда Чернышев прибыл в Тульчин, главнокомандующего в главной квартире не оказалось — он уехал в свое имение. За Витгенштейном немедленно послали курьера.
Согласно официальному рапорту Чернышева Дибичу, до приезда главнокомандующего генерал-лейтенант не открывал начальнику армейского штаба причину своего появления в Тульчине. Вообще Чернышев уверял всех в штабе, что цель его поездки — Варшава, в Тульчин же он заехал «по дороге»172. // С 280
Однако факты свидетельствуют, что Чернышев все же не сумел сохранить в тайне свою миссию.
В день приезда Чернышева, 11 декабря, в тульчинской квартире генерал-интенданта Юшневского появляется некий «неизвестный», который передает ему записку примерно следующего содержания: «Капитан Майборода сделал донос государю о тайном обществе, и генерал-адъютант Чернышев привез от начальника Главного штаба барона Дибича к главнокомандующему 2-ю армиею список с именами 80-ти членов сего общества; потому и должно ожидать дальнейших арестований»173.
Сведения, попавшие в руки Юшневскому, оказались не вполне точными. В частности, у Чернышева еще не было никакого «списка» заговорщиков, тем более из 80 фамилий. Однако эта записка давала членам общества возможность приготовиться к предстоящим арестам и, в частности, уничтожить свои бумаги.
Конечно, сейчас уже невозможно установить, кто конкретно передал записку Юшневскому. Однако ясно, что предупреждение об опасности не могло исходить от Чернышева, а Витгенштейна в тот день вообще не было в штабе. Единственным человеком, который мог предупредить заговорщиков и послать к генерал-интенданту гонца с запиской, был, конечно, Киселев.
Юшневский показал на следствии, что до ареста Пестеля он никому об этой записке не рассказывал, а потом поставил в известность о ней некоторых членов Тульчинской управы174. Показание это, скорее всего, недостоверно.
Майор Лорер утверждал в мемуарах, что сведения о цели приезда Чернышева его командир получил задолго до ареста, от специально приехавших из Тульчина квартирмейстерских офицеров — Николая Крюкова и Алексея Черкасова175. Кроме того, миссия Чернышева в этих воспоминаниях описана так же, как и в полученной Юшневским записке. С той же характерной ошибкой — по поводу наличия у генерал-лейтенанта «списка», по которому он якобы собирался арестовывать заговорщиков176.
Очевидно, что Юшневский через квартирмейстеров нашел возможность предупредить Пестеля - и председатель Директории, с помощью того же Лорера, занялся уничтожением своих // С 281 бумаг. Лорер вспоминал, что для уничтожения компрометирующих документов потребовалась целая ночь177. «Можно представить себе, какое огромное количество ценнейших документов погибло в эту ночь для историка движения декабристов», — сокрушалась М. В. Нечкина178. По итогам проведенного впоследствии обыска в доме Пестеля не было обнаружено ни одного противозаконного документа.
12 декабря в Тульчин вернулся граф Витгенштейн. Можно только догадываться, как произошла встреча Чернышева с Витгенштейном и как главнокомандующий, не имевший никакого представления о заговоре и безгранично веривший своему бывшему адъютанту, принял известие о необходимости его немедленного ареста. Историк И. М. Троцкий проанализировал и обобщил большое количество свидетельств о поведении начальства 2-й армии в середине декабря 1825 года. И совершенно обоснованно утверждал, что пожилой генерал был крайне недоволен как приездом Чернышева, так и навязанной ему ролью полицейского179. Действия главнокомандующего в эти трагические дни свидетельствуют: он пытался спасти своих подчиненных — тех, кого только было возможно. Но спасти Пестеля было, конечно, уже нельзя.
Зато Киселев, которого тоже в конце концов пригласили в комиссию по раскрытию заговора, остался верен своей тактике двойной игры. С одной стороны, он предупредил заговорщиков об опасности, с другой — стал верным помощником Чернышева. Более того, в рапорте Дибичу в Таганрог Чернышев сообщал, что Киселев в лицо обвинил главнокомандующего в нерасторопности, в том, что именно благодаря его попустительству заговор пустил корни в армии. «Набрасывая, таким образом, тень на своего начальника, Киселев выгораживал себя и, действительно, произвел этим сообщением очень хорошее впечатление на Чернышева», — пишет по этому поводу Троцкий180.
План, который разработали для ареста Пестеля Чернышев, Киселев и Витгенштейн, хорошо известен. «Прежде всего нужно было убрать Пестеля из Линец: арестовывать его на месте казалось опасным, так как неизвестны были ни отношение Вятского полка к своему командиру, ни реальные силы, стояв- // С 282 шие за спиной Южного общества. Для того же, чтобы не возбуждать подозрений вызовом Пестеля в Тульчин, решено было воспользоваться тем обстоятельством, что 1-я бригада 18-й дивизии, в которой находился Вятский полк, должна была с 1-го января вступить в караул. Поэтому, якобы для получения соответствующих инструкций, решено было вызвать все начальство 1-й бригады, т.е. генерал-майора Кладищева и полковников Аврамова и Пестеля»181.
Дежурный генерал 2-й армии, генерал-майор И. И. Байков в тот же день получает от Витгенштейна предписание следующего содержания: «Коль скоро прибудет к заставе полковник Пестель, то прикажите прямо отвезти его в ваш дом и объявите ему моим именем, что он арестовывается и должен под арестом находиться у вас впредь до приказания»182. Пестель же получает приказ Витгенштейна явиться в Тульчин.
Пестель, точно зная, что этот приказ означает арест, некоторое время колебался, ехать или не ехать в штаб. У полковника были объективные причины не исполнить приказ главнокомандующего: он серьезно болел. Лорер вспоминал: позвав к себе бригадного генерала Кладищева, командир полка объявил ему о своей болезни и о невозможности явиться в Тульчин. Однако, согласно мемуарам того же Лорера, в конце концов Пестель все же «решил отдаться своему жребию» и в ночь с 12 на 13 декабря уехал в главную квартиру183.
13 декабря, в 6 часов вечера, полковник появляется в Тульчине. У городского шлагбаума его уже ждет жандарм, который передает требование Байкова немедленно прибыть к нему. Пестель повинуется184.
«Г[осподи]н полковник Пестель при объявлении мною ему ареста был мною обыскан и никаких как при нем, так и в чемодане и ящиках бумаг не оказалось, один только при нем ключ, который мною от него отобран, и у сего имею честь представить. Сей ключ, по объявлению г[осподи]на Пестеля, от стола, отперши который, изволите найти другой, от шкапов», — рапортовал Байков Киселеву185. При этом дежурный генерал вызывает врача: болезнь Пестеля усилилась186.
Прежде чем допустить к арестанту, у врача берут расписку следующего содержания: «По случаю пользования моего от // С 283 болезни г[осподина] полковника Пестеля обязуюсь сею подпискою как от господина Пестеля не брать никаких писем и записок, так ровно и ему ни от кого не приносить, о чем и подписуюсь. 1825 года декабря 13 дня. Дивизионный доктор Шле-гель»187.
Очевидно, что Шлегель остался верен этому обязательству. По крайней мере, нет никаких сведений о том, что от врача тульчинские заговорщики получили какие-либо сведения о своем арестованном лидере.
В тот же день Чернышев с помощью Киселева и Майбороды проводит безрезультатный обыск в доме Пестеля188.
Однако Киселев, активно сотрудничая с Чернышевым, явно недооценил опытность и аморальность генерал-лейтенанта. Согласно сведениям историка-эмигранта П. В. Долгорукого (восходящим к мемуарным рассказам С. Г. Волконского), увезя начальника штаба в Линцы, Чернышев приказал сделать тайный обыск и в его собственной квартире. Исполнял этот приказ некий «полковник фон-дер-Ховен», приехавший вместе с Чернышевым арестовывать южных заговорщиков.
По словам Долгорукова, фон-дер-Ховен «захватил» личные бумаги начальника штаба и принес их Витгенштейну. «После осмотра и выборки этих бумаг добрый старый Витгенштейн воскликнул: "Он погиб, наш бедный Киселев! Он пойдет в Сибирь". С молчаливого согласия главнокомандующего фон-дер-Ховен бросил бумаги в огонь — и «Киселев никогда не забывал этого благодеяния»189.
Это свидетельство редко попадает в поле зрения историков — скорее всего, потому, что ни подтвердить, ни опровергнуть его до сих пор не представлялось возможным. Между тем барон фон-дер-Ховен - реальное действующее лицо тех событий. Правда, он не был полковником и не сопровождал Чернышева в его поездке. В чине штабс-капитана фон-дер-Ховен числился в Гвардейском генеральном штабе и в 1820-х годах служил квартирмейстером в главной квартире 2-й армии.
Из архивных свидетельств выясняется, что он, скорее всего, не состоял в тайном обществе, но знал многих его участников. Барон был, например, дружен со штабс-капитаном И. Ф. Фохтом, сосланным по приговору Верховного уголовного суда на // С 284 вечное поселение в Сибирь. Когда Фохт был арестован и содержался в Тульчине «в особых покоях под строжайшим караулом», Ховен «доставлял ему пищу» и «желал даже его видеть»190.
Фон-дер-Ховен имел прямое отношение и к тульчинскому расследованию: именно ему сдавали дела арестованные квартирмейстерские офицеры. В январе 1826 года, за свое сочувствие заговорщикам, Ховен едва не лишился офицерских эполет. До сведения армейского начальства дошло, что арестованные братья Бобрищевы-Пушкины написали письмо родителям. По их просьбе барон должен был отправить это письмо по адресу в марте — в том случае, если к этому времени братья не вернутся в штаб.
Расследовавший этот инцидент дежурный генерал Байков нашел Ховена виновным в нарушении служебной дисциплины и присяги. По отношению к штабс-капитану Байков был настроен очень решительно191.
Зная сочувствие штабс-капитана заговорщикам и его репутацию человека «отважного», вполне уместно предположить, что он действительно имел отношение к уничтожению компрометирующих Киселева документов192. Впоследствии, несмотря на явные «противузаконные» действия по «сокрытию» письма Бобрищевых-Пушкиных, Ховен не понес наказания. Вероятно, этот факт действительно объяснялся «благодарностью» начальника штаба.
14 декабря в Петербурге подавлен организованный Сергеем Трубецким военный мятеж. Северное общество прекращает свое существование.
Арестованный Кондратий Рылеев дает свое первое показание: «Я долгом совести и честного гражданина почитаю объявить, что около Киева в полках существует общество... Надо взять меры, дабы там не вспыхнуло возмущение»193.
В Тульчине, в присутствии Витгенштейна, Чернышев и Киселев допрашивают Юшневского. Главнокомандующий «увещевает» генерал-интенданта «не скрывать от него, буде к чему-либо причастен». Однако Юшневский отрицает свое участие в заговоре, и уличить его пока что невозможно194. Очевидно по требованию Витгенштейна, генерал-интенданта до поры отпускают. // С 285
В главной квартире начинаются обыски: полицейский агент полковник Макаров отправлен в имение Юшневского деревню Хрустовую - для «забрания» его бумаг, в главной квартире опечатывают документы братьев Крюковых и князя Барятинского.
Самого Барятинского отправляют в Тирасполь, в штаб 6-го пехотного корпуса, «под надзор корпусного командира г[осподина] генерала Сабанеева»195. Официальная причина поездки — сбор сведений о внезапно вспыхнувшей в Бессарабии эпидемии чумы.
Витгенштейн передает Сабанееву следующее секретное предписание: «Отправляя к вам адъютанта моего, к[нязя] Барятинского, предлагаю оставить его под надзором вашим в г[ороде] Тирасполе впредь до дальнейшего приказания моего, объявить ему, что по совершении данной вам порученности вы отправите его обратно в главную квартиру. — Между тем я прошу В[аше] в[ысокоблагородие] распорядиться так, чтобы все движения и разговоры сего офицера в бытность его в Тирасполе могли вам быть совершенно известны»196.
Судя по этому документу, у Витгенштейна не было никаких иллюзий относительно принадлежности Барятинского к заговору. Но адъютант был отослан в Тирасполь в тот момент, когда в Тульчине уже начались обыски и аресты, и отправлен не арестованным, без конвоя. Поступок главнокомандующего можно объяснить лишь желанием спасти князя, дать ему возможность скрыться по пути в Тирасполь.
Барятинский скрываться не собирается и на следующий день прибывает к Сабанееву.
Информация о начавшихся арестах и доносе капитана Май-бороды мгновенно распространяется на юге — и примерно через сутки после задержания Пестеля о произошедшем узнают в Вятском полку. 18-летний прапорщик Ледоховский, не сумевший предотвратить донос капитана, обвиняет в случившемся, самого себя. Он вызывает капитана Майбороду на дуэль «в три шага». Прапорщик мечтает быть убитым, но при этом отомстить доносчику, который бы «имел за сие неприятности»197. Однако дуэль не состоялась. «Вызывное письмо» Ледоховского не попадает к Майбороде. Капитан уже уехал помогать след- // С 286 ствию - искать в Линцах «Русскую Правду» и давать подробные показания.
15 декабря в Линцах к своим обязанностям приступает новый, пока еще временный, командир Вятского полка, подполковник Ефим Иванович Толпыго198.
Вероятно, в тот же день Пестель в Тульчине получает возможность увидеться со своими единомышленниками — Волконским и Юшневским. Юшневский сообщает полковнику подробности доноса Майбороды, а Волконский советует «мужаться». Арестант отвечает, что «мужества» у него достаточно. При свидании с Волконским Пестель говорит несколько фраз и по поводу «Русской Правды». По одним источникам, он приказал ее «спасать», по другим — сжечь199. Впоследствии в штабе 2-й армии было предпринято особое служебное расследование, и допустивший эти свидания дежурный генерал Байков едва не лишился должности200.
В Петербурге первое, еще очень осторожное показание дает князь Трубецкой: «Во второй армии есть полковник Пестель, который был прежде членом общества, и что там есть и в каком оно положении, должно быть ему известно»201.
17 декабря в Тульчине продолжаются обыски и аресты чиновников адъютантской, интендантской и квартирмейстерской служб.
В Петербурге же следует высочайший указ об организации Следственной комиссии (Тайного комитета) «для изыскания соучастников возникшего злоумышленного общества»202. На первом же заседании члены комиссии — еще не знающие о расследовании на юге — принимают решение «испросить» «высочайшее соизволение» на арест полковника Пестеля203.
18 декабря в Петербурге император Николай I подписывает приказ об аресте Пестеля204.
20 декабря Пестеля переводят из квартиры Байкова в келью расположенного в Тульчине католического монастыря — «где в горнице имелись железные решетки и был поставлен строгий караул»205. Таким образом он лишился всякой возможности общения с единомышленниками.
В селении Балабановке — месте дислокации 1-й гренадерской роты Вятского полка — прапорщик Ледоховский пишет // С 287 прощальное письмо матери. Упоминая о своем «шпионстве», он утверждает: «шпионство сие не делает мне бесчестия, делать что-нибудь для дружбы я не могу считать бесчестием». «Больше о том не скажу, — добавляет прапорщик, — ибо сие могло бы вам, матушка, причинить неприятность относительно правительства»206. Возможно, в тот же день пишется и цитированное выше письмо - предположительно, к Майбороде-младшему.
Чтобы отрезать себе все пути к отступлению, Ледоховский составляет и отдает соседскому помещику-поляку «свидетельство» следующего содержания: «Дано сие свидетельство графу Генриху Дульскому, что я, призвав его к себе, рассказывал следующее. Во-первых, что генерал-лейтенант Чернышев был в его деревне в корчме, приспрашивая (sic!) солдат в отношениях помещика с солдатами, что я ему (Дульскому. - О. К.) говорил, что я друг полковника Пестеля и [от] того не откажусь в Сибири, что враг деспотизма и терпеть не могу тиранов и тому подобное. Оное свидетельство подписано собственной моею рукою. Вятского пехотного полка прапорщик граф Ледоховский, к чему прикладываю мою собственную печать»207. Спустя несколько дней это «свидетельство» помещик Генрих Дульский предоставит следствию.
Капитан Майборода сообщает Чернышеву и Киселеву список членов тайного общества — из 46 фамилий. И среди них — фамилии Волконского, Юшневского, Бурцова, Лорера, Барятинского, квартирмейстерских офицеров 2-й армии208.
21 декабря Ледоховский приезжает из Балабановки в Линцы и добровольно отдает свою шпагу новому командиру Вятского полка. Ледоховский заявляет, что он сторонник Пестеля и хочет разделить его участь. При этом прапорщик ведет себя крайне агрессивно, грубит командиру и офицерам. Подполковник Толпыго сажает его на офицерскую гаубтвахту и рапортует о случившемся в штаб армии209.
21—23 декабря в Киеве собираются некоторые пока еще избежавшие ареста заговорщики, и среди них — Василий Давыдов и Александр Поджио. Поджио, который не располагает достоверной информацией об обстоятельствах ареста Пестеля, предлагает план силового освобождения председателя Директории. Этот план в общих чертах выглядит следующим образом: // С 288 Волконский должен поднять свою бригаду, а если сможет — то и всю дивизию. Одновременно восстает и Вятский полк: его должен «возмутить» капитан Майборода. Восставшие войска двигаются на Тульчин и арестовывают главную квартиру. При этом князю Барятинскому необходимо «препоручить дело избавления Пестеля»210. Обсуждается и возможность цареубийства.
Поджио пишет письмо Волконскому, где излагает этот план и предлагает немедленно возглавить восстание. Давыдов, прочитав письмо, резонно замечает, что без приказа председателя Директории Волконский начинать восстание не будет и что «без Пестеля полк его не пойдет»211. Поджио настаивает на передаче письма Волконскому.
Письмо передает член Южного общества, артиллерийский подполковника. В. Ентальцев. Однако Волконский к самостоятельным действиям явно не готов: за годы своего пребывания в заговоре он свыкся с ролью исполнителя приказов Пестеля. Получив послание Поджио, генерал отвечает, что «не согласен» на его план и не имеет «ни собственного желания, ни способов» к его исполнению212. Письмо Поджио, «едва пробежав глазами, с начала заметив смысл оного», Волконский бросает в огонь213.
23 декабря в Петербурге полковник Трубецкой дает подробные показания о петербургских «объединительных» совещаниях 1824 года и о роли в них Пестеля214. Он рассказывает о содержании «Русской Правды», планах цареубийства и установления Временного верховного правления. Идеи Пестеля названы «вздором» и «бредом», а сам южный руководитель — «человеком вредным». Свои же собственные намерения несостоявшийся диктатор характеризует так: «Я уверен был, что всегда могу его (Пестеля. — О. К.) остановить, — уверенность, которая меня теперь погубила»215.
В тот же день из Линцов в Тульчин вызван майор Лорер. Чернышев и Киселев допрашивают его, однако майор «против всех предложенных ему вопросов сделал совершенное отрицание».
Следует очная ставка Лорера с Майбородой; капитан «уличает» майора в принадлежности к заговору. Лорер пытается отрицать показания капитана, однако, увидев бесперспективность запирательства, просит время подумать. // С 289
«Возвратясь чрез несколько времени», Лорер объявляет, «что он действительно находится членом в тайном обществе и обязывается представить в особом изъяснении все то, что относительно сего общества и членов его доселе было ему известно». Судьба майора решена: сразу же после признания он арестован216.
24 декабря, на одиннадцатый день после ареста, Чернышев и Киселев в Тульчине впервые допрашивают Пестеля. Такую позднюю дату первого допроса можно объяснить двумя причинами. Во-первых, генералы долго искали, но так и не нашли «Русскую Правду». Во-вторых, Пестель был тяжело болен и, видимо, просто не мог отвечать на вопросы.
Полковник «запирается». «Я ни к какому тайному обществу не принадлежу и не принадлежал, ни о каком ничего не знаю и ни о каких членах ничего не ведаю. А следовательно, и не могу ничего объяснить, что относится до преднамерений, действий и соображений сего общества», — заявляет он217.
25 декабря в главной квартире подробные показания о заговоре дает принятый в Южное общество Майбородой поручик Вятского полка М. П. Старосельский218. Правда, Старосельский мало чем помогает следствию: основные сведения об обществе и его членах он узнал от Майбороды.
26 декабря в Тульчине арестован Юшневский219. Похоже, что главнокомандующий не имеет больше возможности защищать его. И генерал-интендант получает приказ Витгенштейна «немедленно сдать должность... а также все дела и казенные суммы генерал-провиантмейстеру 2-й армии 7-го класса Трясцовскому, дав знать о том от себя и комиссиям провиантской и комиссариатской»220.
Из Тульчина в столицу уезжает Чернышев, увозя с собой арестованного майора Лорера221.
27декабря закованный в кандалы Пестель навсегда покидает главную квартиру: под конвоем жандарма и фельдъегеря Васильева его отправляют в Петербург. Председатель Директории увозит с собой капсулу с ядом, купленную еще в 1813 году в Лейпциге. Поскольку яд этот не был найден при первом обыске, уместно предположить, что полковник — по старой традиции разведчиков - заранее зашил его в подкладку или воротник мундира222. // С 290
Впоследствии на допросе Пестель признается, что яд хотел «употребить» «для самого себя» — «на случай, что успею сохранить оный и такие бы встретились обстоятельства, перенесению коих я бы смерть предпочитал: то есть пытка или что-либо тому подобное»223.
В Тирасполе арестован князь Барятинский224.
28 декабря из Тульчина в Петербург отправлен арестованный Николай Крюков225.
29 декабря в селении Трилесы Васильковского уезда Киевской губернии предпринята попытка ареста подполковника Сергея Муравьева-Апостола. Однако подполковник оказывает вооруженное сопротивление и поднимает восстание Черниговского полка.
Из Тульчина в столицу увозят Юшневского226.
30 декабря прапорщик Ледоховский отправлен «для освидетельствования» и лечения в Каменец-Подольский военный госпиталь227.
3 января Пестеля привозят в столицу. Следует беседа с царем, о содержании которой сведений практически не сохранилось, потом полковника отправляют в Петропавловскую крепость. В тюрьме производится полный личный досмотр узника, намного более тщательный, чем обыск в Тульчине. И через несколько часов комендант крепости сообщает Следственной комиссии, что «при полковнике Пестеле, прибывшем для содержания в крепости, найден яд»228.
На юге подавлено восстание черниговцев. Тяжело раненный Сергей Муравьев-Апостол арестован.
Между тем только 3 января начальство 2-й армии узнает о начале этого восстания. Следуют срочные распоряжения Витгенштейна и Киселева: в боевую готовность приводятся 18-я и 19-я пехотные, а также 3-я драгунская дивизии229. 2-я армия собирается, если понадобится, вступить в бой с мятежниками230.
Практически сразу же все эти распоряжения отменяются: приходит известие о разгроме мятежного полка.
На юге продолжаются аресты и обыски. В собственном имении — селении Яновке Чигиринского уезда — арестован Александр Поджио231.
5 января уже прибывший в Петербург и назначенный членом Следственной комиссии по делу декабристов Чернышев // С 291 отправляет Киселеву «дружеское» послание. Из текста этого письма видно, что, несмотря на совместные действия по разгрому заговора, генерал-лейтенант по-прежнему подозревает Киселева в «пособничестве». «В интересах» собственной службы начальника штаба Чернышев советует ему оставить мысль о покровительстве заговорщикам: «Вы согласитесь, что всякий честный человек, обожающий своего государя, и добрый гражданин, а в особенности те, которые занимают важные посты, должны употребить все средства, находящиеся в их распоряжении, для открытия всех зачинщиков и соучастников этого гнусного заговора... Никакая личная симпатия, никакое внутреннее чувство не могут и не должны останавливать исполнение долга». Чернышев «заклинает» Киселева «употребить наивозможную энергию» в деле исполнения «могущих последовать приказов»232.
7 января в Умани вернувшийся из отпуска командир 19-й пехотной дивизии генерал-лейтенант П. Я. Корнилов арестовывает и отправляет в Петербург бригадного генерала Волконского233.
14 января в Киеве арестован Василий Давыдов234. А в Тульчин приходит приказ об аресте прапорщика Ледоховского и доставлении его под конвоем в Петербург235.
16 января в Каменец-Подольском военном госпитале прапорщик Ледоховский арестован236.
Заговор декабристов уже не существует.
8 связи с этой последовательностью событий возникает, конечно же, немало вопросов. Главный из них сформулировала М. В. Нечкина. «Арест Сергея Муравьева-Апостола, как известно, явился непосредственным поводом к восстанию Черниговского полка. Почему же арест Пестеля не явился таким же поводом для восстания хотя бы одного Вятского полка?» — писала она. И добавляла, что полковник «мог бы попытаться дать приказ о начале восстания. Он не только предугадывал свой арест, но почти точно предвидел его дату. Он мог попытаться бежать из-под ареста — в условиях домашнего содержания в квартире дежурного генерала Байкова можно было сделать такую попытку»237.
Нечкина исходила из того, что восстать, даже без особых надежд на успех — все же лучше, чем «отдаться своему жре- // С 292 бию». Исследовательница была склонна объяснять «нерешительность» Пестеля несколькими причинами: его внутренним кризисом, невозможностью выступать без поддержки Северного общества, общей растерянностью заговорщиков перед лицом быстро меняющейся «конъюнктуры». Подобные объяснения явно неполны: кризис не мешал Пестелю заниматься подготовкой конкретного плана переворота, план же этот не был рассчитан на поддержку северных лидеров. Известие о смерти императора Александра не заставило полковника отказаться от своих планов; очевидно, что после истории с растратой Майбороды он не мог не предвидеть и возможность доноса.
Вернее другое: Пестель изначально знал, что вероятность успеха невелика и при тщательной подготовке. В середине же декабря 1825 года шансов на победу не останется вовсе.
Прежде всего, начавшиеся аресты уничтожили фактор внезапности — важнейший для успеха восстания. Высшее военное командование было оповещено о готовящемся перевороте, а значит, приняло меры для его предотвращения. Сам Пестель в глазах многих офицеров 2-й армии очень быстро превратился из могущественного командира полка, любимца главнокомандующего, в преступника. И если раньше, подчиняясь приказу о выступлении, офицеры могли просто не знать, что этот приказ с точки зрения властей незаконен, то после начавшихся арестов незаконность приказа была бы ясна всем. А это, в свою очередь, полностью уничтожало надежду на одномоментное выступление всей армии.
Естественно, что в подобной ситуации становились призрачными и надежды на помощь Киселева и других крупных армейских командиров.
С другой стороны, поход армии на столицу был назначен на январь. На эту дату ориентировались те, кто должен был подготовить поход: адъютанты, квартирмейстеры, провиантские и интендантские чиновники. И вряд ли у них все было готово к восстанию за две недели до «1-го генваря».
Начинать же восстание без соответствующей подготовки означало для Пестеля возможность вновь обрести потерянную свободу, но стать при этот инициатором бесполезного крово- // С 293 пролития, гражданской войны. О своих колебаниях накануне ареста полковник откровенно рассказал на следствии: «Мне живо представлялась опасность наша и необходимость действовать, тогда, воспламеняясь, и оказывал я готовность при необходимости обстоятельств начать возмущение и в сем смысле говорил. Но после того, обдумывая хладнокровнее, решался я лучше собою жертвовать, нежели междоусобие начать, как то и сделал, когда в главную квартиру вызван был»238. Такое объяснение, видимо, надо признать справедливым.
К этому следует добавить и, что называется, «человеческий фактор».
Во-первых, Пестель был тяжело болен. Возможно, если бы этой болезни не было, то итог событий зимы 1825/26 года был бы другим. Во-вторых, к концу 1825 года многие из тех, на кого Пестель делал основную ставку, явно устали.
Алексей Юшневский хотел уйти с поста члена южной Директории и передать это «звание» Василию Давыдову. Генерал-интендант объявил, что собирается просить у своего начальства «увольнения для определения к другим делам»239. И даже совершенно преданный Пестелю Барятинский в декабре 1825 года «просился» у председателя Директории вновь стать рядовым участником заговора, сложив с себя полномочия председателя управы240. Большинство членов Тульчинской и Каменской управ были вполне осведомлены о сомнениях и колебаниях самого Пестеля.
Заговор явно «перезрел». Многолетняя конспирация, необходимость вести двойную жизнь привели многих заговорщиков к потере чувства реальности. Конечно, если бы Пестель отдал приказ о начале восстания и взял на себя всю ответственность за последующие события — они подчинились бы этому приказу. Однако он был арестован и подобного приказа не отдал. И это привело к мгновенной деморализации большинства его сторонников — действия Чернышева в Тульчине вызвали в среде заговорщиков панику, «замешательство и ужас»241. // С 294