Параллели

Вид материалаДокументы

Содержание


Декабрь 1 декабря
21—23 декабря
Подобный материал:
1   ...   14   15   16   17   18   19   20   21   ...   35
// С 274

Согласно показаниям Пестеля и его единомышленников, восстание начинал Вятский полк. Придя 1 января 1826 года в Тульчин, вятцы должны были прежде всего арестовать армейс­кое начальство145. В отношении главнокомандующего эти пока­зания следует признать справедливыми. Зная безусловную пре­данность Витгенштейна престолу, можно твердо говорить о том, что он никогда бы не согласился встать во главе мятежников.

Что касается начальника штаба, то тут ситуация не столь однозначна. Скорее всего, Пестель действительно планировал начать действия с ареста Киселева - поскольку никаких пря­мых обещаний содействовать тайному обществу тот, по всей видимости, не давал. Однако трудно предположить, что на на­чальника штаба, оказавшего тайному обществу и лично Песте­лю немало услуг, у председателя Директории не было совсем никакой надежды. Возможно, что именно Киселеву могла быть предложена должность начальника восставших войск. Косвен­ным подтверждением такого предположения следует признать тот факт, что сам Пестель командовать мятежной армией не со­бирался, а имя того, кто должен был принять общее командо­вание, на допросе не назвал.

Не лишено оснований и предположение С. Н. Чернова, что начальство над мятежной армией могло быть предложено и ге­нералу Волконскому146. Возможно, такое назначение могло со­стояться в случае отказа Киселева возглавить восстание на юге.

Одновременно с Вятским полком восставали те части 19-й пехотной дивизии, которые смог бы «возмутить» Волконский. В. Л. Давыдову предстояло «пристать» к Волконскому или, в случае, если это будет возможным, постараться поднять на вос­стание военные поселения147.

Согласно предположению Пестеля, Вятский полк должны поддержать лично преданные председателю Директории члены Тульчинской управы — адъютанты Витгенштейна и Киселева, а также офицеры квартирмейстерской части148. Из 37 осужден­ных Верховным уголовным судом членов Южного общества 15 человек служило в конце 1825 года в штабе 2-й армии149.

И вполне уместно предположить, что именно тульчинские квартирмейстеры должны были проложить мятежной армии маршрут на столицу. Сохранилось свидетельство квартирмей- // С 275 егерского поручика Н. С. Бобрищева-Пушкина (не подтвер­жденное, правда, другими источниками), что в курсе предполо­жений Пестеля был даже генерал-квартирмейстер 2-й армии, генерал-майор Хоментовский150.

Понятно, что Пестель, составляя свой план, рассчитывал и на армейского генерал-интенданта Алексеем Юшневского — как на человека, способного обеспечить армию продовольстви­ем и фуражом. Возможно, при составлении плана были учтены и «особые отношения» командира Вятского полка с главным поставщиком обмундирования и прочего «материального до­вольствия» для армии — генерал-кригс-комиссаром Василием Путятой.

Скорее всего, на начальном этапе революции свою роль должны были сыграть и «неформальные» связи Пестеля с его корпусным, дивизионным и бригадным начальниками.

Поставив в известность о своих намерениях руководителей Тульчинской и Каменской управ, Пестель ничего не сказал об этих намерениях Васильковской управе. Спрошенный на след­ствии о «плане 1 -го генваря», Сергей Муравьев-Апостол отве­тил: «О предполагаемом действии Вятского полка в начале 1826-го года я не был извещен и слышу в первый раз»151. Мура­вьева-Апостола ставили, таким образом, перед выбором: либо поддержать Пестеля, либо бездействовать.

Не собирался председатель Директории вводить в курс дела и Северное общество. Не надеясь на помощь со стороны север­ных лидеров, он, согласно плану, сразу же после начала рево­люции оставлял свой полк майору Лореру и в сопровождении Барятинского ехал в столицу152. Вероятно он решил самостоя­тельно поднять и петербургское восстание — опираясь на тех, кто сочувствовал его идеям или был предан ему лично.

В Петербурге Пестель мог опереться прежде всего на кава­лергардов — своих бывших однополчан. В Кавалергардском полку служили большинство членов южного филиала на севе­ре153. Кроме того, одним из трех кавалергардских эскадронов командовал ротмистр Владимир Пестель. Пестель-младший, скорее всего, поддержал бы восстание — не из-за своего сочув­ствия идеям заговора, а по дружбе к старшему брату154. // С 276 Безусловно, были у председателя Директории серьезные на­дежды и на командира гвардейской бригады генерал-майора Сергея Петровича Шилова — его близкого друга и родственни­ка, члена Союза спасения и Союза благоденствия. Шипов ото­шел от заговора после 1821 года, но все равно до конца рассмат­ривался Пестелем как военный министр во Временном прави­тельстве155. Бригада Шипова состояла из трех полков: Семенов­ского, Лейб-гренадерского и Гвардейского морского экипажа. «Старшим полковником» Преображенского полка был брат Сер­гея Шипова, Иван, на квартире которого во время «петербургских совещаний» 1820 года обсуждалась возможность цареубийства.

30ноября Пестель, по возвращении от Волконского, заболе­вает156. О том, чем был болен командир Вятского полка, сведе­ний не сохранилось. Однако очевидно, что болезнь была весь­ма тяжелой и долгой: две недели спустя потребовалось вмешательство врача157. Существуют свидетельства, что от этой болезни полковник не оправился вплоть до самой казни158.

Но, несмотря на плохое самочувствие, председатель Дирек­тории продолжает упорно готовиться к выступлению.

Декабрь

1 декабря донос Майбороды оказывается на столе у Диби­ча159.

3 декабря потерявший всякую осторожность прапорщик Банковский пишет Пестелю письмо из Курска. В письме Вадковский напоминает полковнику о своем вступлении в заговор и о «священной цели, которая их соединяет». Далее следует отчет прапорщика о собственных «успехах» по обществу — и при этом называются многие фамилии заговорщиков. В конце письма Вадковский приводит фразу, сказанную ему когда-то самим Пестелем: «Мы не должны ходить по розанам; кто ниче­го не рискует, тот ничего не имеет»160. Передать письмо по на­значению прапорщик предоставляет унтер-офицеру Шервуду. Шервуд отправляет копию письма Дибичу и спрашивает, сле­дует ли ему отправиться с оригиналом к Пестелю и попытать­ся спровоцировать его на откровенность.

4 декабря Дибич (еще не получивший к тому времени пос­леднего донесения Шервуда) из Таганрога отсылает сообщение // С 277 о всех полученных им на тот момент доносах в Варшаву - Кон­стантину Павловичу и в Петербург - Николаю Павловичу161.

В Линцах полковник Пестель приводит Вятский полк к присяге новому императору - Константину I162. Момент полко­вой присяги запечатлен в мемуарах майора Лорера: «Как теперь вижу Пестеля, мрачного, серьезного, со сложенными перстами поднятой руки... Мог ли я предполагать тогда, что в последний раз вижу его перед фронтом и что вскоре и совсем мы с ним расстанемся? В этот день все после присяги обедали у Пестеля, и обед прошел грустно, молчаливо, да и было от чего. На нас тяготела страшная неизвестность...»163.

5 декабря из Таганрога в Тульчин выезжает генерал-лейте­нант А. И. Чернышев, имея от Дибича указание разобраться во всем на месте. Больше всего Дибича и Чернышева интересует личность командира Вятского полка полковника Пестеля - главного фигуранта большинства доносов.

10 декабря письмо Вадковского к Пестелю достигает Таган­рога. Дибич решает, что «по мерам, уже принятым против Пе­стеля, посылка Шервуда к нему была бы излишнею»164. Дибич приказывает полковнику Николаеву арестовать Вадковского165.

Генерал-майор Волконский, как исполняющий обязаннос­ти дивизионного командира, встречает приехавшего в Умань генерал-лейтенанта Чернышева.

В тот же день Волконский письменно информирует Песте­ля об «успехах» в деле подготовки революции. Волконский пи­шет, что может поднять на восстание свою дивизию — за ис­ключением Украинского полка под командой полковника Бурцова. Кроме того, в письме содержится шифр для конспи­ративной переписки с председателем Директории166. В письме нет ни слов о проезде Чернышева — о его «секретной миссии» Волконский не догадался.

11 декабря Чернышев появляется в Тульчине.

Личность 40-летнего генерал-лейтенанта и генерал-адъю­танта Александра Ивановича Чернышева, человека, в тяжелом и неравном единоборстве с которым прошли последние меся­цы жизни Пестеля, безусловно, заслуживает самого присталь­ного внимания. Окончивший в 1802 году Пажеский корпус и // С 278 много лет прослуживший в Кавалергардском полку, он был крупным военным разведчиком и удачливым дипломатом, от­чаянным храбрецом и честолюбцем. И при этом — в отличие от многих александровских генералов - Чернышев был верным слугой своего монарха.

Советские историки относились к деятельности Чернышева скептически — естественно, сказывалась его роль главного и са­мого жестокого следователя по делу декабристов. Однако сегод­ня личность и дела генерала не выглядят уже явно отрицатель­ными. «Оценки деятельности Чернышева на различных военных и государственных постах диаметрально противоположны — от восторженных до резко отрицательных. Бесспорно одно: на про­тяжении всей своей жизни Чернышев преданно служил Отече­ству, проявив в различных областях деятельности — военной, разведывательной, дипломатической — недюжинные способно­сти», — пишет современный исследователь А. Алексеев167.

В 1810—1812 годах Чернышев, тогда полковник, фактичес­ки выполнял в Париже функции резидента русской разведки. Официально числясь в должности адъютанта императора Алек­сандра I, осуществлявшего связь своего монарха с императором Франции, он завербовал агентов из числа служащих наполеонов­ского Главного штаба и регулярно сообщал в Петербург данные о численности и дислокации французских войск. В феврале 1812 года Чернышев был разоблачен французской полицией и, чудом избежав ареста, уехал в Россию; после возвращения был послан в Стокгольм, где выполнял сложные дипломатические поручения императора.

Участвуя в Отечественной войне, Чернышев очень быст­ро получил чин генерал-майора. Командуя небольшими ле­тучими отрядами, действовал в основном в тылу врага, зани­мался тактической разведкой. В ноябре 1812 года, предприняв дерзкий рейд по неприятельским тылам, освободил из фран­цузского плена российского генерала Ф. Ф. Винценгероде. В заграничных походах Чернышев получил чин генерал-лей­тенанта.

После войны Чернышев — доверенное лицо императора. Он участвовал в работе конгрессов Священного союза в Вене и // С 279 Вероне, осенью 1825 года был одним из тех, кто сопровождал Александра I в последнюю поездку в Таганрог168.

Военная, дипломатическая и разведывательная деятель­ность генерал-лейтенанта принесли ему популярность в глазах современников. Так, арестованный майор Лорер, отправляя из тюрьмы Чернышеву одно из своих «покаянных» писем и пыта­ясь его «разжалобить», писал: «Всем известны те подвиги и за­слуги, кои Вы оказали государю и нашему отечеству»169.

Однако среди современников Чернышев славился не толь­ко своими подвигами, но и крайней жестокостью. Так, напри­мер, в 1820 году он беспощадно подавил крестьянское восста­ние в Екатеринославской губернии и на Дону. Тогда же он получил и первый опыт деятельности следователя: «В течение шести недель Чернышев окончил все следственные и судные дела и привел приговоры в исполнение, не оставя местному на­чальству ни малейшей заботы отыскивать виновных, следовать и судить их»170.

В вопросах морали Чернышев был, что называется, небрез­глив. Свидетельство тому — известная история 1826 года, когда он заявил претензии на имущество своего осужденного дальне­го родственника, кавалергардского ротмистра графа 3. Г. Черны­шева. Современники считали, что именно генерал-лейтенант добился для Захара Чернышева — члена петербургского фили­ала Южного общества — сурового каторжного приговора. И за­мечали, что одежда жертвы всегда поступает в собственность палачу. Претензии генерала не были удовлетворены: они не могли не показаться неприличными даже правительству171.

Именно этот человек — опытный, аморальный, жестокий разведчик и следователь — в итоге сорвал планы Пестеля и раз­громил Южное общество.

Когда Чернышев прибыл в Тульчин, главнокомандующего в главной квартире не оказалось — он уехал в свое имение. За Витгенштейном немедленно послали курьера.

Согласно официальному рапорту Чернышева Дибичу, до приезда главнокомандующего генерал-лейтенант не открывал начальнику армейского штаба причину своего появления в Тульчине. Вообще Чернышев уверял всех в штабе, что цель его поездки — Варшава, в Тульчин же он заехал «по дороге»172. // С 280

Однако факты свидетельствуют, что Чернышев все же не сумел сохранить в тайне свою миссию.

В день приезда Чернышева, 11 декабря, в тульчинской квар­тире генерал-интенданта Юшневского появляется некий «не­известный», который передает ему записку примерно следую­щего содержания: «Капитан Майборода сделал донос государю о тайном обществе, и генерал-адъютант Чернышев привез от начальника Главного штаба барона Дибича к главнокоманду­ющему 2-ю армиею список с именами 80-ти членов сего обще­ства; потому и должно ожидать дальнейших арестований»173.

Сведения, попавшие в руки Юшневскому, оказались не вполне точными. В частности, у Чернышева еще не было ника­кого «списка» заговорщиков, тем более из 80 фамилий. Одна­ко эта записка давала членам общества возможность пригото­виться к предстоящим арестам и, в частности, уничтожить свои бумаги.

Конечно, сейчас уже невозможно установить, кто конкрет­но передал записку Юшневскому. Однако ясно, что предуп­реждение об опасности не могло исходить от Чернышева, а Витгенштейна в тот день вообще не было в штабе. Единствен­ным человеком, который мог предупредить заговорщиков и послать к генерал-интенданту гонца с запиской, был, конечно, Киселев.

Юшневский показал на следствии, что до ареста Пестеля он никому об этой записке не рассказывал, а потом поставил в известность о ней некоторых членов Тульчинской управы174. Показание это, скорее всего, недостоверно.

Майор Лорер утверждал в мемуарах, что сведения о цели приезда Чернышева его командир получил задолго до ареста, от специально приехавших из Тульчина квартирмейстерских офи­церов — Николая Крюкова и Алексея Черкасова175. Кроме того, миссия Чернышева в этих воспоминаниях описана так же, как и в полученной Юшневским записке. С той же характерной ошиб­кой — по поводу наличия у генерал-лейтенанта «списка», по ко­торому он якобы собирался арестовывать заговорщиков176.

Очевидно, что Юшневский через квартирмейстеров нашел возможность предупредить Пестеля - и председатель Директо­рии, с помощью того же Лорера, занялся уничтожением своих // С 281 бумаг. Лорер вспоминал, что для уничтожения компрометиру­ющих документов потребовалась целая ночь177. «Можно пред­ставить себе, какое огромное количество ценнейших докумен­тов погибло в эту ночь для историка движения декабристов», — сокрушалась М. В. Нечкина178. По итогам проведенного впос­ледствии обыска в доме Пестеля не было обнаружено ни одного противозаконного документа.

12 декабря в Тульчин вернулся граф Витгенштейн. Можно только догадываться, как произошла встреча Чернышева с Вит­генштейном и как главнокомандующий, не имевший никако­го представления о заговоре и безгранично веривший своему бывшему адъютанту, принял известие о необходимости его не­медленного ареста. Историк И. М. Троцкий проанализировал и обобщил большое количество свидетельств о поведении на­чальства 2-й армии в середине декабря 1825 года. И совершен­но обоснованно утверждал, что пожилой генерал был крайне недоволен как приездом Чернышева, так и навязанной ему ролью полицейского179. Действия главнокомандующего в эти трагические дни свидетельствуют: он пытался спасти своих подчиненных — тех, кого только было возможно. Но спасти Пе­стеля было, конечно, уже нельзя.

Зато Киселев, которого тоже в конце концов пригласили в комиссию по раскрытию заговора, остался верен своей такти­ке двойной игры. С одной стороны, он предупредил заговор­щиков об опасности, с другой — стал верным помощником Чернышева. Более того, в рапорте Дибичу в Таганрог Черны­шев сообщал, что Киселев в лицо обвинил главнокомандующе­го в нерасторопности, в том, что именно благодаря его попус­тительству заговор пустил корни в армии. «Набрасывая, таким образом, тень на своего начальника, Киселев выгораживал себя и, действительно, произвел этим сообщением очень хорошее впечатление на Чернышева», — пишет по этому поводу Троц­кий180.

План, который разработали для ареста Пестеля Чернышев, Киселев и Витгенштейн, хорошо известен. «Прежде всего нуж­но было убрать Пестеля из Линец: арестовывать его на месте казалось опасным, так как неизвестны были ни отношение Вятского полка к своему командиру, ни реальные силы, стояв- // С 282 шие за спиной Южного общества. Для того же, чтобы не воз­буждать подозрений вызовом Пестеля в Тульчин, решено было воспользоваться тем обстоятельством, что 1-я бригада 18-й ди­визии, в которой находился Вятский полк, должна была с 1-го января вступить в караул. Поэтому, якобы для получения соот­ветствующих инструкций, решено было вызвать все начальство 1-й бригады, т.е. генерал-майора Кладищева и полковников Аврамова и Пестеля»181.

Дежурный генерал 2-й армии, генерал-майор И. И. Байков в тот же день получает от Витгенштейна предписание следую­щего содержания: «Коль скоро прибудет к заставе полковник Пестель, то прикажите прямо отвезти его в ваш дом и объяви­те ему моим именем, что он арестовывается и должен под аре­стом находиться у вас впредь до приказания»182. Пестель же получает приказ Витгенштейна явиться в Тульчин.

Пестель, точно зная, что этот приказ означает арест, неко­торое время колебался, ехать или не ехать в штаб. У полковника были объективные причины не исполнить приказ главноко­мандующего: он серьезно болел. Лорер вспоминал: позвав к себе бригадного генерала Кладищева, командир полка объявил ему о своей болезни и о невозможности явиться в Тульчин. Однако, согласно мемуарам того же Лорера, в конце концов Пестель все же «решил отдаться своему жребию» и в ночь с 12 на 13 декабря уехал в главную квартиру183.

13 декабря, в 6 часов вечера, полковник появляется в Тульчине. У городского шлагбаума его уже ждет жандарм, который передает требование Байкова немедленно прибыть к нему. Пе­стель повинуется184.

«Г[осподи]н полковник Пестель при объявлении мною ему ареста был мною обыскан и никаких как при нем, так и в чемо­дане и ящиках бумаг не оказалось, один только при нем ключ, который мною от него отобран, и у сего имею честь предста­вить. Сей ключ, по объявлению г[осподи]на Пестеля, от стола, отперши который, изволите найти другой, от шкапов», — ра­портовал Байков Киселеву185. При этом дежурный генерал вы­зывает врача: болезнь Пестеля усилилась186.

Прежде чем допустить к арестанту, у врача берут расписку следующего содержания: «По случаю пользования моего от // С 283 болезни г[осподина] полковника Пестеля обязуюсь сею под­пискою как от господина Пестеля не брать никаких писем и записок, так ровно и ему ни от кого не приносить, о чем и подписуюсь. 1825 года декабря 13 дня. Дивизионный доктор Шле-гель»187.

Очевидно, что Шлегель остался верен этому обязательству. По крайней мере, нет никаких сведений о том, что от врача тульчинские заговорщики получили какие-либо сведения о своем арестованном лидере.

В тот же день Чернышев с помощью Киселева и Майбороды проводит безрезультатный обыск в доме Пестеля188.

Однако Киселев, активно сотрудничая с Чернышевым, явно недооценил опытность и аморальность генерал-лейтенанта. Согласно сведениям историка-эмигранта П. В. Долгорукого (восходящим к мемуарным рассказам С. Г. Волконского), увезя начальника штаба в Линцы, Чернышев приказал сделать тай­ный обыск и в его собственной квартире. Исполнял этот при­каз некий «полковник фон-дер-Ховен», приехавший вместе с Чернышевым арестовывать южных заговорщиков.

По словам Долгорукова, фон-дер-Ховен «захватил» личные бумаги начальника штаба и принес их Витгенштейну. «После осмотра и выборки этих бумаг добрый старый Витгенштейн воскликнул: "Он погиб, наш бедный Киселев! Он пойдет в Сибирь". С молчаливого согласия главнокомандующего фон-дер-Ховен бросил бумаги в огонь — и «Киселев никогда не за­бывал этого благодеяния»189.

Это свидетельство редко попадает в поле зрения истори­ков — скорее всего, потому, что ни подтвердить, ни опроверг­нуть его до сих пор не представлялось возможным. Между тем барон фон-дер-Ховен - реальное действующее лицо тех собы­тий. Правда, он не был полковником и не сопровождал Черны­шева в его поездке. В чине штабс-капитана фон-дер-Ховен числился в Гвардейском генеральном штабе и в 1820-х годах служил квартирмейстером в главной квартире 2-й армии.

Из архивных свидетельств выясняется, что он, скорее всего, не состоял в тайном обществе, но знал многих его участников. Барон был, например, дружен со штабс-капитаном И. Ф. Фохтом, сосланным по приговору Верховного уголовного суда на // С 284 вечное поселение в Сибирь. Когда Фохт был арестован и содер­жался в Тульчине «в особых покоях под строжайшим карау­лом», Ховен «доставлял ему пищу» и «желал даже его видеть»190.

Фон-дер-Ховен имел прямое отношение и к тульчинскому расследованию: именно ему сдавали дела арестованные квартирмейстерские офицеры. В январе 1826 года, за свое сочув­ствие заговорщикам, Ховен едва не лишился офицерских эпо­лет. До сведения армейского начальства дошло, что арестованные братья Бобрищевы-Пушкины написали письмо родителям. По их просьбе барон должен был отправить это письмо по адресу в марте — в том случае, если к этому времени братья не вернутся в штаб.

Расследовавший этот инцидент дежурный генерал Байков нашел Ховена виновным в нарушении служебной дисциплины и присяги. По отношению к штабс-капитану Байков был на­строен очень решительно191.

Зная сочувствие штабс-капитана заговорщикам и его репу­тацию человека «отважного», вполне уместно предположить, что он действительно имел отношение к уничтожению компро­метирующих Киселева документов192. Впоследствии, несмотря на явные «противузаконные» действия по «сокрытию» письма Бобрищевых-Пушкиных, Ховен не понес наказания. Вероятно, этот факт действительно объяснялся «благодарностью» началь­ника штаба.

14 декабря в Петербурге подавлен организованный Сергеем Трубецким военный мятеж. Северное общество прекращает свое существование.

Арестованный Кондратий Рылеев дает свое первое показа­ние: «Я долгом совести и честного гражданина почитаю объя­вить, что около Киева в полках существует общество... Надо взять меры, дабы там не вспыхнуло возмущение»193.

В Тульчине, в присутствии Витгенштейна, Чернышев и Киселев допрашивают Юшневского. Главнокомандующий «увещевает» генерал-интенданта «не скрывать от него, буде к чему-либо причастен». Однако Юшневский отрицает свое уча­стие в заговоре, и уличить его пока что невозможно194. Очевид­но по требованию Витгенштейна, генерал-интенданта до поры отпускают. // С 285

В главной квартире начинаются обыски: полицейский агент полковник Макаров отправлен в имение Юшневского деревню Хрустовую - для «забрания» его бумаг, в главной квартире опечатывают документы братьев Крюковых и князя Барятинского.

Самого Барятинского отправляют в Тирасполь, в штаб 6-го пехотного корпуса, «под надзор корпусного командира г[оспо­дина] генерала Сабанеева»195. Официальная причина поездки — сбор сведений о внезапно вспыхнувшей в Бессарабии эпиде­мии чумы.

Витгенштейн передает Сабанееву следующее секретное предписание: «Отправляя к вам адъютанта моего, к[нязя] Баря­тинского, предлагаю оставить его под надзором вашим в г[оро­де] Тирасполе впредь до дальнейшего приказания моего, объя­вить ему, что по совершении данной вам порученности вы отправите его обратно в главную квартиру. — Между тем я про­шу В[аше] в[ысокоблагородие] распорядиться так, чтобы все движения и разговоры сего офицера в бытность его в Тираспо­ле могли вам быть совершенно известны»196.

Судя по этому документу, у Витгенштейна не было никаких иллюзий относительно принадлежности Барятинского к заго­вору. Но адъютант был отослан в Тирасполь в тот момент, когда в Тульчине уже начались обыски и аресты, и отправлен не аре­стованным, без конвоя. Поступок главнокомандующего можно объяснить лишь желанием спасти князя, дать ему воз­можность скрыться по пути в Тирасполь.

Барятинский скрываться не собирается и на следующий день прибывает к Сабанееву.

Информация о начавшихся арестах и доносе капитана Май-бороды мгновенно распространяется на юге — и примерно че­рез сутки после задержания Пестеля о произошедшем узнают в Вятском полку. 18-летний прапорщик Ледоховский, не су­мевший предотвратить донос капитана, обвиняет в случившем­ся, самого себя. Он вызывает капитана Майбороду на дуэль «в три шага». Прапорщик мечтает быть убитым, но при этом ото­мстить доносчику, который бы «имел за сие неприятности»197. Однако дуэль не состоялась. «Вызывное письмо» Ледоховского не попадает к Майбороде. Капитан уже уехал помогать след- // С 286 ствию - искать в Линцах «Русскую Правду» и давать подроб­ные показания.

15 декабря в Линцах к своим обязанностям приступает но­вый, пока еще временный, командир Вятского полка, подпол­ковник Ефим Иванович Толпыго198.

Вероятно, в тот же день Пестель в Тульчине получает воз­можность увидеться со своими единомышленниками — Вол­конским и Юшневским. Юшневский сообщает полковнику подробности доноса Майбороды, а Волконский советует «му­жаться». Арестант отвечает, что «мужества» у него достаточно. При свидании с Волконским Пестель говорит несколько фраз и по поводу «Русской Правды». По одним источникам, он при­казал ее «спасать», по другим — сжечь199. Впоследствии в шта­бе 2-й армии было предпринято особое служебное расследова­ние, и допустивший эти свидания дежурный генерал Байков едва не лишился должности200.

В Петербурге первое, еще очень осторожное показание дает князь Трубецкой: «Во второй армии есть полковник Пестель, который был прежде членом общества, и что там есть и в каком оно положении, должно быть ему известно»201.

17 декабря в Тульчине продолжаются обыски и аресты чи­новников адъютантской, интендантской и квартирмейстерской служб.

В Петербурге же следует высочайший указ об организации Следственной комиссии (Тайного комитета) «для изыскания соучастников возникшего злоумышленного общества»202. На первом же заседании члены комиссии — еще не знающие о рас­следовании на юге — принимают решение «испросить» «высо­чайшее соизволение» на арест полковника Пестеля203.

18 декабря в Петербурге император Николай I подписывает приказ об аресте Пестеля204.

20 декабря Пестеля переводят из квартиры Байкова в келью расположенного в Тульчине католического монастыря — «где в горнице имелись железные решетки и был поставлен строгий караул»205. Таким образом он лишился всякой возможности общения с единомышленниками.

В селении Балабановке — месте дислокации 1-й гренадер­ской роты Вятского полка — прапорщик Ледоховский пишет // С 287 прощальное письмо матери. Упоминая о своем «шпионстве», он утверждает: «шпионство сие не делает мне бесчестия, делать что-нибудь для дружбы я не могу считать бесчестием». «Боль­ше о том не скажу, — добавляет прапорщик, — ибо сие могло бы вам, матушка, причинить неприятность относительно прави­тельства»206. Возможно, в тот же день пишется и цитированное выше письмо - предположительно, к Майбороде-младшему.

Чтобы отрезать себе все пути к отступлению, Ледоховский составляет и отдает соседскому помещику-поляку «свидетель­ство» следующего содержания: «Дано сие свидетельство графу Генриху Дульскому, что я, призвав его к себе, рассказывал сле­дующее. Во-первых, что генерал-лейтенант Чернышев был в его деревне в корчме, приспрашивая (sic!) солдат в отношени­ях помещика с солдатами, что я ему (Дульскому. - О. К.) гово­рил, что я друг полковника Пестеля и [от] того не откажусь в Сибири, что враг деспотизма и терпеть не могу тиранов и тому подобное. Оное свидетельство подписано собственной моею рукою. Вятского пехотного полка прапорщик граф Ледохов­ский, к чему прикладываю мою собственную печать»207. Спус­тя несколько дней это «свидетельство» помещик Генрих Дульский предоставит следствию.

Капитан Майборода сообщает Чернышеву и Киселеву спи­сок членов тайного общества — из 46 фамилий. И среди них — фамилии Волконского, Юшневского, Бурцова, Лорера, Баря­тинского, квартирмейстерских офицеров 2-й армии208.

21 декабря Ледоховский приезжает из Балабановки в Линцы и добровольно отдает свою шпагу новому командиру Вятского полка. Ледоховский заявляет, что он сторонник Пестеля и хо­чет разделить его участь. При этом прапорщик ведет себя край­не агрессивно, грубит командиру и офицерам. Подполковник Толпыго сажает его на офицерскую гаубтвахту и рапортует о случившемся в штаб армии209.

21—23 декабря в Киеве собираются некоторые пока еще из­бежавшие ареста заговорщики, и среди них — Василий Давыдов и Александр Поджио. Поджио, который не располагает досто­верной информацией об обстоятельствах ареста Пестеля, пред­лагает план силового освобождения председателя Директории. Этот план в общих чертах выглядит следующим образом: // С 288 Волконский должен поднять свою бригаду, а если сможет — то и всю дивизию. Одновременно восстает и Вятский полк: его должен «возмутить» капитан Майборода. Восставшие войска двигаются на Тульчин и арестовывают главную квартиру. При этом князю Барятинскому необходимо «препоручить дело избав­ления Пестеля»210. Обсуждается и возможность цареубийства.

Поджио пишет письмо Волконскому, где излагает этот план и предлагает немедленно возглавить восстание. Давыдов, про­читав письмо, резонно замечает, что без приказа председателя Директории Волконский начинать восстание не будет и что «без Пестеля полк его не пойдет»211. Поджио настаивает на пе­редаче письма Волконскому.

Письмо передает член Южного общества, артиллерийский подполковника. В. Ентальцев. Однако Волконский к самосто­ятельным действиям явно не готов: за годы своего пребывания в заговоре он свыкся с ролью исполнителя приказов Пестеля. Получив послание Поджио, генерал отвечает, что «не согласен» на его план и не имеет «ни собственного желания, ни способов» к его исполнению212. Письмо Поджио, «едва пробежав глазами, с начала заметив смысл оного», Волконский бросает в огонь213.

23 декабря в Петербурге полковник Трубецкой дает подроб­ные показания о петербургских «объединительных» совещани­ях 1824 года и о роли в них Пестеля214. Он рассказывает о содер­жании «Русской Правды», планах цареубийства и установления Временного верховного правления. Идеи Пестеля названы «вздором» и «бредом», а сам южный руководитель — «челове­ком вредным». Свои же собственные намерения несостояв­шийся диктатор характеризует так: «Я уверен был, что всегда могу его (Пестеля. — О. К.) остановить, — уверенность, которая меня теперь погубила»215.

В тот же день из Линцов в Тульчин вызван майор Лорер. Чернышев и Киселев допрашивают его, однако майор «против всех предложенных ему вопросов сделал совершенное отрица­ние».

Следует очная ставка Лорера с Майбородой; капитан «ули­чает» майора в принадлежности к заговору. Лорер пытается отрицать показания капитана, однако, увидев бесперспектив­ность запирательства, просит время подумать. // С 289

«Возвратясь чрез несколько времени», Лорер объявляет, «что он действительно находится членом в тайном обществе и обязы­вается представить в особом изъяснении все то, что относитель­но сего общества и членов его доселе было ему известно». Судьба майора решена: сразу же после признания он арестован216.

24 декабря, на одиннадцатый день после ареста, Чернышев и Киселев в Тульчине впервые допрашивают Пестеля. Такую позднюю дату первого допроса можно объяснить двумя причи­нами. Во-первых, генералы долго искали, но так и не нашли «Русскую Правду». Во-вторых, Пестель был тяжело болен и, ви­димо, просто не мог отвечать на вопросы.

Полковник «запирается». «Я ни к какому тайному обществу не принадлежу и не принадлежал, ни о каком ничего не знаю и ни о каких членах ничего не ведаю. А следовательно, и не могу ничего объяснить, что относится до преднамерений, дей­ствий и соображений сего общества», — заявляет он217.

25 декабря в главной квартире подробные показания о заго­воре дает принятый в Южное общество Майбородой поручик Вятского полка М. П. Старосельский218. Правда, Старосель­ский мало чем помогает следствию: основные сведения об об­ществе и его членах он узнал от Майбороды.

26 декабря в Тульчине арестован Юшневский219. Похоже, что главнокомандующий не имеет больше возможности защищать его. И генерал-интендант получает приказ Витгенштейна «не­медленно сдать должность... а также все дела и казенные сум­мы генерал-провиантмейстеру 2-й армии 7-го класса Трясцовскому, дав знать о том от себя и комиссиям провиантской и комиссариатской»220.

Из Тульчина в столицу уезжает Чернышев, увозя с собой арестованного майора Лорера221.

27декабря закованный в кандалы Пестель навсегда покида­ет главную квартиру: под конвоем жандарма и фельдъегеря Васильева его отправляют в Петербург. Председатель Директо­рии увозит с собой капсулу с ядом, купленную еще в 1813 году в Лейпциге. Поскольку яд этот не был найден при первом обыске, уместно предположить, что полковник — по старой традиции разведчиков - заранее зашил его в подкладку или воротник мундира222. // С 290

Впоследствии на допросе Пестель признается, что яд хотел «употребить» «для самого себя» — «на случай, что успею сохра­нить оный и такие бы встретились обстоятельства, перенесе­нию коих я бы смерть предпочитал: то есть пытка или что-либо тому подобное»223.

В Тирасполе арестован князь Барятинский224.

28 декабря из Тульчина в Петербург отправлен арестован­ный Николай Крюков225.

29 декабря в селении Трилесы Васильковского уезда Киевской губернии предпринята попытка ареста подполковника Сергея Муравьева-Апостола. Однако подполковник оказывает вооружен­ное сопротивление и поднимает восстание Черниговского полка.

Из Тульчина в столицу увозят Юшневского226.

30 декабря прапорщик Ледоховский отправлен «для освиде­тельствования» и лечения в Каменец-Подольский военный госпиталь227.

3 января Пестеля привозят в столицу. Следует беседа с ца­рем, о содержании которой сведений практически не сохрани­лось, потом полковника отправляют в Петропавловскую кре­пость. В тюрьме производится полный личный досмотр узника, намного более тщательный, чем обыск в Тульчине. И через не­сколько часов комендант крепости сообщает Следственной ко­миссии, что «при полковнике Пестеле, прибывшем для содер­жания в крепости, найден яд»228.

На юге подавлено восстание черниговцев. Тяжело ранен­ный Сергей Муравьев-Апостол арестован.

Между тем только 3 января начальство 2-й армии узнает о начале этого восстания. Следуют срочные распоряжения Вит­генштейна и Киселева: в боевую готовность приводятся 18-я и 19-я пехотные, а также 3-я драгунская дивизии229. 2-я армия со­бирается, если понадобится, вступить в бой с мятежниками230.

Практически сразу же все эти распоряжения отменяются: приходит известие о разгроме мятежного полка.

На юге продолжаются аресты и обыски. В собственном име­нии — селении Яновке Чигиринского уезда — арестован Александр Поджио231.

5 января уже прибывший в Петербург и назначенный чле­ном Следственной комиссии по делу декабристов Чернышев // С 291 отправляет Киселеву «дружеское» послание. Из текста этого письма видно, что, несмотря на совместные действия по раз­грому заговора, генерал-лейтенант по-прежнему подозревает Киселева в «пособничестве». «В интересах» собственной служ­бы начальника штаба Чернышев советует ему оставить мысль о покровительстве заговорщикам: «Вы согласитесь, что всякий честный человек, обожающий своего государя, и добрый граж­данин, а в особенности те, которые занимают важные посты, должны употребить все средства, находящиеся в их распоряже­нии, для открытия всех зачинщиков и соучастников этого гнус­ного заговора... Никакая личная симпатия, никакое внутреннее чувство не могут и не должны останавливать исполнение долга». Чернышев «заклинает» Киселева «употребить наивозможную энергию» в деле исполнения «могущих последовать приказов»232.

7 января в Умани вернувшийся из отпуска командир 19-й пехотной дивизии генерал-лейтенант П. Я. Корнилов аресто­вывает и отправляет в Петербург бригадного генерала Волкон­ского233.

14 января в Киеве арестован Василий Давыдов234. А в Тульчин приходит приказ об аресте прапорщика Ледоховского и до­ставлении его под конвоем в Петербург235.

16 января в Каменец-Подольском военном госпитале пра­порщик Ледоховский арестован236.

Заговор декабристов уже не существует.

8 связи с этой последовательностью событий возникает, конечно же, немало вопросов. Главный из них сформулировала М. В. Нечкина. «Арест Сергея Муравьева-Апостола, как изве­стно, явился непосредственным поводом к восстанию Черни­говского полка. Почему же арест Пестеля не явился таким же поводом для восстания хотя бы одного Вятского полка?» — пи­сала она. И добавляла, что полковник «мог бы попытаться дать приказ о начале восстания. Он не только предугадывал свой арест, но почти точно предвидел его дату. Он мог попытаться бежать из-под ареста — в условиях домашнего содержания в квартире дежурного генерала Байкова можно было сделать та­кую попытку»237.

Нечкина исходила из того, что восстать, даже без особых надежд на успех — все же лучше, чем «отдаться своему жре- // С 292 бию». Исследовательница была склонна объяснять «нереши­тельность» Пестеля несколькими причинами: его внутренним кризисом, невозможностью выступать без поддержки Северно­го общества, общей растерянностью заговорщиков перед ли­цом быстро меняющейся «конъюнктуры». Подобные объясне­ния явно неполны: кризис не мешал Пестелю заниматься подготовкой конкретного плана переворота, план же этот не был рассчитан на поддержку северных лидеров. Известие о смерти императора Александра не заставило полковника отказаться от своих планов; очевидно, что после истории с растратой Майбороды он не мог не предвидеть и возможность доноса.

Вернее другое: Пестель изначально знал, что вероятность успеха невелика и при тщательной подготовке. В середине же декабря 1825 года шансов на победу не останется вовсе.

Прежде всего, начавшиеся аресты уничтожили фактор вне­запности — важнейший для успеха восстания. Высшее военное командование было оповещено о готовящемся перевороте, а значит, приняло меры для его предотвращения. Сам Пестель в глазах многих офицеров 2-й армии очень быстро превратился из могущественного командира полка, любимца главнокоман­дующего, в преступника. И если раньше, подчиняясь приказу о выступлении, офицеры могли просто не знать, что этот при­каз с точки зрения властей незаконен, то после начавшихся арестов незаконность приказа была бы ясна всем. А это, в свою очередь, полностью уничтожало надежду на одномоментное выступление всей армии.

Естественно, что в подобной ситуации становились при­зрачными и надежды на помощь Киселева и других крупных армейских командиров.

С другой стороны, поход армии на столицу был назначен на январь. На эту дату ориентировались те, кто должен был под­готовить поход: адъютанты, квартирмейстеры, провиантские и интендантские чиновники. И вряд ли у них все было готово к восстанию за две недели до «1-го генваря».

Начинать же восстание без соответствующей подготовки означало для Пестеля возможность вновь обрести потерянную свободу, но стать при этот инициатором бесполезного крово- // С 293 пролития, гражданской войны. О своих колебаниях накануне ареста полковник откровенно рассказал на следствии: «Мне живо представлялась опасность наша и необходимость дей­ствовать, тогда, воспламеняясь, и оказывал я готовность при необходимости обстоятельств начать возмущение и в сем смыс­ле говорил. Но после того, обдумывая хладнокровнее, решал­ся я лучше собою жертвовать, нежели междоусобие начать, как то и сделал, когда в главную квартиру вызван был»238. Такое объяснение, видимо, надо признать справедливым.

К этому следует добавить и, что называется, «человеческий фактор».

Во-первых, Пестель был тяжело болен. Возможно, если бы этой болезни не было, то итог событий зимы 1825/26 года был бы другим. Во-вторых, к концу 1825 года многие из тех, на кого Пестель делал основную ставку, явно устали.

Алексей Юшневский хотел уйти с поста члена южной Ди­ректории и передать это «звание» Василию Давыдову. Генерал-интендант объявил, что собирается просить у своего начальства «увольнения для определения к другим делам»239. И даже совер­шенно преданный Пестелю Барятинский в декабре 1825 года «просился» у председателя Директории вновь стать рядовым участником заговора, сложив с себя полномочия председателя управы240. Большинство членов Тульчинской и Каменской уп­рав были вполне осведомлены о сомнениях и колебаниях само­го Пестеля.

Заговор явно «перезрел». Многолетняя конспирация, необ­ходимость вести двойную жизнь привели многих заговорщиков к потере чувства реальности. Конечно, если бы Пестель отдал приказ о начале восстания и взял на себя всю ответственность за последующие события — они подчинились бы этому прика­зу. Однако он был арестован и подобного приказа не отдал. И это привело к мгновенной деморализации большинства его сторонников — действия Чернышева в Тульчине вызвали в среде заговорщиков панику, «замешательство и ужас»241. // С 294