В. П. Макаренко Русская власть (теоретико-социологические проблемы) Ростов-на-Дону Издательство скнц вш 1998 ббк 667 м 15 Исследование

Вид материала

Исследование

Подобный материал:

• Литические аспекты мусульманского образования в россии: история и современность отв, 2343.39kb.
• -, 2422.57kb.
• -, 1965.93kb.
• Центр системных региональных исследований и прогнозирования иппк при ргу, 907.34kb.
• Ростовский государственный университет центр системных региональных исследований, 2254.52kb.
• Чеченский государственный университет центр системных региональных исследований и прогнозирования, 2343.38kb.
• Акаев В. Х., Волков Ю. Г., Добаев И. П. зам отв ред, 1632.77kb.
• Выпуск 48 Э. Ф. Шарафутдинова чеченский конфликт: этноконфессиональный аспект отв редактор, 3024.85kb.
• Государственная власть в России (исторические реалии и проблемы легитимности) // Российская, 718.61kb.
• Юридический адрес: 344082, г. Ростов-на-Дону, ул. Сиверса, 1 Фактический адрес: 344018,, 84.76kb.

Глава 10. Становление двойного класса

§ 1. Суперклассовая структура и государственная экономика

Названные процессы могут быть объяснены следующим образом. Русское общество содержало два противостоя­щих элемента:

—городское общество, базирующееся на системе распределения;

—сельское общество, основанное на иерархии и социальной изоляции деревни.

В условиях складывающеюся капитализма легче было обога­титься в капиталистическом секторе. Члены аппарата власти обыч­но стремятся укрепить свое политическое положение за счет уве­личения движимого, недвижимою и символического капитала. В условиях государственной экономики экономическая деятельность зависит от решений, принимаемых в аппарате власти. Поэтому взятка, наряду с процентом и земельной рентой, становится новой

329

формой прибавочной стоимости. Чем больше капиталист стремится сохранить накопленный капитал и имущество для себя и чем мень­ше желает потратить на взятки, тем более высокое политическое положение он должен занимать. Русские капиталисты были по­ставлены перед необходимостью либо самим становиться членами аппарата власти, либо входить в разнообразные «светские круги» (родовые, семейные, религиозные и пр.), в состав которых входи­ли властители. В обоих случаях производительные и профессио­нальные способности и критерии бизнесмена снижаются.

В классическом феодализме и капитализме классы собствен­ников, распорядителей средств насилия и владельцев производи­тельных сил разъединены. В русском обществе они начали объ­единяться в период «собирания русских земель» вокруг Москвы. Дальнейшие процессы социально-экономического развития Рос­сии привели к тому, что на рубеже XIX-XX вв. в русском общест­ве сложилась суперклассовая структура: в класс распорядителей средств насилия входит чисто авторитарный слой и класс власти­телей-собственников; в класс капиталистов входит класс власти­телей-собственников и чисто буржуазный слой.

К чисто авторитарному слою принадлежали две группы: царь с eго ближайшим окружением (эту группу не следует смешивать с царской семьей, члены которой охотно использовали свое поло­жение для того, чтобы «делать деньги») и та часть бюрократичес­кой иерархии, которая по роду занятий не имела доступа к реше­ниям в сфере экономики. В последней части, в свою очередь, сле­дует выделить аппарат распоряжения внутренними (министерство внутренних дел) и внешними (военные министерства) средствами насилия. Разнообразные военные ведомства, как было показано ранее, имели возможность значительно влиять на рыночную цену государственной формы прибавочного продукта. Основная часть русского бюрократического аппарата состояла из бездарных и коррумпированных чиновников. Механизм их отбора действовал на протяжении десятков лет, а взяточничество русского «крапив­ного семени» не имело равных в Европе. Таким образом, царь оставался с ближайшим политическим окружением и разветвлен­ным полицейским аппаратом.

Николай II не принадлежал к классу властителей-собственни­ков и не хотел использовать свое «служебное положение» для личного обобщения. Зато он хотел оставаться «абсолютным им-

330

ператором», не понимая того, что его предшественники на посту царя выполняли эту функцию как раз потому, что были наиболее крупными российскими феодалами. Времена изменились, и его величество государь император не пожелал быть самым крупным капиталистом империи.

Почему же он не стал участником всеобщей борьбы за деньги и имущество? Может быть, традиции реакционного русского фео­дализма помешали всероссийскому императору проявить страсть к наживе? Или же он был просто ограниченным человеком? На эти вопросы трудно дать определенный ответ. Но хорошо извест­но, что царь окружал себя оккультистами и теософами в те време­на, когда оккультизм и теософия еще не считались признаками «светлых и открытых умов», как утверждают нынешние экстра­сенсы и парапсихологи. Для характеристики Николая II типична следующая история. Один из работников русской разведки, горя от служебного рвения, собрал в Париже данные о царском при­дворном теософе. Оказалось, что этот француз был по профессии мясником, по характеру мошенником, а в целом сумасшедшим. Как отреагировал царь на информацию? Разведчика выгнали со служ­бы, а царь через дипломатические каналы стремился склонить президента Франции к тому, чтобы тот через французскую Акаде­мию наук поспособствовал получению титула доктора медицины французским подданным и русским придворным мистиком-мясни-ком.

Но оставим придворную жизнь и обратимся к социально-исто­рическим тенденциям. Историческая роль первой мировой войны для политического развития России и всего человечества заклю­чалась в том, что класс властителей-собственников укрепил свое социальное преимущество над остальными слоями господствую­щих классов. Кроме того, он поглотил значительную часть чистой буржуазии и возрос количественно. Рассмотрим кратко обе тен­денции, без понимания которых трудно понять значение Февраль­ской революции.

Системы, основанные на переплетении власти и собственнос­ти, перед своими подданными выступают в ореоле силы и абсо­лютного величия, а потому кажутся непобедимыми. Однако они сразу обнаруживают свою слабость, едва наступает час испытаний и приходится вступать в конфликт с системами, которые базиру­ются на разделении власти и собственности, Достаточно упомя-

331

путь Ивана IV. Будучи «Грозным» для своих подданных, он без­дарно проигрывал все мало-мальски значимые сражения Литве и Польше. То же произошло с Николаем II -— предшественником современной моды на оккультизм. В первый год войны Россия потеряла польские губернии, в которых было сосредоточено по­чти 20% предприятий тяжелой и легкой промышленности. Это поражение не было случайным, оно обнаружило экономическую слабость государственного капитализма — экономики, поражен­ной структурами власти.

Уже шла речь о том, какова была экономическая эффектив­ность русской военной промышленности. Ее недостатки сказались в первый же год войны. И если Россия не потерпела тогда пора­жения, то лишь потому, что в оборону страны включились новые социальные силы, оттеснив профессиональных военных чиновни­ков, которые отличались еще большей коррумпированностью но сравнению с гражданскими. Так, военная промышленность в 1914 г. производила в месяц 44 тыс. винтовок, тогда как ежемесячная потребность фронта в винтовках в 1915 г. составила 60 тыс., а в 1916 г. — 200 тыс. Союзники снабдили Россию некоторым коли­чеством винтовок, но самых устарелых и худших систем. Ремон­тировать их ни в производственных, ни в полевых условиях было невозможно. Еще хуже обстояло дело с боеприпасами. В мирное время патронные фабрики и заводы производили 290 млн. патро­нов. Мобилизационные планы на 1914 г., составленные военными бюрократами, которые управляли так же «эффективно», как и дей­ствовали в экономике, предусматривали норму боезапаса в 3346 млн. штук винтовочных патронов. Но в июле 1914 г. их оказалось только 2446 млн.

Как поступает обычный собственник в ситуации, когда спрос превышает предложение? Увеличивает производство. Что делает властитель-собственник в такой же ситуации? Понижает норму расхода. Норма расхода боезапаса была понижена до 2892 млн. штук патронов. Однако этот запас был израсходован в первые четыре месяца войны. В начале 1915 г. дефицит патронов в армии по отношению к числу винтовок составил 2 млрд. штук, а дефицит винтовок на протяжении всей войны составил 11,2 млн. Так впер­вые в истории России XX в. заявила о себе проблема «дефицита». Но хуже всего обстояло дело со снарядами. Установленная воен­ными чиновниками месячная норма была израсходована за пер-

332

вые две недели, а весь боезапас снарядов, накопленный па протя­жении десятков лет существования государственной экономики в военной промышленности, был израсходован за четыре месяца. Несмотря па информированность царя о предстоящих военных действиях (ситуация затем повторилась в первые месяцы советско-германской войны), «никаких мер для усиления питания армии боеприпасами и снарядами не предпринималось. Наоборот, opгa-низация снабжения была такова, что отдельные элементы выстре­ла (корпус снаряда, капсюли, порох и т. п.), получаясь с разных заводов, были разбросаны по отдельным артиллерийским паркам в разных частях страны, что при плохом транспорте еще более ухудшало положение»^[1]. После начала войны ставка докладывала военному министру, что на три артиллерийских выстрела немцев русская артиллерия отвечает одним.

И в этом пет ничего удивительного. Обычный эксплуататор получает деньги лишь после продажи своего товара. Властитель-эксплуататор получает деньги за принятие экономического реше­ния, выгодного для обычного эксплуататора. А для расширения собственного контроля властитель-эксплуататор использует опти­мистические прогнозы и расчеты (в чем, кстати сказать, можно усмотреть социальную базу современного оптимизма...). Капита­лист — это такой эксплуататор, который все же что-то делает. Властитель-собствен ник лишь создает вид, что он что-то делает. И в экономической слабости наиболее развитой в социальном и политическом отношении страны нет ничего противоестественного и противоречивого. Типичная иллюзия как либерализма, так и исторического материализма состоит в смешивании слов «позже» со словами «сильнее» или «лучше». Теория политического отчуж­дения позволяет избежать такой подмены и, следовательно, в пер­спективе развить критику современных демократических систем Запада ничуть не в меньшей мере, нежели по отношению к соци­ально-политической системе России.

Пример России убеждает, что самая «передовая» отрасль промышленности (которая почти целиком была огосударствлена за­долго до социалистической экономики) с технической точки зре­ния оказывается наиболее отсталой. Русский капитализм развивался наиболее динамично как раз там, где он не контролировался госу­дарством. В самой огосударствленной отрасли промышленности

333

дело обстояло наоборот: «Казенные заводы основной военной промышленности (оружейные, артиллерийские, пороховые и пр.) но свой численности к началу XX в. увеличились мало сравни­тельно с серединой XIX в. Громадное большинство казенных во­енных заводов было основано еще в начале и в конце XVIII в.»^[2]. Итак, государственная военная промышленность отличалась неве­роятной для своего времени неэффективностью. Эта промышленность питала громадную бюрократическую клиентуру. Админист­ративная деятельность бюрократии была ничуть не выше, чем в отрасли промышленности, которой она управляла. Совпадение дан­ных тенденций привело Россию на грань катастрофы в первые месяцы войны. Руководство России пыталось найти спасение в огромных закупках оружия и боеприпасов у союзников. Но всем было ясно, что эта мера временная и недостаточная для длитель­ного ведения войны.

Таким образом, начало первой мировой войны показало, что современное развитие общества (т. е. этатизация социальной жиз­ни, перед угрозой которой общества Запада оказываются лишь в конце XX в.) может принципиально расходиться с техническим развитием. И не экономическая отсталость царской России поста­вила ее на грань катастрофы (как полагают «прогрессисты» всех разновидностей, включая и современных консерваторов в той сте­пени, в которой они усматривают в государстве «двигатель про-гpecca»), а как раз опережение ею других стран в соединении влас­ти с собственностью.

334


§ 2. Интервенция и институционализация

В первые же месяцы войны обнаружилась экономическая и техническая неэффективность этатизированной промышленности. Правительство было поставлено лицом к лицу с жизнью, а не с бумагами. Оно было вынуждено обратиться к тем отраслям экономики, которые еще не были поражены гангреной этатизации. Производство вооружения и боеприпасов было пере­дано частной промышленности. Но при этом использовались те же самые средства, которые привели к тому, что военная промыш­ленность превратилась в наиболее экономически и технически (но не социально-политически) отсталую отрасль. «После тяжелого

334

весеннею поражения 1915 г., когда выяснилось катастрофическое, положение боевого снабжения армии, правительство решило уси­лить свои позиции в ре1упировании и управлении промышленно­стью путем создания «особых совещаний» из высших правитель­ственных и военных чинов с некоторым привлечением промыш­ленников. Задачей совещаний вначале было «изыскать пути к покрытию замечаемого в армии недостатка некоторых предметов артиллерийскою снабжения». Впоследствии число и функции этих «совещаний» умножились и расширились, и они стали регулиро­вать все основные отрасли хозяйственной жизни»^[1].

Однако потребовалось совсем немного времени, чтобы убедиться в неэффективности государственных органов управления: «В ос­новном эти комитеты интересовались не столько вопросами про­изводства и ею увеличения, сколько распределением, перевозка­ми, снабжением, вводя в них централизованный разрешительный порядок и тем самым еще более усиливая затруднения в распреде­лении и снабжении топливом, материалами и пр. Тогда же возни­кает ряд органов военного снабжения, часто с совершенно парал­лельными функциями, дублирующими деятельность других орга­нов»^[2].

К счастью для русской армии, существовала еще обширная сфера частной промышленности. Хотя особые правительственные «совещания» создавали невообразимый хаос, они все же вынуж­дены были перейти от вопросов снабжения и распределения к проблемам производства. Государственные деньги постепенно пе­рекочевывали из правительственных контор на фабрики и заво­ды. А деньги были огромные, поскольку царское государство рас­полагало колоссальными запасами золота. Едва деньги попали в карманы русской буржуазии, капиталы стали возрастать, но одно­временно начало увеличиваться военное производство. Правитель­ственные заказы привели к тому, что большинство частных фаб­рик и заводов перешло к производству вооружения и военною снаряжения. В 1916 г. 87% рабочих трудились для нужд фронта. Производство средств производства в этом же году увеличилось в 2,6 раза по сравнению с 1913 г. Почти такими же темпами шло развитие химической и металлургической промышленности. Од­нако падало производство товаров легкой промышленности и ухуд­шалось снабжение гражданского населения.

335

Зато прибыли русских капиталистов резко увеличились. Для восьми металлургических и семи металлообрабатывающих пред­приятий, наиболее связанных с военными заказами, размеры ка­питала и прибылей выглядели следующим образом (табл. 10):

Показатель	1913 г.	1916 г.
Металлургические предприятия
Сумма валовой прибыли млн. руб.	23,2 э	48,6
Прибыль на акционерный капитал, %	25,8	50,0
Металлообрабатывающие предприятия
Сумма валовой прибыли млн. руб.	2,6	20,9
Прибыль на акционерный капитал %	13,5	81,1

На частную промышленность пал золотой дождь. Разумеется, его потоки хлынули и в карманы бюрократов, в десятках «сове­щаний» заседающих и решающих, какие государственные заказы получит капиталист и сколько. Данных на этот счет нет. Государ­ственная форма прибавочного продукта отличается от капиталис­тической прибыли не только экономическим бесплодием, по и сращиванием коммерческой тайны с государственной, причем с приоритетом второй. Совершенно ясно, что русские государствен­ные чиновники направляли заказы туда, где они сами состояли в числе акционеров. И меняли свои решения тогда, когда им пред­лагали еще большие суммы. Об этом свидетельствует атмосфера российского тыла: «Кровь льется па полях сражений, а в тылах льется золотой дождь. Жажда прибыли и легкого обогащения ох­ватила всех, имеющих хоть какое-либо касательство к торговле и промышленности, к контрактам на поставки, к снабжению и пере­возкам. Напоминание об обязанности служения отечеству звучит наивно. Злоупотребления периода турецкой войны 1877-1878 it. кажутся детской игрушкой по сравнению с тем, что происходит сегодня. Деньги гребут не только люди, профессионально занима­ющиеся торговлей и снабжением, а почти каждый, кто может, — депутаты Государственной думы, заседатели юродских дум, общест­венные и политические деятели, журналисты»^[3].

336

Характерно, что среди «гребущих деньги» указаны в первую очередь те из русских людей, кто был связан с властью. Таковы последствия связи власти с собственностью. Однако благодаря существованию частной собственности русская экономика худо-бедно действовала в той степени, в которой власть не вмешива­лась в экономические решения. И все же более существенно то, что необходимость переброски основной тяжести военного про­изводства па частные фабрики и заводы, вызвавшая увеличение прибылей русских капиталистов до небывалых размеров, одновре­менно увеличила доходы тех, кто управлял «золотым дождем». Следствия не были неожиданными. Как грибы после дождя нача­ли расти, множиться и распространяться государственные конто­ры по вопросам обслуживания военной промышленности, снаб­жения фронта, кооперации и т, д. Тем самым война привела к количественному росту класса властителей-собственников. Возрас­тало также его социальное значение. Чем больше «мог» тот или иной обладатель власти, тем он был дороже и тем больше «имел». «Слуги русского народа» издавна руководствовались мотивом рас­ширения контроля над ближним. Теперь к этому мотиву добавил­ся финансовый. Оба мотива действовали в одном и том же направ­лении. Поэтому компетенция государственных «совещаний» рос­ла еще быстрее, чем прибыли капиталистов.

Было создано четыре главных «совещания», состоящих преиму­щественно из государственных бюрократов и незначительного количества специально приглашенных представителей торговли и промышленности. Действовала эта русская военная контора в ус­ловиях войны так: «Особое совещание по обороне по положению 17 августа стало главным руководящим правительственным орга­ном по всем вопросам, связанным с войной. Остальные особые совещания ведали выработкой и объединением мероприятий по продовольствию, топливу, по перевозкам. Состав и организация всех совещаний были очень сложны и громоздки, В каждое из них входили несколько членов Государственной думы и Государствен­ного совета (а в совещание по обороне — и председатель Госу­дарственной думы), представители ведомств в преобладающем числе, небольшое число особо приглашаемых представителей об­щественных организаций (Центрального военно-промышленного комитета. Земского и Городского союзов) и пр. Организация совещания но обороне включала ряд подготови-

337

тельных, специальных, исполнительных и местных комиссий (за­водских совещаний) и пр. Кроме того, были особые комиссии: по заказам в Америке предметов боевого снабжения, учету и распре­делению валюты. Лондонский правительственный комитет и пр. Круг вопросов Особого совещания по обороне был необычайно широк и всеобъемлющ, включая все вопросы, относящиеся к вой­не, начиная с конкретных вопросов о заказах и снабжении армии теми или иными предметами и кончая общими государственными вопросами, имеющими лишь косвенное отношение к войне. <...> При преобладающем бюрократическом и военном руководящем составе совещания но обороне все дела подготовлялись в специ­альных комиссиях и лишь утверждались совещанием. Само сове­щание работало без общего плана, от одного частного решения к другому, часто без строгой последовательности и согласованнос­ти.»^[4].

Если так действовало главное военное присутственное место, то и остальные не дремали: «Кроме этих основных и высших пра­вительственных органов по pei-улированию народного хозяйства, правительственный аппарат обычных министерств за время вой­ны обрастал рядом специальных комиссий по регулированию от­дельных отраслей — Комитет по снабжению сырьем хлопчатобу­мажных фабрик, комитеты по делам суконной промышленности, по льняной и джутовой промышленности, по кожевенной промыш­ленности, по бумажной промышленности, особая финансово-эко­номическая комиссия. Лондонский комитет по заграничным зака­зам (не путать с Лондонским правительственным комитетом. — В. М.) и пр.»^[5]. А если учесть, что то были лишь военные пристройки к бюрократии, которая имела самые серьезные политические тра­диции в Европе, трудно не задаться вопросом: как вообще могла функционировать эта государственная махина?

Таким образом, класс русских властителей-собственников со­здал сложный и разветвленный аппарат военно-государственного регулирования и управления экономикой во время войны. Данный класс отреагировал на войну ростом государственной интервен­ции в экономику. Одновременно русское правительство «...призна­ло необходимость широкого привлечения частной промышленности к работе на оборону, которая единственно могла развить свои

338

производительные силы в должных размерах для снабжения ар­мии»^[6]. Отсюда вытекает: государственная собственность не явля­ется высшим уровнем исторического прогресса по сравнению с част­ной собственностью, как полагает большинство современных ли­бералов, марксистов и консерваторов. Пример России здесь имеет всемирно-историческое значение, по в отрицательном смысле слова. Чтобы спасти снабжение армии, русское правительство использо­вало те средства, результатом которых было усиление тенденций, приведших страну на грань катастрофы. Война усилила этатизацию хозяйства до небывалых размеров даже в наиболее этатизированной стране мира. Поэтому страна вскоре потеряет капиталис­тический характер.

Как же отреагировала русская буржуазия на рост государствен­ной интервенции в экономику? Уже шла речь о том, что внутрен­няя структура доминирующей системы в обществе отражается во внутренних структурах подчиненных систем. Последние приспо­сабливаются к первой в целях минимизации собственных потерь. Говорилось также, что этатизация российского капитализма при­вела к появлению постоянно действующих организаций промыш­ленников, торговцев и т. п. Этот процесс в России был всеобщим. Объединялись предприятия текстильной промышленности, фабри­канты клея и спичек, резины, ниток и дрожжей. Кроме того, су­ществовало множество синдикатов, картелей и трестов. В 1907 г. было зарегистрировано 120 синдикатов. Указанные протоконторы строились по этатистским образцам, включая собственного посла в столице. Поэтому скачок этатизации во время первой мировой войны привел к углублению институционализации русской буржуазии.

С марта 1915 г. возникают зачатки новой центральной госу­дарственной экономической администрации. В конце мая того же года на съезде представителей военно-промышленных кругов в Петрограде возникает проект создания удивительных обществен­ных организаций под названием «военно-промышленные комите­ты» (ВПК). 4 июня 1915 г. был создан Центральный военно-про­мышленный комитет. Кроме представителей промышленной и торговой буржуазии (в столице и в провинции) в него входили представители некоторых министерств, Земского и Городского союзов. Вскоре число ВПК но стране приблизилось к двум сот-

339

ням. Хотя организации считались общественными, их задачи за­ключались в переводе всего хозяйства страны на военный лад, а также в посредничестве при реализации правительственных зака­зов, которые передавались отдельным предприятиям. ВПК долж­ны были заняться главным образом тяжелой промышленностью.

Но ведь именно для этих целей создавалась громоздкая госу­дарственная военно-промышленная машина! Впрочем, ее оказа­лось недостаточно, потребовались еще общественные организации. Государственных не хватало для посредничества между государ-ством и промышленностью. Отсюда вытекает немаловажное след­ствие: властитель-собственник вредит любой предметной дея­тельности, даже своей профессиональной властно-управленческой деятельности. Властитель всегда заботится не о действительных результатах, по о форме деятельности, ибо из нее он извлекает прибыль. Однако существует и другая возможность. Русская бур­жуазия давно жаловалась на слишком большие иностранные зака­зы. И полагала, что если бы золото, отправляемое за границу, попадало в ее карман, то она снабжала бы армию намного лучше, нежели закордонные промышленники. Военное министерство дало для русской промышленности 6 млрд руб., но отечественным ну­воришам этого было мало. На протяжении войны царское прави­тельство для закупок вооружения заняло у других государств 8,5 млрд. руб. И эти деньги оставались за границей, в тех странах, откуда поступало вооружение и снаряжение.

Классическая буржуазия стремится получить максимум прибы­ли. Отечественные толстосумы выработали дополнительный навык: для получения максимальной прибыли надо сотрудничать с госу­дарственным аппаратом. И если «особые совещания» субсидиро­вали деньги для закупок вооружения за границей, тогда как его можно было производить в стране, то русская буржуазия прекрас­но разбиралась в действительном смысле подобных «совещаний»: заседающие в них бюрократы извлекают из этого личную прибыль. Если она достаточно высока, то сил человеческих недостаточно, чтобы ограничить тенденцию военных закупок за границей. Зна­чит, надо правительственных взяточников побить их собственным оружием — урвать и выхватить у них часть государственных де­нег! Но разве можно воевать с правительством в одиночку? Ведь конторы уважают только другие конторы. Поэтому надо создать сеть общественных организаций под прикрытием патриотической

340

фразеологии. Одним словом, мы поможем Родине, но вначале Родина должна помочь нам! Указанные мотивы были движущими мотивами русской буржу­азии и действовали в совокупности. Генералитет был обеспокоен низкой эффективностью бюрократических институтов. Отечественная буржуазия хотела уменьшить правительственные заказы за границу. В конечном счете и для правительства, и для буржуазии идея военно-промышленных комитетов была удачна. Новые кон­торы покрыли всю Россию.

Центральный военно-промышленный комитет, ясное дело, за­ботился не только о карманах своих подопечных, но и вел, как модно теперь говорить, деятельность «по интеграции». В России после 1864 г. действовала сеть организаций самоуправления — городские думы и земства. Их компетенция во время войны зна­чительно возросла. Уже в самом начале был создан Всероссийский земский союз, а затем Всероссийский городской союз (Земгор), выдумавшие даже особую форму одежды. Но дело не в ермолках или особых картузах. Громадную деятельность развил Земский союз. В отличие от ВПК он занялся более легким делом — снабжением для фронта. Стали создавать швальни и едальни, закупать и зака­зывать сапоги, гимнастерки и рукавицы, собирать лекарства и стро­ить ремонтные мастерские. С 1916 г. Земгор уже создавал и про­изводил миллионы разнообразных предметов. А эти предметы сия общественная организация закупала на государственные деньги не только в своей стране: 3 млн сапог — в США, лекарства — в Швеции, хирургическое оборудование — в Японии и т. д. Столь широкая деятельность Земгора включала также помощь деревне — покупку сельскохозяйственных машин, зерно для посевов, по­сылала военнопленных на уборку урожая (на село было мобили­зовано 500 тыс. военнопленных и 250 тыс. беженцев из районов военных действий).

Земгор начал разрастаться. Возникали все новые отделы в Москве и в провинции. Местным деятелям было разрешено со­здавать комитет даже ниже уездного уровня. Главному Земскому управлению подчинялось 8 тыс. различных учреждений, в кото­рых работало не менее 300 тыс, человек. В деньгах недостатка не было. В 1915-1916 гг. Земгор получил 464 млн руб. из государ­ственного бюджета, не считая мелочи в 9 млн руб. из фондов земств и городов. Все это привлекло к такому росту самоуправленческой

341

бюрократии, что ми о каком порядке, естественно, не могло быть и речи. Например, Минский фронтовой комитет Земского союза насчитывал 17 отделов (технический, снабжения, транспорта, ав­томобильный, общий, статистический, учетный и т. д.). Кроме отделов действовали подотделы; одних бухгалтеров было 500 чел.

Такая общественная организация объединила свои действия с правительственными военно-промышленными комитетами, обме­ниваясь начальством (представители ВПК становились руководи­телями столичных и местных отделов Земгора и наоборот), а спустя некоторое время — выдвигая общую политическую платформу. Итак, русская буржуазия отреагировала на войну институционализацией своей деятельности. Две бюрократии начали обнаруживать тенденцию к сближению. В основе обеих лежала связь власти и собственности.

В связи с этим Земгор начинает захватывать и другие социальные территории. Вначале он проявляет интерес к кооперативному дви­жению. В 1916 г. в России существовало около 38 тыс. различных кооперативных организаций, в том числе только потребительских 12 тыс. В соответствии с решениями второго съезда военно-про­мышленных комитетов начали формироваться новые комитеты и комиссии для сотрудничества. Институционализирующаяся и бю­рократизирующаяся русская буржуазия предпринимает попытки создания всероссийского крестьянского союза на базе уже сущест­вующего Московского земледельческого товарищества. Предвари­тельные работы продвинулись уже достаточно далеко, когда обна­ружилось, что вначале надо соорудить Главный продовольствен­ный комитет... При буржуазном сборище контор начали форми­роваться группы рабочих. Вначале они возникли при военно-про­мышленных комитетах, руководимых меньшевиками. Затем нача­ли создаваться группы рабочих при земствах и думах, планирова­лось проведение всероссийского рабочего съезда. Несмотря на существование в России марксистских партий, буржуазные коми­теты начали выдвигать требования 8-часового рабочего дня, охра­ны труда путем создания при думах и земствах бирж труда и т. п. Таким образом, институционализирующаяся и бюрократизирую­щаяся русская буржуазия не знала ни классовой, ни организаци­онной меры и не заботилась о соблюдении авторских прав в вы­движении политических требований от имени класса, который она же сама эксплуатировала.

342

Это была уже не та буржуазия, которая по разрешению госу­дарства-собственника во второй половине XIX в. пустилась в по­гоню за деньгами и собственностью. Процесс этатизации капита­листической экономики вынудил ее изменить правила поведения. Вместо тою чтобы зарабатывать самостоятельно деньги, она вы­нуждена была выколачивать их с помощью жадной и загребущей лапы государства-собственника. «Нет доллара без хорошей идеи», — гласит американская поговорка. «Нет рубля без хороших отно­шений» — так можно перефразировать этот девиз в специфичес­ких условиях России. Государственные организационные структу­ры в погоне за государственной формой прибавочного продукта все более вмешивались в экономические отношения. Русская буржу­азия в погоне за рублем и влиянием обрастала все новыми организа­ционными структурами. Эти два процесса развивались с 1880-х гг. Начало войны способствовало их ускорению. Результат был один и тот же: уменьшение чисто авторитарного слоя во властной иерархии и чисто буржуазного слоя из класса прежних капита­листов. Данные слои становились все более маргинальными и ос­таточными в социальной структуре русского общества накануне революции. В результате ускорения обоих процессов под влия­нием войны — этатизации экономики и институпиопализации бур­жуазии — все более усиливался класс русских властителей-соб­ственников.

343

§ 3. Мнимая альтернатива и действительные интересы

Тенденцию этатизации русской промышлен­ности фиксируют все историки независимо от политических и методологических ориентации. Зато институционализация буржу­азии рассматривается марксистскими историками как обычное стремление русской буржуазии к власти. А либеральные истори­ки толкуют ее как подготовку к ниспровержению феодального режима Российской империи. Оба объяснения неудовлетворитель­ны. В длительном конфликте интересов между буржуазией и зем­левладельцами русское государство, как ранее было показано, за­нимало сторону буржуазии. Следовательно, у нее не было основа­ний бороться с русским государством. Значит, русская либераль­ная историческая, экономическая и политическая мысль, пытаю­щаяся затушевать этот принципиальный факт, является бесплод-

343

ной и с теоретической, и с практической точек зрения. Те исто­рики и политики, которые вслед за Лениным полагают, что у рус­ской буржуазии были основания бороться с государством, притя­гивают факты к идеологическим схемам их работодателей, как в России, так и на Западе.

Маркс показал, что буржуазия обладает определенным эконо­мическим интересом — к максимизации прибавочной стоимости в форме различных форм прибыли (производственной, торговой, земельной ренты). И буржуазия, как уже говорилось, стремится к власти тогда и только тогда, когда существующая политическая система препятствует реализации ее экономических интересов. В марксовом смысле ни один класс не заинтересован иметь власть ради власти — в этом состоят теоретико-методологические гpaницы концепции автора «Капитала». Тогда как русские капита­листы в царской России не наталкивались на ограничения, свя­занные с русским государством и природой его власти. Единствен­ное затруднение для развития капиталистического хозяйства со­стояло в сохранении русской общины, затрудняющей включение масс крестьянства в национальный и мировой рынок. Но как раз русское государство стремилось уничтожить пропасть между аг­рарным и промышленным секторами хозяйства. Правда, оно все­гда это делало прежде всего в собственных интересах. Однако интересы русской буржуазии совпадали с интересами царской бюрократии даже в сфере методологии социального познания и вытекающих из нее программах социального развития.

В частости, либерально-бюрократический вариант социальной теории и практики заключается в том, что критерием отбора «хо­роших» и исключения «дурных» сторон при анализе действитель­ности является произвол, потому что проблема соотношения фак­тов и оценок в социальной теории не ставится, а исследованию действительности отводится служебная роль^[1]. Русские буржуа были далеки от подобных материй, а их идеологические представители не понимали данных процессов, ибо даже большинство офици­альных идеологов Советское государства были далеки от указан­ной проблемы. Так как действия русского государства были по­лезны для русской буржуазии, у нее не было оснований с ним бороться. Не мешает еще раз напомнить, что речь идет о долго­временных интересах, а не о личных конфликтах между русскими нуворишами и царскими бюрократами.

344

В период первой мировой войны именно государство обеспе­чивало буржуазии небывалый рост доходов. Поэтому выступать против нет для нее вообще не имело смысла. Именно в этот пе­риод начинает формироваться политическая программа военно-промышленных комитетов, тысячами нитей связанных с русской государственной машиной и принципами ее организации. Но, может быть, русская буржуазия была движима патриотическими чувствами, вызванными весенним поражением 1915 г.? Возможно ли вообще глубокое патриотическое чувство наряду со страстью к наживе, как убеждают пас сегодня либеральные патриоты или патриотические либералы? Поскольку многие русские люди еще в это верят, рас­смотрим и такую возможность.

Безусловно, люди могут быть движимы патриотическими по­рывами, но это касается людей, а не общественных классов и организационных систем, особенно бюрократических. Ссылка на патриотическое чувство может быть достаточной для объяснения причин того, почему русский капиталист Рябушинский в конце мая 1915 г. выступил с инициативой создания военно-промышлен­ных комитетов — русского варианта «общественной организации». Предположим, что era чувство было глубоким и он хотел сделать более «эффективной» бюрократическую машину «совещаний». Возможно (хотя и более сомнительно), что именно эти чувство и стремление были основанием тою, что собравшаяся публика при­ветствовала его слова «бурными, долго не смолкающими аплодис­ментами», если воспользоваться жаргоном коммунистической прес­сы сталинской и послесталинской поры. Действительно, солидные русские буржуа в ответ на его слова взаимно поздравляли друг друга, падали в объятья и лили патриотические слезы. Однако существу­ет психика толпы, и принципы ее поведения вполне могут быть использованы для объяснения эйфории присутствующей публики. Но речь идет о конце мая. А как вели себя те же люди позже? Готовы ли они были отказаться от присвоения прибавочного про­дукта, чтобы «помочь любимой Родине»? Те же самые вопросы могут быть поставлены в отношении десятков тысяч русских ка­питалистов, которые не были на съезде. Находились ли они в пат­риотической эйфории на протяжении трех лет войны. И какую силу патриотического чувства надо приписать русскому обычно­му буржуа, чтобы именно этим чувством объяснить ею организа­ционную деятельность, не говоря об экономической? Достаточно

345

просто поставить такие вопросы, а затем вспомнить описание рус­скими журналистами действительного поведения буржуазии и бюрократии в тылу, чтобы убедиться в бесплодности иллюзий от­носительно подлинных мотивов либерально-бюрократической орга­низационной суеты. И не вследствие широкого распространения патриотических чувств Россия во время войны покрылась густой сетью военно-промышленных комитетов. Начала действовать ог­ромная институциональная структура, вовлекающая в свой водо­ворот сотни тысяч людей. Причины ее создания и деятельности нельзя объяснить «любовью к Родине» у русских собственников средств производства.

Существовало и другое объяснение того же процесса: «Класс помещиков и верхушка торгово-промышленной буржуазии горя­чо поддержали воинственную политику царского правительства. Они не зря надеются, что раздел турецкого и австрийского наслед­ства принесет им огромные материальные барыши и привилегии»^[2]. Так объяснил Ленин появление военно-промышленных комитетов. Однако если всерьез отнестись к этому объяснению, то следует предположить, что русские помещики продавали свои земли пос­ле реформы 1861 г. для того, чтобы получить участки над Босфо­ром и Дарданеллами... Что касается буржуазии, то у нее тоже не было особых стремлений лезть на международную арену и сопер­ничать с изощренными капиталистическими «акулами», если только она могла достаточно обогатиться в своей собственной стране, А русская буржуазия как раз гребла деньги лопатой, оставляя дале­ко позади своих классовых братьев в европейских странах. После столыпинских реформ постепенно налаживался огромный внут­ренний рынок, создаваемый капитализирующимся крестьянством. Оно испытывало потребность буквально во всех товарах — от одежды до строительных материалов и сельскохозяйственных ма­шин.

Собственность как власть начинает выходить за границы свое­го государства тогда, когда она уже овладела внутренним рынком. А Ленин специально не размышлял об автохтонных, самобытных, специфических причинах агрессивности русского государства. Хотя у него существовала система взглядов на русскую бюрократию, он анализировал ее в контексте своей политической концепции. По­этому при объяснении причин создания военно-промышленных

346

комитетов он знал только одну альтернативу: его собственное прочтение и понимание теории Маркса, с одной стороны, и здра­вый рассудок, отягченный политическим прагматизмом, с другой стороны. В частности, марксова квалификация разделения труда как универсальной социально-исторической причины политичес­кого отчуждения, да и сама проблематика отчуждения Ленину практически оставалась неизвестной. Нельзя назвать ни одной ленинской работы, специально или попутно затрагивающей проб­лему разделения труда. А в полном собрании его сочинений тер­мин «отчуждение» практически не встречается. Следовательно, Ленин объяснял причины появления военно-промышленных ко­митетов на основе здравого рассудка, отягченного политическим прагматизмом. Такая ориентация не давала возможности постичь интересы возникающего в России двойного класса.

Нужно вообще подчеркнуть, что эти интересы трудно зафик­сировать без специальной разработки теории политического от­чуждения. Экономический детерминизм и обыденный здравый рассудок здесь недостаточны. Россия 1915-1916 гг. представляет собою поле организационной деятельности чисто бюрократического характера. Данные процессы невозможно также объяснить при использовании современных позитивистски и нормативистски ориентированных теорий организации. Эти теории объясняют развитие организаций, включая количественный рост бюрократии, их внутренней природой. Параллель с усыпляющей силой опиу­ма, высмеянной Мольером, может использоваться и при оценке указанных теорий. Такое объяснение, кроме того, напоминает прин­цип «деньги делают деньги», безжалостно и справедливо высме­янный автором «Капитала». Если организации порождают орга­низации, то происходит это потому, что сами «организаторы» из­влекают из сего экономический или политический капитал. Они могут больше «иметь» или больше «мочь», а если бы не «имели» и не «могли», то прекратили бы заниматься бессмысленной орга­низационной деятельностью. Но никогда не следует спрашивать у всех организаторов абсолютного большинства ныне существующих организаций, что они «с этого имеют». По образцу русских (да и всех остальных) капиталистов они ответят: ничего, кроме страда­ний и потерь «на благо Родины»! Можно прикрыться и другой выспренней фразой, можно даже в нее верить — суть дела от это­го не меняется.

347

Что же имела русская буржуазия от институционализации об­щественной жизни? То же, что имел государственный аппарат от этатизаиии экономики, — деньги и власть. Для буржуазии власть становилась все менее инструментальной и все более самостоя­тельной ценностью. Для государственного аппарата власть стано­вилась все более инструментальной и все менее самостоятельной ценностью. Присмотримся ближе к деятельности русских либераль­ных «организаторов»: «Организаций было так много, особенно в Москве и Петербург, что по крайней мере главные и наиболее активные деятели не имели ни минуты отдыха. Участие в беско­нечном числе заседаний, необходимость провозглашения речей, проведения различных бесед, выездов в провинцию, визитов к правительственным деятелям и разного рода консультаций принуждала к постоянному движению, чаще всего совершенно пустому и бесплодному. А среди этих людей находились депутаты Думы, члены Государственного Совета, члены местных дум и земские деятели, были собственники различных предприятий, которые требовали хотя бы поверхностного и беглого присмотра, были и те, кто занимался публицистической деятельностью. И это еще не все, поскольку в игре участвовали различные институциональные и организационные перекрещивания»^[3].

Иными словами, процесс придания экономике «совещательно­го» характера — подчинения всех ее отраслей бюрократическим «совещаниям», вел к тому же самому результату, что и процесс институционализации буржуазии. Внутри страны возникала и раз­вивалась огромная организационная структура — «совещаний» сверху, «комитетов» снизу. Со стороны «совещаний» в этой струк­туре доминировала бюрократия, со стороны «комитетов» — бур­жуазия. Государственный аппарат все более этатизировал эконо­мическую жизнь с помощью всероссийских экономических объ­единений иод своим присмотром. Буржуазия все более институ­ционализировалась как титулованный собственник, а именно со­единение титула и чина с собственностью было типичной формой русской власти. Чистая собственность и чистая власть все более становились пережитками государственного капитализма. Сухие листья бюрокрагического контроля несколько оживали в атмосфере общественной жизни, а буйные формы социальной инициативы «снизу» постепенно засыхали. Возникала единообразная организационная структура, охватывающая все российское общество. Она существовала, росла и укреплялась благодаря тому, что давала ее творцам и участникам деньги и власть. А именно денег и власти хотят люди больше всего с того момента, как появилась частная собственность и возникло государство. Однако историческая но­визна и социально-политический смысл данной структуры в исто­рии Европы состояли в том. что она давала оба предмета всеоб­щих устремлений одновременно.

Но в истории России никакой новизной такая структура не обладала. Аналогия с опричниной напрашивается сама собой. Но дело не в аналогиях, а в полной сущностной тождественности обоих имений — переплетении власти и собственности. Власть стано­вится титулом собственности, а собственность делает возмож­ной власть. Класс властителей-собственников потерпел пораже­ние в борьбе с российским пародом в начале XVII в. Но после этого проигрыша, хронологически связанного со становлением «дома Романовых», оставались государство-собственник и связан­ный с ним слой людей, которые располагали значительной мас­сой производительных сил лишь па том основании, что были участ­никами и членами аппарата власти. Капиталистическая экономи­ка в споем последовательном развитии углубляет и расширяет процесс связи власти с собственностью. В условиях российского капитализма наследство государственного феодализма привело к огромному ускорению в формировании класса властителей-соб­ственников. Институционализация буржуазии и военная этатизация хозяйства завершили данный процесс. Кроме класса власти­телей-собственников в России оставался тонкий слой царской бюрократии и относительно небольшая часть буржуазии. Первые по-прежнему стремились извлечь максимум дохода из чистой влас­ти, вторые — из чистой собственности. Оба не понимали, что то и другое само по себе уходит в прошлое.

349