Geum.ru

Николай хапланов распа д роман

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   10   11   12   13   14   15   16   17   18
  • Да пошел ты! – огрызнулся Федор Афанасьевич, - напугал. Сам уволюсь. Не велика должность.
  • Ну и увольняйтесь.
  • И уволюсь. Сейчас заявление напишу.

Через десять минут он, в самом деле, положил на стол Белохана свое заявление. Тот уговаривать не стал, подмахнул его сразу.

Что за проклятый день? Не хватало ему приключения с Соней, теперь и работы лишился. Причем сам и напросился. Мазохизм какой-то. Словно удовольствие получил, обрекая себя на предстоящий поиск новой работы. А, пошло оно все! Если честно, то ему уже давно надоело возиться с разными налогоплательщиками - владельцами торговых ларьков, строительных бригад, мебельных магазинов, рекламных агенств и прочим подобным. Все, хватит! Пойду семечками торговать, мусор убирать или подъезды мыть. Буду сам себе хозяин, никто нервы мотать не станет.

Но домой идти, все же, надо. Не будешь же ночи подряд в том кафе за чашкой кофе проводить.

Анна Семеновна встретила его без единого упрека. Но по покрасневшим и припухшим векам Федор Афанасьевич понял, что ночь она провела без сна. Молча поужинал, пошел покурить на привычный балкон и увидел там свою пепельницу полную окурков. Значит, курила. Такое с ней бывало очень редко. Последний раз - когда тот Алим позвонил и пригрозил Наташке всякими неприятностями, а самой Наташке дал лишь несколько слов сказать. Значит и в этот раз переживает также тяжело. Проклятая Сонька! Выкурил пару сигарет, вышел в зал. Анна сидела перед включенным телевизором, но было заметно, что она далека от того, что там показывают.

- Я это… уволился из налоговой…

Анна смотрела в одну точку, словно и не слышала его слов. А может, в самом деле, не услышала. Мысли ее, видно, были заняты совсем другим.
  • Ты что не слышишь? Уволился я, говорю.
  • Твое дело…
  • Тебя это что не касается?

Не ответила, встала, ушла в другую комнату. Выглядела она в эти минуты совсем постаревшей, измученной и больной. Шла, словно тяжелый груз придавил ее плечи. Неизвестность с Наташкой не давала ей в последнее время ни минуты покоя, а тут еще странное поведение мужа, догадки насчет его измены, а теперь еще отсутствие минувшей ночью, совсем измучили ее сердце, нервную систему. По всему по этому чувствовала она себя совсем разбитой, никому не нужной, лишней. Темные круги стояли в ее глазах, ничего не видя перед собой, пошла она в спальню, не легла, а буквально свалилась, не раздеваясь, в кровать. Дикая боль пронзила ее голову…

Федор Афанасьевич долго сидел перед включенным телевизором, тоже не понимая, что там за передача. Так и задремал, сидя в кресле, то ли мысленно, то ли во сне видя картины давнего и недавнего прошлого: далекая уже по времени их свадьба с Аннушкой… Она красивая, с румянцем на щеках, смущающаяся, но счастливая, встает на крики «Горько!», подставляет ему губы, а потом стыдливо садится и опускает лицо в ладони… Жарко обнимает и шепчет хмельные слова черноглазая Зиночка… и лежит в больничной палате с забинтованной головой… Завмагша Соня обжигает его плечо горячей грудью… Мальчонка в кафе отодвигает чашку с кофе и ест пирожное… Белохан подписывает молча его заявление…

Телефонного звонка он долго не слышал, а когда взял трубку долго не мог понять, кто с ним говорит. Наконец, разобрал голос Валерия. Сын сообщил, что начальство обещало ему очередной отпуск через две недели и он намерен снова поехать в Москву на поиски Наташки. А потом спросил:

- Слушай, па, что с мамой? Я днем звонил ей, голос у нее был какой-то непонятный. Вроде как плакала. Ты не в курсе?
  • Тебе показалось.
  • Дай ей трубку, мне ей кое-что сказать нужно.
  • Сейчас. Аня, иди к телефону, Валерий зовет.

Жена не отозвалась. Что такое, неужели заснула? Пошел в спальню. Анна Семеновна лежала на кровати, вытянув руки вдоль тела и с широко открытыми глазами. Левая щека и уголки рта неестественно перекошены, подбородок отвис.

- Что с тобой? Аня, что с тобой?

- Ва… ва… - она пыталась что-то сказать, но кроме этого «ва» у нее ничего не получалось. Он сразу понял, что случилось. Для этого не нужно быть медиком. Людей после инсульта ему уже приходилось видеть не раз. Он поднял ее голову, не зная, чем еще может помочь, потом бросился к еще ожидающей телефонной трубке:
  • Сынок, маме плохо. Срочно приезжай.

Вызвал скорую. Она прибыла очень быстро. Да, это был инсульт. Он и примчавшийся Валерий тоже поехали в рудничную больницу и до утра сидели в коридоре в ожидании приговора врачей. Под утро заведующая отделением Елизавета Григорьевна Корабельникова сообщила:

- Вроде все нормально. Случай не очень тяжелый. Будет жить. Видимо, у нее был сильный стресс. Нужен покой и покой.


13.

Открыл глаза. буря еще бушевала, но для Дмитрия была не страшна. Чалкёз, руку которой от так и не отпускал, улыбнулась:

- Вернулся?

- Откуда?

- Из своего города, куда тебя отправлял наш старейшина.

- Эх, какие мерзкие люди привиделись мне! И возмущают они меня, и жалко мне их. В самом деле – тараканы, как назвал одного из них журналист Ноябрев. я могу рассказать тебе…

- Не нужно, я ведь тоже с тобой вместе видела все это. Хум Киши заставил и меня закрыть глаза. Мое сердце теперь принадлежит тебе, значит и твоя родина мне близка и тревожит меня.

Неожиданно все вокруг затихло. Бури словно и не бывало. Лишь легкий ветерок чуть заметно шевелил верхушки застывших песчаных волн. Дмитрий отряхнул с себя и Чалкёз песок, поднялся на ноги. Вокруг, как в волшебной сказке, из-под песчаных бугорков, осыпая их с себя, поднимались люди и верблюды.

- Слава Господу! – простер руки к небу Белый Старик, - время буре не остановить, мы пойдем дальше вслед за ним.

За все время пути Дмитрий не раз слышал от него эти два коротких слова «Слава Господу», но так и не понял, какому Богу молится племя кюн – христианскому, исламскому, буддийскому или вообще какому-либо языческому божеству. И сейчас, садясь в привычную корзину справа от верблюда, спросил:

- Как имя вашего Бога, уважаемый Хум Киши?

- У него нет иного имени кроме имени Бог. А еще мы обращаемся к нему «Господи». потому, что и Иисус, и Аллах, и Будда – это один и тот же Бог, но называемый вами по разному. От этого и происходят так часто между вами недоразумения. Иногда даже из-за этого бывали войны. Было бы так прекрасно, если бы все люди поклонялись единому неизменному ьГосподу. Наша вера – просто вера, но искренняя, без сомнений и выснений, чья вера правильней, истинней. Ты понимаешь меня, внук Игната?

- Кажется понимаю.

- А еще было бы прекрасно, если бы не было на земле разных стран, если бы все были просто гражданами планеты Земля. я знаю, что об этом мечтали многие ваши мудрые люди, но наяву сделать это никто не смог. Не теми путями шли к этому. Некоторые пытались завоевать весь мир и установить в нем свое господство. Ты знаешь, конечно, об Александре Македонском, Батые, Наполеоне… Ничего у них не вышло. А еще был Гитлер, который столько миллионов людей погубил из-за этого.

- А в нашей стране по другому пути пошли было, соединились в Союз нескольких стран. Но и Союз развалился.

- Да, вместо того, чтобы весь мир объединить в такой Союз, вы развалили и то, что было. Иначе и быть не могло. Не нужно было кого-то принуждать к объединению, все должно было случиться добровольно, по желанию людей, живущих в этих странах.

- Но наши пятнадцать республик соединились в Союз вроде бы добровольно.

- Вот именно – вроде. Это провозгласили, что добровольно. А если кто-то сопротивлялся, применяли оружие. Вот, например, отряд, в котором был твой дед Игнат, пришел в пески драться с басмачами, потому что они были против вашей всеобщей власти. Это и было насилие. у народа не спрашивали согласия на вхождение в тот Союз. Верхушки принимали решение. Но если бы объяснили людям выгоду объединения, доказали, что это полезно для всех, разве они были бы против? Нет, не терпелось вашим вождям – оружием, страхом загоняли в Союз. А все потому, что к власти рвались, а не к благу народному. Впрочем, хоть при Союзе, хоть после него – все тоже самое – одни разговоры. А должно быть так: сказал, пообещал – умри, но выполни. Но на такое ваши правители не способны. Это под силу людям, каких природа создает очень редко, но они, все же, в том, вашем мире были. Им-то и руководить бы тем всемирным Союзом, о котором я говорю.

- Вот тут-то, уважаемый Хум Киши, ты, кажется, ошибаешься. Были уже у нас такие попытки некоторых личностей, которых тоже называли гениями. Всемирную революцию хотели совершить, но у них это не вышло.

- О Ленине говоришь? Это ты ошибаешься, внук Игната. Все революции всегда приводили к большому насилию, террору, к рекам пролитой крови. Всемирная, к которой звал Ленин, пролила бы уже не море, а океан крови, ибо ее теоретики у народов спрашивать не собирались, а хотели совершить ее с помощью все того же оружия. Кто против – того к стенке. Другого пути они признавать не хотели, да и не умели.

- Евросоюз у нас в Европе появился. Может это и есть начало такого объединения народов?

- Ничего похожего. Евросоюз создали, но в каждой стране, входящей в него, остались свои правительства, президенты, даже короли. Они разделены границами, таможнями, своими законами и конституциями. Не нашли огни в себе силы воли отказаться от единоличной власти в своих государствах и создать одно общее на всю Европу правительство. А все потому, что на сегодня нет у вас того гения, которому было бы это объединение народов под силу.

- О каких загадочных гениях ты говоришь, уважаемый Хум Киши? По моему это у тебя какой-то несбыточный романтизм, идеализм, утопия. Таких людей земля еще не рождала.

- Не рождала? А что ты скажешь, например, о Микельанджело и Леонардо да Винчи?

- Да, но ты сам смог назвать лишь два имени. А где их взять сегодня?

- Вот то-то и оно, дорогой. Так что моя, как ты говоришь, утопия действительностью может стать через многие века, когда человечество поумнеет и перестанет гениями называть тиранов, проливающих кровь. Таких, скажем, как Сталин.

- А можно его назвать злым гением?

- А ты знаешь хотя бы одного человека, чью судьбу погубил этот «гений»?

- О репрессиях, сибирских лагерях читал, знаю, но встречаться с пострадавшими мне не доводилось. Даже выжившие уже поумирали. Я позже родился.

- Но ведь те страшные деяния Сталина и его окружения до сих пор отражаются на судьбах потомков пострадавших людей.

- Ну, это уже из области теории.

- Теории? Нет, это настоящая реальность. Даже некоторые из детей в вашей стране, что ночуют в чужих подъездах и побираются у магазинов – это отголосок тех репрессий и гонений. Не буду голословным, дам тебе возможность познакомиться с одной такой семьей, где целая цепочка поколений может считаться пострадавшими. Даже дети, которые о Сталине ничего не знают. Хочешь?

Пустыня, где совсем недавно бушевала песчаная буря, опять наполнилась нестерпимым зноем, затих даже легкий ветерок, недавно шевеливший верхушки барханов. Солнце нещадно пекло непокрытую голову Дмитрия, с которой самум сорвал и унес белую чалму. Волосы его за время путешествия с племенем кюн выгорели, стали серого цвета и не спасали от горячих лучей.

- На вот, - Хум Киши протянул ему новую чалму, - твоя голова привыкла к свежим ветрам вашей страны, а нашему солнцу тебе противиться еще не под силу. Одел? Вот и хорошо. Теперь можно встретиться с той семьей, о которой я тебе говорил. Закрывай глаза, внук Игната…

ххх

Валентин Ноябрев сменил место работы, ушел из республиканской газеты и стал корреспондентом в городской. Это не было никаким понижением должности, ему просто надоело мотаться по всей Украине, одноразово встречаться с героями своих публикаций, писать о них и не знать, какие последствия имела выстраданная статья или очерк. В городской совсем иначе - написал, опубликовал и вскоре узнаешь резонанс. Можно тут же написать статью под рубрикой «По следам наших выступлений», сообщить, какие приняты или, наоборот, не приняты меры, можно в течении какого-то времени, иногда на протяжении года или больше, наблюдать ход каких-то событий, накапливать материал, так называемый «фактаж», а потом дать целый цикл материалов о строительстве некоего объекта, такого, например, как когда-то он подготовил со строительства знаменитой в ту пору хлопкопрядильной фабрики. Восемь последних недель перед ее пуском печатал он в городской газете статью за статьей, репортаж за репортажем, информацию за информацией о том, как возводились цеха, завозилось и монтировалось оборудование, прокладывались коммуникации, писал о строителях, монтажниках, электриках, мастерах… Навсегда запомнился день, когда застрекотали первые прядильные машины и сотни молоденьких прядильщиц со счастливыми улыбками стали к ним и выдали первую продукцию, когда на фабрику прибыли вагоны с узбекским хлопком. Вскоре фабрика, которую стали коротко называть ХПФ, отправила потребителям первую продукцию, и генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев прислал коллективу поздравительную телеграмму. Обо всем этом пришлось тогда писать корреспонденту городской газеты Ноябреву. В центральных газетах обо всем этом сообщили в коротких информациях. Для больших материалов в них место находилось очень редко. Слишком велик поток сообщений с разных концов страны, а газета, как известно всем журналистам, не резиновая, ее не растянешь.

Несколько лет работал после тех событий Ноябрев в республиканской, но тянуло в родную городскую, и вот теперь сразу же согласился на предложение вернуться в «альма матер» и вскоре с головой окунулся в повседневную газетную спешку. Ненасытная газета требовала все новых и новых строк, мгновенно поглощала все написанное и жадно ожидала очередной порции статей, информаций и репортажей. В республиканской штат намного больше, чем в городской, там корреспонденты могут неспешно обдумать тему, как говорится, «обсосать» ее, здесь же все идет в номер с колес. Но спешка не дает права на ошибки, на некачественную публикацию. Читателю нет дела до твоих трудностей, любую твою оплошность он сразу же замечает и или пишет или звонит в редакцию, «открывая глаза» журналистам на пойманную им «блоху», о которой газетчик давно уже знает и сам. Добро еще, если говорят об этом доброжелательно, но чаще всего упрекают раздраженно, иронично, разражаются монологами, в которых то и дело мелькают фразы типа «чему вас только учили?», «вы что языка не знаете?» и даже «а мы то вас считаем грамотными!». А вся-то «блоха» в том лишь и состоит, что при наборе страницы нечаянно вылетела из слова какая-то буквочка. Все равно приходится извиняться, благодарить за подсказку, обещать в дальнейшем… и так далее.

Такие случаи бывают, конечно, редко, но они огорчают. Однако моральное удовлетворение автор от своей удачной публикации получает огромное. Приходит уверенность в необходимости своей работы, добавляет сил и энергии. Ноябрев за многие годы работы в печати знал уже и триумфы и огорчения, получал и нагоняи и награды, и упреки и хвалу, впрочем, как и любой журналист, если, правда, он журналист настоящий, до корней волос, из тех профессионалов, которые связав свою жизнь с газетой, уже никогда не смогут покинуть эту беспокойную, с постоянными перегрузками, нервотрепками и бессонными ночами работу. Ноябрев именно из таких. Рабочий день для него длится все двадцать четыре часа, продолжается и в выходной, и во время ночного сна. Мысль ведь на ночь не остановишь, она продолжает тревожить и во время отпуска и по дороге на дачу, и в очереди за билетами на поезд… Даже жена постоянно иронизирует над его неожиданными находками тем и сюжетов даже во время их общих прогулок по вечернему городу.

Правда, искать эти темы особой необходимости не было. Большой полумиллионный город с заводами, шахтами, фабриками, сотнями школ, больниц, общественных организаций, с раздолбанной коммунальной инфраструктурой, с постоянной нехваткой воды, газа, тепла и с миллионом других проблем подбрасывал их на каждом шагу, каждый день и час, журналисты городских газет валились с ног, стараясь успеть всюду побывать, все понять, увидеть, обо всем расспросить специалистов и руководителей и, главное, правильно рассказать обо всем этом на своих страницах. Ноябрев, окунувшись во все эти проблемы, успевал написать и о частных маршрутных автобусах, водители которых не хотят бесплатно перевозить ветеранов войны, и о вандалах, ворующих на кладбищах металлические памятники и ограды для сдачи в металлолом, и о залитых водой подвалах многоэтажек, и об…. Да разве возможно перечислить все, о чем тревожится и не дает покоя ни городским властям ни руководителям ведомств перо беспокойного журналиста?

Но была у него и главная тема, о которой наспех, за один день не напишешь - тема падения нравов в постсоветское время. Бомжи, беспризорные дети, проституция, исчезающие нивесть где люди как-то должны были слиться в единую тему и вылиться в аналитической статье, в тревожной публицистике, но Валентин Алексеевич еще не до конца осознал, не пришел к окончательному выводу какой по форме подачи, по жанру, по анализу должна быть эта публикация. Собирать материал, тот самый фактаж начал он давно, еще будучи в республиканской газете, но подсознательно чувствовал, что всего этого пока мало, нужен какой-то стержень статьи, весомая неоспоримая ее опора. Но вот ее-то он еще найти не мог. Никто его не торопил – ни редактор, ни ответственный секретарь, которые о его поисках даже не подозревали. Тема потихоньку вызревала, обрастала обрывочными мыслями, но в целое, единое пока не складывалась. И он думал, искал, анализировал…

Вот и сегодня он, несмотря на выходной, ехал в микрорайон «Зеленый» к некоему Владимиру Осьминскому, побывавшему по рассказу Федора Афанасьевича не раз в местах не столь отдаленных, сынишку которого как-то он недавно встретил спящим на пороге кафе ранним утром. В милиции фамилию Осьминского знали хорошо и легко подсказали Ноябреву его адрес.

Звонка на двери квартиры не было. Висели два конца оборванного провода. Ноябрев попытался соединить их, чтобы сработал звонок, но ожидаемой трели не услышал. Пришлось стучать. Не открывали долго. Наконец за дверью послышалось какое-то шарканье, дверь широко распахнулась и мужчина могучего телосложения, в майке, под которой виднелась заросшая щетиной грудь, ничего не спрашивая, оглядел Ноябрева с ног до головы и хриплым голосом проворчал:
  • Заходи.

Ноябрев зашел. Сесть в квартире, оказалось, не на что. Всюду были навалены в беспорядке какие-то матрасы, подушки без наволочек, а на них вперемежку - запчасти от веломашины, пустой корпус старинной радиолы «Рекорд», грязные граненые стаканы, засаленная одежда и множество других вещей, назначение коих, наверное, не знал и сам хозяин квартиры, которую, скорее всего, лучше было бы назвать берлогой. Половина окна комнаты, куда попал Ноябрев, была забита фанерой, на подоконнике красовался давно не чищенный и поэтому потерявший свой бронзовый цвет, самовар. Им, наверно, никто не пользовался много лет, это было видно по слою пыли на его потускневшей поверхности. Под потолком висела тоже запыленная лампочка без абажура. Стены комнаты оклеены не обоями, а старыми газетами. Каковы остальные комнаты этой, по виду необитаемой, но так как здесь находился открывший дверь человек, то значит, обитаемой, квартиры, Ноябреву приходилось лишь догадываться. Они, повидимому, тоже не блистали ухоженностью и чистотой.

Окинув взглядом сие неуютное жилище, и не найдя на что присесть, Ноябрев повернулся к хозяину, чтобы осмотреть и его. Личность перед ним стояла весьма любопытная. Телосложение могучее, широкие плечи и грудь - в черной с проседью шерсти и в многочисленных татуировках. Кресты, церковные маковки, русалки, змеи, черепа с перекрещенными костями, а там, под майкой, наверное еще целая Третьяковская галлерея. Удивляться тут, конечно, было нечему - живопись на теле побывавших в местах отдаленных и не столь отдаленных видеть ему уже приходилось не раз. Более экзотичной была физиономия этой особы, похожая скорее на морду гориллы, чем на лицо человека. Кожа какая-то продубленная, темная, в следах многочисленных мелких шрамов, то ли порезов, то ли царапин, уши неестественно малы для такого большого лица, нос искривлен и явно перевешивает влево, глаза то ли сильно прищуренны, то ли до предела узки от природы, словно она по ошибке дала ему не русские или украинские, а какие-нибудь японские или китайские. Рыжеватая щетина на лице этого субъекта явно недельной давности и тоже с серебряными проблесками. М-да, не хотел бы Ноябрев встретить такого типа в темном переулке. Уже издали, увидев такого, начнешь искать свой кошелек, чтобы отдать ему. Но что такое? Ноябреву показалось, что этого человека он уже где-то встречал. В его журналистской судьбе было так много неожиданных, порой странных, иногда навсегда запомнившихся, а иногда не оставшихся ничем интересным в памяти, встреч, что забыть какую-то из них вполне возможно. Может где-то встречался ему и Осьминский. Приходилось ведь бывать и в лагерях, и в милиции, присутствовать на судебных процессах. А возможно подобное отталкивающее лицо он видел просто на телеэкране в одном из многочисленных в последнее время бездарных, то ли отечественных, то ли зарубежных детективных фильмов. Так что не трудно и спутать, где видел – в жизни или в кино.
  • Здравствуйте, - сказал Ноябрев.
  • Привет, - ответил тип, - что надо?
  • Поговорить.
  • Из милиции, что ли?
  • Да нет, из газеты, поговорить с вами хочу.
  • А ты знаешь, кто я?

- Знаю. Вы Осьминский Владимир Ефимович.

- По отчеству, значит, называешь? Давно никто так не величал меня. Так о чем говорить хочешь?