Николай хапланов распа д роман

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 18

С зятем своим, Женькой. С кем же еще?
Да зачем с ним говорить? Ушла от него, ну и ладно. Поздно выяснять отношения.
Нет, ты поезжай. Тряхни хорошенько, чтобы руки не распускал.
Ты что, хочешь чтобы я ему морду набил?
А что, может и надо.
Наташ, а чего ж ты далась-то? Ты же, бывало, и отпор давала ему.
Да у нас, папа, все хорошо сперва начиналось. Он бутылку домой принес, сели ужинать, вместе выпили по рюмочке. Потом он вторую захотел выпить, а я бутылку спрятала, сказала, что на сегодня хватит. Ну он и взбесился. Наорал на меня, бить начал. Вон какой фингал навесил. Я тоже сдачи, конечно, дала. Теперь он заснул, храпит на весь дом. Мне так захотелось убить его во сне, что испугалась, что сделаю, собрала чемодан и к вам. Не могу больше.

Наташа рассказывала, а Федору все слышались и слышались слова, которые она сказала в начале разговора: хорошо начиналось… бутылку принес… бить начал… сдачи… Да-да, именно так начинается у тех, кто потом становится алкоголиком или бомжем. Они и сами, наверное, не замечают процессов своей деградации. Принес бутылку… Ни праздника, ни гостей, просто принес и все. Наташка и сама считает, что это нормально.

- Вот что, - только что вялый, почти безразличный голос Федора стал жестким и лаконичным, - ни разговаривать с ним, ни, тем более, бить ему морду я не намерен. Поздно и бесполезно. И вы обе забудьте о нем. Не было такого человека, он приснился вам обеим. Жить будешь дома, твоя комната в твоем распоряжении.

Как легко оказалось разрубить этот дочкин узел. Пока не поздно, пока не появился ребенок, вернуться к родителям и жить рядом с ними, как и раньше. Но как разрубить другой узел, которым туго стянуты судьбы его, Ани и Зиночки? Можно было бы тоже вот так поступить, как дочка – уйти и больше не появляться, забыть. Но как быть с сердцем, которое тянет не сюда, в родной, привычный дом, а на Черемушки, в квартиру Зиночки? Это же надо такому случиться. Тут бы с дочкиной жизнью разбираться, помочь ей словом и делом, но, оказывается, ему и самому помощь нужна. Кто поможет, кто посоветует? Мать, живущая вместе с младшей дочерью Любой в деревне? Не одобрит мать, осудит. Не советчик и брат Вовка, живущий в микрорайоне «Зеленый». Как раз из тех алкашей, о которых он сейчас думал. Хорошо еще, что жена не резанула его кухонным ножом, а просто ушла неизвестно куда. Не с кем поговорить, поделиться, посоветоваться. Как в той поговорке, чужую беду руками разведу, а вот свою…

- Твоя комната в твоем распоряжении…

Аня с дочкой пошли в ту комнату, а Федор снова направился на балкон, где на подоконнике его ждала пачка сигарет. С облегчением закурил, привычно всмотрелся в часы на здании НИИ. Как и прежде, их стрелки застыли неподвижно на цифрах девять и двенадцать. Время, в самом деле, кажется, остановилось.

Интересно, что сейчас делает Зиночка? Позвонить ей, что ли? Глянул на закрытую дверь дочкиной комнаты. Оттуда слышались приглушенные голоса Ани и Наташи, но слов было не разобрать. Нет – решил - не буду звонить.

Во дворе послышалось лихое пенье Лешки из соседнего подъезда. Ему ужу за шестьдесят, но все во дворе, даже подростки, зовут его Лешкой. Другого, более уважительного имени у него нет – не заслужил. Трезвым его тоже за много лет никто из соседей не видел. Пил он постоянно, пил все, что попадет, любую бормотуху. Денег у него постоянно не имеется, он выпрашивает на выпивку гривну-другую у соседей или прохожих, обещая скоро вернуть, чему никто не верит, ибо такого случая в его жизни тоже не бывало. Но он автоматически обещает. Сам он щупленький, худой, невысокий, со сморщенным личиком, из тех о ком обычно говорят «В чем душа держится». Кажется ветер его мог бы легко поднять и унести, но он гонорится, считает себя крутым и сильным, а тем, кто дает ему мелочь на стаканчик бормотухи, на полном серьезе обещает:

- Если тебя кто обидит, ты мне скажи, я им…

Что он может «им», Лешка не объясняет, да и сам не знает, но обещать обещает. На выпрошенную мелочь он сразу покупает на разлив в ближайшем гастрономе сканачик, выпивает и сразу пьянеет еще больше. Вообще пьяным он не опасен, драк и ссор не затевает, становится посреди обширного двора и начинает петь военные песни, чаще всего «День победы» или «Катюшу». Если это случается слишком поздно, когда людям уже пора спать, в девятиэтажке открываются несколько окон и ему советуют:

- Эй, Карузо, прекращай концерт.

- Родина-мать зовет! – отзывается Лешка, но покорно отправляется домой.

Тут же, во дворе за небольшим самодельным столиком, оббитым дерматином, каждый вечер до поздней ночи идут сражения в домино. Еще не старые, но уже заслужившие пенсию шахтеры азартно стучат костяшками по столику по много часов, то и дело отправляя кого-то из компании за очередной бутылкой вина или самогона. Лешку они в компанию почему-то не берут, отгоняют его, видимо, считая его низшей, чем они, кастой. Он иногда подходит к ним, но они дружно орут на него, чтобы он не мешал, убирался. Он покорно «убирается», но отойдя метров на пятьдесят, заводит свое неизменное:

- Этот день победы порохом пропах…

- Во дает Карузо! – ухмыляется кто-то из молодых пенсионеров и шлепает костяшкой по столу, - все, рыба! Считайте очки.

И так изо дня в день уже много лет. Порой кто-то из постоянных доминошников перестает приходить по уважительной причине - причине ранней смерти. Шахтерам неспроста дано право выходить на пенсию раньше других, здоровье их остается в угольных забоях, подрывается тяжким подземным трудом, гробится при увечьях во время обвалов. И они редко доживают до глубокой старости. Потому и покидают некоторые из них так рано ряды партнеров по домино. Но их место за столиком вскоре занимает кто-то другой, тоже доработавший до шахтерской пенсии. Изредка приходит играть в домино и Павел Пискарев, тоже бывший шахтер, но ушедший на пенсию не по стажу, а от того что получил огромную дозу облучения при ликвидации аварии на Чернобыльской атомной стации. На вид он еще вроде бы крепок. Но только на вид. Внутри у него сто болезней, сделавших его инвалидом первой группы. Он, видно, знает, что жить ему осталось немного, поэтому лицо его всегда печально, голос тихий.

Глядя с балкона на играющих в домино, Федор Афанасьевич грустно подумал: «Когда-то и я, наверное, присоединюсь к этим доминошникам».

Потушил сигарету, закрыл окно. Из Наташкиной комнаты слышались неясные голоса дочери и жены…

2.

Уже неделю, и днем и ночью, идет по пескам караван верблюдов, ни на миг не останавливаясь на привал. Не устают верблюды, бодры люди. Словно нет этого обжигающего солнца и нескончаемых желтых песков. Но где же конец пустыне? Не бесконечная же она! Ведь давно за спиной и сто и сто пятьдесят километров. Даже по карте, которую Дмитрий изучал перед путешествием, она на много меньше.

- Это не пустыня, - прочитав его мысли, объяснил Хум Киши, - это бесконечное время течет, как песок. И мы идем вместе с ним.

- А почему мы никогда не останавливаемся?

- Чтобы не отстать от времени. Остановиться можно, но тогда придется его догонять. Неделю назад мы остановились, чтобы спасти тебя, а потом догоняли. Ты заметил, что в первый день мы двигались быстрей, чем сейчас?

- А почему наш караван с каждым днем все больше? Вначале было три верблюда, а сейчас пятнадцать. И на каждом люди. Откуда и когда они появились?

- Это те, кто уже знает, что время и бесконечно, и быстротечно. А еще они поняли, что блага земные - золото, деньги, роскошные дома и машины – все это обманчиво и преходяще. Поняли, что человеку достаточно куска хлеба и кружки молока, чтобы быть счастливым. Ведь и от черного хлеба, и от красной икры бывает одинаковое чувство утоленного голода. А хлеб, кроме того, прибавляет человеку силу, которой не дадут все эти изысканные яства. Ты заметил, что те, кто постоянно ест деликатесы и пьет заморские вина, быстро становятся тучными, быстро стареют и умирают не в глубокой старости?

- Вообще-то никогда не обращал на это внимания…

- Обрати. А самыми крепкими людьми бывают те, чьей пищей много лет остается простой крестьянский хлеб, натуральное молоко, овощи и чистая родниковая вода.

- Об этом читать приходилось, да вот как соблюдать такой режим, если все на бегу, а продукты в магазине так напичканы химией, что…

- Знаю. Так человечество и сокращает свое время. И питаетесь не так, и дышите не чистым воздухом, и нервы сжигаете в погоне за ненужными благами. По сути, вы уже не те люди, какими вас задумала природа. У вас даже руки и ноги уже почти атрофированы, ибо избегаете физического труда и не ходите пешком, все на машинах, поездах и самолетах… Вот и тот человек, с которым встретится сегодня твой сосед Федор Афанасьевич,, думает, что долго проживет со своим богатством, но недолго ему осталось.

- Что за человек?

- Ты его не знаешь. Это бывший партиец, а теперь крупный бизнесмен Геннадий Кутаков. Красилов знал его в молодости. Сегодня они встретятся случайно. Если хочешь, я покажу тебе их встречу.

- А можно?

- Конечно. Закрывай глаза.

Дмитрий подчинился, прикрыл веки. И опять увидел свою страну, объятую ветрами перемен, а потом Красилова, возвращающегося с рыбалки…

х х х

Над страной гудели ветры перемен. Президент страны Горбачев объявил о перестройке и каком-то ускорении, все, у кого откуда-то взялись деньги, стали открывать кооперативы, создавать бригады по строительству и коммунальным услугам, многие превратились в так называемых челночников, ездили с баулами всяких хозтоваров в Венгрию, Польшу, Румынию, а кое-кто аж в Китай и в Эмираты, там всем этим торговали на рынках, на выручку покупали свитера и магнитофоны, которые, в свою очередь, сбывали на местных базарах. Торговцами в одночасье стали и горняки с закрытых шахт и металлурги, по полгода не получающие зарплату, бывшие учителя, врачи, воспитатели детских садов. На миллионы купонов, а потом на гривни, которыми оплачивался их труд, прожить было невозможно, людям приходилось искать пути выживания, но других путей, кроме торговли на рынке чем только можно, не было. Одновременно с этим появился и чудовищный, безжалостный рекет, который власти скромно называли вымогательством и очень вяло, то ли неумело, то ли без желания вели с ним борьбу. В народе стали поговаривать, что в этом деле рыльце в пуху и у самой милиции, которая, якобы, прикрывает преступников, имея от них за это свой неплохой навар. Так ли это, никто не мог сказать, но постепенно люди стали пугаться и самой милиции, остерегались обращаться к ней за помощью, ибо боялись и там наткнуться на пособников всяких бандитских группировок. Особенно после того, как была разоблачена группа сотрудников вневедомственной охраны, которая сама грабила магазины и сама выезжала на сработавшую сигнализацию. Сами себя они на месте преступления, естественно, с поличным не заставали. Как разоблачили и задержали грабителей в форме, горожанам известно не стало, ибо, несмотря на объявленную и расхваливаемую гласность, и в газетах и по телевидению об этом не было сказано ни слова. Но шила в мешке не утаишь, новость передавалась из уст в уста, обрастая и правдивыми и выдуманными подробностями. Правда, как наказали и наказали ли вообще тех офицеров и рядовых из вневедомственной охраны, никто так и не узнал. Власти сумели сохранить эту тайну посильней, чем государственную. Но это еще больше подорвало доверие людей к милиции, а заодно и к судам, прокуратуре, вообще к правоохранительной системе. И если раньше, уезжая надолго из дома, хоть кое-кто ставил свое жилище на сигнализацию, то теперь тех, кто делал это, стали считать сумасшедшими. Мол, кому доверяете? Они же сами и ограбят вашу квартиру!

Жилищное строительство в городе прекратилось окончательно. Директор металлургического завода на миллионы долларов, взятых государством в кредит у Германии для реконструкции предприятия, стал вдруг возводить целый микрорайон многоэтажек. Строили те дома югославы за оплату, которая местным строителям и не снилась. Однако, заработав на этих бетонных коробках неплохие деньги, но не оснастив их никакими коммуникациями, они благополучно покинули город. Микрорайон без водопровода, отопления, электричества, газа, без окон и дверей, без внутренней облицовки остался зарастать травой. Даже бомжи и скрывающиеся от правосудия личности не стали искать убежища в тех холодных казематах, которые можно было бы сравнить с руинами Сталинграда. Можно бы, но это было бы неправильно. Руины города на Волге вызывали когда-то гордость мужеством его защитников, а эти недостроенные дома стали результатом то ли вопиющей бесхозяйственности, то ли неведомых ни самим горожанам, ни властям, ни, тем более, правоохранительным органам преступных деяний. Оставив вопрос открытым не на долгие годы, а, наверное, навсегда, сам директор завода безнаказанно, с гордо поднятой головой выдвинул свою кандидатуру в депутаты Верховного Совета республики, каким-то путем победил и получил депутатскую неприкосновенность. Рука правосудия теперь оказалась коротка, чтобы его достать.

Зато успешно было достроено великолепное здание городской налоговой инспекции. Бывший детский садик за несколько месяцев превратился буквально в чудо архитектуры с витражными окнами и прочими прибамбасами, сделавшими его похожим на дворец венецианских дожей. Теперь в городе самыми заметными зданиями стали это, городская милиция и одноэтажная городская прокуратура. Именно те помещения, хозяева которых постоянно жалуются на нехватку средств для борьбы с преступностью.

Да нет, сказать, что в городе нет никакого строительства, было бы грешно. Жилья да, не строилось. Но зато как грибы появлялись кафе, аптеки, банки, церкви, а за городом - двух и трехэтажные дачи. Их строили, конечно, не учителя и шахтеры, а появившиеся откуда-то «новые русские» и «новые украинцы», бывшие секретари райкомов и горкомов партии, а чаще всего личности, старающиеся не афишировать свое прошлое.

А потом пришло время печально знаменитого ГКЧП. Президент страны и генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачев оказался узником на своей даче в Форосе, через несколько дней, вернувшись оттуда, отказался от власти, а еще через время и весь Союз развалился на отдельные удельные княжества со своими, поспешно появившимися, президентами. Российский Верховный Совет стал называться Думой, украинский - Радой… Президентами обзавелись и все автономные республики. Казалось, что еще немного и они будут избраны даже в областях и районах. Население всех бывших республик в одночасье превратилось в заядлых политиков, обсуждало кандидатуры, изучало программы многочисленных партий, движений, фондов, которые то появлялись, то исчезали, ахало, узнав о «самоубийстве» или бегстве за рубеж очередного государственного деятеля, возмущалось тому, как на фоне появившихся безработицы и нищеты кто-то ухитряется строить за городом роскошные виллы, где во дворе даже разгуливают экзотические павлины.

Возвращаясь как-то с рыбалки, Федор присел отдохнуть на лавочку у ворот одного из таких роскошных особняков. Стояла тихая задумчивая погода, теплое бабье лето осторожно растягивало между деревьями серебристые нити паутины. Не шевелились листья, замолчали даже птицы, словно прислушиваясь к загадочной тишине. И лишь со всех сторон чувствовался пьянящий запах давно созревших, но еще не собранных яблок. Где-то в километре отсюда, по трассе то и дело бесшумно, как движущиеся картинки, проносились, поблескивая на солнце окнами, легковушки и медленно, устало шли редкие старушки и старики, согнувшись от сумок и корзин с плодами своих садовых участков. Даже не заглянув в эти сумки, Федор знал, что несут люди в эту пору с политых потом соток. Яблоки, сливы, морковь, свеклу… На скудные пенсии им выжить трудно, вот и спасаются тем, что вырастят на огородах.

Оглянулся, внимательно осмотрел через ажурную решетку забора двор дачи-особняка. Красивый двор соорудил хозяин. Беседка, фонтанчик, кресла прямо под яблонями. Никакой свеклы и моркови, одни цветы. Не для выживания, а для отдыха имеет кто-то этот дворец.

Когда-то и Федор с Аней заимели свои пять соток. Даже небольшой домик соорудили, разводку труб по огороду для полива сделали. Деревья посадили. Но вскоре началась вакханалия с металлоломом. Однажды утром обнаружили, что кто-то ночью снял и унес трубы, несколько раз «металлисты» взламывали дверь домика, уносили все, что можно сдать на приемный пункт. Дошло до того, что увезли даже шахтную вагонетку, в которой был всегда запас воды. Причем, не только ихнюю, а с нескольких соседних участков сразу. Руками их не поднять, видно подъезжали с краном и с грузовиком. Не бомжи, значит, похозяйничали… Обзаводиться всем этим снова Федор не стал, махнул рукой и забросил злополучные пять соток. Расходов на них больше, чем пользы. Хотя Аня охала, жалела. Повозиться в огороде, самой вырастить грядки ей очень нравилось. Но после всех этих налетов она стала бояться приходить туда одна. Вдруг наткнешься на непрошеных гостей, иди догадайся как они себя поведут. Вот уже четвертый год, как не ходят они с Аней на тот участок. Ну его…

За спиной скрипнула калитка. Из нее вышли двое и направились к стоящей напротив черной «Волге». Один хлопнул второго по плечу, сел в нее, завел мотор.

Бувай, - и почти бесшумно отъехал.

- Заезжай, - бросил ему вслед хозяин и повернулся, чтобы войти в свой двор. Увидел Федора, удивленно посмотрел на него и остановился.

Вы ко мне?
Да нет, просто сел на вашу лавочку отдохнуть.
Ну-ну, - хозяин взялся за калитку, но вдруг снова обернулся к Федору, всмотрелся в него, - Красилов, ты что ли?
Я, а вы… - Федор не договорил, узнал его и рассмеялся, - Боже! Генка, это же надо! Сколько лет, сколько зим!

Да, лет и зим с той поры, как они с Генкой Кутаковым были в одном студенческом стройотряде, прошло сто тысяч. Учились в разных институтах, но на так называемый третий семестр поехали в объединенном стройотряде, работали в Липецкой области, строили животноводческие фермы. Правда, Федор был рядовым строителем, а Генка комиссаром отряда. Вместе работали, пели студенческие песни вечерами у костра, ухаживали за девчонками, заработали денег, получили грамоты ЦК комсомола, вернулись в город и больше, кажется, не виделись. У каждого была своя дорога, своя судьба. Федор, закончив институт, работал экономистом в аптекоуправлении, потом в торговле, теперь вот стал рядовым сотрудником налоговой инспекции. Особенной карьеры, как говорится, не получилось. А Кутаков, получив диплом горного инженера, пошел по общественной линии. Был секретарем райкома комсомола, потом райкома партии. Дошел даже до первого секретаря. Обо всем этом Федор знал лишь понаслышке, ибо и жили и работали они в разных районах города, надобности встречаться не было, ибо кроме давнишнего стройотряда, который их лишь познакомил, но друзьями не сделал, ничего их не связывало. Не знал Федор и жизни Геннадия после развала Советского Союза, роспуска коммунистической партии. Не было надобности и знать. И лишь сейчас, увидев и узнав Геннадия, подумал: чем же занимается он теперь?

- Да, - покачал головой Кутаков, - тыщу лет прошло, а кажется вчера вместе фермы строили. Да ты давай, заходи в дом, посидим, по пять граммов употребим.

- Нет, спасибо, я лишь на минутку отдохнуть присел. Даже не знал, что это как раз твой дом.

- Ну вот и узнал, давай, заходи-заходи.

Во двор Федор вошел, но в дом отказался наотрез, сославшись на духоту.

Лучше вот здесь, в беседке.
Ну хорошо.

Через несколько минут появившаяся откуда-то девушка накрыла в беседке стол, вынесла закуску, бутылку коньяка. После первой Геннадий потребовал у гостя рассказа о его житье-бытье, о судьбах друзей-студентов, о семье. Рассказал и о себе: после роспуска партии без дела он, оказывается, не остался, сперва организовал кооператив по изготовлению красок, потом рекламное агентство и, наконец, создал свою собственную туристическую фирму.

- Так что, если захочешь – добро пожаловать. Могу отправить в поездку хоть в Эмираты, хоть в Египет, да куда пожелаешь, хоть на Мадагаскар.

- Хорошо живешь! – вырвалось у Федора.

- Хм, - засмеялся Катуков, - кто раньше жил, тот и сейчас живет. И будем жить, какая бы власть не настала. Пусть левые придут, пусть правые – нам до лампочки. Мы к любой власти пристроимся.

Ничего себе! Вон каким, оказывается, стал бывший боевой комиссар объединенного студотряда всех вузов города. Совсем другим. Крутой, настоящий крутой! Да нет, людей с подобной метаморфозой характера и мировоззрения Федору по долгу службы встречать уже приходилось, но что таким может стать бывший комсомольский вожак и партийный секретарь, не мог и предположить. Время - время, что ты делаешь с человеками? То ли портишь ты их, то ли, наоборот, высвечиваешь их настоящую сущность? Неужели не болит их душа о прошлом, пусть немного наивном, но красивом, романтичном прошлым? Конечно, наступила другая эпоха, поменялись даже духовные ценности, но человек ведь не электровыключатель, который можно вмиг включить или выключить. Нажал в одну сторону - получается комсомольский вождь, который никогда не стал бы спорить по поводу недополученного рубля, нажал в другую - вот такой бизнесмен, довольный своим нынешним благополучием.

Впрочем, так, видимо, и должно быть. Для того и ломали прошлую систему, чтобы обогащаться, наживаться, урывать, кто сколько сможет. Не для блага же народного.

Федор еще раз оглядел владения бывшего партийного секретаря. И дворец этот, и фонтанчик, и огромные, в человеческий рост кактусы на балконе, и этот вот черный «Мерс» в глубине двора… Много, видать, вкалывать пришлось бедному Кутакову, чтоб заиметь все это. И не только это. Где-то там, за пределами воображения Федора имеются, конечно же, и какие-то предприятия на имя жены или тещи, и счета в различных банках…

Стоп, Красилов, стоп! Негоже считать деньги в чужом кармане. Кто тебе виноват, что сам не сумел вписаться в новое время, не можешь забыть былое, не заметил, что вместо эпохи строительства коммунизма страна пошла вспять, к так называемому «проклятому прошлому», к светлому капиталистическому будущему. Сам и виноват. Предлагал же тогда, на заре перестройки друг Виктор создать кооператив по перепродаже свинины, которую можно было приобретать по дешевой цене у сельчан. Отказался ведь тогда, не поверил, что так можно делать деньги. Ну и сиди теперь, ходи по выходным на речку с удочкой. И вся прибыль твоя отныне вот те два карасика, пойманные утром.

Недовольный то ли собой, то ли бывшим комиссаром, Федор поморщился, сам налил в стопочки коньяку.

Blog

Николай хапланов распа д роман