Николай хапланов распа д роман

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 18

На ваше усмотрение, сэр.
Тогда на Горки, на ставок. Есть такой международный курорт, куда даже миллиардер Ахметов не в силах достать путевку.

А что, неплохо идет «Москвичок». Всю зиму и всю весну отдыхал, силы набирался, а теперь, как застоявшийся в стойле жеребчик, рвется вперед. Конечно, обогнать вон тот «Мерседес» или ту вон «Вольву» ему не светит, но он к этому и не стремится, хотя и в хвосте всей веренице машин, струящихся в сторону Ясиновки, быть не согласен. Кое-кого даже обгоняет. Дорога до пруда заняла всего минут двадцать. Спасибо, братуха! Без твоего подарка телипались бы мы сюда часа два.

Народа было на пляже не так уж и много. То там, то здесь, на травке расположились группки веселой молодежи, слышалась музыка из магнитофонов, кто-то с разгона нырял в не очень-то чистую воду, откуда во все стороны прыскали испуганные лягушки, кто-то нес с родника полные целлофановые бутылки, у самой запруды, на мелкоте мамаши старательно учили своих малышей плавать. И, главное, так приятно грело и ласкало июльское солнце, так давно не видевшее на этом берегу затурканного работой, даже сюда взявшего с собой свой потрепанный неизменный блокнот собкора киевской газеты Валентина Ноябрева. Без блокнота он чувствовал себя неуютно, каким-то беспомощным, как солдат, которого поставили на пост, не дав оружия. Вот и сейчас, расстелив одеяло на пахучей траве, он разделся до плавок, сложил аккуратно одежду, а сверху положил блокнот и ручку.

- И тут не можешь с ним расстаться, - засмеялась Татьяна.

- Мало ли что, - объяснил он, - вдруг пригодится.

Вода была холоднющая. Поеживаясь, вошли в нее по колена, долго не решались нырнуть, но, все же, совершили сей героический подвиг, поплавали минут пять и поспешили выскочить. Улеглись на одеяло. Хорошо-то как! Ни звонков из Киева, ни пишущей машинки рядом, ни мучений над первой строкой всяких репортажей и отчетов. Ни того, ни другого Ноябрев писать не любил, ему по душе были обычно очерки, они у него получались лучше любого другого газетного жанра, почти всегда отмечались на летучках, как лучший материал номера. Но что поделаешь? Киев очерки требовал редко, ему подавай событийные репортажи и информации. А сегодня ничего этого не будет. Будет пляж у пруда, первый в этом году загар и полное отрешение от дел. Благодать!

В трех метрах от них расположилась молодая пара со своим мальцом лет двух и огромной овчаркой. Пацаненок ползает вокруг родителей, таскает добродушного пса то за хвост, то за уши, а он даже не шелохнется. Кажется, ему тоже, как и маме с папой, приятна его возня, он тоже балдеет от общения с ребенком, закрывает глаза, делая вид, что дремлет.

- Ой, какой большой! - пугается Татьяна, - а он не укусит вашего мальчика?

- Он добрый, - улыбается юная мама, - наш Сашок на нем даже верхом ездит.

Словно желая доказать, что это так, малец тут же ложится плашмя на собаку, обхватывает ее шею ручонками и командует:

- Но, катасся…

Пес послушно становится на ноги и делает пару шагов по травке. Его всадник в восторге, он заливается радостным смехом и теребит своего скакуна за уши.

- Хватит, - говорит мальцу отец, - упадешь.

И ссаживает лихого наездника. Пес подходит к Валентину и Татьяне, внимательно обнюхивает их.

- Не бойтесь, он ласковый, - объясняет мама малыша, - можете его даже погладить.

Татьяна робко протягивает к собаке руку, гладит ее по теплой шерсти. Собака ласково трется головой о ее ладонь, ей приятно прикосновение незнакомой женщины. Он даже принимает этих двух людей за своих, ложится рядом с ними на одеяло и дремлет, прикрыв глаза.

- Какая ласковая, - Татьяна не переставала гладить собаку, - Валь, давай и себе такую купим.

Откуда-то, со стороны дачных участков, шел человек, неся на плече тяжелый и неудобный груз. На ногах не по сезону резиновые сапоги, на голове неопределенного цвета берет, лицо пропитое, оплывшее и заросшее. Он шел явно не на пляж, а мимо. Ему были, видимо, глубоко до фени все эти загорающие и дремлющие люди.

Но что это с добрым, таким безучастным до этого псом? Он приподнял голову, шерсть на его шее угрожающе вздыбилась и он громко, не просто залаял, а яростно зарычал и бросился к мужчине. Еще мгновение и он схватил его зубами за штанину, оторвал ее и снова ухватился уже повыше.

- Рекс, на место! - закричал хозяин, подбежал к собаке, оттащил его от мужика.

- Уберите своего волкодава! – заорал испуганно мужик, - пускаете тут без намордника.

- Ты кто такой? - спросил, еле удерживая за ошейник рвущегося к незнакомцу пса, хозяин собаки, - это что и откуда вы несете?

- Вам какое дело? - огрызнулся мужик.

- Ваши документы! – потребовал хозяин собаки, - я старший лейтенант милиции Зубков.

У ног мужика лежала бухта стальной проволоки, которую он только что нес, а теперь сбросил с плеча.

- А ты говорила, зачем мне блокнот, - вскочил на ноги Валентин, - кажется, как раз пригодится.

Он подошел к Зубкову и мужику, удивленно спросил:

- А что это она так набросилась? Такая спокойная была до этого, а тут прямо разорвать готова.

- Да она у меня вора за сто шагов чувствует, - пояснил Зубков, - и этого неспроста остановила. Провод этот явно откуда-то он уволок. С чьего-то участка, наверное. - И снова повернулся к мужику, - Так документы есть какие?

- Что я их с собой ношу? - огрызнулся тот, - да убери ты свою овчарку, старшой. Сожрет ведь.

- Если вы не украли этот провод, не тронет, - пообещал старший лейтенант милиции, - иначе, отдам вас ему на съедение. Так где взяли, признавайтесь.

Где взял, где взял. Купил.
В каком магазине продается сей товар? Может назовете? Или покажете дачу, в которой поживились?

Мужик молчал, пугливо посматривая на собаку, за сто шагов узнающую вора.

- Говорите, а то отпущу своего друга, - предупредил Зубков.

- Ладно, твоя взяла, старшой. Взял тут недалеко. Там все равно все заброшено. И домик открытый.

- Пошли покажете.

Одевшись и оставив двух женщин и ребенка на пляже, Зубков и Ноябрев потопали за уныло бредущим к месту своего преступления мужиком. Овчарка тоже намерилась было пойти за ними, но после команды Зубкова «Сторожить!» послушно осталась охранять дам и мальчика. Домик, к которому привел их собиратель металлолома, оказался, в самом деле, заброшенным. Об этом говорили и заросший бурьяном огород, и снятая кем-то дверь, и оборванная металлическая сетка, огораживающая территорию и даже поржавевшая шахтная вагонетка, в которой давно, видимо, не было воды. Она уже лежала на боку и чуть в сторонке от того места, где стояла по всем признакам вначале. Наверное, кто-то пытался унести или увезти и ее, но что-то помешало. Может прохожие, может вес вагонетки.

- Да, - покачал головой Зубков, - нога человека тут давно не ступала. Руины Сталинграда.

- А я что говорил? - взбодрился мужик, - все равно пропадает. А я за этот провод хоть на бутылку имел бы.

- Замолчи, ворюга, - буркнул старший лейтенант милиции, - раз не твое, то и лазить нечего.

Из соседнего, более-менее ухоженного домика вышла женщина лет семидесяти, посмотрела из-под ладони в их сторону и засеменила к ним.

- Купить, что ли хотите? Уже года три никто не приходит. Если надо, к председателю общества идите, она на том конце этого ряда.

- А чей это дом, мамаша? - обратился к ней Зубков.

- Федора Красилова. Но он забросил, не ходит уже сюда. А этот что, тоже с вами? - женщина недоверчиво осмотрела мужика с бухтой провода на плече, нахмурилась, - милиция, а с таким якшаетесь.

- А вы его что, знаете? - удивился Ноябрев.

- Да знаю. Шастает тут каждый день. Не усмотришь за ним. Железную лестницу на днях тоже он, видно, унес. И вагонетку вон ту с дружками хотел утащить, да не смогли. Только попыхтели и бросили. Сама видела. У, идол! Спасу от вас таких нет!

- Значит, не первый раз тут пасешься? - повернулся к мужику Зубков, - фамилия твоя как? И где живешь? Давай, называй.

- Жорка это, на Даках живет, нигде не работает, по огородам нашим промышляет. Ты мне, гад, лестницу верни. Я на последние деньги покупала, а ты, идол, унес. Ты-ты, я знаю. Бесстыжая твоя морда!

- Не ругайся, тетка Сима, не брал я твою лестницу.

- Еще и отказывается. Вы его, товарищ милиционер, заарештуйте. Там его место, в кутузке.

И Валентин, и Зубков записывали в свои блокноты каждый свое. Пригодился, все-таки, журналистский блокнот. Вскоре все, что надо, было записано – и фамилия мужика, и адрес. И даже место жительства бросившего свой участок Федора Красилова. Предупредив мужика, чтобы он завтра явился к десяти в Центрально-Городской райотдел милиции, Зубков повернулся к Ноябреву:

- Пошли, журналист. Там наши жены заждались, наверное.

Женщины уже сидели вместе, расстелив рядом свои подстилки. Малец сладко спал под панамкой, которой мать укрыла его лицо от солнца. Дремал и Рекс, но сразу же вскочил и радостно бросился встречать хозяина. Остаток дня провели вместе и в город поехали на «колымаге» Ноябрева.

А через несколько дней, выполняя задание редакции написать о работе одной из районных налоговых инспекций, Валентин задавал вопросы ее сотрудникам и вдруг услышал от одного из них знакомую фамилию – Красилов.

- А я недавно на вашем винограднике был, - сообщил ему, чем сильно удивил высокого, с уже пробивающейся сединой мужчину, - на вашем заброшенном участке. Что же вы так, Федор Афанасьевич?

Через несколько минут они весело и заразительно смеялись рассказу самого Красилова о его неудачном хозяйствовании на участке, о ворах, постоянно громящих домики. И о том, как он махнул рукой на все эти дела.

Но стоило Ноябреву заговорить о семье Красилова, как тот сник, замолчал и на лице его появилось грустное выражение.

- Не будем об этом, - наконец обронил он, вытащил из пачки сигарету, но, вспомнив, что в помещении курить непозволительно, смял и выбросил ее в урну, - тут мне рассказывать нечего. Тем более, журналисту.

Ну что ж, нет так нет. О личной жизни сотрудников налоговой в редакционном задании не было ни слова. Только о работе. Не знал Валентин Ноябрев, что именно личной жизнью этого человека ему в будущем придется не раз заниматься, что они подружатся, будут бывать у друг друга, что Федор будет обращаться к нему за помощью в бедах, которые нагрянут вскоре на его семью.

Из двухсот строчек, переданных по факсу на следующий день в редакцию, родная «Независимость» при публикации сократила лишь два абзаца, но именно те, где упоминалось имя Красилова. Само сокращение его огорчило не особенно, но перед Федором было неловко. Человек ведь будет искать в газете свою фамилию. Людям всегда приятно, когда в публикациях вспоминают и их. Им-то неведома редакционная кухня, они не знают как макетируется и верстается газета, как ответственный секретарь мудрит над полосами, шрифтами и колонками, чтобы статьи поместились без сокращений. Но никуда не денешься, сокращать нередко приходится.

Валентин вспомнил, как разводил руками в таких случаях ответственный секретарь городской газеты Валентин Григорьевич, где он начинал свою журналисткую карьеру и писал, как ему казалось, статьи, откуда ничего невозможно выбросить. Но Валентин Григорьевич заходил а кабинет Ноябрева, смущенно почесывал затылок и говорил традиционную, и понятную, как приговор, фразу:

- Тезка, ты же знаешь, что страница не резиновая, ее не растянешь. Так что придется тебе самому выбрать для урезывания сорок строчек.

Вначале Ноябрев спорил, доказывал, что любое сокращение изуродует его статью, она потеряет смысл, но со временем убедился, что сопротивление бесполезно и, скрепя сердце, вздыхая и охая, совершал экзекуцию над своим творением и хмуро возвращал ответственному гранки статьи:

- На, палач. Как гильотиной по собственному сердцу прошелся.

Бывало, конечно, и наоборот - секретарь предлагал не сокращать, а дописать сколько-то строчек. Это было приятней. Но и в таких случаях не обходилось без недовольства некоторых газетчиков, которым буквально нечего бывало дописать в коротенькую информацию. В редакции долго смеялись, вспоминая проделку корреспондента Леонида Санина. В подборку информаций тот написал самое короткое сообщение: «Колхоз имени Тельмана вчера завершил уборку и сдачу государству овощей со своих плантаций».

- Это слишком уж коротко, допиши несколько строк, - потребовал ответсвенный.

- Да нечего дописывать, - возразил Санин, - я больше ничего не знаю.

- Водички налей, - посоветовал тот.

«Налить водички» на журналистском языке означает дописать несколько ничего не значащих, но расширяющих статью, фраз. Ну что ж, Санин требование секретаря выполнил быстро. Через несколько минут он принес Валентину Григорьевичу ту же информацию с добавленными строками. Читалась она так: «Колхоз имени вождя германского пролетариата Эрнста Тельмана, погибшего в годы второй мировой войны в фашистском концлагере Бухенвальд, вчера закончил уборку и сдачу государству, то есть Союзу Советских Социалистических республик, со своих плантаций, которые когда-то принадлежали крестьянам, а после коллективизации были отданы колхозу в бессрочное пользование, урожая овощей, то есть помидоров, огурцов, перца, моркови, редиски, капусты, сельдерея, репы, баклажанов, синеньких, кабачков, тыквы, арбузов, дынь, картошки и прочее, и тому подобное, и так далее».

Даже сейчас, через восемь лет, заходя иногда в свою бывшую редакцию и встречая еще работающего там Санина, Ноябрев неизменно спрашивает:

- Ну как там насчет овощей в колхозе имени Тельмана?

Да, редакционные шутки и хохмы… Не обойтись без них журналистам, с головой уходящим порой в свои очерки и репортажи. Они как элексир, спасающий от изнурительного умственного напряжения. А оно, как известно, чудовищное. Впрочем, известно оно только самим журналистам, остальные люди, непричастные к этому сословию, чаще всего считают, что это легкий хлеб. Мол, что тут трудного? Сел, написал, напечатал и получай гонорар и известность. Поиск истины, творческие муки никого не волнуют. Считают все это выдумкой журналистов и писателей.

Да ладно, бог с ними, не понимающими. Вот с Красиловым неудобно получилось. Расспрашивал, записывал, даже пообещал газету со статьей подарить, а получается, что именно его имени в ней нет. Пойти к нему что ли, разъяснить, как это случается в редакционных буднях? Нет, в налоговую идти не хочется, лучше домой к нему. Адрес, тем более, известен.

Не ко времени, кажется, явился он к Красиловым. Жена Федора встретила его с заплаканными глазами, а сам он нервно ходил по квартире из угла в угол, не находя себе места. Он то ли обрадовался визиту Ноябрева, то ли сделал вид, что рад, но не будешь же тут же, только войдя, извиняться и уходить. Его пригласили, Анна Семеновна заторопилась на кухню ставить чайник, а они с Федором остались в зале и оба не знали, о чем можно в эти минуты говорить. Федор сильно чем-то взволнован, то и дело мнет пальцами висок, закуривает одну за другой сигареты и тут же их отшвыривает. Но не молчать же, раз пришел. Надо о чем-то говорить.

- Вот, Федор Афанасьевич, зашел, чтобы объяснить, почему ваша фамилия из газеты вылетела…

- Да не до газеты мне сейчас! - вырвалось у Федора, - ну его все к бесу, и газеты ваши, и все эти ваши перестройки, выборы и все на свете!

- Что-то случилось? Вижу, что вам не до меня, но может поделитесь. Вдруг чем-то помочь смогу.

- Да чем тут поможешь? Поезд же ты не сможешь догнать и остановить. Дочка моя натворила, черт побери! Заработки ей, понимаешь ли, нужны. На вон, читай.

И Федор протянул Ноябреву листок бумаги. Тот долго читал несколько строчек, написанных там. Так долго, словно это был целый рассказ. Прочитал много раз, и замолчал, не зная, чем успокоить Красилова.

А Федор все ходил и ходил по комнате, словно забыл и о том листке, и о самом госте.

- Надо же! - вырвалось у него, - я как раз договорился насчет работы для нее, а она вот так…

Да, именно сегодня он побывал у Геннадия Кутакова, наступил, как говорится, на собственную гордость, попросил найти для Наташки хоть какую-то работу. И тот сказал, чтобы она завтра пришла к нему в офис. Что-нибудь, мол, найдем. И вот такой конфуз. Уехала вместе с подружкой Веркой в Москву на заработки. Даже не предупредила. Знала, что он не отпустит. Оставила лишь короткую записку. Вот эту, что сейчас сотый раз перечитывает этот корреспондент Ноябрев.

- Валентин Алексеевич, - попросил он, - только это не для печати. Просто как хорошему человеку дал почитать. Может, что и посоветуешь.

Он даже и не заметил, что перешел с журналистом на ты. Правда, тот этого тоже не заметил. Он, в который уж раз, словно выискивая в ней что-то новое, перечитывал записку дочки Красилова. Она была короткой: «Папа и мама! Не волнуйтесь. Все будет в порядке. Мы с Верой, все же, решили поехать в Москву. Как устроимся, я сразу позвоню. Поработаю несколько месяцев, подзаработаю и вернусь. Может к тому времени найдется работа и в нашем городе. С любовью – ваша Наташа. Еще раз – не волнуйтесь. И, пожалуйста, не сердитесь».

- Нет, ты видишь, что она пишет? Не волнуйтесь, не сердитесь… Легко сказать. Жена вон чуть инфаркт не получила, когда прочитала. Кто ее там, в Москве, ждать будет? Чертова девка! Да в той Москве таких, как она, как селедок в бочке. По - немецки их называют теперь – остарбайтерами. Читал, наверное, в газетах, что милиция таких гоняет, что грабят их и даже в бордели определяют. Нет, я с ума сойду. Хоть самому езжай в ту проклятую Москву, тащи ее обратно.

- Где ж ты ее там найдешь? - Ноябрев тоже перешел на ты, - Москва большая. Не будет же твоя Наташа ждать тебя на вокзале.

- Вот в том-то и дело! Ну, пусть только объявится. Поеду, найду и так отметелю, как никого никогда не колотил.

- Придется, Федор Афанасьевич, ждать весточки от нее. Сообщит где она, тогда я позвоню своим коллегам в Москву, отыщут ее, присмотрят.

- Ждать… Да пока она объявится, мы тут с матерью с ума сойдем.

- А что ты еще можешь придумать? Сейчас тебе и интерпол не поможет.

Анна Семеновна принесла чай, стала разливать в стаканы. Федор отодвинул их в сторону.

- Давай нам чего покрепче.

Выпили по паре рюмок, помолчали и Валентин заторопился домой, пообещав заходить.

- Не вздумай только что-то об этом писать, - предупредил Федор.

Валентин, конечно, не написал, но случай с дочерью Федора не выходил у него из головы и он исподволь стал собирать материал о судьбах молодых людей, которых круговерть перестроечных явлений сделала изгоями современного общества, о молодежи, не сумевшей найти в нем своего места и мечущейся от одной крайности к другой. Никогда раньше он не обращал внимания, вернее, старался не замечать появившихся в последние годы на трассах между городами так называемых «верстовых» – девушек, предлагающих свои сексуальные услуги проезжающим мимо водителям иномарок. Вначале он даже не понимал, что это за девчата. Думал - голосуют, чтобы их подвезли. Но шофер Василий, с которым он чаще всего ездил по этой дороге, просветил его и Валентину захотелось поговорить с этими новоявленными путанами, написать о том, что и как привело их к такому падению. И однажды по дороге на Днепропетровск он попросил Василия притормозить возле одной из голосующих девиц. Опыт журналиста у него большой, разговорить человека, вызвать его на откровенность он умел. Однако такое интервью ему пришлось брать впервые. Девица, услышав, что ее услуги его не интересуют, мгновенно потеряла к нему интерес, отвернулась, хотела отойти, но он остановил ее, сказав, что оплатит беседу с ней по ее «таксе».

- Десять гривен за час, - предложила девица.

Хорошо. Первый вопрос: вас как зовут?
Анжелика.

Конечно, назвала она не свое имя. Это было ясно. Просто подобные девицы, видно, придумывают себе какое-либо экзотическое имя. Если Вера – то Вероника, если Нина – то Нинель, если Саша – то Александрина… У этой тоже было какое-нибудь нормальное имя, но она стала Анжеликой. Ну что ж, пусть будет так. Анжелика так Анжелика.

- Девушка, не буду спрашивать ни вашего настоящего имени, ни места жительства. Но я здесь проездом. Сейчас поговорим с вами, я уеду и больше вас никогда не увижу. И разговор наш останется между нами. Поэтому прошу вас отвечать мне откровенно, ничего не выдумывая. Если будете рассказывать мне сказки, то лучше сразу откажитесь. Идет?

- Ладно, если это не будет мне во вред, то спрашивай.

Как вы оказались на этой вот трассе?
А куда деваться? Я учусь в институте. В каком – не спрашивай. Стипендии нам не платят, наоборот, за учебу плату берут. А где мне на это денег взять? Родители в селе живут, там уже и колхозы распались. Одним огородом и живут. А образование получать надо ведь. Вот и предложила подружка подрабатывать после занятий таким вот путем.
Не боялись идти на такой шаг?
Конечно. Я ведь, как и все девушки, мечтала о красивой любви, о счастье на двоих, но жизнь повернулась ко мне самой мерзкой своей стороной. Вы думаете мне приятно ублажать прихоти разных подонков? Но ничего, получу диплом, уеду куда-нибудь подальше отсюда, устроюсь, может и замуж выйду. Никто и знать не будет.
И часто вы здесь стоите?
Все выходные и почти каждый день после занятий. Правда, приходится отъезжать подальше от города, чтобы знакомые не попадались.
А вдруг попадутся?
Да было уже. Однажды наш завкафедры на машине ехал, я проголосовала. Хорошо еще, что нашлась во время, попросила подвезти до города. Он даже не спросил, почему я здесь оказалась в позднее время.
И много вас тут?
С нашей группы всего две девчонки кроме меня. Но и с других, наверное, есть.
И много зарабатываете?
Да зарабатываем… Тошно от таких денег. Но приходится. Вот сейчас у меня ни рубля нет. Даже поужинать не на что. Пропади она пропадом, ваша незалежность. Не знаю, кто там незалежный и от чего, а я вот такой стала. Настоящая проститутка. А потом когда-то в школе детишкам преподавать буду, высокой морали их учить. Такой вот педагог у них будет - траханный-перетраханный.
А вы сегодня обедали?
Какой к черту обед? Даже не завтракала. И никого остановить сегодня не удалось.

Муторно стало на душе у Валентина. Ему бы осуждать, презирать эту девицу. А ему стало ее жутко жалко. Проклятье! Чудовищное время! Ну, ради чего, скажите, ради чего была заварена вся эта каша с перестройкой, с развалом Советского Союза, с независимыми республиками? Чтобы вот такие девчонки становились дорожными проститутками ради денег, которыми нужно оплатить учебу? Разве могло быть такое в ушедшем в Лету Советском Союзе? Он вот в свое время учился в университете, ничего за это не платил, наоборот, получал 28 рублей стипендии. Правда, приходилось иногда подрабатывать на разгрузке вагонов на товарной станции. Хватало даже девчат в кино сводить, конфетками их угостить. А сейчас что? Стоит вот эта девчонка, мечтавшая когда-то о красивой любви и счастье на двоих, и предлагает проезжающим подонкам «расслабиться», себя предлагает. О, Боже! Что же делать, как помочь таким вот девчонкам не погибать в омуте наступившей эпохи? Пусть не этой, назвавшейся Анжеликой, а многим тысячам других. Эта уже погибла, это ясно. Она лишь мечтает, получив диплом, удачно устроить свою жизнь, но навряд ли это ей удастся. Затянет омут, поглотит ее окончательно, и не отмоется она уже никогда от своего прошлого.

Blog

Николай хапланов распа д роман