Geum.ru

Николай хапланов распа д роман

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   18
  • Давай, Генка, дернем.
  • За что? – согласился выпить Катуков.
  • Да вот за таких, как ты, которые уже дворянами могут считаться. Не за нас же, плетущихся в хвосте.
  • Дворянами? - Катуков поднял стопку к глазам, через нее посмотрел на заходящее солнце, - а что, хорошая идея. Красиво бы звучало. Граф Кутаков! Надо подумать.
  • Да соглашайся уж сразу на князя, что мелочиться?

Кутаков иронии не понял, опрокинул стопку в глотку, вытер губы совсем не по-дворянски ладонью, а не салфеткой, согласно кивнул головой:

- Тоже неплохо. Кажется, в России когда-то даже были князья с такой фамилией. Надо будет узнать.

В этот раз Федор налил и выпил сам, не чокнувшись с Кутаковым. Тот этого даже не заметил, сидел, о чем-то задумавшись. Неужели о княжеском звании? Федору стало смешно.

- Давай споем, - вдруг предложил он, - ту, нашу, песню о тревожной молодости.

- Слов не помню, - вздохнул Кутаков.

Пора было уходить, говорить больше не о чем. А так, переливать из пустого в порожнее – к чему? Федор поднялся.

- Пойду я. Спасибо.

И уже у калитки, пожимая на прощание руку бывшему студенческому комиссару, вдруг спросил:
  • Слушай, а партийный билет ты сохранил?
  • Нет, а что?
  • Да ничего, просто так спросил.

- Ты заходи, - предложил Кутаков, - по выходным я всегда здесь.

- Постараюсь, - пообещал Федор, хотя был уверен, что навряд ли захочется ему снова встретиться с этим человеком. Ничем особенным Кутаков не отличался от так называемых новых русских или украинцев, с которыми Федору приходилось иметь дело, работая в налоговой. Но другие неприязни не вызывали, а вот Генка был чем-то неприятен. Заходи. Нет уж, увольте. А там чем черт не шутит, может и нужно будет. Хотя бы по поводу работы для Наташки. Сидит дома уже полгода, нигде устроиться не может. Надо было спросить у него, вдруг нашел бы для нее какое дело. С паршивой овцы хоть шерсти, как говорится, клок. Ладно, если не устроится нигде, зайду. Приглашал ведь.

В целлофоновом пакете давно перестали шевелиться две небольшие, пойманные на Батмановском ставке рыбки. Он медленно брел, неся в одной руке этот пакетик, а в другой - нехитрую самодельную удочку. Идти домой не хотелось. Там ждет и встретит молчаливым усталым взглядом ни в чем не виноватая, уже давно догадавшаяся о том, что она стала третьей лишней, Аня. Даже то, что он по выходным зачастил на рыбалку, добавляло ей уверенности в том, что она права в своих догадках.

Федор понимал, что ломать семью в таком возрасте нелепо. Да и чувства к Ане у него не остыли, он любил ее по прежнему, вернее испытывал к ней теплую благодарность за отданные ему годы юности, за трудности, которые за жизнь они вместе одолевали, за бесконечную преданность ему, постоянную заботу, за создаваемый ею домашний уют… Понимал и то, что Зиночка - лишь неожиданный эпизод в его жизни, радостный, постоянно зовущий, но эпизод. Общего дома они никогда не создадут, не наладят, между ними всегда будет его прошлое, Аня, которую ему не в чем упрекнуть, перед которой он так виноват.

У магазина «Север», где он обычно садился в маршрутку, стояла толпа унылых, усталых людей, в основном, старики и старушки, возвращающиеся с сумками и ведрами с тех самых соток. Машины подъезжали одна за другой, но водители сразу же предупреждали пассажиров, что с ветеранскими удостоверениями берут только двоих. Старики не роптали, уже привычно и покорно ждали следующей маршрутки, которая тоже возьмет лишь двоих. Молодые уезжали быстро, старики уныло стояли в отдельной, никак не уменьшающейся очереди. Федору до пенсии далеко, поэтому сел в маршрутку сразу же. Правда, почему-то ему стало стыдно, словно это он не пустил в салон тех стариков и старушек, вроде бы занял причитающееся им место. Заплатил положенные 75 копеек, усмехнулся про себя. Хорошо еще, что те дурацкие купоны ушли в прошлое, иначе пришлось бы теперь то ли семьдесят пять тысяч, то семьсот пятьдесят тысяч платить. Уже и вспомнить трудно, сколько купонов вместила в себя нынешняя гривна.

М-да, как же быть с Наташкой? Семьи у нее не получилось, с работой тоже не ладится. Никак не устроится. Угораздило же ее когда-то в то кулинарное училище поступить. Вроде бы хорошая специальность, но в появляющиеся, как грибы, кафешки попасть невозможно. Всюду своих людей берут - родственников, друзей, знакомых. Незнакомым просто с улицы в них пути заказаны. Может, в самом деле, к Генке Кутакову обратиться? Бог с ней с той кулинарией, хоть куда бы приткнуть ее. Правда, недавно вроде бы улыбнулась фортуна, какой-то армянин принял на работу в свое кафе, но через три дня Наташка дала ему по морде и убежала. Приставать стал. Деваха она видная, кровь с молоком. Видно поэтому и брал ее. Говорят, что теперь только так и устраиваться можно молодым девчатам. Как говорится, через постель. Однажды даже шутку услышал от знакомого:

- Хочешь жить – умей раздеться.

- Эх, время… - вздохнул Федор, сам не заметив, что сказал это вслух.

- Что? - повернулась к нему сидящая рядом женщина, подумав, что он обращается к ней.

- Да нет, извините.

Вот и его остановка. Перекресток двух дорог. Направо в областной Донецк, налево - в соседний Харцызск, прямо - на поселок Холодная Балка. Как в старинной сказке: прямо пойдешь, направо пойдешь, налево… Всюду что-то потеряешь. А куда повернуть ему? Домой, где Аня и Наташка или на Черемушки, где черноглазая Зиночка? Да нет, надо взять себя в руки, не терять голову. В ней уже седина пробивается, хватит дурить. Гм, седина в бороду, бес в ребро… Это точно про него сказано. Домой, Красилов! Заставь себя не думать о той колдунье, очаровавшей тебя.

Во дворе стоял его неизменный символ – Лешка. Не пел, высматривал очередного благодетеля, который выдаст ему немного мелочи на стаканчик. Увидев Федора, обрадовался, подскочил к нему:

- Привет, Афанасьич. Слышь, тут такое дело, было две гривны в кармане, кто-то спер, гады. Ты бы это, Афанасьич, не мог бы…

Федор засмеялся, хлопнул его по плечу:

- Здравствуй, Алексей. Не надо выдумывать истории с двумя гривнами. Я тебе и так дам, хотя не следовало бы. Грех на душу беру, спиваешься ведь.

- Не, Афанасьич, ты или давай без морали или не давай вовсе. А я уже пропащий человек, ты же понимаешь, что мне ничего не поможет. У меня в жилах вместо крови теперь вино. Так что будь моим донором, дай немного мелочи.

Взяв две гривны, традиционно пообещал:

- Ты если надо, мне скажи, любому рога обломаю.

И заторопился в сторону гастронома.

- Леша, - окликнул его Федор, - а ты песню о тревожной молодости помнишь?

- А как же? - оглянулся никогда не бывающий трезвым Карузо, - и помню и люблю.

Поздно вечером во дворе раздался голос Лешки. Став в позе монумента у детской игровой площадки, он торжественно выводил:

- И снег, и ветер, и звезд ночной полет….

- Замолчи, Карузо! – тут же раздался окрик из чьего-то окна.

- Исполняется по заказу, - объявил тот, но замолчал и отправился к своему подъезду.


3.

- Ну как, увидел?

- Увидел, уважаемый Хум Киши. Не знаю я его. Впрочем,. таких, как он, встречать приходилось. Некоторых прямо на глазах меняет время. У меня в подъезде живет супружеская пара. Она когда-то была учительницей, а потом торговлей занялась. Все бы ничего. Да вот разбогатела и возгордилась, здороваться даже с соседями по подъезду перестала.

- Ты, внук Игната, сам определил это явление, сказав, что время меняет людей. Но давай скажем поточней и попроще - не только время, а, в основном, богатство их меняет. А соседка твоя, та бывшая учительница не возгордилась. С ней другое. Она видит, что вокруг немало бедных, нуждающихся людей и боится, что кто-то станет просить или помощи или взаймы. А дать ей не хочется. Ибо чем человек богаче, тем жадней. Вот, например, захотел бы ты у нее занять денег…

- Да ни в жизнь! Лучше с голода умру.

- Да я говорю – например. Скажи мне, заняла бы она тебе?

- Навряд ли.

- Не навряд ли, а точно не дала бы. А другой твой сосед, ветеран Николай Васильевич поделится, даже последним рублем. Потому, что он не богатый.

- Да, ты прав, уважаемый Хум Киши. У нас самые богатые даже за коммунальные услуги не хотят платить. Да и своим подчиненным по много месяцев платы не выдают.

- Знаю. Бедный народ в такой стране. Особенно туго у вас молодым. Я и это знаю. Ни работы, ни будущего… Хочешь, я тебе дочку твоего Красилова Наташу покажу? Раз уж начали с его семьи, давай и дальше проследим. Ей, той Наташе, в эти дни ой как трудно.

Наташку Красилову Дмитрий знал с самого детства. Росли в одном дворе. Особенной дружбы между ними не было, ибо она лет на пять моложе. Но когда ей стукнуло лет восемнадцать, он не раз заглядывался на нее, подумывал даже о более тесных отношениях, но она вдруг выскочила замуж за какого-то Женьку и намерения Дмитрия так и остались намерениями. Интересно, чем сейчас она занимается? И какие у нее могут быть трудности?

Дмитрий по приказу Хум Киши закрыл глаза и сразу узнал двух идущих по скверу девушек - Наташу Красилову и Веру Лукьянову…

х х х

Наташа с Верой Лукьяновой, подругой детских лет, с которой дружит со школы, и которая в прошлом году была даже дружкой на ее свадьбе с Женькой, встретились в сквере, где у братской могилы погибших при освобождении города солдат давно не горел вечный огонь, обрадовались встрече, вначале посидели на лавочке, потом решили пойти в ближайшее кафе поговорить за чашкой кофе. На большее денег ни у той ни у другой не было. Хорошо еще, что нынче можно взять кофеек и сидеть, сколько хочешь. Вот и сидели уже второй час, смакуя из миниатюрных чашечек по глоточку каждые десять минут, оттягивали момент, когда будет видно дно с разводами от гущи, на которой можно погадать на будущее.

- Ты в этом понимаешь? - Наташа перевернула на блюдечко чашку, подождала минутку и посмотрела на образовавшийся на дне узор. Загадочные кляксы и полоски там ни о чем ей не говорили, - и как люди в этом что-то соображают?

- Да никто не соображает, - хмыкнула Вера, - просто каждый выдумывает, что может. Не верю я в эти гадания на кофейной гуще.

Настроение у подруг было хуже некуда. Обе уже давно искали и не могли найти работу. О деле по душе не приходилось и мечтать, пристроиться бы хоть где-нибудь, чтобы не сидеть на шее у родителей.

- Я уже по газетам начала объявления искать, - вздохнула Вера, - ничего толкового нет. Если нужен специалист, то обязательно стаж не меньше пяти лет требуется, а всем этим объявлениям о наборе девушек не старше двадцати пяти лет для работы за границей, верить опасно. Знаем мы, что там за работа, наслышаны. В бордель какой-нибудь затащат и не вырвешься потом.

- Я тоже читала о таком, - поддержала Наташа, - в газетах пишут часто об этом. Сексуальное рабство… Надо же, придумали название.

- Рабство и есть. Там права не покачаешь.

- А у нас что, покачаешь? Кому ты сегодня что докажешь? У нас вся страна сплошной бордель. Вон сколько известных людей постреляли. Влада Листьева, который передачу «Поле чудес» вел, депутата Евгения Щербаня… Хоть кого-то из убийц нашли? И не найдут. Все куплено, все продано.

- Так что спасение утопающих дело самих утопающих, - грустно заключила Вера, - давай еще по чашечке возьмем, у меня есть несколько гривен, старший брат сжалился, снабдил.

На эстраде старательно пел веселую песню какой-то лысеющий, лет под сорок мужчина с грустными глазами.

- Ах, эта свадьба пела и плясала… - выводил он, стараясь придать лицу веселое выражение, но было видно, что ему до лампочки настроение сидящих в небольшом зале нескольких посетителей. Свадьбой здесь и не пахло, песня была не к месту, но это было не важно, к содержанию песни никто не прислушивался, певец с таким же успехом мог бы спеть хоть «Мурку», хоть «Интернационал». Он отрабатывал названное ему время и заплаченные деньги и надеялся, что и кто-то из посетителей, заказав ему песню, подбросит десятки две. Но людей в кафе было мало, оно хоть и стояло чуть ли не в центре города, но особой популярностью не пользовалось. Богатые и щедрые завсегдатаи старались выехать за город, где вдоль трасс развелось множество экзотических кафе. В них можно скрыться от знакомых, от бедного люда, от жены и тещи, которые уверены, что их муж или зять всю ночь пропадает, гробит драгоценное здоровье на работе, занимается прибыльным бизнесом для блага родной семьи. Там-то они, почувствовав свободу, распалившись при виде полуголых танцовщиц, начинают ближе к полуночи швырять деньгами, бросают их к ногам этих девиц и на столик перед певцом. А здесь, в этом подвальчике, тоже названном кафе, навара у певца почти никогда не бывает. Разве что изредка забредет какая-то полупьяная компания, которая немного расщедрится. Вот поэтому у этого лысеющего, уже не молодого певца такие грустные, навевающие уныние даже на посетителей, глаза.

- По проселочной дороге шел я молча… - продолжал сообщать унылый певец.

- Эх, были б деньги, заказала бы я ему свою любимую, да нету их и скоро не предвидится, - Наташа допила остаток кофе и встала, - пошли отсюда, подруга, а то я зареву.

- А давай куда-нибудь поедем на заработки, - предложила Вера, - мне знакомая одна, Лида, рассказывала, что в Москве год поработала реализатором на рынке, хорошо подработала. Приехала, квартиру себе купила.

- Так и купила? - не поверила Наташа, - за год и квартиру? Не верится что-то.

- Я тоже сперва не поверила, но она сама рассказывала. Она у азеров работала.

- Что за азеры?

- Это она азербайджанцев так называет. Их там, в Москве, много развелось. И азербайджанцы, и армяне, и грузины… Сплошь торговлей занимаются.

- В общем, как пишут, лица кавказской национальности?

- Ну да. Да нам какое дело до их национальности? Платили б хорошо.

- Ну, это твоей знакомой, наверное, так повезло. А мы приедем и здрасьте, давайте нам работу и платите долларами? Так нас и ждали. Без нас у них там просто дела не ладятся.

- А все же, давай попробуем, сколько можно здесь у моря погоды ждать? Не получится – вернемся. Вот только на дорогу туда и обратно деньги нужны.

- Мой папа не жадный, - задумчиво проговорила Наташа, - но на это он денег не даст, и ехать не разрешит.

- Но что-то же делать надо, - чуть ли не в отчаянии почти вскрикнула Вера, - давай как-то уговорим своих стариков.

-Навряд ли удастся, - покачала головой Наташа, - но попробуем.

Дома она в этот вечер увидела отца, снова курящего на балконе и безучастно взирающего на неработающие часы на башне научно-исследовательского института. Мама на кухне чистила рыбу. По ее щекам текли слезы…
  • Что с тобой, мамочка?
  • Ничего, доченька, все в порядке.
  • Мам, а Вера предлагает поехать в Москву на заработки.
  • Что это еще за выдумки? В Москву… Тут найдем работу как-нибудь.
  • Ну не нахожу же. Сколько хожу, а …
  • Вон у отца спроси. Мог бы и найти у своих бизнесменов. Да и сама плохо ищешь. Я же вот нашла себе.
  • Ты?
  • Ага. Продавщицей устроилась сегодня. Я же торговый техникум кончала когда-то, еще до института. С понедельника выхожу.
  • С чего это ты, мам? Столько лет не работала, и вдруг решила.

Анна Семеновна снова смахнула слезу со щеки тыльной стороной ладони, отбросила в сторону нож, которым чистила рыбу, вытерла о полотенце руки.

- Не вдруг, доченька. Чувствую, что надо.
  • Не понимаю. Почему надо?
  • Мало ли что. На всякий случай.
  • Нет, ты что-то скрываешь. Я же вижу, что в последнее время ты сама не своя. И отец что-то молчит все время. Вы что, поссорились?
  • Хуже…

Вошел Федор Афанасьевич. Посмотрел внимательно на жену и дочь, сел на маленькую табуреточку.

- Что это вы? Шепчетесь о чем-то.

- Пап, ты не скажешь, что тут происходит? Мама плачет, на работу вдруг устроилась, ты молчишь, как партизан на допросе. С балкона нашего дым столбом до девятого этажа, наверное, пускаешь. Может, тебя уволили?

- С чего это меня увольнять должны? Тут все в ажуре…

- А что не в ажуре? Может ты другую нашел?

Прямолинейный вопрос дочери его не удивил. Она всегда, с детских лет не скрывала своих мыслей, не стеснялась спрашивать напрямую и называть вещи своими именами. Теперь вот спросила открыто о том, о чем Аня, наверное, тоже догадывается, но молчит, не найдет в себе силы спросить вот так напрямую, как Наташка. Но что же ответить дочери? Сказать, что она правильно догадалась, значит окончательно порвать с ними, с людьми, которых он безмерно любит, без которых не представляет своей жизни. Отрицать - значит продолжать обманывать их и мучаться дальше. Было бы легче, если бы он был намерен уйти от семьи, связать жизнь с Зиночкой. Тогда можно было бы раз и навсегда разрубить этот Гордиев узел. Но он знал, что к Зиночке никогда не уйдет, что с родной семьей связан всеми фибрами души, каждой клеточкой естества. А к Зиночке его просто безудержно тянет и больше с ней его ничего не связывает. В самом деле, седина в бороду, а бес в ребро. На вопрос Наташи он не ответил, перевел разговор на другое:
  • Ты что, в самом деле на работу устроилась?
  • Устроилась.
  • Зачем?
  • Боюсь остаться на бобах.

Он понял. Обнял, прижал ее голову к груди:

- Никогда! Слышишь, никогда такого не случится.

Наташа засмеялась:

- Вот это другое дело. Теперь, дорогие мои голубки, обратите внимание на меня. Пап, ты меня на работу устроишь? У тебя же знакомых много.

Знакомых у него, в самом деле, было очень много. Но именно знакомых. Друзьями никого из них назвать он не мог. Хозяева новых магазинов, фирм, аптек, кафешек, всевозможных открытых и закрытых производственных предприятий. Они каждый день толпились в налоговой, оформляли всякие бумажки, справки, лицензии, улыбались, жали руку, но он понимал, что при возможности каждый из них с удовольствием сожрал бы его с потрохами, перегрыз бы ему глотку. Воспользоваться их помощью было бы можно, но это означало бы попасть к ним в зависимость, потерять возможность быть принципиальным при проверках, закрывать глаза на погрешности в их делах. Поэтому он до сих пор ни разу к ним по поводу Наташки не обратился. Но, видимо, придется поступиться своими принципами. Но к кому, к кому из них обратиться? А что если? Геннадий Кутаков. Может к нему? Приглашал ведь. С паршивой овцы хоть шерсти клок.

- Я попробую, дочка.

- А может мне, в самом деле, в Москву? Люди ездят, зарабатывают.

- Не вздумай…

А Лешка поет и поет во дворе. Видно кто-то снова расщедрился…


4.

Идет и идет караван. Идет беззвучно, как и само время. Осыпаются ручьем под ногами верблюдов песочные часы, колышется над головой выцветший балдахин и сливаются на горизонте желтые барханы и вечное небо. И нет конца и края ни у времени, ни у пространства. Лишь однажды ночью засветилась на небе яркая движущаяся точка. Но не падающая это была звезда, а рванувшаяся в просторы вселенной, сотворенная руками и мыслью человека, пытающаяся обогнать время, космическая ракета.

- Не обгонит, - сказал, знающий о чем думает Дмитрий, Белый Старик Хум Киши, - звук обгоняет, а время обогнать не удастся никому и никогда. Не дано это человеку. Только Бог может повелевать им. Но и мне неведомы его тайны.

- А доберется человек до далеких звезд?

- Никогда, хотя пытаться будет до тех пор, пока будет существовать человечество. Но все это напрасно и даже опасно для самого человечества, для самой планеты Земля. В просторы вселенной человек будет посылать многотонные ракеты, сотни и тысячи, миллионы тонн металла, вынимая его из самого сердца родной планеты. И за многие сотни лет на те самые миллионы тонн станет легче Земля, а значит нарушится и ритм ее жизни, станет болеть она. Поймут люди, что натворили, что своими руками изуродовали ее нутро, умертвили его. Но поздно будет - ушедшие в далекие миры миллионы тонн уже не вернешь. И нарушится баланс природы, появятся страшные холода и страшный зной, которых человеку не выдержать. Уже и сейчас чувствуется это. Тайфуны, наводнения, землетрясения, другие природные катастрофы - не сами по себе появляются, это сама природа возмущается и пытается образумить неразумное человечество. Но не хочет человек думать об этом, не верит, что губит жизнь на земле. А если до кого-то и дошло, то его попытки объяснить людям причины этих частых бед, остаются гласом вопиющего в пустыне. Его не хотят слышать, его осмеивают.

- Так что, выхода из этого нет?

- Есть. Надо уничтожить на земле все оружие, распустить армии, ликвидировать границы между странами, избрать для земли единый парламент и всем заниматься полезным, приносящим благо, а не разрушения, трудом. Но сделать так – немыслимо, любой на земле назовет такие мечты фантазией.

- А куда же девать атомные станции, железные дороги, те же космические корабли?

- Уничтожить, но вместо них построить те, что поистине принесут пользу. Вот ваша Чернобыльская атомная станция, например. Какая от нее была польза? Ток давала? На какую же сумму дала она энергии? А во сколько обошлась и еще обойдется катастрофа, что случилась на ней? Чтобы обозначить затраты, которые понадобятся человечеству для борьбы с ней в течении тысяч лет, понадобятся цифры с бесконечным количеством нолей. Даже в математике нет названия такой цифре. А какую пользу принесли человечеству все эти ваши каналы, которые через десятилетия заиливаются, неумело поднятые целинные земли, которые опять поросли травой, не действующие «магистрали века», проложенные по тысячекилометровой тайге? Да разве только это? Все это нужно было кому-то для славы и орденов, а человечеству пользы пока не принесли. А сравни сколько средств потратили на строительство таких ГРЭС, как Братская, и сколько рыбы гибнет постоянно в их плотинах. Опять в миллионы раз больше.

- Тебя послушать – страшно становится. Выходит - человечество, что бы не делало, все во вред?

- Почему же? Делать надо, но с разумом. Атомные станции строить вдали от городов и так, чтобы они не взрывались даже, если захочешь, плотины для электростанций возводить без ущерба для рыбы, а если распахали целину, то пусть она дает не скудные, а богатые урожаи.

- А телевидение, телефон, радио?

- О телефоне ничего плохого сказать не могу, а вот телевидение - это самое разрушительное изобретение человека. Оно приносит самое страшное разрушение – разрушение людских душ. Разрушает нравственность, умение сострадать, любить, насаждает жажду наживы, насилие, тысячи других пороков. Да ты и сам об этом знаешь. Впрочем, об этом знают все, но все равно каждый вечер включают этого монстра, которого любовно называют голубым экраном. А насмотревшись, наслушавшись, сами не замечают, что стали другими.

-Что же делать, чтобы человечество поумнело?

- Пусть это не покажется парадоксом, но нужно думать не о призрачном счастье для всего человечества, а о судьбе каждого отдельного человека. Конкретного! С именем, фамилией и отчеством.

- Но ведь счастье всего человечества – это и есть счастье каждого из нас.

-Ошибаешься, как и многие другие. Даже те, кого вы называли или называете гениями. О счастье человечества думали, по крайней мере говорили, что думают, и ваши Марксы, Ленины, и многие другие. Вышло из этого что-нибудь? Нет. О каждом отдельно думать нужно. Вот как в журналистике – написал корреспондент о бедах конкретного человека, приняли по статье меры, помогли ему – вот вам и конкретный результат. Кто, скажем, вот в эту минуту думает о том, что случилось с той же Наташей Красиловой? Родители, конечно, это само собой. А еще кто? Ну, может незнакомый тебе журналист Ноябрев.

- А что с Наташкой? Хотела в Москву уехать, но родители, как нам известно, не разрешили.

- А ты посмотри, потом поговорим.

Дмитрий закрыл глаза…

х х х

У собственного корреспондента республиканской газеты Валентина Ноябрева в кои веки случился выходной. Обычно их у него почти не бывает. Впрочем, как и у всех его собратьев по перу. В любой праздник, когда люди, отшагав на демонстрации, идут в гости, выезжают на лоно природы на шашлыки или собираются семьями в квартирах, журналисту приходится, забыв об этих радостях, садиться за письменный стол и пыхтеть, срочно сочиняя репортаж о состоявшемся торжестве. Киев еще накануне праздника предупреждает: дать в номер 50, или 80, а если повезет и все 100 строчек. Написать их не трудно, опыт у Ноябрева многолетний, где-то через час репортаж бывает готов, но надо еще его передать по факсу или продиктовать по телефону в столицу. В общем, отмечать праздник времени почти не остается. Пока он сочиняет и передает свой опус, люди успевают нагуляться, выпить, уже поют песни, расходятся по домам. Так бывает на первое мая, на День Победы, даже на новый год. Такая вот профессия. Всю жизнь приходится не забывать о знаменитых «нескольких строчках в газете», а если учесть, что события случаются не только по праздникам, но и просто в выходные, то газетчику расставаться с блокнотом никогда не удается. То спортивные соревнования где-то затеяли, то иностранная делегация в город пожаловала, то новый объект построили и именно в воскресенье торжественно его открывают, то на очередной субботник школьную детвору с метлами и ведрами вывели… Пиши, дорогой! Даже если попадешь на так называемый «шестой вопрос», то спешишь поскорее смыться оттуда, чтобы сесть за письменный стол, ибо не имеешь права позволить себе и лишних сто граммов. Писать нужно на трезвую голову. Говорят, что классики некоторые писали после изрядной выпивки. Вранье! Даже Есенин, который, как известно, любил хорошенько приложиться, стихи писал на трезвую голову.

Правда, бывают и удивительные исключения. Витька Лавров, с которым Валентин работал когда-то в городской газете, бывало, так дерябнет, что лыка не вяжет, спит, упав головой на письменный стол. Заходит редактор, покачает головой и спрашивает:

- Лавров, а двести строк с шахты «Чайкино» сегодня сдашь?

Тот поднимает голову и еле ворочающимся языком обещает:

- Будь сделано, шеф.

И снова засыпает. Шеф молча выходит из кабинета. Через два часа ответственный секретарь редакции находит на Витькином столе готовый репортаж с шахты. Причем, превосходно написанный. Не журналистским, а чисто писательским языком. Когда и как ему удалось его написать - неведомо. Талантливый человек был Лавров. Потому и терпел его редактор, прощал ему частые возлияния. Конечно, долго так продолжаться не могло. Имея за плечами три выпущенные в свет книги повестей, став известным журналистом, Витька, все же, окончательно спился, и однажды после продолжительного запоя отдал Богу душу.

Но Витька, в самом деле, был непонятным исключением. В основном же, даже у самых талантливых журналистов и писателей водка талант губила и они, уйдя из редакций, бесследно и бесславно исчезали с горизонта.

Валентин не пил по двум причинам. О первой уже нам ведомо. Вторая же была в его пристрастии к горам. Все свои отпуски он проводил в альпинистских восхождениях. А в горах выпивающим просто нечего делать. Они шуток не любят. Объяснять почему, не нужно. Кто не верит, может попробовать сам. Но лучше не надо.

А сегодня у Валентина был один из редких в его жизни выходных. И он решил провести его вместе с женой Татьяной на пляже Батмановского пруда. Пруд этот, конечно, не Рио-де- Жанейро, и даже не Азовское море, но полежать на травке на его берегу, поплавать в нем можно. Глубокий, поросший с одной стороны густым камышом, с холодной, стекающей в него из многочисленных родников, водой, он привлекает в знойные дни многих горожан. Едут сюда на стареньких «Москвичах», на велосипедах, идут пешком с ближайших садово-огородных обществ или из самого города, заранее оголившись по пояс, чтобы не терять лишние минуты, отпущенные случаем для загорания.

Именно на стареньком «Москвиче» и поехали Валентин с Татьяной на пруд. Вообще-то машина принадлежала не ему, у журналистов такой роскоши вообще-то не бывает. Она принадлежала брату Виктору, который дважды побывав в аварии, чертыхнулся и отдал ее Валентину.

- Забери эту колымагу себе, - сказал, - чтоб глаза мои ее не видели. Третьей аварии ждать не хочу.

Царский подарок брата Валентина обрадовал не очень. Машину приходилось чаще ремонтировать, чем ездить на ней. Поэтому Валентин выезжал на ней очень редко, держал ее в гараже на всякий экстренный случай. Нынешний выходной и был таким редким случаем. И Валентин торжественно и гордо вывел братову «колымагу» из гаража.

- Садитесь, гражданка, подвезу.

Его игривый тон передался Татьяне, она весело уселась на переднее сиденье, попыталась открыть окно, но Валентин предупредил:

- Гражданка, не хулиганьте. От ваших движений этот бронепоезд может развалиться. Итак, госпожа, куда изволите?