Николай хапланов распа д роман

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 ... 18

Пожар устроишь, - предупредил Сашка.

Спохватилась, выдернула шнур из розетки. Стала брызгать на платье водой из сжатых бантиком губок. По подбородку потекла, падая каплями на гладилку, тоненькая струйка. Сашка не выдержал. Ах, как он любил целовать эти по детски припухлые губки, этот подбородок, эту тонкую шейку! Неужели теперь все это принадлежит какому-то кудрявому, нахальному цыгану, так бесцеремонно и позорно затолкавшему его в соседнюю комнату. Как мальчишку, как покорного теленка. Да нет, не бывать этому! Пусть, пусть что-то между ними уже и было, но теперь он ее никому не уступит. Ни цыгану, ни даже цыганскому барону. Он сумеет постоять за себя. И друзья найдутся, чтобы помочь ему в случае надобности.

Он подошел к ней, попытался обнять. Резко передернула плечом, отбрасывая его руки, зло посмотрела ему в глаза.

Не трожь!
Да я люблю тебя, дурочка!

Отскочила, схватила со стола мобильник, стала лихорадочно набирать названный Славкой номер.

- Тебя ж предупреждали. Вот сейчас я позову его, пусть он снова поговорит с тобой.

- Ах так! - Сашка вырвал из ее рук маленький серебристый аппаратик, бросил под ноги и яростно растоптал его, - я тебе дам звонить! Вот тебе звонок.

По щекам Зиночки потекли слезы. Не от страха перед яростью Сашки, а от того, что он безнадежно изуродовал такой изящный, такой дорогой подарок ее возлюбленного.

- Чего ты хочешь? – наконец закричала она, - я же говорила тебе, что нам вместе больше не жить. Неужели не понятно? Изверг, такой мобильник испортил!

- Я люблю тебя и никому не отдам. - Сашка, словно пьяный, не слышал ее слов и снова попытался обнять ее.

- Уйди! - в этот раз ее крик, наверное, мог бы услышать и спящий за стеной знаменитый шахтер дядя Жора. Но сегодня днем у него, видно, была очень тяжелая смена, он адски устал, перед тем, как лечь спать, употребил традиционный стаканчик горилки с перцем, и поэтому сон его был крепким, разбудить его не смогли бы даже орудийные залпы. И крик Зиночки не потревожил ни дядю Жору, ни других соседей. Один лишь Сашка опешил и удивленно покачал головой:

Это же надо, какой голосок прорезался. Как сирена тревоги у нас в зоне.

Ну что оставалось делать Зиночке? Она снова принялась гладить белье, даже не подозревая, что брызгая губками на белье водичкой, еще больше распаляет своего бывшего суженного. Он снова полез со своими объятиями, надеясь, что Зиночка и в этот раз, как и минувшей ночью, раскиснет, размякнет, потянется к нему. Он все еще не верил, что возврата к прошлому нет.

- Уйди, я сказала, - уже тихим, каким-то усталым голосом не приказала, а попросила Зиночка, - уйди, а то шарахну вот этим утюгом.

Он отошел, сел в кресло, закурил.

- Иди в свою комнату, - сказала она.

И не подумаю.

Зиночка взялась за трубку. Она сперва даже забыла, что кроме мобильника здесь есть и обычный телефон. Начала накручивать диск. Сашка хмуро ждал. Наконец, она услышала сонный голос Славки:

Я слушаю.
Слава, он опять…

Сашка не дал ей договорить, вырвал трубку, грохнул аппаратом об пол. Потом схватил ее за плечи, пытался своими губами найти ее, шептал, как безумный, ласковые слова:

- Да я люблю… люблю… не отдам… ты моя…

Она вырвалась, отбежала к гладильной доске, схватила горячий утюг.

- Не подходи! Убью, гад!

О, эти банальные и каждый раз разные ссоры между двумя некогда любящими, а со временем ставшими чужими людьми! Со стороны всегда кажется, что это обычный бытовой скандал, а на самом деле это великая трагедия, в которой ни они, ни кто-то другой не в силах разобраться. Есть таинство, не подвластная пониманию и разгадке тайна любви, но есть не менее загадочная тайна распада любви, ее умирания, исчезновения. И объяснить причину такого распада не смогут самые великие умы человечества, ни Сократы, ни Шекспиры, ни Толстые. И сами бывшие неразлучные пары при разводах объясняют свой распад чаще всего не иначе, как банальной, ничего не говорящей фразой «Не сошлись характерами». Но это также непонятно, как и заключение « От сердечной недостаточности», даваемое медиками о смерти человека. Ведь любая смерть, будь она от пули, туберкулеза или укуса змеи, завершается той самой сердечной недостаточностью. И любой повод к разводу тоже можно оправдать вот этим банальным: не сошлись характерами. Впрочем, может и распад любви двоих тоже можно назвать сердечной недостаточностью? Наверное, это будет точней, чем вот то « Не сошлись…». Хотя и то и другое будет неверно. Как там у Толстого в «Анне Карениной» - каждая семья несчастна по своему?

По своему складывалась трагедия и Зиночки с Сашкой. Вначале, как и у всех, встречи, романтические вечера, любовь до гроба, свадьба, забота о друг друге, потом один совершает преступление, попадает в места не столь отдаленные, она тут же берет развод, начинает гулять напропалую, а его, уже вернувшегося, не хочет даже знать. А он, оказывается, ее еще любит. Или ему кажется, что еще любит. Нам, и пишущему, и читающим об этом, знать этого не дано. Мы можем только гадать, смотреть на этих двоих со стороны, но в глубину их сердец заглянуть никому из нас не удастся. Мы можем только точно сказать, что это была, конечно же, трагедия.

И продолжалась она, эта трагедия, в этот вечер следующим образом.

- Не подходи! Убью, гад! - закричала Зиночка и замахнулась на него утюгом.

Сашка не поверил, засмеялся, снова пошел к ней, чтобы обнять. И тогда она двинула утюгом его в грудь. Двинула слегка, но утюг был горячим, он сквозь рубашку обжег, отпечатался на его груди красным, как клеймо, пятном.

Сашка ослеп от боли и ярости. Он сам не понял, как выхватил из ее рук утюг, размахнулся и ударил им со всей силы по голове Зиночки. Она даже не успела вскрикнуть, как надломленный стебелек, упала к его ногам, судорожно дернулась пару раз и вытянулась на паласе облегченно, успокоившись, и на лице ее появилась радостная, такая красивая, такая живая улыбка. Улыбка была живая, но Зиночка… Ее уже, кажется, не было. Только что была, только что держала в руках этот проклятый утюг, и вдруг.. .

- Зи-и-на-а! - не закричал, а простонал, завыл по волчьи, выхрипел из груди Сашка и упал на колени перед ее поверженным телом, - Зи-на-а-а! Встань! Ты что? Встань!

Он схватил, приподнял ее голову. По пальцам потекла еще горячая, еще живая Зиночкина кровь. Он всмотрелся и увидел - на виске Зиночки была огромная рана, откуда прямо на его пальцы сбегала тонкая красная струйка…

Сашка вскочил, заметался по комнате, схватил телефон, чтобы позвонить в скорую, но он был разбит. Он сам его только что разбил. О, Боже, о Боже! Что делать? Что делать? Он метался по комнате, ничего не соображая, ничего не видя. Потом выскочил из квартиры, затарабанил в дверь соседей:

- Дядя Жора! Дядя Жора! Дядя Жора!

Дядя Жора открыл, хотел выругать его за поднятый на весь подъезд шум, но, увидев на его руках и лице кровь, отшатнулся:

Что случилось? Кто это тебя так?

Он подумал, что Сашку кто-то избил, но тот схватил его за руку, стал тащить в свою квартиру:

- Я Зину… Дядя Жора, я Зину…

Дядя Жора поспешил за ним, увидел лежащую навзничь Зиночку и заорал диким голосом:

- Ах ты, подлая твоя душа! Что наделал, сучара, а! Скорей звони в скорую!

Увидел разбитый телефон, выругался, побежал звонить от себя. На шум проснулись другие соседи по подъезду, стали собираться у двери Зиночкиной квартиры, расспрашивать друг друга, перешептываться.

Ах, какой подлец!
И зачем таких по амнистии отпускают?
Да и сама хороша, гуляла напропалую. Вот и довела.
Ну и что, что гуляла? За это что, убивать нужно?

Дядя Жора, уже позвонивший в скорую, стоял у двери, никого не пуская. Пусть приедет милиция и разберется.

Не ожидая лифта, по ступеням, на этаж вбежал приехавший на такси Славка. Он услышал по телефону тревожный голос Зиночки и помчался к ней, поклявшись вышвырнуть того зануду из квартиры, не ожидая данных ему трех дней. Но опоздал. По собравшейся толпе соседей понял, что произошло что-то очень страшное. Так просто среди ночи люди у чьей-то квартиры не собираются.

Что? - только и спросил у дяди Жоры.
Убил, - так же коротко сообщил тот и отодвинулся от двери, впуская его. Славка оглянулся на сидящего у лифта на корточках, обхватив руками голову, Сашку:
Тебе не жить!

И вбежал в квартиру. Наклонился над телом распростертой Зиночки, пощупал пальцами пульс на шее и заорал:

- Она дышит! Дышит! Где скорая? Скорую вызывали?

Схватил, поднял на руки легкое тело Зиночки, выбежал на лестничную площадку навстречу поднимающимся врачам скорой помощи.

Подождите, - сказали ему, - надо осмотреть.
Она дышит. Скорее в больницу! Осмотрите по дороге! - и понесся со своей драгоценной ношей вниз по ступеням. Врач и медсестра поспешили за ним. Через минуту, громко засигналив, от подъезда отъехала их машина.
Что теперь? - испуганно прижала руки к груди женщина из квартиры напротив.
Сейчас милиция приедет, - дядя Жора осторожно прикрыл дверь, откуда только что вынесли Зиночку.

Милиция приехала через полчаса. Осмотрела место происшествия, забрала злополучный утюг, потом старший из них, невысокий, полноватый, с заплывшими маленькими глазками майор осведомился у собравшихся соседей:

- А где этот?

Все поняли, что спрашивает он о Сашке, но Сашки уже на площадке не было. Никто не заметил, когда он исчез, и соседям ничего не оставалось делать, как дружно пожать плечами и развести руками.

Мы не будем, уважаемый читатель, рассказывать о том, как работники милиции писали всякие протоколы, опрашивали соседей, производили другие, положенные в таких случаях, действия. Да и вообще прекратим речь об этой трагедии, ибо нам пора вернуться в Москву на Курский вокзал, где в так называемом бомжатнике спит спокойно капитан украинской милиции Валерий Красилов. Сообщим только о том, что на следующий день в одной из лесопосадок на окраине города был найден повесившийся на собственном ремне Сашка. Арестовывать было некого. Ну а Зиночка… Мы пока не знаем, спасли ее медики или она так и умерла, не приходя в сознание. И еще долго не будем знать. Мало того, нам неведомо, если даже останется жива, появится ли она еще когда-то на страницах этой книги. Может появится, может нет, это зависит не от автора, а от того, как в дальнейшем будут разворачиваться события.

А сейчас скорее в Москву, ибо в самом деле пора выручать капитана украинской милиции, спящего, положив голову на свой свернутый в жгут пиджак. Пора будить его, ведь на поиски сестры Наташи у него в запасе всего три-четыре дня.

8.

- Увидел? – спросил Хум Киши, когда Дмитрий, очнувшись, стал оглядываться по сторонам. – Ну и что скажешь?

- А что я могу сказать? К сожалению, таких историй в нашей жизни немало. Я и без твоих сеансов мог бы тебе о них рассказать.

- А о чем говорит эта история с Зиночкой и ее бывшим мужем, ты можешь сказать?

- Да ни о чем. Обыкновенная житейская трагедия. И наоборот, жена мужа, бывает, убивает. Даже в книгах такое описывают. Помню одну повесть российскую, кажется «Сорока-воровка» называется. Как раз о таком случае.

- В том-то и дело, что если раньше такое случалось, это в книгах описывали. А сейчас такого так много, что писателей не хватит все описать. И говорит это о том, что человечество вырождается не только физически, но и нравственно. Еще недавно в вашей стране говорили, что человек человеку – друг, товарищ и брат. А сейчас совсем наоборот можно смело говорить: человек человеку - волк. Да простят меня за такие, обидные для них, слова все волки мира. Обидел их, кстати, и один ученый из вашего города, написавший книгу, где сравнил человеческое общество с этими пусть хищными, но умными животными. Роман свой он так и назвал – «Волчьи стаи». В нем люди то и дело уничтожают себе подобных.

- Но, уважаемый Хум Киши, люди так поступали с незапамятных времен, не только в наше время.

- Да, знаю. Сын Адама и Евы Каин убил брата Авеля, потом люди распяли на кресте сына Божьего Христа… И пошла с тех пор литься кровь людская. Но беда в том, что люди, приходя в ужас от содеянного, не умнеют, продолжают убивать, убивать и убивать. И с каждым веком, с каждым годом и днем – все больше и больше. Время, за которым мы с тобой идем, их ничему не научило и уже не научит. Всеобщее самоуничтожение человечества приобретает уже катастрофические, неизмеримые масштабы. И в этом всемирном самоуничтожении сливаются воедино и бесконечные экологические беды, глобальное надругательство над природой и безостановочное падение нравственности. Дошло до того, что стали утверждать, что нравственность, выработанные веками нормы поведения, так называемая этика - это уже изжившие себя, устаревшие и даже тормозящие дальнейшее развитие человечества категории. И никто не упрекнет, не осудит утверждающих так. Мол, каждый имеет право на собственное мнение. Договорились до того, что некоторые стали заявлять, что и семья - анахоризм, призывают к свободной любви, к непостоянству в отношениях мужчины и женщины, к отказу от института брака. Знаешь, к чему это может привести? К первобытному состоянию, когда не было пар, а дети рождались от первого попавшегося самца, иногда от брата или отца, а соитие женщины и мужчины происходило не интимно, а на глазах всего племени. Родителей своих дети не знали, принадлежали всем и никому.

- Неужели человечество может вернуться к такому?

- Всеобщее самоуничтожение, о котором я тебе говорю, может привести вначале к такому первобытному образу жизни, к регрессу, к обратному ходу развития человечества, и в конце концов к полному его исчезновению. Человек обратно станет обезьяной.

- Не может такого быть, Хум Киши! Ты это утверждаешь только на основании того, что нашлись какие-то дураки, которые зовут к уничтожению института семьи.

- На многих основаниях, в том числе и этом. Вот, скажем, проституция. Она была всегда. Но и она сегодня приобрела самые уродливые формы. Некоторые девушки, нередко даже из благополучных семей, сами рвутся к такому образу жизни, видят в этом что-то вроде романтики, считают, что так они самоутверждаются, как свободная личность. Разве это не уродство души?

- Не все же становятся путанами именно так. Вот та студентка, с которой говорил на трассе журналист Ноябрев, проституткой стать была вынуждена, нужда заставила.

- А скажи мне, внук Игната, твоя бабушка Василиса могла бы пойти на такое?

- Не оскорбляй памяти ее, Хум Киши! Она скорее умерла бы от голода, чем это.

- Вот то-то. В тридцать втором году в вашей стране был страшнейший голод, люди умирали тысячами, собак, кошек и мышей ели, но тело свое женщины за кусок хлеба не продавали. Так или нет?

- Вообще-то так, о том голоде много читал и слышал, но такого тогда вроде не было.

- Потому что нравственность, честь и достоинство даже в неграмотных крестьянских семьях, в умирающих деревнях была выше, чем в нынешнем просвещенном, казалось бы, обществе. Так вот, продолжу о проституции. Да, она была всегда. Но кто-нибудь продавал в прошлые века своих соотечественниц за рубеж в сексуальное рабство? Тысячи и тысячи самых юных красивых россиянок, украинок обманом заманивают в Японию, Турцию, в африканские страны, делают из них, наивно поверивших в обещания красивой жизни, настоящих рабынь для секса. Разве ты не знаешь об этом?

- Знаю, слышал, читал…

- А теперь сравни. Когда-то те же турки совершали набеги на украинские села, похищали красавиц для продажи в гаремы. А запорожские или донские казаки в ответ собирали свои войска и шли освобождать и освобождали этих несчастных пленниц. Конечно, спасти удавалось не всех, но казаки шли на смерть, чтобы освободить тех несчастных пленниц. А сейчас что? Тысячи и тысячи украинок и россиянок в том зарубежном сексуальном рабстве. А правительства ваших стран хоть пальцем пошевелило, чтоб спасти их? Нет, они беспомощно пожимают плечами. Мол, что мы можем поделать. Ладно, не будем далеко ходить. В самих Украине и России тоже немало такого сексуального рабства, тоже насильно делают девушек путанами. Вот, например, та самая Вера Лукьянова, которая с Наташей Красиловой уехала в Москву. Она ведь тоже попала в такую историю.

- Не может быть. Хум Киши! Я знаю Веру, хорошая, скромная девушка. Она на такое не пойдет.

- Что ж, сейчас ты узнаешь, что с ней случилось.

Белый Старик накрыл ладонью лицо Дмитрия:

- Закрывай глаза, внук Игната…

ххх

- Товарищ капитан, вставайте, - голос сержанта Томилко был очень вежливый, даже чуть оробевший, - за вами приехали.

Валерий открыл глаза, сладко потянулся, посмотрел на сержанта и засмеялся:

С вещами на выход, что ли?
За вами приехали, - повторил сержант и сделал шаг в сторону. Из-за его спины появился высокий, стройный лейтенант милиции в новенькой, по всей видимости лишь недавно полученной форме. Да и сам он, похоже, в органах еще новичок, ему не больше двадцати двух лет.
Это я за вами приехал, - козырнул он, - по заданию полковника Георгиева.
Что же вы сразу не сказали, что тогда Георгиеву звонили? - виновато спросил Томилко.
А ты, сержант, сам ведь расшвырялся, чуть в стенку меня не влепил. Скажешь тебе тут…

Вчера сержант обращался к нему на ты, а Валерий к нему на вы. Сегодня – наоборот.

- Документы мои давай, - потребовал Валерий, - так, хорошо. А дипломат мой где? Ага, вот он. Содержимое в целости?

Да вы что, товарищ капитан?
От таких, как ты, всего можно ожидать. – и, обернувшись к лейтенанту, спросил, - Так что теперь? Полковник говорил, чтобы я к нему сегодня утром пришел.
Не нужно к полковнику. Он поручил мне вместе с вами пройти по рынкам, поискать вашу сестру. Так что сразу приступим к делу.
Как вас зовут, лейтенант?
Анатолий Карпов.
Ого! Это не вы ли чемпион мира по шахматам?
К сожалению, только тезка. Ну что, поехали?
Да нет, Анатолий, нельзя нам так просто отсюда уезжать. Давай сперва поинтересуемся делами вот этих сержантиков.

Он вкратце рассказал лейтенанту о случившемся вечером в зале ожидания, о явном покровительстве сержантов вокзальным шулерам, о том, как тех троих Томилко отпустил, а его задержал.

- Вон оно как! - нахмурился лейтенант Карпов, - тогда поедем к полковнику, расскажем ему обо всем. А вы, сержанты, сдайте мне свои удостоверения и ждите здесь. Смену вы сдали? Вот и хорошо. Ждите, никуда не уходите.

Через полчаса Валерий сидел уже в знакомом кабинете полковника Георгиева и писал объяснительную о вчерашних событиях в зале ожидания. Полковник прочитал, зло чертыхнулся, и тут же отправил наряд на Курский вокзал, чтобы привезли двух сержантов.

- Будем разбираться, капитан, - сказал Валерию, - а вы с Карповым езжайте по вашим делам. Он у нас новенький, но, кажется, парень толковый.

Похлопал по плечу лейтенанта:

- Вот вам, Карпов, первое задание. Учтите – нелегкое. Там, на этих рынках криминал на криминале. Будьте повнимательней и поосторожней. Ну, вперед.

У Карпова была своя легковушка, как он объяснил, доставшаяся в наследство от отца, командира десантной роты, погибшего два года назад в Чечне.

- А еще орден Красной Звезды. Посмертно. Вот и вся память о бате. - вздохнул он, - На какой рынок поедем? На Черкизовском, говорите, уже были? Ну что ж, поехали на Измайловский. Они почти рядом. Там тоже этих азербайджанцев и всяких кавказцев хоть пруд пруди.

На Измайловский они потратили почти целый день. Расспрашивали не только азербайджанцев, но всех подряд, кто торговал шубами, кожанками, костюмами. Но их было так много, что для опроса всех не хватило бы, наверное, и недели. Намаявшись, уже чувствуя как гудят от усталости ноги, решили продолжить хождения по мукам завтра. Карпов подвез Валерия к какому-то студенческому общежитию, договорился с комендантшей и, оставив его в свободной в пору каникул комнате, уехал. Какое счастье – в общежитии был работающий, с теплой водой душ. После него Валерий с удовольствием растянулся на постели, даже не подумав об ужине. Какой там ужин? После ночи в том бомжатнике кровать в студенческом общежитии показалась ему истинным райским блаженством. Лишь часов в восемь вечера, отдохнув, даже пару часиков поспав, вышел, чтобы купить что-либо съестное. Но не купил, а зашел в какое-то кафе, поужинал, заплатив, как ему показалось, огромную сумму. Нет, решил, так роскошествовать в матушке-Москве не годится.

Спать не хотелось, решил побродить по столице, увидеть хотя бы вечером ее достопримечательности. На метро доехал до площади Маяковского, дошел до памятника поэту. Знал, что когда-то, в шестидесятые годы, собирались вокруг этого памятника и возле памятника Пушкину толпы людей и им читали свои стихи Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, другие поэты, которых потом назвали шестидесятниками. Его, Валерия, тогда еще и на свете не было, видел те сцены по скупым кадрам кинохроники, которые показывают иногда по телевизору. Но что те старые, даже не цветные кусочки? По ним не почувствуешь атмосферу тех лет, не увидишь горящие глаза людей, и сердце твое не застучит так, как стучало у тех, собиравшихся здесь студентов. Вот сейчас бы случилось чудо, вышел бы к пьедесталу Евгений Евтушенко и стал бы читать. Валерию даже почудилось, что он слышит громкий голос поэта, разобрал даже слова из читанного недавно сборника:

Со мною поп-расстрига парился,

Так что вселенная кряхтела,

И бородой качая паюсной,

Мне угрожал: - Я дам те тему!

Но нет, это только почудилось. Не было толпы людей у подножия памятника, не стоял там ни Евтушенко, ни Окуджава… Вереницы людей торопились или шли не спеша, в разные стороны, даже не глянув на исполинскую фигуру забытого ныне поэта. Нет, не Евтушенко бы, вот бы сам Маяковский загрохотал на всю площадь своего имени могучим басом. Вот переполох, наверное, случился бы вокруг. Кто-то зааплодировал бы, а кто-то в страхе шарахнулся бы подальше. Вот заорал бы сейчас Владимир Владимирович:

Светить всегда, светить везде

До дней последних донца.

Светить – и никаких гвоздей!

Вот лозунг мой и солнца.

Фу ты, размечтался. Скажи спасибо еще, что памятник этот стоит до сих пор, что не снесли его в яростных, диких порывах демократических преобразований, как снесли памятник Дзержинскому несколько лет назад. Как было стыдно смотреть по телевизору ту жуткую сцену. Памятник свалили, прыгали на его голове, плевали на него, били чем-то по лицу. Вакханалия, на которую, наверно, не способны были бы и самые дикие, самые варварские племена. Впрочем, такое, кажется, в нашей истории уже бывало. Когда-то, еще в десятом веке, когда князь Владимир крестил Русь, тащили по улицам древнего Киева вымазанного в дерьме бога Перуна и топили его в Днепре. Но то было средневековье. А сейчас?

Валерий грустно оглянулся вокруг. Люди шли и шли мимо Маяковского, даже не глянув на него. А чуть в стороне от него светилось яркой рекламой здание старейшего московского кинотеатра «Пегас», построенного еще в начале двадцатого века его земляком Александром Ханженковым. Но люди шли мимо и него, и редко кто из них останавливался, чтобы прочитать афишу у входа. Прошелся еще немного по скверу за спиной Маяковского, нашел свободную лавочку, присел. И тут же к нему подсел, появившийся нивесть откуда, парень со ставшей модной в последнее время трехдневной щетиной на щеках.

- Отдыхаете?

Blog

Николай хапланов распа д роман