В. П. Макаренко Русская власть (теоретико-социологические проблемы) Ростов-на-Дону Издательство скнц вш 1998 ббк 667 м 15 Исследование

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 7 8 9 10 11 12 13 14 ... 25

§ 2. Украденная независимость

Во второй половине XIV в. Золотая Орда была погружена во внутренние конфликты. Именно в этот период произошло выдающееся, по, к сожалению, единственное событие: московский князь Дмитрий решился с оружием в руках обрести независимость. Однако в 1360 г. Орда вручила ярлык на великое княжение суздальскому князю Михаилу. Заступничество митропо-

164

лита Алексия перед ханом спасло положение, и ярлык опять возвращается к Дмитрию. Однако в 1370 г. Орда изменила решение и передала ярлык на великое княжение тверскому князю Михаилу. Правда, ярлык он так и не смог получить, поскольку во Владимир, находящийся на территории Московского княжества, его просто не пустили. Несмотря на возобновление ярлыка в 1371 г. и в 1375 г., Михаил так и не смог взять в свои руки правление. Затем Михаил помирился с Дмитрием, но татары решили наказать последнего за непослушание и отправили Мамая в поход на русские земли. Другие князья не поддержали Дмитрия, зато его однозначно поддержал митрополит. На Куликовом поле в 1380 г. Дмитрий разгромил Мамая и получил за это прозвище «Донской».

Само значение Куликовской битвы было и остается предметом споров. Официальный учебник сообщает: «На Куликовом поле был нанесен решающий удар по монголо-татарскому владычеству над пародами нашей страны, был развеян миф о непобедимости «всей Орды». <...> Куликовская битва укрепила значение Москвы как национального и политического центра объединения русских земель в единое государство»^{^[}1]. Другие историки полагают, что «независимо от значения для более позднего русского самосознания, великая победа над Допом осталась только эпизодом»^{^[}2]. Действительно, всего два года спустя равновесие сил между русскими и татарами было восстановлено. В 1382 г. хан Тохтамыш подходит к Москве, князь Дмитрий убегает из города, оставляя его жителей на произвол судьбы. Тем не менее жители организуют оборону и открывают ворота татарам лишь в ответ на их обещание ограничиться сбором дани. Татарва не выполняет обещания и устраивает резню всех жителей. Дмитрий Донской опять признает власть Орды над Русью, отношения Москвы с Ордой нормализуются.

В последующие годы и десятилетия Москва уже не выступает с оружием в руках против татар. Пытается смягчить их господство с помощью хитрости, коварства и обычной жадности. Так, сын Дмитрия Василий I присваивает себе всю дань, собранную со своих подданных. В 1408 г. хан Едигей осаждает Москву. Василий по примеру своею отца предоставляет жителей их собственной участи. И опять-таки жители без всякого руководства со стороны власти, самостоятельно организуют оборону. Но теперь они уже не верят никаким обещаниям и потому успешно выдержива-

165

ют осаду. Татары вынуждены отступить. Несмотря на это, Василий I вновь угодничает перед ханом, едет к нему на поклон, платит дань и заново признает его власть. Почему же он не пользуется плодами победы собственного народа? Почему официальная советская историография считает «нормальным» явлением факты, когда властители бросают своих подданных на произвол судьбы, и не включает подобные факты в учебники истории для школ? Есть ли в этом какое-либо «рациональное» основание?

Ответ на эти вопросы поможет получить проницательный анализ процесса освобождения Руси от «татаро-монгольского ига», осуществленный К. Марксом; «Иван освободил Московию от татарского ига не одним смелым ударом, а в результате почти двенадцатилетнего упорного труда. Он не сокрушил иго, а избавился от него исподтишка. Поэтому свержение этого ига казалось больше делом природы, чем рук человеческих. Когда татарское чудовище наконец испустило дух, Иван явился к его смертному одру скорее как врач, предсказавший смерть и использовавший ее в своих интересах, чем как воин, нанесший смертельный удар. С освобождением от иноземного ига дух каждого народа поднимается — у Московии же под властью Ивана наблюдается как будто упадок. Достаточно сравнить Испанию в ее борьбе против арабов с Московией в ее борьбе против татар.

Когда Иван вступил на престол. Золотая Орда уже давно была ослаблена: изнутри — жестокими междоусобицами, извне — отделением от нее ногайских татар, вторжениями Тимура-Тамерлана, появлением казачества и враждебными действиями крымских татар. Московия, напротив, неуклонно следуя политике, начертанной Иваном Калитой, стала необъятной громадой, стиснутой татарскими цепями, но вместе с тем крепко сплоченной ими. <...>

Чтобы восстать против Орды, московиту не требовалось изобретать ничего нового, а надо было только подражать самим татарам. Но Иван не восставал. Он смиренно признавал себя рабом Орды. Через подкупленную татарскую женщину он склонил хана к тому, чтобы тот приказал отозвать из Московии монгольских наместников. Подобными незаметными и скрытными действиями он хитростью выманил у хана одну за другой такие уступки, которые были гибельными для ханской власти. Таким образом, могущество было им не завоевано, а украдено. Он не выбил врага из его крепости, а хитростью заставил его уйти оттуда. Все еще продолжая падать ниц перед послами хана и называть себя его данни-

166

ком, он уклонялся от уплаты дани под вымышленными предлогами, пускаясь па все уловки беглого раба, который не осмеливается предстать перед лицом своего хозяина, а старается только улизнуть за пределы досягаемости. Наконец монголы пробудились от своего оцепенения и пробил час битвы. Иван, содрогаясь при одной мысли о вооруженном столкновении, пытался искать спасения в своей собственной трусости и обезоружить гнев врага, отводя от него объект, на который тот мог обрушить свою месть. Его спасло только вмешательство крымских татар, его союзников. Против второго нашествия Орды он для видимости собрал столь превосходящие силы, что одного слуха об их численности было достаточно, чтобы отразить нападение. Во время третьего нашествия оп позорно дезертировал, покинув армию в 200 000 человек. Принужденный против воли вернуться, он сделал попытку сторговаться на унизительных условиях и в конце концов, заразив собственным рабским страхом свое войско, побудил его к всеобщему беспорядочному бегству. Московия тогда с тревогой ожидала своей неминуемой гибели, как вдруг до нее дошел слух, что Золотая Орда была вынуждена отступить вследствие нападения на ее столицу крымского хана. При отступлении она была разбита казаками и ногайскими татарами. Таким образом, поражение превратилось в успех. Иван победил Золотую Орду, не вступая сам в битву с нею. Бросив ей вызов и сделав вид, что желает битвы, он побудил Орду к наступлению, которое истощило последние остатки ее жизненных сил и поставило ее под смертельные удары со стороны племен ее же собственной расы, которые ему удалось превратить в своих союзников. Одного татарина он перехитрил с помощью другого. <...> Действуя крайне осторожно, он не решился присоединить Казань к Московии, а передал ее правителям из рода Менгли-Гирея, своего крымского союзника, чтобы они, так сказать, сохранял» ее для Московии. При помощи добычи, отнятой у побежденных татар, он опутал татар победивших. Но если этот обманщик был слишком благоразумен, чтобы перед свидетелями своего унижения принять вид завоевателя, то оп вполне понимал, какое потрясающее впечатление должно произвести крушение татарской империи на расстоянии, каким ореолом славы он будет окружен и как это облегчит ему торжественное вступление в среду европейских держав. Поэтому перед иностранными государствами он принял театральную позу завоевателя, и ему действительно удавалось под маской гордой обидчивости и раздражительной

167

надменности скрывать назойливость монгольского раба, который еще не забыл, как он целовал стремя у ничтожнейшего из ханских посланцев. Он подражал, только в более сдержанном тоне, голосу своих прежних господ, приводившему в трепет его душу. Некоторые постоянно употребляемые современной русской дипломатией выражения, такие как великодушие, уязвленное достоинство властелина, заимствованы из дипломатических инструкций Ивана Ш»^{^[}3].

В приведенном тексте Маркса можно вычленить определенную структуру явления русской государственной власти и продвинуться еще на один шаг в конкретизации теории политического отчуждения. Прежде всего повторим факты, связанные со сложившимся положением вещей. Золотая Орда приходит в упадок, сила Москвы идет в гору. Кризис Орды продолжается уже почти полтора столетия. Последним ханом, у которого была хоть видимость прежней силы, был Джанибек (1342-1357 гг.). После пего в Орде наступает длительный период хаоса и смуты:- Властители и претенденты на власть наперегонки режут друг друга. Только на протяжении 20 лет (1360-1380 гг.) на тропе сменилось четырнадцать ханов. В результате смуты от Золотой Орды отпадают и переходят в состав Литвы Киевское, Новгород-Северское, Черниговское княжества, а также Подолье, на которое до этого времени распространялась непосредственная юрисдикция Орды. В 1395 г. татарский хан бежит от войск Тимура от Волги до самого Крыма, да и то останавливается там только потому, что туда вошли войска Великого княжества Литовского. В конце концов Орда распадается на Сибирское, Казанское, Крымское и Астраханское ханства (1420-1460 гг.).

В это же самое время территория Московского государства увеличивается с 10 до 430 тыс. км2. Иван III еще более ее увеличивает. Поэтому кажется наиболее логичным для московского властителя стать во главе уже достаточно сильного народа и с оружием в руках освободиться от татарского господства. Однако московский князь петляет, как заяц, в своей политике, в решающий момент проявляет повторную трусость, а действительное соотношение сил показывают ему его союзники, побеждая без особого труда врага, приводящего Ивана III в ужас. Возникает вопрос: как мог опытный властитель и мастер политической игры, умеющий отгадывать даже потенциальную силу партнеров, ошибиться в оценке действительного соотношения сил в столь простой ситу-

168

ации? Правы ли современники, назвав его «Великим»? Не был ли «Великий» на самом деле ничтожным? Надо подчеркнуть, что вопросы относятся не только к Ивану III. В истории Московского государства неоднократно бывало так, что князья либо просто убегали не столько от реального врага, сколько от малейшей угрозы, либо наперегонки спешили к татарам выторговать наиболее удобные для себя условия подчинения. Защиту города организовывала «чернь», избирая из своей среды первых попавшихся вождей или приглашая их из соседних государств. (К слову сказать, этим народным вождям ни царская, ни советская, ни нынешняя Россия не удосужилась поставить памятники...) Повторяемость ситуации свидетельствует о том, что не только Иван III занимался «воровством» могущества и независимости вместо того, чтобы завоевать его с оружием в руках. Поэтому здесь можно увидеть общее правило или тенденцию политики Московского государства, а не особенности индивидуального характера или поведения его главы. И если применять моральные категории, можно утверждать вполне определенно, что в основании данного государства лежит стыд и позор. Есть ли для этого рациональное объяснение?

Как уже говорилось, в каждой ситуации любой властитель стремится увеличить сферу своей власти. Из других предпосылок политики Ивана Ш можно назвать следующие: он стоял во главе уже сильного к тому времени народа, ненавидящего монголов; у него были сильные союзники; противник был ослаблен длительными внутренними раздорами. В то же время эти предпосылки были весьма шаткими. В соответствии с традицией насилия и унижения собственного народа, которая к тому времени насчитывала полтора столетия, Иван III грабил свой народ больше, чем требовали монголы, и больше, чем платил им дани. Московские властители соперничали между собой в грабеже своего же народа, по собственной инициативе приглашали монгольских чиновников для мотивировки «чрезвычайных» методов сбора и количества дани. Они не останавливались перед отцеубийством, отравлением соперников и доносами друг на друга врагу.

В каком же смысле можно утверждать, что московские властители стояли во главе народа, если власть стоит во главе общества лишь тогда, когда пользуется поддержкой значительной части этого общества? Только в одном-единственном: их власть опиралась на внутреннее насилие как основание материального могущества.

169

Следовательно, Иван Ш просто боялся быть независимым от монголов, хотя, не исключено, хотел этого. Хотел, ибо каждый властитель стремится быть свободным от внешнего контроля для того, чтобы увеличивать внутренний контроль над собственным обществом. Так что стремление освободиться от монгольского контроля приходило в конфликт со страхом перед собственными подданными, которых он грабил и угнетал от имени монголов.

К. Маркс в своем описании ничего не говорит об одном из основных компонентов политической линии Москвы — страхе перед собственными гражданами. Это общая характеристика всех систем власти, поскольку каждая из них в большей или меньшей степени боится своих же подданных. В отличие от ученых-политологов власть прекрасно понимает, что уважать и любить ее не за что, и она довольна, если люди ее хотя бы терпят. Однако власть, выросшая на грабеже и крови соотечественников, боится их панически. Поэтому, когда пробил час освобождения, Иван III, вопреки Марксу, убоялся не Орды (он был достаточно искушенным политиком, чтобы не знать слабости собственного господина), а устрашился ситуации неопределенности, которую создавало это освобождение. Он колебался между желанием самостоятельности и страхом остаться один на один со своими подданными.

Что касается второй предпосылки поведения Ивана III, то она была связана с первой. Если властитель одержим чувством страха перед собственными гражданами, то он не может не быть недоверчивым и подозрительным в отношении своих союзников. Московский властитель, как и его предшественники, неоднократно изменял собственным союзникам, вонзая им нож в спину в критический момент. Поэтому он не мог рассчитывать на их доверие, хотя бы временное, но полное. А только на основании такого доверия можно предпринять решительные действия.

Отсюда следует, что поведение Ивана III объясняется не его характером, а содержанием власти, лишь одним из представителей которой он был. Это содержание объясняется отношением между иерархией власти и гражданами, которое сформировалось в специфических условиях России, контролируемой монголами от первой трети XIII в. до конца XV в., т. е. на протяжении двух с половиной столе 1 ни. Суммируем данные условия:

1. Русь переживала период феодальной раздробленности (уже в конце XII в. на территории Киевской Руси существовало около 70 независимых уделов и княжеств).

170

2.Монгольское нашествие и специфический характер навязанного господства создали совершенно новый механизм политической конкуренции, который опирался только на военную силу и стал основным. В этом механизме главной ставкой политической игры было обретение верховной власти над огромной страной» а цена состояла в максимальном подчинении другому государству.

3.Историческим результатом данного процесса была ликвидация феодальной раздробленности властью на основе опоры не на определенную социальную категорию своего общества, а на чужое государство и чужую власть. Русская власть не противостояла одной части общества, выступая одновременно представителем второй части, а противостояла обществу в целом, будучи представителем чужого и ненавистного государства.

Такой была социальная почва процесса преобразования гордых русских князей в ничтожные креатуры московских властителей, действия которых четыре столетия спустя потрясли совесть автора «Капитала». Можно предположить, что если бы они потрясли его интеллект, то Маркс создал бы теорию политики и изменил бы свою социальную программу. Ведь составной частью его программы было доверие к будущей власти пролетариата, которая наряду с насилием как «повивальной бабкой истории» использовала также средства экономического и духовного производства.

После падения внешней опоры московская власть осталась один на один с собственными подданными и оказалась перед альтернативой: либо быть свергнутой, либо усилить власть до такой степени, чтобы лишить их даже малейшего стремления к сопротивлению. Далеко не случайно властитель, воплотивший выбор власти, получил прозвище Грозного.

§ 3. «Объединение русских земель» и двойное угнетение

Иван III в официальной советской историографии характеризовался как государственный деятель, обладавший «незаурядным политическим мастерством»^{^[}1]. Главным основанием такой «незаурядности» считается «объединение русских земель». Решающим шагом на этом пути стало присоединение к Москве северо-западной территории — Новгородской земли. Ее владения простирались от Балтийского моря до Урала, так что территориальное приобретение Москвы на сей раз превысило в два раза все предшествующие захваты. Новгородская земля уже давно была предметом притязаний Московского княжества, которые привели к вассальной зависимости Новгорода от Москвы. Иван III непосредственно осуществил присоединение. Находясь перед угрозой со стороны Московского княжества, Новгород стремится перейти под защиту Великого княжества Литовского. Иван организует поход на Новгород. После победной битвы под Шелонью (1471 г.) Иван приказал отрезать пленникам носы и губы и выслать в Новгород для устрашения. Он уже тогда мог захватить город, но решил лишать новгородцев свободы медленно и постепенно. Ужесточил лишь условия вассальной зависимости, в соответствии с которыми Новгород лишался права на проведение собственной политики, не согласованной с Москвой.

В 1475 г. он опять приезжает в Новгород и начинает прием жалоб от населения на бояр и чиновников. Конечно, жалобы пошли целым потоком. Но примечательно здесь то, что Иван нарушил внутренние законы Новгородской республики и присвоил себе роль судьи. Существенный момент его политики — вбить клин между местным населением и аристократией — затем стал правилом внешней политики Московского государства. В 1477 г. в Новгород была послана делегация с вопросом: готов ли Новгород присягнуть князю московскому как единому властителю? Главное желание Ивана — установить в Новгороде такие же порядки, как и в Москве. Чтобы понять смысл этой зловещей формулировки, напомним некоторые особенности политического строя Новгородской «феодальной республики», как ее называют официальные дореволюционные и послереволюционные историки.

Первоначально Новгород подчинялся киевским князьям, которые присылали сюда своих наместников («посадников»). Нормальные процессы феодализации привели к развитию нормального гражданского сопротивления. В 1132 г. вспыхнуло восстание новгородских крестьян и горожан, а четыре года спустя произошло еще более мощное восстание. Князя с семьей заключили в тюрьму, два месяца спустя освободили, но изгнали из Новгорода. В результате политический строй Новгорода решительно изменился. Верховным органом власти становится вече свободных крестьян и горожан. Вече избирает посадника и «тысяцкого» (военачальника), которые осуществляют также судебную власть. Вече

172

обладает правом приглашать князя со стороны, и с ним заключается договор, ограничивающий его власть. Князь не имеет права обладать землей и территорией республики, начинать военные действия без согласия веча и даже жить в центральной части города. Низшие чиновники тоже избираются. Более того, с 1156 г. даже епископ избирается населением, а митрополит московский только утверждает выбор. Поэтому неудивительно, что _ 1478 г. митрополит «горячо поддержал» аннексию Новгорода.

В расцвете своих сил Новгород был республикой. Князь приглашался со стороны на условиях договора и выступал в роли главного судьи и военачальника. Его власть тщательно ограничивалась и регламентировалась. Без согласия избираемого посадника он не мог ни подписывать документы, ни дарить земли, ни заключать договоры. Кроме того, он обязывался предоставить право свободной торговли жителям Новгорода в той местности, откуда они происходили. Однако демократическая структура власти Новгорода постепенно эволюционировала в направлении аристократической республики. Все большее политическое значение приобретал боярский совет, состоящий из 300 человек, из которых избирали посадника. После завоевания в Новгороде устанавливаются те же властные отношения, что и в Москве. Начинаются аресты, обвинения бояр в измене и казни. В 1488 г. в центральную Россию было выслано 8000 бояр, а на их место присланы покорные московские подданные. Забрали в Москву и вечевой колокол.

Нетрудно понять, что Новгородская республика была вызовом для возникающего московского самодержавия, поскольку власть в Новгороде была ничем иным, как управлением общими делами. Следовательно, борьба с Новгородом не была лишь обычным звеном в развитии политики Московского государства. Присоединение Новгорода было актом окончательного навязывания русским землям московской системы власти. В этой системе, в соответствии с более поздней формулировкой Иосифа Волоцкого, царь был «равен человеку, но благодаря своему достоинству равен богу по своему величию». Добавим попутно, что Иосиф сыграл также значительную роль в становлении специфически русских связей между церковью и государством. В этот период церковь была очень богатой, а монастыри особенно выделялись своим богатством: «Благодаря их поистине колонизаторскому инстинкту, хищному своекорыстию и умению использовать набожность и щедрость князей

173

и бояр монахи набивали свои сундуки и увеличивали свое богатство за счет разоряющихся земельных собственников»^{^[}2].

Такая ситуация вызывала протест со стороны самих же духовных лиц, более связанных с евангелическим христианством, нежели со стремлением к мирским благам. В церкви возник раскол на сторонников и противников церковного владения землей. Иосиф Волоцкий, игумен одного из самых больших монастырей, возглавил первый лагерь. Противники были названы «нестлжателями»-. Главным аргументом Иосифа было указание на то, что если монастыри лишить земли, то они лишатся возможности привлекать «богобоязненных и благородных». «А если бы не было богобоязненных монахов, где бы мы нашли митрополитов, архиепископов и епископов»^{^[}3]. На Соборе 1503 г. творец доктрины «царя-бота» победил, а сторонники евангелического нестяжания были высланы в захолустные монастыри. Иосиф отличился также в борьбе с так называемой ересью «жидовствующих» — противников идеи иерархизации церкви. В 1504 г. был созван Собор, на котором ересь была осуждена, а еретики подверглись жестоким наказаниям, включая публичное сожжение, вырывание языков и т. п. Неудивительно, что этот человек был самым горячим сторонником Ивана III, а тот в борьбе с «нестяжателями» поддержал будущего святого Русской православной церкви.

Действительно, если считать царя лишь подобным человеку, но равным 6oiy по своему величию, то он не должен избираться на основании обычных процедур, не говоря уже об обязанности подписывать договор с условиями, ограничивающими его божественность. Тем самым способ осуществления внутренней власти в Новгороде был основной причиной московской экспансии на город, само существование которого рядом было оскорблением для царя-бога. Триста лет спустя Екатерина II поступила аналогично в отношении Польши. Отсюда ясно, почему политик, в отношении которого Маркс не находил слов для презрения, высоко оценивался советской историографией. Иван III исключил единственную альтернативную политическую традицию на русской земле, традицию, при которой власть избирается голосующими гражданами. В этом смысле игумен Иосиф, а не Карл Маркс был действительным идейным патроном историографии Страны Советов.

Московский князь сам страной не управлял. Аппарат управления состоял из многочисленного персонала придворных слуг, или дворян. То были свободные люди или холопы. За свою службу они получали часть княжеского дохода, а затем получили в свое распоряжение землю, из которой черпали доходы. Даже если дворяне принадлежали к свободным сословиям, они не имели права оставлять службу у князя. Обретение независимости Московским государством от Орды изменило статус данной социальной категории. Великий князь был чужим в обществе, которым он правил, и потому вынужден был искать социальной поддержки. Вместо того чтобы платить дворянам за службу из своей казны, он начинает наделять их землей. Но чтобы сохранить зависимость этой социальной группы от верховной власти, князь сохранял право собственности над наделом, передавая его только в пользование. Московские граждане, которые в 1488 г. получили землю выселенных новгородских бояр, получили ее на правах «поместья». После смерти дворянина земля возвращалась великому князю, хотя по желанию он мог передать ее сыновьям дворянина. Таким образом князь еще больше увеличивал зависимость дворян, ибо забота о будущем детей способствовала усилению зависимости, а сами дворянские дети автоматически попадали в категорию дворян. Слуги князя становились слугам и властителями. В результате место в иерархии переплеталось с местом в структуре собственности.

Похищение независимости и могущества у Орды резко ускорило процесс передачи земли в пользование взамен службы и ужесточило запрет покидать службу. У крестьян забирались так называемые черные земли, а они превращались в дворянских подданных. «С укреплением московской княжеской власти «черные земли» окончательно теряют значение «волостных» земель и превращаются в земли княжеские, государственные. Сначала это была только перемена титула и названия, но скоро этот процесс получает важнейшее хозяйственное значение в развитии земельных отношений. В руках князя и государства «черные земли» становятся тем государственным земельным фондом, из которого он сам начинает «жаловать» и вознаграждать своих служилых людей, притом именно за их службу центральной власти»^{^[}4]. В итоге пространство страны растет, а вместе с ним растет и администрация.

Характерно, что именно после обретения независимости создается все большее число приказов — предшественников министерств

175

и департаментов. Хотя приказов всегда было слишком много, они создавались для управления очень узкими сферами государственных дел (типа аптекарского приказа), а затем — территориями. Возникающая московская бюрократия не была бюрократией в веберовском смысле слова, которая специализируется на управлении. Главным критерием выделения дворян была связь функции участия во власти с функцией участия в собственности. Поэтому рост государственных учреждений отражал данное переплетение. За этим процессом скрывается генезис класса людей, которые за цену статуса квазифеодала продавали свои услуги князю. В результате материальный интерес сословия дворян оказался связан с личностью самодержца, причем данная связь относится к дворянам как участникам аппарата власти и квазисобственникам, зависимым от князя. Верховная власть была отчуждена от общества, а дворяне обеспечивали ее социальной поддержкой. Следовательно, русское дворянство по своему генезису было носителем экономического и политического отчуждения.

По этой причине приказы росли как грибы. Неслучайно после обретения независимости практика раздачи земель дворянам на указанных выше условиях непомерно расширилась. В конце XV в. термин «дворяне», до тех нор служивший для определения слуг княжеского двора, стал означать каждого, кто за свою службу у князя получал землю или поместье. Хотя генезис поместья остается неясен (одни авторы выводят ею из Византии, другие полагают, что московские князья заимствовали данный институт у монголов^{^[}5]), официальная советская историография называет дворянами «прослойку служилых людей — условных феодальных держателей»^{^[}6], в состав которой входили дворянские слуги и дворянские дети. Существуют фундаментальные различия между институтом русского дворянства и институтом западного лена. Ленная система Запада была сложной сетью взаимных обязательств, так что формальный носитель верховной власти (король) был вассалом своего вассала. Эта сеть не имела одного единственного источника — вассал одного монарха мог быть одновременно вассалом другого монарха. Например, во Франции феодалы могли быть одновременно вассалами короля Франции, короля Англии и папы. Во Франции также существовал принцип «вассал моего вассала не мой вассал», из-за чего король не обладал никакой властью но

176

отношению к своим промежуточным вассалам и зависел от своих непосредственных вассалов, нередко более сильных с экономической и военной точек зрения.

В России ничего этого не было. Институт дворянства нисколько не создавал неудобств для возникающей самодержавной власти. Дворяне не могли передавать право на владение землей, все они были непосредственными дворянами властителя. Поэтому квалификация данной социальной категории как «прослойки», состоящей из дворянских слуг и детей, не в состоянии зафиксировать качественную специфику явления. Надо учитывать, что «московское правительство под тем или иным предлогом часто отбирало у бояр и бывших удельных князей их вооруженных слуг и от себя наделяло их землей, заставляя их нести службу уже не на основе вассалитета, а как общегосударственную»^{^[}7]. Люди этой категории состояли из бояр, вольных слуг, детей боярских и прочих служилых людей. Поместьями награждалось также городское население, включая боярских слуг, причем в массовых масштабах это происходило как раз после завоевания Новгорода. Поместья принципиально отличались от вотчин, которые были безусловной наследуемой собственностью, а владелец вотчины был свободен от обязанностей государственной службы. Поэтому нельзя считать дворян и помещиков только прослойкой внутри класса феодалов. Разве можно считать феодалами людей, которые своим статусом держателя земли были обязаны исключительно воле князя, а он в любой момент мог лишить их данного статуса? Следует ли считать феодалами людей, которые обязаны были пожизненно быть членами военно-бюрократического аппарата князя и не могли оставить государственную службу?

Владение поместьем находилось под постоянной угрозой его утраты. Причинами утраты могли быть неявка на службу, неявка на смотр, опоздание в поход, бегство с поля боя или уход со службы без разрешения. В первой половине XVI в. появился даже специальный термин «нетчик» для обозначения владельцев поместий, которые не являлись по любому вызову князя. Нетчик автоматически терял свою «собственность» уже самим фактом отсутствия (например, на смотре). Потом он мог писать бесчисленные жалобы-челобитные об уважительных причинах своего отсутствия, но получить назад поместье было практически невозможно. Сразу

177

после удостоверения факта отсутствия поместье переписывалось другому служилому человеку. Это относилось и ко многим князьям, которые под давлением финансовых и материальных обстоятельств не имели никакого другого выбора, кроме как поступить на службу к Великому князю московскому в качестве «служебных князей». С их появлением прежний институт «вольной службы» и «вольных слуг» постепенно исчез. Служебные князья тоже были лишены права оставлять службу. Таким образом, нет оснований считать возникающий военно-административный аппарат Московского государства «прослойкой».

«...Особенно быстрое пополнение и формирование нового поместного класса начинает происходить с XVI в., когда Москва, ликвидируя уделы и боярские вотчины, привлекая к себе на службу не только прежних князей и бояр, но и граждан, купцов, своеземцев, дворовых слуг, даже холопов, при всем различии их сословного положения, личного и политического влияния, равняла их по одному признаку — пожалованием за государеву службу землей во временное пользование»^{^[}8]. После аннексии Новгородской земли половина, а в некоторых районах до двух третей земли перешло во владение помещиков. Еще более широкое распространение эта практика получила на юге (Рязанский, Епифанский, Тульский, Каширский, Орловский уезды), «где от 80% до 89% всей земли принадлежало владельцам па поместном праве»^{^[}9]. Так на рубеже XV-XVI вв. в отношениях землевладения на Руси произошел кардинальный переворот: появилось и начало развиваться поместье как условное владение землей. Поместная система стала главной формой в структуре феодальной собственности на Руси. Название «помещик» стало применяться для определения условного владельца поместья и в этом смысле просуществовало вплоть до 1917 г.

Однако из кардинальности происшедшего переворота вовсе не следует, что класс землевладельцев разделился на две части — бояр-вотчинников и служилых людей — помещиков. Такое утверждение характерно не только для официальной советской историографии, но и для новейших либеральных концепций истории России. Так, А. С. Ахиезер вслед за В. О. Ключевским пишет: «Очевидно, что большому обществу противостоят локальные миры, опирающиеся па ту же культуру, например догосударственные

178

локальные сообщества, сельские общины, для которых все, что лежит за границами деревни, может представлять собой- враждебный антимир. Локальные миры, большое общество пытались- установить свою монополию на ресурсы, землю, власть, на жреческие функции и т. д. <...> Именно сюда относятся' вотчины. Каждая из этих форм сообществ способна, выйти на первый план, пытаясь сокрушить другие. При этом общинники; могут бороться с вотчинниками или, наоборот,, объединяться с властью большого общества против вотчинников»^{^[}10]. Такой подход затушевывает принципиальные качественные отлична между сравниваемыми социальными категориями.

Во-первых, как уже говорилось, институт- поместья возникал постепенно. Первоначально помещики делятся на две группы: свободных людей, несущих военную службу, и служебных людей, находящихся ори дворе князя. Эти группы были экономически привязаны к службе князю. Но первые имели право бросить службу и отказаться от поместья, а вторые такого права не имели. Поэтому первоначально военные получали поместья на рубежах страны, а придворные люди находились под рукой князя. По мере роста централизованной государственной власти различие статуса между названными двумя категориями начинает стираться. Военных также лишают права бросать службу (середина XV в.). Кроме того, само поместье не только с теоретической, но и с историографической точки зрения образует специфический феномен, так как существовал запрет на его пролажу, обмен, сдачу в аренду и дарение. Иначе говоря, количество операций с поместьем было ограничено.

Во-вторых, основанием всей системы формирующегося Московского государства служило представление, согласно которому земля всего государства вместе с населением принадлежит царю. Это представление неразрывно связывало власть монарха над государством с его правом и собственностью па землю, на которой жило население страны. Правда, такое представление было присуще и западному средневековью, однако здесь оно постепенно превратилось в правовую фикцию и не влекло значительных ограничений для европейских феодалов. По отношению к России ни о какой правовой фикции не могло быть и речи. Здесь существовал абсолютный произвол царя, не было сильного сословия феодалов-землевладельцев, а право наследования земли всегда было

179

предметом царского произвола. Поэтому указанное представление стало действительным правом, применяемым во всех ситуациях. Слабость российского дворянства по сравнению с мощью государства, поддержанного монгольским насилием, можно считать главным критерием различия между Русью-Россией и Западом. Такое соотношение сил привело к тому, что в обеих цивилизациях существовали разные представления относительно того, что можно, а чего нельзя делать власти. Право власти на землю в одной цивилизации стало правовой фикцией, а в другой — действительным правом на протяжении столетий.

В-третьих, поместная система в России в ряде существенных пунктов совпадает с системой наделения служебным леном в средневековом Египте, завоеванном турками. Султан наделял мамлюков землей и лишал их права на землю, если держатель лена переводился в другую провинцию. Экономические последствия этих систем тоже были одинаковы: и султанские мамлюки, и московские помещики перед перспективой утраты земли грабили население до самых крайних пределов, стремясь получить максимум дохода в минимум времени.

В официальной советской историографии было принято также делить жителей русских городов па две части: феодалов (князей, бояр, служителей церкви) и простых горожан^{^[}11]. Подобное деление базируется на причислении к феодалам землевладельцев не только как распорядителей средствами производства, но и как распорядителей средствами насилия и духовного господства. Сам факт распоряжения внеэкономическими средствами принуждения при таком делении является следствием стремления описать явление русской власти в марксистских категориях. Та же тенденция проявляется и в интерпретации класса дворян-помещиков. Современные русские либералы тоже полагают, что «...пи власть, ни массовое сознание синкретически не отличали государственное управление от управления дворцовым хозяйством. Вся страна мыслилась как вотчина государя-батюшки. Круг задач административного аппарата оказался крайне ограниченным, а методы их решения — несложными. Влияние авторитаризма возрастало по мере ухудшения условий жизни, дробления уделов, упадка княжеской власти на местах. Оно выражалось в растущей тяге к Москве, московский князь, казалось, отвечал идеалу правителя. Местные

180

общества открыто обращаются к Москве, увлекая за собой и свою власть»^{^[}12].

Как видим, этатистская интерпретация процесса формирования Московского государства типична и для официальной, и для либеральной историографии, хотя последняя теперь выступает с претензией на описание «социокультурной динамики России». В этой динамике все множество форм политического и гражданского отчуждения либо вовсе не учитывается, либо категоризируется на «положительное» и «отрицательное» отчуждение^{^[}13]. А квалификация сил и тенденций как положительных или отрицательных опять-таки выводится из государства как главной ценности русского общества и истории.

Все это требует разработки альтернативной концепции, конкретизирующей теорию политического отчуждения в соответствии с фактами и тенденциями русской истории. Данная концепция может строиться на двух фактах: московские, а затем и русские дворяне-помещики были держателями земли и членами аппарата гражданском и военной власти; они выступали как распорядители средств производства только потому, что уже были распорядителями средств насилия; следовательно, русские дворяне-помещики были первым в истории Европы классом властителей-собственников, связывающих политическую власть с экономической. Эти фундаментальные факты не учитываются при квалификации помещиков как «прослойки» класса феодалов. Специфический новый раздел земли в Московском государстве после татаро-монгольского нашествия между помещиками и вотчинниками осуществлялся в пользу первых. Данный процесс вел к усилению нового социального класса. Система поместья служила власти, отчужденной от общества посредством ее подчинения татаро-монгольским захватчикам. В новых социальных условиях эта власть искала для себя такую социально-экономическую поддержку, которая сделала бы политическое отчуждение массовым явлением социальной практики. Класс помещиков стал носителем и реализатором социального отчуждения.

Официальная и либеральная историография исходит из того, что функция поместной системы заключалась в объединении под властью московского князя слабо связанных провинций (А. С. Ахиезер

181

называет их «локальными мирами»), недавно включенных в состав Московского государства. На этих землях жили люди с одним и тем же языком и культурой. Объединение сделало из них национальное целое, гарантирующее полную и активную идеологическую поддержку политическому сообществу — государству. Однако исторические факты и тенденции вполне могут быть объяснены и теорией политического отчуждения, фиксирующей суперклассовый характер социально-экономической структуры и политической власти Московского государства.

Например, из-за систематическою понижения земельной нормы наделения поместьями значительно возрастает число служилых людей, а именно в этом и заключалось главное намерение власти. Причем политика московского князя заключалась в предпочтительном наделении землей молодежи. С суперклассовой точки зрения данная тенденция объясняется такими мотивами: 1) необходимо было создать социальную базу московской власти, из-за чего число помещиков возрастало; если бы князь московский наделял землей целые семьи, то он тем самым создавал бы себе дополнительных соперников; 2) молодежь легче решалась на участие в специфической социальной «революции сверху», осуществляемой князем и его аппаратом вопреки прежней аристократии и традиции, созданной ею.

Обе тенденции могут быть объяснены и на основе функционалистской точки зрения. Однако существовали тенденции, которые функционалистская точка зрения объяснить не может. Центральная проблема состоит в следующем: почему формирование класса помещиков началось так поздно, лишь после воровства независимости у монголов? Если бы, как полагают функционалисты-историки и культурологи (и марксисты, и либералы), Москва захотела объединить русские земли под эгидой московского князя, то этот процесс должен был начаться вместе с захватом других территорий. Политика Москвы с самою начала была политикой территориальной экспансии: уже Иван Калита (1325-1340 гг.) получил прозвище «собиратель русских земель», а институт поместья широко распространяется только в последние десятилетия XV в., т. е. более ста пятидесяти лет спустя. Причем среди владельцев поместных наделов преобладали средние дворяне («сыны боярские»), представители некоторых боярских родов, низшие государственные чиновники и холопы, тогда как старая боярская аристократия среди наделяемых поместьями после 1489 г. составляла

182

ничтожную долю. На первый взгляд кажется, что именно бояре (поскольку они пользовались высоким социальным статусом и авторитетом в обществе, а также по причине их вклада в русскую культуру и образование) были наиболее удобными союзниками московского князя в борьбе за создание национального государства. Однако московский князь предпочел создать новый класс. С суперклассовой точки зрения эта тенденция объясняется тем, что боярская аристократия была соперником князя в борьбе за политическую власть, а также экономическим соперником создаваемого им двойною класса помещиков.

Различие между суперклассовой и фуикционалистской точками зрения на генезис Московского государства является результатом различной методологии исторического объяснения, Как писал Г. Коген, в историческом материализме К. Маркса можно вычленить функционалистскую и реляционную процедуру объяснения^{^[}14]. Функционал истекая процедура включает следующие познавательные операции: 1) структура «с» принадлежит к структуре высшего порядка «С»; 2} если у «с» отсутствуют качества «К», то у «С» тоже нет качеств «К»; 3) но «С» имеет качество «К»; 4) следовательно, «с» имеет качество «к».

Функциональное объяснение заключается в том, что из факта наличия у структуры высшего порядка определенною качества или свойства делают вывод о том. что структура низшею порядка обладает другим качеством — таким, которое необходимо для того, чтобы целое сохранялось таким, каким оно фактически является. Функционалистские гипотезы второго типа всегда ссылаются на «соображения высшего порядка» для объяснения фактов низшего порядка. Такие объяснения культивируются тогда, когда требуется установить, что необходимо для сохранения государства, нации, культуры определенного типа, цивилизации и т. и. На основе посылки «целое имеет следующий вид» ведется поиск таких качеств во фрагментах данного целого, чтобы оно сохранялось в существующем виде.

Реляционное объяснение выводит состояние структуры высшего порядка из состояния структуры низшего порядка. В этом случае никаких ссылок на «соображения высшего порядка» не требуется, наоборот, объясняется их специфика и идеологическое содержание. Процедура объяснения приобретает следующий вид: 1) структура «с» принадлежит к структуре «С» высшего порядка;

183

2) если «С» не обладает качеством «К», то «с» тоже не обладает качеством «к»; 3) но «с» обладает качеством «к»; 4) следовательно, «С» обладает качеством «К».

Типичным примером реляционного объяснения являются утверждения об отношениях между интересами определенных социальных классов и групп, на основе которых объясняются свойства обществ, состоящих из данных классов и групп. То же самое можно сказать об утверждениях об отношениях между этими обществами, определяющих необходимые условия для того, чтобы структуры высшего порядка (империи, блоки государств) сохранялись в неизменном виде. В таком случае свойства целого объясняются на основе свойств частей, а не наоборот.

Нельзя утверждать, что только один из указанных типов объяснения обладает истинностью или научной правомочностью. Например, теория Б. Малиновского тяготеет к первому типу, а теория Вебера — ко второму. Марксов исторический материализм содержит оба типа объяснений. Проблема заключается не в «выборе» одного из них, а в определении условий применимости каждого. Функциональное объяснение позволяет лучше объяснить социальную статику, но не может применяться для объяснения процессов преобразования больших систем или структур. Если использовать функционализм для их объяснения, то следует предположить, что данная структура осциллирует или монотонно стремится к определенному состоянию. Такое предположение является в большинстве случаев ложным, ибо никогда нельзя точно знать, к каким конкретно свойствам общества «стремятся» социальные преобразования. Кроме того, эта процедура снимает проблему альтернативности развития как неустранимое свойство любых социально-исторических преобразований.

Таким образом, для объяснения исторических изменений реляционное объяснение более предпочтительно. В процессе изменения социальных структур составные части прежних структур образуют новую структуру высшего порядка. А какой окажется ее конечная форма, зависит от отношений между элементами, а не от требований «целого», поскольку такое целое еще не существует.

Эти разъяснения позволяют суммировать основные элементы процесса политического отчуждения в период становления Московского государства.

Монголы стремились связать церковь с собой и отделить ее от обществ, которые они завоевывали. Для собирания дани они ис-

184

пользовали местных князей, из-за чего своя власть становилась все более чужой и отделялась от общества. Русские княжества богатели за счет собственных граждан. Типичный русский князь на протяжении столетий по отношению к своим подданным выступал монгольским сборщиком дани. Верноподданность в отношении чужого государства позволила преодолеть феодальную раздробленность и создать собственное государство. Монголы создали механизм конкуренции между потенциальными кандидатами на центральную власть, который базировался на отборе лиц, обладающих самыми низменными человеческими и моральными качествами. Эти качества позволяли им подавлять свой народ и гарантировали успех в политической конкуренции. Данная система стала предпосылкой быстрого скачка в развитии русской власти. Для расширения этой власти использовалась чужая военная сила. Интерес возникающей русской власти был параллелен интересу монголов. В результате татаро-монгольское иго стало московско- или русско-монгольским игом.

Независимость русского государства была украдена у монголов. Московские князья культивировали политику насилия и унижения собственного парода. Преобразование внешнего насилия во внутреннее — значимый элемент возникающей русской власти. Из-за этого она с самого начала была движима страхом перед собственным населением, выступая представителем чужого государства и противостоя обществу в целом. После устранения монгольскою гнета русская власть оказалась перед выбором: быть свергнутой или усилить угнетение. Она пошла по второму пути, и первым проявлением этой тенденции было подавление и присоединение Новгородской республики. Вся политика объединения русских земель вокруг Москвы заключаюсь в навязывании им складывающейся модели власти. Церковь освятила данную тенденцию.

Московское государство в целях социальной опоры создало первый в истории Европы двойной класс дворян-помещиков, соединивший политическую власть с экономической. Из этих людей состоял аппарат управления государством, образовавший еще один элемент в процессе политического отчуждения. Поместная система служила власти и усиливала данный процесс. Государство самостоятельно создавало новые классы. В результате русская власть, кажущаяся автохтонной, с самого начала своего существования была чуждой русскому народу.

185

Blog

В. П. Макаренко Русская власть (теоретико-социологические проблемы) Ростов-на-Дону Издательство скнц вш 1998 ббк 667 м 15 Исследование