Параллели

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 11 12 13 14 15 16 17 18 ... 35

1825-1826

Полковник Трубецкой и генерал Щербатов

Согласно послужному списку Пестеля, он, уехав в отпуск в феврале 1824 года, вернулся к своему полку в последних числах июля того же года¹. А через пять месяцев на юге оказался один из его главных оппонентов по петербургским «объединительным совещаниям» — полковник С. П. Трубецкой. Трубецкой по его собственному желанию получил должность дежурного штаб-офицера 4-го пехотного корпуса 1-й армии. Штаб 4-го корпуса располагался в Киеве. Командовал корпусом 50-летний генерал от инфантерии князь А. Г. Щербатов, старый знакомый Трубецкого.

Личность Сергея Петровича Трубецкого — одна из самых противоречивых в движении декабристов.

Споры об этом человеке продолжаются в историографии по сей день².14 декабря 1825 года в его жизни произошла катастрофа: выбранный диктатором, руководителем северного восстания, он, как известно, на Сенатскую площадь не вышел. Причины невыхода князя на площадь можно трактовать по-разному: срывом подготовленного Трубецким плана захвата власти, недостатком в самом авторе этого плана «политического мужества», нервным перенапряжением диктатора. Однако в любом случае справедливым оказывается утверждение Н. М. Дружинина: Трубецкой «пал до положения политического предателя»³.

Другой настораживающий историков эпизод биографии Трубецкого — его поведение на следствии. Согласно Дружинину, князь «униженно отрекся не только от революционных целей, но и от старых товарищей по обществу»⁴.

Спасая свою жизнь, Трубецкой выбрал далеко не безупречный с моральной точки зрения способ самозащиты. Его показания — причудливая смесь полуправды с откровенной ложью. В большинстве преступлений тайного общества со времени его // С 241 основания Трубецкой обвинял Пестеля, в подготовке же мятежа 14 декабря — Рылеева. И объявлял себя виноватым прежде всего в том, что вовремя не «обличил» Пестеля «пред вышнею властию»⁵. Во многом вследствие этих «откровений» и Пестель, и Рылеев получили высшую меру наказания.

Сам Трубецкой, как известно, смертной казни избежал. Хотя изначально у него, истинного организатора военного мятежа в столице, были немалые шансы стать шестым повешенным. Возможно, следователи и судьи поверили в то, что смысл своей деятельности в заговоре Трубецкой видел в противостоянии Пестелю. Фамилия диктатора открывала список государственных преступников, приговоренных Верховным уголовным судом к вечной каторге.

Двойное предательство Трубецкого привело к тому, что его личность, его дела (за исключением эпизодов восстания 14 декабря и следствия) не привлекают к себе должного внимания исследователей. Между тем еще в 1920-х годах М. Н. Покровский справедливо назвал Трубецкого «северным Пестелем по занимаемому им в заговоре положению»⁶. Нельзя не согласиться и с мнением М. В. Нечкиной, что князь, не принимавший участия в «творчестве идей» и написании всякого рода конституционных проектов, был в то же время крупной «организаторской фигурой»⁷.

В насыщенной событиями биографии Сергея Трубецкого воплотилась вся история заговора декабристов. В 1816 году он стал основателем и одним из руководителей Союза спасения, потом был «председателем» и «блюстителем» Коренного совета Союза благоденствия, создал и возглавил (вместе с Н. М. Муравьевым и Е. П. Оболенским) Северное общество. Он прошел все этапы декабристской каторги и ссылки, в 1857 году вернулся в Центральную Россию, успел написать мемуары. В 1860 году Трубецкой умер в Москве.

Полковник Трубецкой был к 1825 году очень опытным военным: получив хорошее домашнее образование, он начал службу в 1808 году. 22-летним подпоручиком гвардейского Семеновского полка встретил войну 1812 года, за участие в заграничных походах был награжден четырьмя боевыми орденами, был ранен в «битве народов» под Лейпцигом. С 1819 года князь // С 242 служил в Главном штабе и перешел на службу к Щербатову, не оставив свою штабную должность.

«Когда князь Щербатов, будучи назначен корпусным командиром, предложил мне ехать с ним, то я, с одной стороны, доволен был, что удалюсь от общества, - с другой, хотел я показать членам, что я имею в виду пользу общества и что там я могу ближе наблюдать за Пестелем», — показывал Трубецкой на следствии⁸.

Цель же этих «наблюдений», как и вообще всей нелегальной деятельности будущего диктатора на юге, состояла, судя по этим показаниям, в ограничении влияния Пестеля на Южное общество, в попытке поссорить его с Сергеем Муравьевым-Апостолом. «Я намерен был ослабить Пестеля», — констатировал Трубецкой⁹.

Историки по-разному оценивают эти показания. Одни — например, И. В. Порох и Н. Д. Потапова - склонны им не верить и повествуют об «общем плане действий», который с помощью Трубецкого вырабатывали на юге Пестель и Сергей Муравьев-Апостол¹⁰.

Другие же, и среди них Н. Ф. Лавров, М. В. Нечкина и B. П. Павлова, утверждают, что князь на юге стремился вести «активную деятельность по объединению Северного общества с Южным через голову Пестеля». И что, умело воспользовавшись «осложнившейся ситуацией в самом Южном обществе», Трубецкой на юге «предпринял попытку воздействовать на C. Муравьева-Апостола и М. Бестужева-Рюмина, с которыми его связывали давние дружеские отношения»¹¹.

Представляется, что в данном случае верна именно вторая точка зрения: в этих показаниях князя правды все же больше, чем вымысла. Об этом свидетельствует целый ряд документов — и прежде всего показания декабристов, непосредственно общавшихся с будущим диктатором в киевский период его службы.

Документы позволяют сделать вывод, что, приехав на юг, Трубецкой сформулировал свой собственный план действий. План этот был копией тактических разработок Пестеля: согласно ему, первым шагом на пути к будущей революции должно было стать объединение обоих тайных обществ. Затем следова- // С 243 ла военная революция, начатая одновременно в Петербурге и на юге. Правда, осуществить все это необходимо было без участия Пестеля.

Собственно, на реализацию этого плана и была направлена конспиративная деятельность Трубецкого в Киеве. Сразу же по приезде в Киев он стал собирать информацию о деятельности Пестеля. По его собственным показаниям, он «прежде всего желал узнать... отношения Пестеля по 2-й армии и силу его в ней»¹².

Подобную информацию Трубецкому могли дать только те, кто хорошо знал Пестеля по службе и при этом находился в личном конфликте с ним. Первым в поле зрения северного лидера попал командир Украинского пехотного полка И. Г. Бурцов. «Я просил Нарышкина полковника в проезде его чрез Киев, чтобы он, увидевшись с полковником Бурцевым, с которым ему нужно было видеться, узнал от него, считает ли он себя в обществе, на какой он ноге с Пестелем, и чтоб он за ним наблюдал, но осторожно, не выставляя себя», — показывал Трубецкой¹³.

Однако установить контакт с Бурцевым Трубецкому не удалось. То ли член Северного обществе полковник М. М. Нарышкин, участвовавший, кстати, в петербургских «объединительных» совещаниях, не передал Бурцову просьбу Трубецкого, то ли — что наиболее вероятно — сам Бурцов отказался действовать подобными методами. Во всяком случае, Трубецкой вскоре оставил идею «наблюдения» за действиями Пестеля через командира Украинского полка; «не преуспел» в получении сведений о практической деятельности председателя Директории.

Тогда северный лидер пошел по другому пути: зная о тактическом и личном соперничестве Пестеля и Сергея Муравьева-Апостола, Трубецкой сделал ставку на окончательный разрыв между ними. «Трубецкой за несколько месяцев своего пребывания в Киеве сблизил два тайных общества более, чем когда-либо», — показывал на следствии Сергей Муравьев-Апостол¹⁴. Под «обоими обществами», которые сближались во имя общих действий, в данном случае следует понимать Северное общество и Васильковскую управу южан.

«При отъезде Трубецкого из Киева, - показывал на следствии сопредседатель Васильковской управы Михаил Бестужев- // С 244 Рюмин, - было положено нами тремя, что он предложит Северному обществу по введении Временного правления составить комитет из числа членов для сочинения конституции»; конституция же эта не должна была иметь своим источником отвергаемую северянами «Русскую Правду»¹⁵. «Было положено, в случае успеха в действиях, вверить временное правление Северному обществу», — вторил ему Сергей Муравьев-Апостол¹⁶.

Обговаривал Трубецкой с Васильковской управой и совместные революционные действия; более того, был даже назначен срок общего выступления — лето 1826 года. «В конце 1825-го года, когда он (Трубецкой. — О. К.) отъезжал в Петербург, препоручено ему было объявить членам Северного общества решение начинать действие, не пропуская 1826-й год, и вместе просьбу нашу, чтобы и они по сему решению приняли свои меры», — писал Сергей Муравьев-Апостол¹⁷.

Согласно плану этого выступления, изложенному в показаниях обоих руководителей Васильковской управы, Северное общество к этому сроку должно было «принять свои меры» в столице. На юге же восстание начинал 3-й пехотный корпус 1-й армии. Во главе корпуса становился Бестужев-Рюмин, который должен был вести солдат «на Москву, увлекая все встречающиеся войска». Сергей Муравьев-Апостол отправлялся в Петербург, где ему «вверялось» командование гвардией¹⁸.

Естественно, что Пестеля нельзя было совсем вывести из игры: 2-я армия была внушительной силой, и от того, на чьей она окажется стороне, успех восстания зависел напрямую. Однако и в качестве лидера революции Пестель Трубецкому был не нужен. Поэтому председателю южной Директории предоставлялось поднять армию и вести ее на Киев — для того, чтобы «устроить там лагерь»¹⁹.

Согласия Пестеля на этот план ни васильковские заговорщики, ни Трубецкой даже и не спрашивали — они просто проинформировали полковника о существовании этого плана. Бестужев-Рюмин, у которого, в отличие от Сергея Муравьева-Апостола, сохранялись более или менее доверительные отношения с Пестелем, сообщил ему этот план «для сведения».

«Сей план был ими сделан и мне (курсив в тексте. — О. К.) сообщен, а не по предварительному совещанию со мною изго- // С 245 товлен. Сему служит доказательством, что они друг другу дали слово не откладывать оного ни под каким видом прежде, нежели я имел сведение о сих намерениях», - показывал Пестель на следствии. И добавлял в другом показании: «Когда Бестужев приезжал ко мне во второй половине 1825 года и мне о сем плане сообщил, тогда говорил он мне, что сей план уже известен к[нязю] Трубецкому и что к[нязь] Трубецкой совершенно на все согласен и все в полной мере одобряет»²⁰.

Правда, из материалов следственных дел можно сделать вывод: опытный штабист Трубецкой не был откровенен и с лидерами Васильковской управы, доверял им далеко не все свои тактические замыслы. Важнейшая часть его конспиративной деятельности осталась неизвестной Сергею Муравьеву-Апостолу и Бестужеву-Рюмину.

В частности, во главе южной революции он на самом деле видел вовсе не васильковских руководителей, а человека гораздо более опытного и популярного в армии — «состоявшего по армии» генерал-майора Михаила Орлова. По показаниям Рылеева, когда он «открывал» Трубецкому свои «опасения насчет Пестеля», князь заметил: «Не бойтесь, тогда стоит только послать во 2-ю армию Орлова — и Пестеля могущество разрушится». «Но когда я по сему случаю спросил Трубецкого: «Да разве Орлов наш?» — то он отвечал: «Нет, но тогда поневоле будет наш»²¹.

Кроме того, Трубецкой, подобно Пестелю и в отличие от Муравьева и Бестужева, понимал, что «воли нескольких людей» для победоносной революции явно недостаточно. Для победы недостаточно даже 3-го пехотного корпуса, где служили и на который прежде всего уповали члены Васильковской управы. Свои надежды князь возлагал не только на 3-й, но и на 4-й пехотный корпус, где служил сам.

23 декабря 1825 года, на одном из первых допросов, Трубецкой утверждал, что незадолго до событий на Сенатской площади, предупреждал Рылеева, «что это все (т.е. предполагаемое Восстание 14 декабря. — О. К.) пустое дело, из которого не выйдет никакого толку, кроме погибели». Противопоставляя не подготовленному к действиям Северному обществу решительных южан, Трубецкой, по его собственным словам, просил отпустить его назад в 4-й корпус (в декабре 1825 года он находил- // С 246 ся в Петербурге в отпуске, и срок этого отпуска подошел к концу), ибо «там если быть чему-нибудь, то будет»²².

Давая это показание, Трубецкой, похоже, надеялся убедить следствие, что не желал начальствовать над петербургскими заговорщиками. Слова о 4-м корпусе «были мною произнесены единственно с намерением отделаться от бывшего мне тягостным участия под каким-нибудь благовидным предлогом. — Надежды предпринять что-либо в 4-м корпусе я иметь не мог, потому что в оном общество не распространено», — так 15 февраля 1826 года Трубецкой конкретизировал свое первоначальное показание²³.

Следователи, видимо, удовлетворились этими разъяснениями, и о 4-м корпусе Трубецкого некоторое время не спрашивали. Однако уже в конце следствия, 8 апреля 1826 года, показания на эту тему дал Рылеев. По словам поэта, князь, вернувшись из Киева, рассказывал ему и Оболенскому, «что дела Южного общества в самом хорошем положении, что корпуса князя Щербатова и генерала Рота совершенно готовы»²⁴.

Свидетельство Рылеева Трубецкому предъявили 4 мая, и он начал его отчаянно опровергать. «Корпуса князя Щербатова я не называл, и если Рылеев и к[нязь] Оболенский приняли, что я в числе готовых корпусов для исполнения намерения Южного общества полагал и 4-й пехотный, то они ошиблись; а мне сказать это было бы непростительным хвастовством, которое не могло бы мне удастся, ибо если бы они спросили у меня, кто члены в 4-м корпусе, то таковой вопрос оказал бы, что я солгал»²⁵.

Формально Трубецкой был прав. За все время пребывания на юге он не принял в общество ни одного нового члена. К концу 1825 года в войсках 4-го корпуса служили четверо причастных к заговору офицеров: подполковники А. В. Капнист, А. М. Миклашевский и И. Н. Хотяинцев, а также юнкер Ф. Я. Скарятин. После подавления восстания никто из них не понес серьезного наказания²⁶.

6 мая 1826 года Трубецкому и Рылееву была устроена очная ставка. Следователи специально выясняли, говорил или не говорил Трубецкой о своих надеждах на 4-й корпус. И князь вынужден был признать справедливость показания поэта²⁷. Правда, чем // С 247 были вызваны надежды Трубецкого, осталось загадкой как для следствия, так и для большинства позднейших историков.

Однако вся история с показаниями Трубецкого о 4-м корпусе загадочна лишь на первый взгляд. Объяснение ей можно найти в следственном деле майора Н. И. Лорера — верного помощника и однополчанина Пестеля. Очень хорошо ориентировавшийся в делах заговорщиков Лорер показывал: «Тайное общество имело всегда в виду и поставляло главной целью обращать и принимать в члены... людей значащих, как-то: полковых командиров и генералов, и потому поручено было князю Трубецкому или он сам обещался узнать образ мыслей князя Щербатова и тогда принять его в общество»²⁸.

«Кажется, что главная роль Трубецкого заключалась в соответствующем воздействии на высшее командование корпуса. При благоприятном стечении событий в его руках могли оказаться все войска корпуса. Это обстоятельство, можно предполагать, заставляло держаться его возможно осторожнее», — считает Н. Ф. Лавров²⁹.

Руководители же Васильковской управы, скорее всего, не подозревали о подобных «приготовлениях» Трубецкого — и поэтому не затрагивали эту тему в своих показаниях. Более того, Сергей Муравьев и Бестужев-Рюмин показывали, что Трубецкой был неактивен в деле вербовки новых членов в заговор, хотя они просили его «стараться о приобретении членов в 4-м корпусе»³⁰. Выполняя поручение брата, в Киев специально приехал Матвей Муравьев-Апостол, «дабы заставить действовать Трубецкого над 4-м корпусом»³¹.

В связи с замыслами Трубецкого особый интерес представляет, конечно, человек, на которого возлагались столь большие надежды — генерал Алексей Григорьевич Щербатов. В России 1-й четверти XIX века он был очень известной личностью³².

Потомок богатого княжеского рода, Щербатов родился 23 февраля 1776 года, а умер 15 декабря 1848 года. Биография его была весьма примечательной: сын романтического века, Князь во многом был воплощением этого века. К 1824 году он уже почти тридцать лет служил в армии, с 1806 года участвовал в антинаполеоновских битвах, был героем Отечественной войны и заграничных походов, получил большинство российских военных орденов. // С 248

Как и многим его современникам, князю Щербатову был свойствен «комплекс Наполеона». Он был крайне честолюбив, на полях сражений искал славы, повторяя подвиги великого француза. «Боевое крещение Щербатов получил в Голоминской битве, происходившей в один день с Пултусским сражением (26 декабря 1806 г. - О. К.). Неопытный в команде, сбивчивыми и неправильными распоряжениями он вначале привел было свой полк в полное замешательство, но затем порывом безудержной храбрости сам же и исправил свои ошибки: схватив передовое знамя, он рванулся вперед полка и очертя голову ринулся в опасность; этим поступком он вновь воодушевил колебавшихся молодых солдат, которые быстро сомкнули ряды и до самого вечера вполне успешно отбивали превосходящего силами неприятеля»³³.

В 1807 году князь командовал русским отрядом в Данциге и при капитуляции города «отказался принять условие не сражаться до окончания войны», за что «имел честь слышать впоследствии от Наполеона I слова: на вашем месте я бы поступил подобно вам!»³⁴

Князь Щербатов был строптив, и это его качество было хорошо известно императору Александру I. В до сих пор не опубликованных записках генерал повествовал о собственной ссоре с императором, произошедшей в 1803 году. На высочайшем смотре войск Александр I остался недоволен полком, которым командовал Щербатов. Однако князь не принял замечаний императора и демонстративно подал в отставку³⁵. Отставка эта была тут же принята. Правда, впоследствии, когда началась война с Наполеоном, Щербатов вернулся в строй.

Другой эпизод из мемуаров Щербатова — его ссора с великим князем Константином.

«Я поехал в Варшаву... Великий князь Константин Павлович был тогда главнокомандующий Польскою армиею... Однажды за столом он рассказывал о шалости, сделанной польскими солдатами, которая несколько раз была запрещена приказами, и сказал, что для прекращения подобных случаев он приказал на другой день наказать их по-русски шпиц-рутенами (sic!); присутствующие за столом приближенные его одобряли, говоря, что это послужит полезным примером; я молчал. // С 249

Великий князь, заметя из взглядов моих, что я противного мнения, после обеда отвел меня в сторону и спросил, что я думаю об этом. Я сказал ему... что он в сем случае поступил противно справедливости и своих прав, что по Конституции Царства Польского нижние чины не могут быть подвергнуты телесному наказанию... что если виновные заслуживают строжайшего наказания, он вправе по суду их расстрелять, и тогда действия его будут законны.

Одним словом, на горячие его возражения я отвечал твердо, повторяя часто, что будучи им самим вынужденным объявить мое мнение, я не умею льстить и говорить против совести. Наконец он сказал, что благодарит меня за чистосердечие, но будучи противного мнения, исполнит то, что уже решил. Тем кончился этот разговор.

На другой день рано поутру приехал ко мне один генерал польской гвардии, благодарить меня, что по моему совету великий князь отменил назначенное им наказание»³⁶.

У историков нет документов, характеризующих политические взгляды Щербатова в 1820-х годах. Однако о том, что делу декабристов он весьма сочувствовал, говорит, например, его поведение в дни восстания Черниговского полка, поднятого Сергеем Муравьевым-Апостолом 29 декабря 1825 года. Поведение это граничило с серьезным государственным преступлением.

Войска Щербатова располагались в непосредственной близости от Василькова — столицы южного восстания. И ни один солдат 4-го пехотного корпуса не принял участие в подавлении мятежа на юге. Причем эта его позиция была принципиальной. «Видя с большим удовольствием в войсках и жителях города Киева настоящую верность и преданность обязанности своей и приверженности к государю императору и, напротив того, беспорядок и потерянную надежду мятежников на дальнейшее с ними сообщество, я принял решительную меру показать всю твердость и доверие к войскам и жителям и потому твердо положился не трогать с места никаких войск», — рапортовал он главнокомандующему 1-й армией, генералу от инфантерии Ф. В. Остен-Сакену уже после поражения восстания³⁷.

Естественно, что подобные объяснения не могли быть признаны удовлетворительными. Разгневанный начальник штаба // С 250 1-й армии генерал-лейтенант К. Ф. Толь писал своему «коллеге», начальнику штаба 4-го пехотного корпуса генерал-майору А. И. Красовскому: если бы «тотчас по первому известию о мятеже сделано было форсированное движение к Василькову, то 1-го числа вся горсть пьяных мятежников была бы уничтожена, почти прежде, нежели посланный из Киева нарочный мог прибыть к генерал-лейтенанту Роту, которого войска могли действовать не прежде, как по прошествии трех дней»³⁸. Узнав о поведении Щербатова, граф Остен-Сакен «заболел»³⁹. А выздоровев, написал царю о том, что «князь Щербатов не способен командовать пехотным корпусом, в особенности при затруднительных обстоятельствах; он имеет наивность воображать себя непогрешимым»⁴⁰. «Насколько я имел случай быть довольным Ротом, настолько Щербатов, мне кажется, вел себя как баба», — констатировал император Николай I в письме к великому князю Константину⁴¹.

От наказания Алексея Щербатова спасли эполеты «полного» генерала, слава героя 1812 года и обширные связи при дворе. Очевидно, поэтому же следователи и не стали доискиваться причин «надежд» Трубецкого на 4-й корпус. Однако в знак особой царской немилости Щербатов не был допущен на коронацию Николая I⁴². Вскоре его назначили командовать 2-м пехотным корпусом, а 4-й корпус вообще был расформирован.

Полковник князь Трубецкой уехал из Киева в Петербург в начале ноября 1825 года, за два месяца до восстания черниговцев. Уезжая, он мог быть уверен в совместных действиях Северного и Южного обществ при изоляции Пестеля. Силы, на которые он рассчитывал на юге, заключались в двух корпусах 1-й армии. Эти силы равнялись силам Пестеля: вся вторая армия состояла из двух пехотных корпусов. Кроме того, с юга он увозил в Петербург и конкретную дату начала революции - лето 1826 года.

Стоит отметить, что, когда Трубецкому в Петербурге стало известно о смерти императора Александра I и о ситуации междуцарствия, он принял решение о досрочном военном выступлении. И был уверен, что поддержит его на юге именно Сергей Муравьев-Апостол: ему, а не Пестелю он написал письмо с просьбой о поддержке. // С 251

Спрошенный впоследствии о содержании этого письма, князь уклончиво ответил, что писал в Васильков, излагая известия о смерти императора Александра, присяге Константину и возможной второй присяге Николаю. «И заключал тем, что если правительство не примет хороших мер для приведения войска к присяге, то я боюсь, что из этого может выйти какая-нибудь беда. Ибо я тогда уже начинал опасаться того бедствия, которого произошло»⁴³. Правда, письмо это до адресата не дошло. Младший брат васильковского руководителя, Ипполит Муравьев-Апостол, который, собственно, и должен был его передать, узнал в дороге о событиях 14 декабря и начавшихся арестах — и уничтожил опасный документ⁴⁴.

При этом подобное письмо Трубецкой послал и в Москву, к М. Ф. Орлову.

Очевидно, что «наполеоновские замашки» Сергея Муравьева, Орлова или даже Щербатова не пугали северного лидера. Судя по его действиям в 1824—1825 годах, Трубецкой был уверен, что сумеет обратить их честолюбие в свою пользу. Кроме того, при реализации его плана действий ему и доставалось руководство восстанием. Если же начинал дело Пестель, то Пестелю должно было принадлежать и общее руководство, и власть после победы — с этим Трубецкой явно не хотел мириться.

Обо всех этих приготовлениях южный лидер знал. Бестужев-Рюмин поведал ему о надеждах Васильковской управы на 3-й пехотный корпус. Пестелю было сообщено и о дате предполагаемого восстания в 1-й армии, и о связанном с этим восстанием «плане действий». «Действия» Трубецкого в 4-м корпусе были известны майору Лореру — естественно, о них знал и Пестель. Председатель южной Директории не мог не понимать: его всеми силами пытаются отодвинуть на обочину, не дать возможности стать руководителем будущего восстания и реализовать свои идеи. // С 252

Blog

Параллели

Содержание