Николай хапланов распа д роман

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 18

Дайте монетку на хлебушек.

Валентин давал монетку каждый раз. То двадцать пять копеек, то пятьдесят. Девочка уже привыкла к нему, узнавала, даже здоровалась с ним, но обязательно добавляла свою неизменную просьбу:

Здравствуйте, дядя. Дайте монетку, пожалуйста.

Днем ее не было, появлялась у магазина часа за два до его закрытия, когда, возвращаясь с работы, люди приходят скупиться. Однажды Валентин предложил ей:

Пошли я куплю тебе хлеб.

Купил ей батончик и вместе с нею вышел из магазина. Она доверчиво и молча шла рядом, прижимая к груди этот недорогой гостинец, который для нее был, видимо, целым сокровищем. Ведь у каждого человека свои понятия о богатстве. Для одних мало и всех нахапанных миллионов, для них нужно еще и еще, а для таких, как вот это дитя, и шоколадная конфетка - несбыточная мечта. Валентин вспомнил, как лет пятнадцать назад, еще на заре перестроечной вакханалии, одна из посетительниц редакции разводила руками и ахала:

- Я дворником работаю. Иногда вычищаю мусоропровод и вижу в нем выброшенные кем-то чуть ли не килограммовые куски сливочного масла. Уже пожелтевшее, с плесенью. Видно лишнее уже для них. Это выбросят и новое купят. А может им привезут прямо на дом. Я ведь вижу, как к ним машины приезжают и выгружают целые ящики с продуктами. В этом подъезде один лишь такой богатый - начальник городской милиции. Другие не выбросят.

Видела ли эта вот девочка в своей семье хоть раз большой кусок сливочного масла? Или дорогую колбасу, всякие копчености, апельсины, бананы и прочую экзотику?

- Пошли посидим вон на той лавочке, - предложил ей.

Покорно села рядом с ним, продолжая прижимать к себе батон. Стараясь, чтобы дядя не заметил, исподтишка откусила маленький кусочек. Но дядя заметил, и у него сердце сжалось от жалости к ребенку.

- Мороженого хочешь? - спросил он, - на деньги, сбегай вон к тому киоску.

Она испуганно отрицательно покачала головкой. Щедрость дяди насторожила ее. Видно, неспроста он это.

Да не стесняйся ты, бери-бери. Возьми две порции. Я тоже хочу.

Как осторожно откусывала она от обычного пломбира! Откусывала и настороженно посматривала на этого необычного дядю. Чего ему надо от нее?

Тебя как зовут?
Оля.
А меня Валентин Алексеевич, или просто дядя Валя. Вот и познакомились. Да ты не бойся меня, я не кусаюсь. Ругать тебя не буду, в милицию не отведу. Ты в школе учишься?
Ага, в четвертом классе.

В четвертом? Значит ей уже лет одиннадцать. А на вид не больше девяти. Впрочем, чему удивляться? Это в благополучных, в довольстве живущих семьях растут двухметровые акселераты, а в нищих, где перебиваются с хлеба на воду, не до физического совершенства. Бедное дитя! Наивные, голубые глазки, коротко стриженные косички льняного цвета, старенькое ситцевое платьице, из которого она давно выросла, на ногах истоптанные кеды, уже потерявшие цвет. Говорят, что таких детей просить кто-то специально посылает, а сам наблюдает со стороны, чтобы потом отобрать то, что им подали. Неужели и эту? Валентин оглянулся вокруг, внимательно всмотрелся в людей, стоявших невдалеке и проходящих мимо. Пойди пойми, что это за люди. Если даже кто-то из них и наблюдает за ней, она сама навряд ли об этом скажет - побоится. Побить бы морду таким соглядатаям. Он бы решился на это. Не мораль же им читать. Да как их обнаружить?

А живешь ты где?
На Объединенном.
Домой скоро пойдешь?
Еще побуду. Братику что-нибудь покушать нужно принести.
А сколько ему лет?
Пять.
Давай я куплю что-нибудь, а ты отвезешь ему.

О родителях спрашивать он не стал. И так ясно, что девочка из так называемой неблагополучной семьи. Купил колбасы, пакет молока, печенья, отдал девочке, отвел ее на остановку, посадил в маршрутку и уплатил за проезд. Долго смотрел вслед уехавшей машине, мысленно ругая себя за невозможность что-то изменить в судьбе таких вот детей. Ну что он может? Ну купил немного еды, а что дальше? Завтра что, снова покупать? На иждивение брать неведомую ему семью? А как быть с сотнями таких вот Олечек, Ниночек, Ванечек, которые в последние годы встречаются у магазинов и на рынках все чаще и чаще? Эта хоть домой отправилась, но есть, говорят, и такие, что ночуют в подвалах и на чердаках многоэтажек, привыкают к бродяжничеству и воровству, а девочки к проституции. Что, и их кормить за свой счет? На всех не хватит и столетней его зарплаты. Тут государство должно что-то делать, масштабные меры принимать. Но ему сейчас не до них, не до этих брошенных родителями детей. Правители этого государства считают, что дебаты вокруг статуса русского языка, вступления в НАТО и в евросоюз для них важней, чем подрастающее, но гибнущее поколение. А кто их заменит, когда через два-три десятилетия они покинут свои высокие посты? Эти вот Олечки и Ванечки навряд ли. Олечки станут проститутками, Ванечки - бандитами… Может кровные наследники этих правителей, которых они поустраивали в институтах международных отношений и в заграничных вузах? Наверное, так и будет. Не для работы же на заводах и шахтах учат они своих отпрысков в Америках и Англиях. Только вот нужды людской, бед людских знать та будущая элита страны не будет. На жизнь они смотрят, и всегда будут смотреть сквозь розовые очки. А беспризорники как живут сейчас по подвалам, так и будут. И станет это привычным, никого не волнующим явлением. Никто не будет их выискивать по теплотрассам и отправлять в детские дома, как это делал когда-то оплеванный ныне Феликс Дзержинский, не будет создавать детские коммуны, как великий педагог Макаренко, не станет открывать сотни и тысячи детдомов, суворовские и нахимовские училища, как это делали после Великой Отечественной войны.

Нет, надо бороться за этих детей, надо бороться! Валентин шел от остановки и все повторял мысленно и повторял эти слова. Но как, как бороться? Что надо делать? Ответа на эти вопросы Валентин найти не мог. Хорошо, конечно, что предыдущий мэр города сумел открыть один детдом, а нынешний – еще один. Сто пятьдесят или двести детей в них будут спасены, а что будет с остальными тысячами?

Хотел идти домой, где давно ждала Татьяна, но ноги невольно понесли почему-то к Федору Красилову. Вернее не ноги, а некое беспокойство, желание узнать последние новости о событиях в его семье. Уже не раз заходил к нему в последние дни, надеясь, что Валерий позвонил, сообщил о результатах своих поисков, но звонка из Москвы все не было. А сегодня кончается отпуск за свой счет, который выпросил у руководства Валерий, он должен приехать нынешним поездом. Пропавшая дочь Федора, те путаны на дорогах, судьбы таких детей, как вот эта Олечка и подобные ей сливаются в сознании Валентина во что-то единое, в какую –то неразрывную цепочку, в общую трудноразрешимую проблему его страны. Какое-то наваждение - в телепередаче «Жди меня» то и дело чьи-то матери и родственники со слезами рассказывают о поехавших на заработки в Москву и не вернувшихся дочерях или сыновьях, на милицейских щитах постоянно висят фотографии молодых людей с надписью «Помогите найти человека». Недавно Валентин опубликовал в газете рассказ о судьбе парня, который два года был рабом в Чечне. Он тоже поехал в Москву на заработки, но на вокзале к нему подошли двое, соблазнили хорошими заработками на Кавказе и увезли с собой аж в Дагестан, где он с несколькими десятками таких же, как он, обманутых, работал на каком-то непонятном кирпичном заводе. Оттуда его переправили в Чечню, где и заставили работать по хозяйству – ухаживать за скотом, таскать дрова, копать огород. О плате не было и речи. Убежать было нельзя - поймают и убьют. Через два с лишним года ему, все же, повезло. Сердобольная жена хозяина, воспользовавшись тем, что муж куда-то уехал, сняв замок с цепи, на которую его запирали в сарае, отпустила парня на свободу. Паспорт его не отдала, сказала, что если отдаст, муж не поверит, что убежал сам. Три месяца добирался он до родной Украины, где родители его уже и ждать перестали. Через день после того, как Валентин опубликовал статью о приключениях того парня, к нему прибежала дочь покойного Героя Советского Союза Бориса Панченко Лидия:

- Валентин Алексеевич, умоляю, познакомьте меня с тем парнем. Может там он видел и моего сына. Два года назад по делам уехал в Москву и до сих пор ни слуху ни духу.

Познакомил. Но пользы никакой - не видел тот парень внука героя. Так и исчез… Сколько же еще таких на просторах бывшего Союза? Затерявшихся, погибших в поисках хлеба насущного. Теряются дети, теряются взрослые. Неужели и о дочери Федора нет никаких вестей?

Нет, вестей не оказалось никаких. Приехавший час назад Валерий уже рассказал родителям, а теперь снова пересказал Валентину о своих московских хождениях, однако Валентин сразу почувствовал, что чего-то он не договаривает, говорит как-то осторожно, поверхностно. Мол, побывал на многих рынках, расспрашивал не только азербайджанцев, но всех подряд о Наташе, о некоем Алиме, но никто не встречал, не знает таких. Придется брать настоящий отпуск и ехать снова.

- Я тоже поеду с тобой, - решила Анна Семеновна.

- Нет, мама, такие хождения не для тебя. Извини, но ты мне будешь только мешать. Я и то к концу дня с ног валился.

Раздался телефонный звонок. Родители Веры радостно сообщили, что сегодняшним поездом приехала их дочь, что все благополучно, заработков особенных не получилось, но это и не важно, главное, что сама вернулась жива и здорова. Нет, о Наташе ничего не знает, они потерялись в первые же дни после приезда в Москву, работали на разных рынках. Да-да, конечно, мы утром с ней придем к вам и она расскажет все, что знает, хотя ничего практически и не знает. Но придем все равно.

- Вот видишь, а Вера, оказывается, приехала тем же поездом, что и ты, - сообщил Федор Афанасьевич, закончив разговор, - может даже и в твоем вагоне.

Да нет, не видел, может и в моем, - помедлив чуть, развел руками Валерий, - я как сел в поезд, так и спал всю дорогу.

Он поймал на себе внимательный взгляд Валентина Алексеевича. Неужели догадался, что они приехали вместе? Он-то предупредил Веру, чтобы она не говорила об этом. Зачем лишние расспросы, которые еще больше расстроят мать? Да и о ее злоключениях знать никто не должен. Пусть живет заново, пусть забудет прошлое, как страшный сон.

Валентин собрался уходить, посмотрел на часы, повернулся к Валерию:

Поздновато. Ты не проведешь меня до остановки?

Валерий чуть не засмеялся. Валентин Алексеевич, бывший разрядник по самбо, боится идти один? Значит, о чем-то догадывается, проницательный он мужик.

Как красивы, все же, вечера в Донбассе! Где-то высоко-высоко мерцают плохо видимые в городе и так яркие за его пределами звезды, шелестит в кронах тополей осторожный ветерок, разгоняя раскаленный за день, душный воздух, над заводскими трубами горит газовый факел, грохочет где-то опрокидываемая над терриконом вагонетка с породой. А на лавочке, что на площади у храма, сидят, воркуя о чем-то, влюбленные. Оба невольно засмотрелись на сияющие на фоне ночного неба купола этого нового храма, уже ставшего гордостью горожан и которым любуются все, кто проезжает мимо, по трассе, идущей в областной центр. А как красиво звонят его колокола в дни церковных праздников - заслушаешься. Так легко становится на душе в такие минуты. Не сравнить с грохотом и визгом на нынешней эстраде.

- И кому они мешали в двадцатые и тридцатые годы? - вздохнул Валентин.

Кто? – не понял Валерий.
Да храмы вот такие. Несколько десятков разрушили их тогда воинствующие атеисты.
А кто они такие были, те атеисты?
Да деды наши, Валерий. Может, были среди них и твой и мой дед. Кто знает? Уже не спросишь, поумирали. Теперь вот мы их грехи искупаем, строим новые храмы.
Вы что-то мне хотели сказать? - прервал его Валерий, - неспроста ведь попросили провести.
Конечно, неспроста. Ты расскажи мне подробней о своих поисках. Я же понял, что ты кое-что утаил.
Ну что ж, давайте присядем на лавочку.

Сели и Валерий поведал ему обо всем, что уже известно читателю. О том, что Наташка стала пить, пропивать заработанное, куда-то дела деньги за проданные шубы, о том, как ее избивал и держал взаперти тот Алим, и что она теперь исчезла неведомо куда, что, возможно, он ее и убил, ибо неожиданно сорвался с места и уехал в неизвестном направлении. Может в свой Азербайджан, а может еще куда. И найти его теперь на просторах бывшего СССР практически невозможно.

Обо всем рассказал Валерий, умолчал лишь о злоключениях Веры, о своем участии в ее спасении от того самого сексуального рабства. Но Валентин, все же, спросил и о ней:

А что было с Верой, ты в курсе?
А о ней, Валентин Алексеевич, давайте не будем. Все, что с ней было, пусть останется только в ее памяти. Ничего не спрашивайте, я прошу вас.

- Ладно, не будем. Я понимаю. А что теперь с поиском Наташи? Ты уверен, что если снова поедешь, сможешь найти ее?

- Если честно, то надежды почти никакой. Но не сидеть же, сложа руки. Никто на свете, кроме меня, искать ее не станет. Такое уж время. Каждый за себя.

А было ведь когда-то, говорили, что человек человеку друг и брат.

- Говорили, - согласился Валерий, - а было ли на самом деле? Вы старше, Валентин Алексеевич, больше прожили в то время, больше видели. Так скажите честно, было ли на самом деле так? Ну не верю, не верю я, что люди так сразу изменились. Такого не бывает. Значит, и раньше человек человеку был волком? Может, ваше поколение просто боялось замечать это?

- В чем-то ты, Валерий, наверное, прав. Но только в чем-то. Потому, что нас, все же, старались воспитать так, чтобы мы были для друг друга товарищами и братьями.

Кто старался? Партия что ли?
Да, и партия, и комсомол. Ты не думай, что в партии были одни подлецы, как рисуют иногда сегодня. И в ней были разные люди - и карьеристы, и преданные ее идеалам, готовые жизнь отдать за них. Это ведь не просто красивые слова «Коммунисты, вперед!». В войну именно они – коммунисты и комсомольцы - первыми поднимались в атаку. А просьба многих солдат «Если погибну, прошу считать коммунистом»? Было ведь! Много было героев, патриотов, и этого из истории не выбросить, как не стараются некоторые нынешние политики. Конечно, достаточно было и негодяев. Тех, кто невинных расстреливал и в ГУЛаги отправлял, кто те самые храмы разрушал, тех, кто раскулачивал совсем не богатых крестьян… Иногда только за то, что крыша дома у человека железом была покрыта.
А богатых что, раскулачивать было нужно? Вон сколько сегодня дворцов всякие крутые понастроили. Может и их нужно?
Кое-кого не мешало бы. Если строят на ворованные деньги. Тогда, в годы коллективизации, не долго разбирались, гребли всех подряд, эйфория какая-то всеобщая была. А как же, одним махом новую жизнь построить хотели. Думали – уничтожат кулака, как класс, как они говорили, и сразу всеобщее благо наступит. Вот и наломали дров, до сих пор расхлебывать приходится. А сегодня другое дело. Сегодня вообще никто не хочет даже разбираться, откуда у человека такие средства. Как разбогател, откуда первоначальный капитал, никого не волнует. Ни правоохранителей, ни власть имущих. Богатый – значит уважаемый. Вон в Верховной Раде сколько миллионеров всяких, так называемых олигархов. Ни одного шахтера или крестьянина. Впрочем, что это мы среди ночи философствуем на эти темы?
Да, давайте насчет Наташки. Вот рассказал вам, а на душе муторно. Боюсь, что нет ее уже. Чувствую, что не найду ее, но и не ехать нельзя. Вы как думаете? С родителями и советоваться боюсь. Мать уже еле на ногах держится, извелась вся. Скажи ей, что ее могли и убить - с ума сойдет.
И не говори. Поезжай, а вернешься - видно будет. Ну, удачи тебе, пусть повезет в этот раз.

На маршрутное такси Валентин садиться не стал, пошел пешком. Хотелось подумать, привести в порядок мысли. Уже наступила полночь, из-за купола Свято-Георгиевского храма выплыла полная луна, остановилась над золоченным крестом, потом медленно направилась навстречу наплывающим на нее темным тучам и спряталась за одной из них, окрасив ее края золотистым, похожим на нимб, сиянием. Валентин остановился, залюбовавшись этим красивым зрелищем и ожидая, когда ночная красавица, воспетая поэтами всех времен, снова покажется из-за тучи. И вдруг услышал за спиной звонкий девичий голос:

Закурить, дядя, не найдется?

Оглянулся. Две девчушки лет по шестнадцати стояли, улыбаясь ему без всякого смущения, даже посматривая на него с неким вызовом, с веселой нагловатостью. Молча достал пачку, протянул им:

- Что ж, берите, - и выждав, пока они возьмут, продолжил, - а в мое время девушки такого возраста не курили.

- Да в ваше время, дядя, девушки нашего возраста, наверное, и не трахались.

Валентин опешил. Он всегда морщился, когда в телепередачах, особенно в зарубежных кинобоевиках, так легко произносилось это нелепое пошлое словечко а теперь вот пришлось его услышать впрямую, в живой речи, причем от детенышей втрое моложе его. И как реагировать на это, что сказать этим новоявленным представительницам новой эпохи?

- Так вы уже и это?… - он не мог найти других слов кроме этого беспомощного вопроса.

- Эх, дядя, - засмеялась одна - да ты меньше сигарет за свою жизнь скурил, чем мы в руках х… держали.

Прямо в лоб. Как дубиной оглушила. Как кипятком ошпарила. Так нагло, так смело, так прямо. Да что же это такое? Да они же еще, наверное, школьницы. Куда смотрят их родители, школа, комсомол? Ах да, комсомола уже давно нет. Такая вот молодежь предоставлена самой себе и больше никому, варится в собственном соку. И получается из этого вот такое. Гм... Меньше сигарет скурил… А ведь надо же что-то ответить этим девчонкам, не уходить же вот так, молча.

- Ну что ж, девочки, живите, как знаете. Только когда-то, наверное, пожалеете об этом.

Он понимал, что сказал совсем не то, что надо, ему стало даже противно от своей беспомощности. Отвернулся, тяжело зашагал дальше, но за спиной услышал тихий смех и негромкие слова:

- Да нет, дядя, это ты пожалеешь, что вместо того, чтобы пойти с нами потрахаться, ты нам мораль читал.

Он даже втянул голову в плечи, словно ожидая, что его могут неожиданно ударить. Впрочем, разве этот вот разговор не удар? Он поднял голову, посмотрел на купола Свято-Георгиевского собора, которым недавно любовался. Только что радостный, светлый и приветливый собор смотрел на него теперь сурово, осуждающе и Валентину показалось, что он даже с укором покачал самым высоким своим куполом. В ночной тишине, в которой не слышен был и шорох листвы, Валентин широко перекрестился на эти купола и прошептал:

Прости, Господи!

Почему-то вспомнились годы юности в далеком отсюда селе. Там, на берегу Кальмиуса или неширокой Камышевахи, протекающих с двух сторон села, тихими звездными вечерами сидели, молча вслушиваясь в журчание волн, влюбленные парочки. И если кто-то, проходя вблизи, замечал их, то старался обойти стороной, чтобы не нарушать их покой и эту идиллию. И сидели они часами, не позволяя себе лишнего прикосновения друг к другу, лишь иногда, если подует ветерок, юноша осторожно набрасывал на плечи любимой свой пиджак. Наивная, сентиментальная, романтичная и незабываемая пора. Сидят ли так же сейчас там его юные влюбленные земляки? Дай то Бог, чтобы бацилла такого отношения к жизни, как у этих вот, остановивших его девиц, не заразила души молодежи и его родного села. Здесь, в городе, Кальмиус протекает тоже. Но навряд ли на его берегу решится провести вечер какая-то влюбленная парочка. Могут подойти, пристать, оскорбить, избить юношу, надругаться над девушкой. Все может быть. Такое настало время, такие стали нравы. Даже по улицам города спокойно пройтись не очень удается. Идет навстречу группа хохочущих, громко бросающих в вечернюю тишину нецензурные слова, юнцов. Сделай замечание – сам рад не будешь. Могут не только обругать, но и набросится с кулаками. Неужели с распадом Советского Союза пришел и некий распад душ, некий нигилизм нового типа, не тургеневский, не отрицающий все старое ради прекрасного нового, а дикий, какой-то животный, сметающий на своем пути все прекрасное, высоконравственное, красивое, гордое, чувственное. Да и никакой это не нигилизм, а скорее всего некая помесь сатанизма и анархизма, причем анархизма не Бакунинского и Кропоткинского, а дикого, того, что с криком «Анархия – мать порядка!» оплевывала памятники и до отупения накачивалась водкой, не признавала ни красных, ни белых, ни каких-либо других. Но то ведь было давным-давно, в сумбурное время гражданской войны, когда и братья могли друг другу проломить голову, даже толком не понимая за что они дерутся. И все-таки тогда, в ту далекую гражданскую, были и какие-то идеалы, были люди, которые словом зажигали сердца тысячной толпы, были фанатично верящие в светлые результаты своей борьбы, и были даже те, кто готов был пойти на смерть ради этих идеалов. И слово Родина для них было не пустым звуком. Все, кто сражался тогда - и белые, и красные - любили ее каждый по своему, но искренне, до глубины души, до каждой клеточки, чувствовали себя ответственными за ее судьбу. А сейчас… Что сейчас? Случись что, пойдут ли сражаться и отдавать жизни за ее честь и свободу вот те гогочущие юнцы на улицах и остановках города? Бросится ли кто-то из них на амбразуру, как Александр Матросов?

Вспомнилась давняя телепрограмма «Поле чудес», когда ведущий Леонид Якубович поставил у игрового стола внуков самых прославленных советских полководцев, командующих фронтами и армиями в годы Великой Отечественной. Как было стыдно видеть, когда большинство из них ничего не могли ответить на вопросы ведущего о своих дедах. Ни званий не могли назвать, ни наград. Даже сколько звезд Героя Советского Союза имел дед, никто из них не ответил. А ведь гордиться, казалось бы, должны своими дедами маршальские внуки. Тех маршалов, имена которых вошли в историю золотыми страницами. Как стыдно было видеть это! У всех, кто смотрел ту передачу, настоящий шок был в тот вечер.

Один из коллег в какой-то газете недавно написал, что хулиганствующая на улицах городов молодежь, устраивающие побоища футбольные фанаты таким путем выражают свой протест против ныне существующих политических и экономических неурядиц. Ерунда все это. Никакой это не протест. Просто некуда девать энергию, вот и находят выход ей в кулачных потасовках. Есть, конечно, и молодежь, которую кто-то и как-то сумел напичкать неофашистской идеологией. И свастику на рукава цепляют и «Хайль Гитлер!» выкрикивают. Тут дело посерьезней. Такую молодежь мы уже, можно сказать, потеряли. Попробуй теперь переубеди ее в чем-то, втолкуй ей высоконравственные идеалы. Да и кто будет этим заниматься? Нардепы, то и дело повышающие свои оклады и будущие пенсии, как зеницу ока, оберегающие свою неприкосновенность и нажимающие при голосовании на кнопки «за себя и за того парня»? Школа? Но и там уже слышны голоса о том, что «наше дело дать знания, а не воспитывать». Октябрят в ней уже нет, пионеров нет, комсомола нет… Как бы не ругали эти организации сегодня, как бы не выискивали в них негативные стороны, но патриотизм, любовь к Отечеству они детям и молодежи прививали. Неспроста в войну пионеры и комсомольцы рвались, убегали на фронт, и сыновьями полков становились, и в партизанских отрядах воевали. А кто их научил так Родину любить? Не такие ведь как нынешние Березовские, Чубайсы, да им подобные радетели. Комсомол да пионерия, и никуда от этого факта не денешься. Чем же заменили их сегодня? Вроде бы есть в школах некая пионерия «по интересам», по разным направлениям. И галстуки у нее разноцветные - желтые, зеленые, голубые… Красных, правда, нет. А именно их с гордостью носила детвора в былые годы. Радостно было смотреть на тех мальчишек и девчонок, когда они шумной гурьбой выходили после уроков на улицу в тех самых красных галстуках.

Да ладно, что поделаешь, ушли в прошлое и октябрята, и пионеры, и комсомол… Но почему отказались и от военно-патриотических игр «Зарница», «Орленок»? Кто-то в верхах бросил глупейшую фразу, что эти игры воспитывают «милитаристические настроения», и по всей стране на всякий случай закрыли все эти «Зарницы». А как любили ребята эти игры! Милитаристические… Надо же до такого додуматься!

И что теперь? Фашистствующие группировки в крупных городах? Всякие скинхеды со свастикой на рукавах? Убийства ими студентов из Африки в Петербурге? Резня евреев в питерской синагоге? Сведение счетов с кавказцами в Карелии? Чуть ли не каждый день газеты сообщают о чем-либо подобном. Все это и есть плоды необдуманного отказа от детских и молодежных организаций, утверждения, что школа призвана «учить, а не воспитывать». Правильно сказал поэт: «Сердца, не занятые нами, немедленно займет наш враг».

Неожиданно грохнула канонада и небо ярко осветилось разноцветным фейерверком. Валентин остановился, всмотрелся в весело рассыпающиеся вверху искрящиеся звездочки. Объяснять ему, что это такое не было нужно. Он догадался, что кто-то из нынешних хозяев жизни отмечает какое-то торжество. В последнее время это вошло в моду. Чуть ли не каждый вечер рассыпаются такие фейерверки над ресторанами и кафэ в центральной части города. Да, говорят, что не только в центральной. За городом, где у объездной дороги повырастали десятки роскошных кафэ, тоже постоянно идет такая ночная пальба.

Интересно, те беспризорные мальчишки и разные бомжи тоже любуются этими салютами, или они, наблюдая их, чертыхаются?

Таня, стоя у распахнутого окна, задумчиво наблюдала за рассыпающимися огнями фейерверка. Увидев входящего мужа, пошла ему навстречу:

Blog

Николай хапланов распа д роман