Николай хапланов распа д роман

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 8 9 10 11 12 13 14 15 ... 18

Да, - вздохнул лейтенант, - Вавилонское столпотворение.
Поток лавы из жерла вулкана, – согласился капитан.
Будем искать?
Будем. Сперва ряды, где шубы, потом азербайджанцев, а среди них загадочного Алима.
Тогда вперед! - скомандовал лейтенант, не соблюдая субординации по званиям, - наши цели ясны, задачи определенны, как сказал когда-то дорогой Никита Сергеевич. Правда, меня тогда еще на свете не было, но я с ним согласен.

И они нырнули в гудящий водоворот под названием Измайловский рынок. Никто не обращал на них внимания, лишь некоторые торговцы лениво, без интонаций, выкрикивали заученные, привычные фразы:

- Колготки! Колготки крупных размеров!

- Купите подарок жене. Лучшие французские духи!

А вот какие-то кавказцы. Не с шубами, а кожаными курточками. Но на всякий случай спросили, откуда они. Оказалось, что совсем не кавказцы, а узбеки. Пойди разбери в этой суматохе. Пошли дальше. Три часа бесполезного хождения по рядам ничего не дали. Нашли немало азербайджанцев, но среди них не было ни одного Алима. Спрашивали и о реализаторе Наташе из Украины. Наташи были, но не те. Уже махнули было рукой, как неожиданно их догнала и, то и дело испуганно оглядываясь, остановила молодая женщина:

- Послушайте, вы спрашивали Алима? Он был здесь еще несколько дней назад. Может тот, который вам нужен? Но его уже нет, уехал на свою родину.

А Наташа? Наташа была с ним?
Была Наташка, но она исчезла еще раньше.
Как исчезла?
Не знаю, просто перестала выходить на работу и все. Может нашла другую. Поссорились они с Алимом, он даже избил ее сильно. Видно обиделась и ушла от него. В последние дни он сам торговал.
А Алим? Он что, навсегда уехал?

- Откуда мне знать? Вы у его друга Саида спросите. Они рядом торговали. Может он знает. Только, пожалуйста, обо мне не упоминайте. Не говорите, что это я вам его назвала.

Вас как зовут?
Леной, я из Запорожья. Я вон в той палатке свитерами торгую. Только, пожалуйста. Ни слова обо мне. Ладно?
Не волнуйтесь. Спасибо, Лена.

Саид оказался высоким, поджарым, коротко стриженным и досиня выбритым, с ровными, ослепительно белыми зубами человеком лет около сорока. Валерий и Анатолий подошли к нему не сразу, сперва понаблюдами за ним со стороны, негромко решая, как лучше - завести с ним разговор издалека, слово за словом выуживая у него нужную информацию, или сразу представиться, показать удостоверения и потребовать сведений об Алиме? Остановились на втором варианте. Живут эти люди в Москве, в основном, без регистрации и временной прописки, поэтому с представителями власти конфликтовать не будут. Не захочет же сей Саид в двадцать четыре часа покинуть свое прибыльное дело ради какого-то уехавшего земляка.

Подошли. Карпов показал свое удостоверение, Валерий представился:

Капитан милиции Красилов.

Саид заискивающе заулыбался:

- Что хотели, дорогие? Женский шуба нужен? Пожалста, кардаш, выбирайте…

Ага, если так повел себя, то какой-то грешок за ним имеется и, значит, расколется быстро. Конечно, если что-нибудь знает.

- Вы давно в Москве?

Четвертый год, дорогие. Сапсем масквич стал уже.
Паспорт есть? Покажите.

Паспорт у Саида был, а вот прописки временной – увы.

- Значит четвертый год живете здесь подпольно. Так, понятно.

Карпов демонстративно спрятал документы Саида в карман:

- Будем разбираться в МУРе, - и повернувшись к Валерию, спросил, - товарищ капитан, кажется это тот, кого мы искали.

- Да, - подтвердил тот, - это тот, что на фотографии. Придется задерживать.

Саид, увидев, как его документы скрылись в кармане Анатолия, совсем сник, а услышав слова Валерия, стал абсолютно готовым к разговору, который собирались с ним вести два офицера милиции. И они это поняли.

Лавочку придется закрыть, - сказал лейтенант, - может до вечера, может навсегда. У вас есть кого оставить вместо себя?

- Зачем навсегда? Зачем, дорогой, а? Ошибка случился. Я чесный чаловек.

- Честных людей милиция не разыскивает, - объяснил ему Карпов.

Тем более - интерпол, - добавил Красилов.

Ни милиция, ни тем более, интерпол, Саида никогда не искали, но он этого не знал. Поэтому его смуглое лицо через мгновение побелело и он понял, что ему угрожает если не смертная казнь, то пожизненное заключение уж точно. Просто так интерпол разыскивать не стал бы.

Оставив свой товар под присмотром другого земляка, он покорно поплелся за двумя офицерами в милицейский участок, расположенный тут же, на территории рынка. Участок походил на Смольный в октябре семнадцатого года. Из какой-то запертой комнаты слышался стук кулаками в дверь задержанных с поличным или по подозрению. Их голоса требовали, просили, угрожали и умоляли:

Откройте, мне плохо.
Дайте воды…
Сержант, отпусти в туалет!
Менты проклятые, вы за это ответите!

В одной из комнат за тремя столами, заваленными товаром задержанных, допрашивали сразу троих. Два лейтенанта и старшина составляли описи содержимого этих мешков и рюкзаков, одновременно задавая задержанным вопросы, нещадно дымя сигаретами в и так душном и жарком помещении. Еще несколько задержанных - заросшие бомжеватые на вид парни и женщина в пестром цыганском наряде - ждали своей очереди в коридоре под охраной мордатого сержанта в расстегнутой до пупа гимнастерке, обмахиваясь газетами и платочками. И у ожидающих и у сержанта по лицам градом катился пот.

Карпов толкнул дверь еще одной комнаты. Там была та же картина – допрос и осмотр вещей.

- Закройте дверь! – гаркнул невысокий, краснощекий капитан с животом двадцатимесячной беременности.

Карпов его крика не испугался, спокойно вошел, ткнул ему под нос свое удостоверение и потребовал:

Найдите отдельную комнату. Нам надо поговорить с задержанным.

- А я что по - вашему делаю? - капитан уже не кричал, а умоляюще разводил руками, - да этих задержанных тут хоть пруд пруди. Целый день с ними по душам говорим. Пропади оно все пропадом!

- Вы что не поняли, что мы из МУРа? - Карпов снова развернул свое удостоверение.

- Да понял я, понял. Сейчас пристрою этого вот дядю и уступлю вам помещение. Но учтите, на полчаса, не больше. Видите, сколько их в коридоре очереди ждут? - и повернувшись к мужчине пенсионного возраста, с которым только что говорил, скомандовал, - следуйте за мной.

Следующую команду уже подал Карпов перепуганному Саиду:

Садитесь, рассказывайте!
Что рассказать, начальник? Что? Я всегда пожалста.

Рассказал Саид на расспросы Карпова и Красилова следующее: Алим на этом рынке торгует шубами уже лет пять. Раньше Саид с ним знаком не был, познакомились уже здесь, на рынке. Особенной дружбы между ними не было, общались как земляки. Больше года назад Алим принял к себе реализатором девушку из Украины Наташу. Невысокая, круглолицая, с зелеными глазами. Да-да, родинка на правой ее щеке, кажется, была. Шрам возле локтя? Нет, этого Саид не помнит. Первые месяцы работала очень старательно, аккуратно. Умела расхвалить товар, завлечь покупателя. Потом появились какие-то то ли подруги, то ли знакомые, после работы заходили за ней. Она стала курить, а потом приобщилась и к спиртному. Саид выпившей ее не видел, но Алим говорил ему, что его реализаторша часто по утрам появляется с головной болью после ночных пьянок, надо бы уже выгнать ее. Потом у нее появился любовник, тоже вроде кавказец. После работы он заезжал за Наташей на машине, увозил ее. Откуда Саиду знать куда? Может на пьянку, может к себе домой. А когда она забеременела и сделала аборт, Алим совсем собрался избавиться от нее, но тот ее любовник-кавказец то ли просьбами, то ли угрозами, уговорил его оставить ее. Алим и оставил Наташу на свою голову. А она совсем распустилась. Уже на работе стала пить. Совсем другая стала. Покупателя могла нецензурными словами обругать. Скоро и любовник ее бросил, перестал появляться. Кому нужна пьянчужка? Алим дал ей срок недели, чтобы она нашла себе другое место. Искала она другую работу или нет, Саид не знает. У него своих забот много. И вот та Наташа продала две очень дорогие шубы, а деньги за них куда-то дела. Может даже пропила. Алиму же сказала, что эти шубы украли с прилавка. Тогда Алим ее очень избил. Прямо здесь, на рынке. До крови избил. Требовал вернуть деньги. А откуда она их возьмет? Звонил ли Алим ее родителям на Украину? Это Саиду неизвестно. Знает только, что он запер Наташу в квартире, говорил, что не отпустит, пока родственники не привезут деньги. И прямо угрожал ей: если не привезут, он ее прикончит. А куда она потом делась, Саиду неведомо. Может, в самом деле прикончил, может сбежала.

- Ну а сам Алим когда исчез и почему? - допытывался Карпов.

- Исчез совсем недавно. Почему – не знаю. Но очень спешил, прямо не уезжал, а убегал.

А товар куда дел?
Мне продал все сразу, оптом и очень недорого. Я удивился прямо. Чего, говорю, так спешишь? Так надо, отвечает. Я купил. Чего не покупать? Недорого же.
А куда уехал, откуда он родом?
Из Азербайджан родом, а село или город не знаю. Честно говорю, начальник – не знаю.
А он мог убить Наташу?
Может мог, может не мог, горячий Алим человек.
Может, потому и убежал?
Кто знай? Мне не говорил ничего. Быстро уехал.
А где он жил, знаете?
Адрес знаю.

Адрес хозяйки, у которой жил Алим, записали. И даже адрес квартиры, где жила Наташа. Странно, но он почему-то знал и его. Откуда? Оказывается, что Саид сам помогал ее найти. Трудно сказать, врал ли Саид, говоря, что не знает места жительства Алима, или в самом деле не знал. Может, знал что-то и о судьбе Наташи, но тоже не сказал ничего и об этом. Возможно, боялся мести родных или друзей Алима, которые, узнай они об откровениях Саида, не простят ему предательства. Здешняя милиция к нему, Саиду, претензий, как видно, не имеет, ну разве что оштрафуют за пребывание в Москве без временной прописки. В худшем случае выселят. Но это не так страшно, как месть кавказца другому кавказцу. Поняв это, Саид осмелел и, конечно, стал хитрить. Но пойди предъяви к нему какие-то претензии по этому поводу. Догадки к делу не пришьешь. Нужны улики. Выписав данные из паспорта Саида, записав адрес квартиры, где он живет, его отпустили, предупредив, чтобы он держал язык за зубами и не вздумал, как его земляк, рвать из Москвы когти.

Из под земли достанем, - пригрозил Карпов.

Вошел маленький капитан:

Ну, все, что ли?
Можете продолжать свои экзекуции. Мы уходим.
А это кто был? - поинтересовался капитан.
А вы что – не узнали? Это же сам Бен Ладен.

Капитан захохотал. Он понимал, что если бы тот был главным террористом последних лет, его так запросто не отпустили бы.

Наконец-то покинули территорию осточертевшего рынка. С чем же идти к полковнику Георгиеву? Вроде бы что-то узнали, и в то же время абсолютно ничего не ясно. Спрашивать о Наташе больше не у кого. Придется ехать к черту на кулички, туда, где она жила, и на квартиру, где временно обитал сбежавший Алим. Чего же он так поспешно уехал? Почему так торопился, что даже свои шубы Саиду уступил за пол цены? Логика подсказывает, что его мог гнать только какой-то страх.

- Неужели с Наташей что-то сотворил? - вздохнул Валерий.

- Рук, капитан, опускать не будем. Поедем по этим адресам. Может что-то прояснится.

У черта на куличках, где снимала комнату Наташа, их встретила древняя баба необъятных размеров, с черными усиками под носом, с редкими седыми, всклокоченными, давно не видевшими гребня волосами на голове и с могучим шаляпинским басом, вырывающимся из ее глотки, как из слоновьего хобота. Валерий даже засомневался, женщина перед ним или одетый в этот допотопный засаленный халат мужик. Увидев удостоверение Карпова, она тщательно его осмотрела, сличила фотографию с оригиналом, даже почему-то понюхала, и лишь потом жестом полководца, отправляющего войска в бой, направила двух незванных пришельцев в глубины квартиры, где кроме нее обитали полчища черных, рыжих, полосатых и пятнистых кошек и котят. Сколько их здесь, возможно, не смогла бы сказать и сама хозяйка этого обширного логова.

- Чего изволите? - пробасила она, усадив гостей в два старинного фасона кресла.

- Как вы уже знаете, мы из МУРа, - коротко сообщил Карпов, - назовите, пожалуйста, себя.

- Графиня Свидерская, - представилась хозяйка котячьей своры, - Ангелина Захаровна. Но если вы по жалобе соседей на моих кошечек, то ничего у вас не получится. Моя квартира, что хочу, то и имею. Закона против содержания кошек в вашем государстве пока нет.

- В нашем? - засмеялся Карпов, - а оно что, разве и не ваше?

- Избави Бог, - перекрестилась старушка, - я и советскую страну не признавала, а теперешнюю тем более. Это уже и не страна вовсе.

А что же?
А это вы у своего Ельцина спросите. Впрочем, он и сам вам не ответит. А я вам так скажу – Содом и Гоморра, вот что это такое. Наказал Господь этот народ за безумие.
Ну уж и безумие… - начал было Валерий, но Ангелина Захаровна жестом остановила его:
Думаю, что вы пришли ко мне не политические дебаты вести. Вы же не народные депутаты, в конце концов. Если не насчет кошечек, то говорите, зачем пришли. А о безумии потом поговорим, если хотите.

Искать подходы издалека к этой графине, если она в самом деле графиня, видимо, не стоило. И Валерий попросил ее рассказать все, что она знает о своей квартирантке Наталье. Узнав, кто их интересует, Ангелина Захаровна пригорюнилась и раз пять вздохнула прежде, чем что-то сказать. Потом предложила:

- Чай пить будете? Или что покрепче предпочитаете? Если покрепче, то и я с вами. А чай будете сами. Нет-нет, сама я не пью, а только если с кем-то.

- Ну что ж, - согласился Карпов, - давайте, Ангелина Захаровна, что покрепче.

Сразу после первой она стала рассказывать. И вот что они узнали: на первых порах Наташенька ей очень понравилась. Скромная, приветливая, даже стеснительная. Чашку из шкафа без спроса не возьмет, перед сном обязательно спокойной ночи пожелает. А потом и курить и пить начала. Подружки разбитные приходить стали, вместе исчезали на всю ночь иногда. А еще через какое-то время у нее парень появился по имени Тимур. Иногда ночевать оставался у нее. А когда Наташенька забеременела, исчез проклятый. Пришлось ей аборт делать.

- Мужики все такие, - пристукнула кулаком по столу графиня, - как я вас всех ненавижу!

«Наверное, кто-то из мужчин ей сильно насолил когда-то, - подумал Валерий, но тут же засомневался, - неужели и у нее когда-то могли быть мужчины?»

Но Ангелина Захаровна подавила свой вспыхнувший гнев и продолжала: где-то с месяц назад Наташа пришла с работы вся побитая, на расспросы ничего не объяснила, всю ночь проплакала в своей комнате. Еще через пару дней вечером приехал ее хозяин Алим, кричал на нее что-то в той комнате, начал бить. Ангелина Захаровна ворвалась туда, заступилась за Наташу, вытолкала его из квартиры. Тот даже когда спускался по лестнице, угрожал ей, кричал, что ни за что не простит, пусть ищет, где хочет. Что должна была Наташа искать, Ангелина Захаровна так и не поняла. Сама Наташа не объяснила, все время ревела в своей комнате. А несколько дней назад, вечером, вернувшись от соседки, обнаружила настежь открытую дверь своей квартиры. Нет-нет, ничего украдено не было, только в Наташиной комнате все было разбросано, из ее чемодана вещи вывалены на пол. Она подумала, что это сама Наташа разбросала, может куда-то спешила. Но вот уже сколько дней ее нет и нет. Куда запропастилась, и думать не могу. Может, загуляла, а может, не дай Бог, что-то случилось. Все угрозы того Алима из головы не выходят. Сильно злой был, такой запросто из-за рубля убьет.

И никто в эти дни не приходил к ней, не искал ее?
Никто. Что думать, и не знаю.

В общем, от Ангелины Захаровны ничего нового они не узнали. Разве то, что Алим приходил и избивал. А про любовника, аборт, каких-то подружек они знали уже и от Саида.

- Что ж, Ангелина Захаровна, спасибо. Не будем вас больше утруждать.

- А может еще по рюмочке, ребята? Сегодня уже больше никуда вы не успеете. А я бы вам про старые времена рассказала. Когда еще вам повезет с графинями разговаривать?

Карпов глянул на часы. Да, поздновато для беседы с престарелыми квартирными хозяйками. Это когда-то, во времена Берии, бесцеремонно врывались к кому-либо, чтобы перевернуть все вверх тормашками и увезти на Лубянку опешивших обитателей жилища. Впрочем, было такое или нет, тоже бабушка еще надвое сказала. Навешали на того Берию всяких собак, пойди разберись где правда, где ложь. Агент империализма, садист, развратник… Насчет агента это даже смешно, зачем ему работать на чужие разведки, если здесь был на вершине власти? Ну а насчет разврата… Что, другие вожди святыми были? Вон Кирова, говорят, Николаев застрелил не по каким-то политическим мотивам, а из простой ревности, из-за жены, с которой Сергей Миронович переспал. Да если покопаться в их биографиях, то у большинства из Кремлевских вождей были обиженные ими бабы. Хрущев разоблачал только Берию, который мог у него власть перехватить. Интересно, каких собак навешал бы Берия на самого Хрущева, если бы это ему удалось?

«Впрочем, что это я расфилософствовался? - мысленно посмеялся над собой Карпов, - нашел место и время! Лучше послушал бы эту старушку, которая называет себя графиней. Сумасшедшая, наверное, да ладно, послушаем».

И вот они с Валерием уже больше часа слушают эту то ли сумасшедшую, то ли мудрую, басом рассказывающую о своем прошлом, бабулю. Начала она с того, что, вздохнув, посетовала:

- Никого у меня на свете нет – ни детей, ни внуков, ни даже дальних родственников. Одна я на белом свете, некому даже душу излить. Была вот Наташа, пыталась ей рассказать, да не верила она мне. Соседка есть, к которой иногда хожу вечер провести, да она тоже такая же развалина, как и я. Кто раньше ноги протянет, неизвестно. Вот вам расскажу, вы хоть и чужие, да молодые. Вы, наверное, услышав от меня, что я графиня, сумасшедшей меня посчитали. Да не надо, не отрицайте – подумали. Любой бы подумал на вашем месте. Вот расскажу вам, а там ваше дело верить или нет.

Жуткую историю своей жизни рассказала им Ангелина Захаровна. Вотчина Свидерских была на Херсонщине, где предок получил поместье и графский титул за отличие в семилетней войне от самой царицы Екатерины. Жили тихо, смирно, своих крестьян ни оброками, ни тяжким трудом не душили. Когда царь Александр Второй дал крестьянам волю, отменил крепостное право, прадед Семен даже не стал брать со своих подданных плату за землю. Так раздал. А крестьян нанимали на сезонные работы, щедро и честно оплачивали их труд. И крестьяне платили Свидерским за это уважением и даже любовью. Так продолжалось до семнадцатого года, когда всю страну, и Херсонщину в том числе, охватило безумие, а в огне тех событий стали погибать тысячи и правых и виноватых. В то время у графа Захара Константиновича Свидерского было три дочери и сын. Все дочери, даже замужняя Даша жили в родительском доме. Надежде было еще пятнадцать, а самой младшей, Вере – тринадцать. Братишке Виктору и того меньше - девять. И вот пришла та безумная пора. Семнадцатый год был еще не так страшен, а вот следующий, восемнадцатый… Власть переходила от одних к другим чуть ли не каждый месяц. Красные, белые, зеленые, махновцы, деникинцы, немцы, опять красные… Все продовольствие, что было в доме, потихоньку расстащили, поотнимали, разграбили… Даша с отцом ездили в Херсон на базар, продавали посуду, книги, одежду, чтобы купить что-нибудь из еды. Посуду и одежду брали за бесценок. А книги никому тогда не были нужны. Однажды поздно вечером в дом ворвался отряд красногвардейцев, перевернули, изломали всю мебель, требовали у графа добровольно отдать припрятанное золото. Били Захара Константиновича нещадно, на его глазах пристрелили жену Елену Станиславовну и, не добившись от него никаких драгоценностей, прикончили и его. Три сестры в ужасе сидели в маленькой комнатке, боясь напомнить о себе. Но их обнаружили, с гоготом потащили к командиру, который и разрешил своим конникам делать с ними все, что угодно. Сестер безжалостно, по зверски изнасиловали. Даже тринадцатилетнюю Веру. На рассвете отряд с бравой песней покинул героически разгромленную усадьбу, оставив в ней трех истерзанных, плачущих от унижения и боли сестер и два накрытых простынями трупа.

На следующий день Захара Константиновича и Елену Станиславовну похоронили сельские мужики. Женщины попричитали над ними, а священника, чтобы отпеть усопших, не нашлось. Не нашелся и девятилетний Виктор, сбежавший из дома во время той ночной вакханалии. Так и пропал навсегда. Никто не смог узнать его дальнейшей судьбы. Может погиб где-то на дорогах гражданской войны, может удалось добраться к покидающим родину белым войскам и вместе с ними оказаться далеко от пылающей в огне сражений страны. А графских дочерей приютили, не забывшие доброту Захара Константиновича и Елены Станиславовны, сельские жители. Страшной оказалась их дальнейшая жизнь. Маленькая Вера от пережитого ужаса вскоре сошла с ума и через несколько лет скончалась. Пятнадцатилетняя Надя через месяц после случившегося, не выдержав позора, покончила с собой, бросившись в омут. А Даша горела желанием отомстить, ждала мужа – казачьего есаула Петра Лукаша, воевавшего то ли в Деникинских, то ли в Калединских частях. Но он так и не объявился. Видно, тоже погиб. Вскоре к своему ужасу Даша поняла, что беременна. Командир того отряда Семен Трегубенко, хоть и силой овладел ею, но семя свое ей оставил. Родившуюся девочку не она, которая возненавидела такое наследство, а сельчане назвали Ангелочком, что впоследствии и стало ее настоящим именем - Ангелина. Отчество же и фамилию девочке дали по настоянию самой Даши по дедушке – Ангелина Захаровна Свидерская. Не могла же она в метрику пусть и нежеланной, но все же, дочери, вписать ненавистное ей имя Семена Трегубенко. Ненависть к исчезнувшему в круговерти гражданской войны насильнику перешла в ненависть к рожденной от него дочери. Даже грудью кормить отказалась Даша ни в чем неповинное дитя. Не брала на руки, не пела ей колыбельных песен, не рассказывала сказок. Так и росла девочка среди сельской детворы, обласканная лишь степными ветрами и пеньем дождей. Даша давно стала такой же, как и жители села, крестьянкой, ходила в поле, ухаживала за домашней живностью. Но никогда не улыбалась, не шутила, тем более – не пела песен. Душа ее закаменела навсегда, стала холодной, как тела ее убитых родителей. И только по глазам, в которых навечно застыла ненависть, можно было понять, догадаться, что в ней еще есть и ждет чего-то сжигающая ее изнутри жизнь. Никто никогда не напоминал ей, что она графская дочь, да она и сама, казалось, забыла об этом. В конце двадцатых годов стали создавать колхозы и в село приехал двадцатипятитысячник Семен Трегубенко, тот самый, который в восемнадцатом году командовал отрядом красногвардейцев, устроившего вакханалию в усадьбе Свидерских. Отец уже одиннадцатилетней сельской девчонки Ангелины. Но никто об этом в селе не знал. В лицо Семена помнила лишь Даша. Сельчане же в тот злополучный день даже не узнали, кто командовал налетевшим на усадьбу графа отрядом. Но могла ли забыть своего насильника, изломавшего всю ее жизнь, Дарья Захаровна Свидерская? Однажды поздно вечером она позвала к себе Ангелину, усадила на пороге дома рядом с собой и, кажется, впервые в жизни, обняла ее за плечи, прижала к себе и сказала странные для девочки, даже испугавшие ее слова:

- Чтобы не случилось со мной, знай, что ты из славного рода графов Свидерских. Понимаешь – ты графиня, а не простая крестьянка. А отцом твоим был казачий есаул Петр Лукаш. Он погиб на войне. Когда вырастешь, можешь взять себе, если захочешь, его фамилию и отчество, но сейчас ты должна оставаться Свидерской. Так надо, дочка.

Кажется, и дочкой она назвала Ангелину в тот вечер впервые. Потом она долго молчала, а по щекам у нее текли слезы. Ангелине, не знавшей за все свои недолгие годы ни ласки, ни добрых слов от нее, стало даже ее жалко и она невольно прижалась к ее теплому плечу. Тоже впервые в жизни. Успокоившись, мать долго рассказывала Ангелине историю рода Свидерских, то и дело настойчиво требуя, чтобы девочка запомнила на всю жизнь названные ею имена прадедов и прапрадедов.

- Вот видишь тот большой дом? - показала она на бывшую усадьбу, где теперь обосновалась контора создаваемого колхоза, - это дом нашего рода. Там должна была жить и ты, если бы не…

Она не договорила и долго смотрела на усадьбу, в которой еще светилось одно окно. Там, видимо, засиделся двадцатипятитысячник Семен Трегубенко. Потом встала, еще раз обняла Ангелину и крепко поцеловала:

- Не забудь ни одного слова из того, что я тебе сказала. Обещаешь?

- Да, мама, - робко произнесла непривычное для нее слово девочка.

- А теперь ступай спать, - и мама Ангелины решительно зашагала к усадьбе с единственно светящимся окном. Если бы знала девочка, зачем она туда идет! Она и сегодня, когда стала старой и безобразной, уверена, что смогла бы остановить ее.

Утром село узнало, что ночью Дарья Захаровна зарубила топором Семена Трегубенко. Ее арестовали прибывшие милиционеры. Когда ее усадили в подводу, чтобы увезти, собравшиеся сельчане впервые за много лет увидели на ее губах улыбку. Она весело тряхнула седеющей головой, махнула собравшимся рукой:

- А он, все же, перед смертью узнал меня. Я видела его страх. Я отомстила и за родителей, и за сестер. Не поминайте меня лихом.

- Заткнись! – гаркнул один из милиционеров и ударил кнутом по лошадям.

Уже из тронувшейся подводы Дарья Захаровна крикнула плачущей Ангелине:

- Прощай, дочка! Не забывай наш разговор.

Больше Ангелина матери не видела. По приговору суда ее расстреляли. Семена Трегубенко с почестями похоронили в центре села.

Рассказ Ангелины Захаровны был долгим и, вспоминая все это, она испытывала, по всей видимости, мучительные чувства, которые отражались на ней то еле заметной капелькой слезы, то сердито нахмуренными бровями, то прерывающимся внезапно и надолго голосом. Закончив свою, такую неожиданную для двух ее слушателей, исповедь, она, молча, не предлагая выпить и им, выпила пол стакана водки, вздохнула и пробасила:

- Гм… Вот так вот. Можете верить, можете забыть. Дело ваше. А я вот рассказала и легче на душе стало. А почему вам – даже не знаю. Просто больше некому. А скоро, наверное, придется этот мир покидать. Не хочется все это с собой уносить, не поведав кому-то.

Да нет, они верили. И на душах у них стало тяжело, ибо на них легла часть тяжкого груза, который носила в себе так много лет эта старая, некрасивая женщина с искореженной, изуродованной судьбой. Они долго молчали, не зная, что говорить. Наконец, Карпов решился:

- Но вам тогда было всего одиннадцать лет. А дальше как жизнь сложилась?

- Да считай никак. Считай, что и не жила я вовсе, а только пыталась жить. Правда, ничего не получалось. После того, что сделала с тем подонком моя матушка, сельчане боялись держать меня в селе, отдали в детдом. И выросла я там очень даже красивой девушкой. Вы не удивляйтесь, что я сейчас такая уродина. Видно моя злость на все окружающее, на уничтоженный род отпечаталась потом на моем облике. Я ведь ненавидела и комсомол, и партию, и тех вождей, на которых нас учили чуть ли не молиться. Я всю жизнь вспоминала те моменты, о которых мне рассказала в тот вечер матушка. И как убивали деда и бабушку, насиловали материных сестер, которые погибли из-за этого в юном возрасте, и пропавшего где-то мальчика Витю, что должен был стать моим дядей. Иногда приезжала в родное село, подходила к могиле, где лежал тот подонок Трегубенко, плевала на нее, когда никто не видел. Может это и грешно плевать на могилу, но как иначе я могла выразить свою обиду и ненависть к тому человеку? Иногда думала, что если бы его не убила моя мать, то это сделала бы я сама. Вот эта угрюмость, ненависть, которая всю жизнь грызла меня изнутри, и отразились, наверно, на мне таким вот уродством к старости. А тогда, в юности, я была очень даже красивой. Можете убедиться, вот фотографии сохранила.

Ангелина Захаровна положила перед Красиловым и Карповым небольшой альбомчик, в котором было всего не больше десяти снимков. С первой же страницы на них взглянула огромными грустными глазами девушка лет шестнадцати. Она была, в самом деле, очень красивой, ей, наверное, в ту пору от поклонников отбоя не было. Словно прочитав их мысли, Ангелина Захаровна грустно, почти совсем как на фотографии давних лет, улыбнулась:

- Да-да, липли ко мне парни, как мухи на мед. Но я и любить никого не могла, не хотела, всех грубо отшивала. После школы поступила в московский университет на геологический факультет. Там и познакомилась со своим будущим мужем Максимом Давыдовым. Он тоже был из дворянского рода, кажется, по линии знаменитого Дениса Давыдова. Но в те годы об этом громко говорить было не принято, скрывали. У Максима тоже была судьба чем-то похожая на мою. Отец воевал в армии Колчака, погиб где-то на Севере. Мать умерла вскоре после гражданской. А Максим был ярым сторонником Советской власти, активничал в комсомоле, в двадцать лет поступил в партию. Убеждал и меня стать комсомолкой, но я отказалась. Мы окончили университет и два года мотались по Сибирским краям в геологических экспедициях, искали всякие месторождения. Нам даже квартиру вот эту выдали. А в тридцать восьмом его неожиданно арестовали, обвинили черт его знает в чем, припомнили, что он дворянин, офицерский сын, навесили ярлык вредителя и дали двадцать пять лет. Больше я его не видела, так и не дождалась, хотя ждала и надеялась все эти годы. Замуж, конечно, больше не выходила, жила одиноко, ездила, как и прежде, в экспедиции, потихоньку старела и становилась вот такой, как видите, уродиной. Вот и вся моя жизнь, ребята. Интересно? Или не очень?

- А реабилитация? Мужа-то вашего, Ангелина Захаровна, в пятидесятых реабилитировали?

- Да на хрена, извините за выражение, мне ихняя реабилитация? Дали бумажку в пятьдесят шестом, что обвинение снято, реабилитирован. Бумажку вместо мужа… Сперва убили, а потом извиняются вроде: ах извините, ошибочка вышла. Выбросила я ту бумажку. Зачем она мне? Кому показывать? Ни у меня, ни у него никого из родни. Соседке, что ли, показывать?

- Теперь другие времена, - попытался было начать Карпов, но она перебила его:

- Бросьте, молодой человек! Вы, я думаю, и сами не верите, что другие, что лучшие. Теперь, может, еще хуже. Вранье на вранье. Все врут. И депутаты, и президенты, и министры… Телевизор смотреть тошно. Ваш этот Горбачев страну развалил, Ельцин по парламенту из пушек стрелял, в Карабахе кровь, в Чечне война, журналистов убивают, и ни разу убийц не нашли.

- У нас в Украине… - начал было Валерий, но она и ему не дала досказать:

- У вас корреспондента Гонгадзе убили, тело без головы сколько лет похоронить родне не дают. Это же ужас и грех великий! У вас милицейских генералов убивают двумя выстрелами в голову, а потом объявляют, что это они сами себя прикончили. Что, не так что ли? Ой, не говорите мне про Украину, а то я смеяться буду.

Вообще-то говорить с этой старушкой из графского рода было интересно. Но пора было и честь знать.

- А можно нам еще когда-то к вам зайти? - спросил Карпов.

Blog

Николай хапланов распа д роман