В. П. Макаренко Русская власть (теоретико-социологические проблемы) Ростов-на-Дону Издательство скнц вш 1998 ббк 667 м 15 Исследование

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 17 18 19 20 21 22 23 24 25

Глава 11. Плетение аркана на граждан

Для симбиоза класса властителей с классом собственников необходимо было устранить чисто авторитарный слой государственного аппарата, руководствующийся только властными мотивами, и чисто капиталистический слой буржуазии, руководствующийся только погоней за прибылью. Первый из названных процессов завершился в результате Февральской революции, второй начался после октября 1917 г.

§ 1. Милитаризация труда

По мере становления класса властителей-собственников под непосредственным влиянием войны возникал новый работодатель на уровне экономических отношений и процессов. Непосредственные производители материальных ценностей попадали во все большую кабалу к одному, а не к многим собственникам. Эту тенденцию неплохо выразил в своей речи уже упомянутый Рябушинский: «Надо не медля ни одной минуты мобилизовать всю промышленность и приспособить все фабрики и заводы на нужды войны. Все рабочие должны быть мобилизованы, переведены на военное положение и прикомандированы на те предприятия, где они нужны, так как в такое время работа у станка или при машине так же ответственна и нужна, как часовой на передовых позициях»^{^[}1]. Так говорил один из лидеров военно-промышленных комитетов, и подобные призывы в наибольшей степени соответствовали стремлениям государственного аппарата. В 1915 г. при Главном артиллерийском управлении была создана комиссия для централизованного управления производством снарядов и взрывчатых веществ.

В середине января па патронной фабрике и меднопрокатном заводе в Туле началась забастовка. Оба предприятия были закрыты, а все рабочие уволены. Под влиянием этого события тульскому губернатору пришла в голову идея мобилизовать всех рабочих, подлежащих воинской повинности, а затем направить их на фабрики и заводы в качестве солдат, подчиненных воинскому уставу. На протяжении трех дней Министерство внутренних дел и Воен-

350

ное министерство приняли соответствующее решение, и рабочие были прикреплены к фабрикам и заводам как солдаты. Месяц спустя произошла милитаризация Путиловского завода, одного из самых крупных в России. 18 марта 1916 г. Совет министров принял постановление, предписывающее использование системы принудительного труда по примеру Тулы в случае стачек и волнений. В июне того же года 31 депутат Государственной думы указали на массовый характер милитаризации промышленного производства. В запросе отмечалось, что Петроградский союз фабрикатов обратился к владельцам всех предприятий с призывом не принимать на работу трудящихся, уволенных за участие в стачке. На рабочих собраниях подчеркиваюсь, что единичные стачки теряют смысл, поскольку ведут к арестам и массовой отдаче забастовщиков в солдаты.

Несомненно, военное положение сыграло роль в системе милитаризации труда. Но было ли оно причиной или только поводом? Ответ официальной советской историо1рафии заключался в следующем: милитаризация труда была реакцией капиталистов па рабочие стачки в условиях войны; смысл милитаризации заключался в подавлении классовой борьбы рабочих. А поводом было военное положение, которое облегчило подавление трудового народа со стороны государства, прислуживавшего буржуазии: «Пользуясь военными условиями, царское правительство и буржуазия усилили политический гнет в стране. Царские органы власти предприняли все дня того, чтобы превратить Россию в тюрьму и каторгу для трудящихся»^{^[}2]. В этом объяснении советских историков остается непонятным, как реагировали на милитаризацию труда помещики и дворяне — действительно господствующий класс России, тем более что страна находилась накануне «буржуазной революции», как окрестили ее Ленин и либеральные политики и историографы. Неужели дворяне и помещики оставались безучастными к такому положению, когда государство как средство реализации их классовых интересов выступило на стороне их соперника?

Присмотримся к статистике борьбы рабочего класса против буржуазии (табл. 11)^{^[}3].

351

Годы	Общее число стачек	Среднее число стачек в месяц
1911	466	38
1912	2033	169
1913	2404	200
1914 : I - Vii	3286	469
VIII - XII	68	13
1915	928	77

Какие выводы следуют из приведенной статистики? Милитаризация труда, согласно версии официальной советской историографии, была реакцией буржуазии на борьбу рабочего класса. И если милитаризация труда была введена в январе 1916 г., то она была реакцией на стачки рабочих в 1915 г. Однако число стачек в 1915 г. было в семь раз ниже, чем в довоенные семь месяцев 1914 г. Почему же русская буржуазия приступает к расправе с рабочими тогда, когда число стачек уменьшилось в семь раз? Если занять точку зрения капиталиста, можно сказать: главным является не столько общее число стачек, сколько их экономические последствия, г. е. прямые и косвенные потери капиталиста. Посмотрим на общее число бастующих рабочих (табл. 12).

Годы	Число бастующих, тыс.	Число бастующих за месяц, тыс.
1911	105	8,7
1912	725	60,4
1913	887	73,9
1914 : I - Vii	1302	217
VIII - XII	35	5,8
1915	539	44,9

И с точки зрения общего числа бастующих изменилось немного: в 1915 г. оно уменьшилось по сравнению с первым полугодием 1914 г. в пять раз. Следовательно, милитаризация труда в 1916 г. не могла быть реакцией буржуазии на классовую борьбу, иначе она была бы введена еще до войны. Тем более что именно буржуазия нередко протестовала против милитаризации, добиваясь в «со-

352

вещаниях» отмены уже принятых постановлений. В частности, решение о милитаризации уже упомянутого Путиловского завода несколько раз принималось и откладывалось как раз из-за вмешательства акционеров, обеспокоенных возможным падением производительности труда в результате введения системы принудительного труда.

Конечно, эта система была не такой, как в Советской России. Но она тоже противоречила одному из основных принципов экономической теории Маркса — свободе наемного труда как одному из главных принципов капиталистического способа производства. Благодаря системе милитаризованного труда и тенденции к монополизации работодателя экономический строй военной России теряет связь с капитализмом. Причем речь идет не только об изменениях в отношении между властью и собственностью, но и об изменениях в отношениях между собственником и рабочим. Собственником все в большей степени становилось государство, независимо от того, как это выглядело с правовой точки зрения. Экономическая деятельность вес в большей степени становится зависимой от решений, принятых в рамках бюрократического комплекса. Так можно ли объяснить разрыв с одним из основных принципов капиталистического производства лишь особыми условиями войны, в которой находилась Россия?

Хорошо известно, что во время первой мировой войны западные государства тоже увеличили вмешательство в экономику. Однако есть и хронологическая проблема. Милитаризация труда вводится в начале 1916 г. Значит, надо присмотреться к ситуации на театре военных действий.

За первые два месяца войны Россия потеряла индустриально развитые районы Польши. Весной и летом 1915 г. русские войска вновь потерпели поражение и отошли па линию Рига — Пинск — Тармоноль. С этот времени линия фронта стабилизировалась и никаких территориальных потерь до конца войны не было. На Турецком фронте Россия одержала значительные успехи в январе-апреле 1916 г., была взята крепость Эрзерум. В том же году происходит наступление на Юго-Западном фронте. В июне русские войска прорываю! австрийскую оборону, захватывают значительную часть Волыни, Галиции и Буковины, берут в плен около 400 тыс. австрийских солдат. Эти успехи вынуждают правительство Румынии примкнуть к центральным государствам.

353

Происходит не только стабилизация положения на фронте, но и улучшение снабжения (табл. 13)^{^[}4].

	Годовая военная продукция (млн. Руб., по ценам 1913 г.)
Год	Вооружение	Снаряжение
1913	483,7	53,6
1914	558,2	57,9
1915	1087,9	66,3
1916	1448,1	64,8

Таким образом, нельзя утверждать, что весной 1916 г., когда тысячи рабочих были одеты в военную форму, а затем направлены па свои же фабрики и заводы, военное положение было нормальным. Но нельзя также утверждать, что оно было ненормальным. Ситуация была катастрофической в первые месяцы войны и в 1915 г., однако военное производство в это время было переброшено из казенных предприятий в частные. Благодаря такой переброске положение с вооружением и снабжением улучшилось и пи о какой милитаризации труда в то время речь не шла. Причем почти половина расходов на вооружение и снаряжение предназначалась для покупки их за границей. В 1915 г. военные грузы стали поступать регулярно. И хотя были основания для беспокойства (неудачи на Западном фронте, недостаточное снабжение армии), военное положение нормализовалось. Угроза катастрофы имела место тогда, когда судьбы страны были отданы в руки капиталистических производителей, вместе с пролившимся на них «золотым дождем». Но если о милитаризации труда в это время никто не думал, то почему система принудительного труда распространилась тогда, когда повод для беспокойства значительно уменьшился? Вопрос загадочный, и пи схемы официальной историографии, ни суждения на основе здравого рассудка не могут дать на него ответа. Возможно, загадка прояснится, если учесть статистику политической борьбы с властью рабочих как передового отряда русских граждан, пытающихся разрушить верноподданнические стереотипы поведения даже в условиях войны (табл. 14). И в этом смысле милитаризация труда была не реакцией буржуазии па экономическую борьбу рабочего класса, а реакцией государства на политическую борьбу.

Год	Общее число политических стачек	Среднее число политических стачек в месяц
	Число стачек	Число участников (тыс.)	Число стачек	Число участников (тыс.)
1911	24	8	2	0,6
1912	1300	550	108	45,8
1913	1034	502	86	41,8
1914 : I - VII	2565	1059	366	151,2
VIII - XII	7	34	2,4	6,8
1915	213	155	17	12,9

^{^[}5]

Из приведенных данных видно, что в 1915 г. по сравнению с первым полугодием 1914 г. общее число стачек сократилось более чем в 11 раз, а число участников почти в 7 раз. В пересчете же на месячное число стачек и участников уменьшение произошло более чем в 20 и 11 раз соответственно. Поэтому нельзя утверждать, что классовая борьба граждан с государством была причиной введения системы принудительного труда. Если государство не боялось своих граждан в 1914 г., то не имело оснований их бояться и в 1915 г. Значит, не из страха перед рабочими государство ввело милитаризацию труда. Классовая борьба в России продолжалась по-прежнему, однако ее социальное значение и смысл уменьшались в связи с изменением отношений между капиталистами и государством.

К началу 1916 г. в России уже сформировалась причина милитаризации труда. Но этой причиной не было ни рабочее движение против капиталистов из-за его слабости, ни военное положение, ибо оно было лучше по сравнению с катастрофическим положением 1914 г., ни борьба граждан с властью из-за ее чрезвычайной слабости. Лишь один социальный процесс усиливался и бурно развивался с начала войны — появление класса властителей-собственников из государственного аппарата и буржуазии. Милитаризация труда свидетельствует об ускорении данного процесса. В

355

соответствии с «духом времени» эти люди стремились к максимализации доходов и власти одновременно, постепенно отделяясь от чисто авторитарных властителей и чисто капиталистических собственников. Именно против последних была направлена милитаризация труда, неслучайно они против нее протестовали. Отсюда не следует, что такая акция была запланирована на каком-то из «совещаний». Ведь всякие социальные процессы возникают спонтанно и стихийно. Отдельные властители-собственники стремились расширить свой контроль над теми сферами общественной жизни, в которых они могли это сделать. Наталкиваясь на сопротивление со стороны традиционных собственников, они ломали его, опираясь на институциональную структуру, которая уже тогда начала пожирать социальные ткани российского общества. Конечно, эта структура пока не обладала такой силой, какая у нее появится несколько лет спустя и которая перекрасит ее идеологический кафтан. Тем не менее в данной структуре уже содержалось предвосхищение будущего.

На противоположной стороне социальной баррикады тоже происходили изменения. Всмотримся еще раз в приведенную в таблице 14 статистику. В предвоенные годы число стачек и бастующих возрастает в огромной степени — в 107 и 131 раз соответственно. Это чрезвычайно важное явление, тем более что в западной историографии тоже распространен взгляд, что развитие предреволюционной России происходило в основном по тем же схемам, что и на Западе: «После периода рабочих волнений, кульминацией которых была революция 1905 г., в каждой сфере российской жизни развивается процесс социальной и политической стабилизации, который, если бы не внешнее давление будущей войны, несомненно сохранил бы русское общество от революции»'^{^[}6]. Однако рост социального сопротивления опровергает такую концепцию, распространенную и в современной российской либеральной и государственной историографии: «...начавшаяся в 1914 году мировая война постепенно показала, что стабилизация системы охватила лишь ограниченную сферу»^{^[}7]. Именно в предвоенные годы развивается стачечное движение, имеющее главным образом политический характер. Накануне войны общее число стачек и бастующих было почти то же, что и в революционном 1905 г.

356

Неудивительно, что официальная советская историография объясняла довоенный и военный периоды следующим образом: в предвоенные годы происходил количественный рост рабочего класса и формировался пролетарский революционный процесс; первая мировая не прервала, а ослабила этот процесс; с удвоенной силой он вспыхнул в Февральской, а затем в Октябрьской революции. Her оснований доказывать, что такая интерпретация фактов и событий служит лишь для легитимизации ленинских догм. Но почему и современные 'западные и российские либералы склонны подчеркивать предвоенную стабильность русского общества и не замечать рост социального сопротивления русскому государству?

Дело в том, что обе интерпретации периода 1905-1914 гг. базируются на одной и той же посылке: Россия преодолевала свою отсталость посредством индустриализации, которой мешала политическая структура царизма. Официальная и либеральная историо-графия различаются между собой только в оценке средств преодоления разрыва между экономикой и политикой: одни считают таким средством революцию, другие — реформизм (или «медиацию», если воспользоваться рецептом неоднократно цитируемого здесь Ахиезера).

Развиваемая мной теория власти и политического отчуждения, как дальнейшая разработка идеи об авторитарно-бюрократических тенденциях революции, позволяет дать другое толкование укачанных фактов и процессов: нарастала волна гражданского сопротивления властно-собственническому симбиозу русского государства. Этим объясняется небывалая политизация данного сопротивления. Если в 1905 г. средняя месячная норма участников политических стачек составляла 141 тыс., то в первые семь месяцев 1914 г. она равнялась 151,2 тыс. Этот уровень сопротивления русского общества русской власти, фиксирующий как раз ее неорганичность (чего не замечают ни марксисты, ни либералы, ни государственники, ни консерваторы), был незначительно превышен лишь в ноябре и декабре 1905 I. Доля политических стачек в общем их числе в 1912-1914 гг. составляла 46% в год, или чуть меньше, чем в революционные 1905-1907 гг. (54%). А в 1912 г. было 64% политических стачек, т. е. в полтора раза больше, чем в 1905 г. (41%). Эти цифры значительно превышают показатели 1908-1911 it., когда число политических стачек колебалось между 3 и 14%. Граждан-

357

§ 2. Положение царя и социальный хаос

Современники чувствовали данную тенденцию сильнее, нежели современные историки, стремящиеся ее концептуализировать с помощью устарелых понятий, категорий и идеологем. В Думе постоянно раздавались голоса протеста против государственной интервенции, монополизации торговли и бюрократических строгостей. Но все эти протесты происходили в условиях роста социального хаоса, спекуляции, мошенничества и аферизма. Названная тенденция вела к подчинению чистой буржуазии и чисто авторитарного слоя возникающему новому классу. Он был повой социальной силой и состоял из большинства государственного аппарата и институционализованной буржуазии. Разумеется, тогдашние русские аппаратчики были связаны узами служебного подчинения вплоть до императора. Однако эти связи становились все более формальными по отношению к материальным интересам бюрократии. Тем не менее служебные связи затрудняли открытое противодействие Николаю П.

Царь становился все более изолированным и одиноким, придворная камарилья все более теряла социальную базу. Государственный аппарат тоже не был такой базой, несмотря на видимость внешнего послушания. Бюрократия начинает господствовать в стране вместе с верхушкой институциональной структуры, появившейся в результате инициативы снизу. Эти люди ежедневно принимают решения о создании промышленных объединений из фабрик и заводов, разбросанных по всей России. Они отодвигают на вторые роли собственников, принимая решения о переходе предприятий под контроль государства. От них начинает зависеть любая деятельность или застой во всех сферах экономики. Они фактически располагают громадными суммами денег. Разве такие люди могут считать «начальником» того, кто со всей этой процедурой не имеет ничего общего, подвержен влиянию жены и окружает себя примитивными министрами?

Царь и его ближайшее окружение теряют поддержку даже слабеющего дворянства. В ходе развития капитализма, особенно столыпинских реформ, происходит все большая капитализация по-

358

мещиков. 60% из них пользуются наемным трудом, 20% — смешанной системой труда и лишь 20% — прежней феодальной системой труда. Тем самым все дворяне-помещики становились земельными собственниками-капиталистами. В данном качестве их интересы были близки интересам класса собственников-властителей, а не интересам чисто авторитарной власти. Эта власть теряет свою социальную базу. Конечно, система самодержавия могла поддерживаться по идеологическим мотивам патриотизма, шовинизма, привязанности к традиции, духовной инерции и т. п. Но все более сужается круг людей, интересы которых зависят от существования царского двора. В руках властителей-собственников сосредоточиваются все важные социальные решения. От них начинает зависеть развитие общества. Они ставят в зависимость от себя — экономическую и организационную — все другие категории русского общества. И они перестают нуждаться в царе как прикрытии. Если бы царь шел в первых рядах чиновников, подчиняющих себе хозяйство, и сосредоточил в своих руках экономические решения, то он представлял бы новый тип интересов властителей-собственников, и тогда бы монархия, как их ширма, сохранилась дольше на радость вчерашним и сегодняшним монархистам. Но царь не мог или не хотел иметь с этим классом ничего общего и потому превратился в анахронизм.

Важнее, однако, то, что он становился главной мишенью для канализации растущего социального недовольства. Новый класс был заинтересован в отвлечении внимания публики от действительных виновников трудностей, которые начали нарастать в России в 1916 г. Именно в этом либерально-бюрократическая институционализации русской жизни превысила все возможные и невозможные пределы. Остается проблематичным, была ли она связана с какими-либо действительными социальными результатами. Зато следствия начинают проявляться вполне определенно.

Чем более строгому контролю (в «государственном» и «общественном» исполнении) подвергалась экономика, тем больше росли неразбериха и хаос. Этому способствовали милитаризация труда и образование «правительственных объединений» — совокупности предприятий одной отрасли под эгидой правительства и военно-промышленных комитетов. Падала производительность труда, нарастали сложности кооперации. В начале войны частная промышленность отдалила катастрофу России. Теперь же темп начал

359

п

адать. Экономический аппарат реагировал на это увеличением контроля, а в результате хаос еще более увеличивался. В 1916 г. падает средняя производительность труда во всей промышленности, в некоторых сферах (например, в добыче угля) она упала на 20%. Рост контроля над экономикой и вытекающая из него дезорганизация склоняют многих капиталистов закрывать предприятия. Наиболее критическое положение складывается в топливной промышленности: «...особенно губительным для промышленности оказался не столько дефицит топлива, сколько политика его распределения. Создание бюрократического особого совещания по топливу и его политика распределения топлива, с созданием категорий привилегированных и непривилегированных потребителей, усугубили топливный кризис и привели страну в состояние острого топливного голода»^{^[}1].

Так же обстояло дело во всех сферах промышленности, находящихся под непосредственным управлением государства. Промышленность, подвергнутая «мобилизации», отнимала от хозяйственной жизни страны все — металл, топливо, финансовые средства, рабочих. Экономическим следствием было ухудшение положения других видов промышленности, даже если они работали на нужды войны. Так, в хлопчатобумажной промышленности в 1916 г. число неработающих станков колебалось от 20% до 40%. А это, в свою очередь, ухудшало снабжение населения. Резко подскочили цены. По сравнению с июлем 1914 г. в конце 1916 г. цены на питание возросли на 222%, на промышленные товары — на 245%. На возрастание дороговизны держава отреагировала созданием Особого комитета по борьбе с дороговизной, составленного ич представителей ряда ведомств и комиссий под руководством члена Государственного совета. Утверждение постановлений этого органа находилось в компетенции премьер-министра, которому в помощь были выделены несколько особо уполномоченных ревизоров (один занимался исключительно ревизией сахара, другой — кожи, третий — ситца и т. п.). Вокруг главных ревизоров начинают создаваться верховные конторы, а затем высказывается идея создать губернские и уездные комитеты по борьбе с дороговизной. Чем же занималась новая контора? Она порекомендовала разослать анкету по всей стране для установления причин дороговизны.

360

Бюрократические методы воздействовали на рынок не только опосредованно — путем парализации промышленности, но и непосредственно. В апреле 1916 г. Центральное бюро по закупке сахара, расположенное в Киеве, запретило продавать частным потребителям рафинад. Так как это бюро было лишь ячейкой в чудовищной сети всевозможных комитетов, комиссий, отделов и подотделов, в его деятельности можно обнаружить всеобщий интерес класса, заседающего во всех указанных конторах.

Этот интерес ничем не отличался от интересов властителей во всех предшествующих обществах: поставить в зависимость от себя как можно большее число фаждан; постоянно манифестировать свое присутствие и силу; расширять формальные действия в обратной пропорции от умения действовать предметно, ибо убийственным для власти является не абсурдность создаваемых ею ситуаций и отношений, а ее отсутствие.

На всеобщий интерес накладывался специфический интерес русской власти, связанный с тем, что русское общество сразу ступило на путь государственного капитализма. Частная капиталистическая собственность была уже подорвана государством. Поэтому запрет на продажу рафинада был проявлением растущих аппетитов русской либерально-монархической власти. Они распространялись на производителей и потребителей одновременно. Обе группы граждан оказывались в зависимости от власти.

Таким образом, царская Россия была первой капиталистической страной, в которой формировался властно-собственнический класс. В этом отношении она действительно опередила технико-технологически развитые страны Запада. Россия была также первой страной, которая приобрела опыт бессилия системы власти, казавшейся всесильной. Однако она не смогла подобным опытом воспользоваться на протяжении всего XX в., потому что он объяснялся (как либералами, так и марксистами) технико-технологической отсталостью России. Механицисты всех стран и большинства идеологических ориентации до сих пор считают, что социальное развитие связано с опережающим развитием техники, а не власти. Этим объясняется популярность в сегодняшней России теории модернизации в ее различных версиях и прочтениях (универсалистские концепции, концепции отсталости, догоняющего развития, сверхразвития и пр.). Все они пренебрегают данным опытом.

361

§ 3. Либеральные воры и их политические представители

Кризис охватил не только промышленность, но также и продовольствие. Хотя аграрный сектор России был отсталым, он в то же время был относительно свободным от «организаторской» деятельности, пронизывающей социальную ткань городов. На I мая 1916 г. запасы зерна и муки составляли: 57 159 тыс. пудов в европейской России, 14 422 тыс. пудов в Средней Азии и Сибири, 9079 тыс. пудов на Кавказе, итого во всей империи 80 650 тыс. пудов, или около 1320 тыс. тонн. Только в Петроградской губернии находилось 13 768 тыс. пудов запасов хлеба, по этому показателю она была на первом месте в стране. (Последний факт следует особо подчеркнуть, поскольку полгода спустя в том же самом Петрограде вспыхнет настоящий голод при относительном достатке в других губерниях.)

Были ли эти запасы достаточными? Историки отмечают, что зерна в России было больше, чем в других воюющих государствах. После сбора урожая запасы должны были возрасти. Хотя общее производство зерна ввиду военных условий понизилось {мобилизация крестьян на фронт, уменьшение производства и импорта сельскохозяйственных машин), однако в 1916 г. оно составило 82% производства 1913 г. В 1913 г. было произведено 5,41 млрд. пудов, из которых 648 млн. пудов отправлено на экспорт. В 1916 г. из 4,43 млрд. пудов зерна на экспорт было отправлено лишь 2,7 млн. пудов. В 1913 г. в стране оставалось 4,762 млрд. пудов, а в 1916 г. — 4,427 млрд. пудов зерна^{^[}1]. Различие было незначительным, и все же вызвало голод в важнейших городских центрах России в конце 1916 г.

В 1913 г. численность населения Российской империи составляла 170,9 млн. чел. Если предположить, что естественный прирост населения в 1913-1916 гг. составлял 16,4 на 1000 жителей, то общая численность населения в 1916 г. должна была составить около 179,4 млн. чел. От этой цифры надо отнять 0,9 млн. убитых, а также 12 млн. жителей Польши, земли которой Россия потеряла в начале войны. Остается 166,5 млн. по греби гелей продовольствия. В 1913 г. па одного жителя приходилось 27,864 пуда хлеба, а в 1916 г. — 26,588 пуда. Итак, из-за отсутствия всего около 17 кг хлеба на одного жителя в стране, централизовавшей скупку хлеба

362

посредством государственных органов, возникла «катастрофа снабжения», «кризис продовольствия», «голод»!

Возникает резонный вопрос: как возможен кризис продовольствия при больших запасах продовольствия? Самое интересное состоит в том, что никакою падения производства хлеба на одного жителя фактически не было. В ранее приведенных расчетах не было учтено падение естественного прироста населения ввиду того, что несколько миллионов мужчин находились в армии и на фронте. Ясно, что всякая война меняет демографические условия. Но мне неизвестны точные демографические расчеты падения естественного прироста населения в годы первой мировой войны в России, хотя за годы советской власти такие расчеты уже имеются. Я буду исходить из того, что прирост был ниже 16,4 чел. на 1000 жителей. В частности, для Европы различие между прогнозами естественного прироста населения на 1920 г. и действительной численностью населения составляет 22 млн. человек, из них 8 млн. убитых на фронтах плюс потери мирного населения. Для Европы падение естественного прироста составляет 11-13 млн. Численность населения России в это время равнялась почти половине населения Европы, следовательно, падение естественного прироста измеряется 5-6 млн. чел. Предположим, что половина этих потерь уже проявилась к концу 1916 г. Значит, государство, взявшееся за централизацию продовольственного дела, должно было прокормить не 166,5 млн., а примерно 163 млн. чел. Различие между 1913 г. и концом 1916 г. практически исчезает!

Между тем официальная советская историография пренебрегает этим принципиальным фактом: «Кризис народною хозяйства за годы войны усилил бедствия рабочих, крестьян и других слоев трудящегося населения. У рабочих и служащих падала реальная заработная плата, у крестьян сокращались доходы, у тех и других снижался и без того нищенский жизненный уровень. Голод и нищета властно стучались в дом каждого грудящегося»^{^[}2]. Подобный пассаж можно считать истинным, но нельзя объяснять ситуацию «ухудшением положения в сельском хозяйстве»^{^[}3] ибо его фактически не было. Голод, правда, был, если верить докладу петроградского полицмейстера: «Экономическое положение масс хуже страшного. Невозможность купить даже за деньги многие продук-

363

ты питания и продукты первой необходимости, трата времени на стояние в очередях за продуктами, рост числа заболеваний из-за недостатка питания привели к тому, что рабочие в своей массе способны к самым диким эксцессам голодного бунта»^{^[}4]. Если учесть, что производство хлеба в пересчете на одного жителя фактически не изменилось, возникает вопрос: почему возник голод?

Теория политического отчуждения позволяет сформулировать гипотезу, объясняющую это явление. Ответ может быть связан либо с причинами голода, либо с социальной функцией голода в сложившейся ситуации.

Что касается причин голода, то этатизация и институционализация экономики вызвали неразбериху и хаос. Росли цены на все, в том числе и на продовольствие. Рост зарплаты не поспевал за ростом цен. Однако нужно обратить внимание еще на один элемент — положение с транспортом. В 1916 г. по сравнению с J9J5 г. производство паровозов упало на 21%, вагонов — на 33%. Одновременно увеличение потребностей фронта в перевозках привело к троекратному росту числа вагонов на всей сети железных дорог. Из такой ситуации стремились найти выход путем создания еще одной бюрократической конторы: «Создание бюрократического Особого совещания по перевозкам, как и в других областях правительственного регулирования, не улучшило, а скорее запутало дело всякого рода привилегированными «внеочередными» отправками, часто используемыми не по назначению, а в спекулятивных целях. Громадное количество грузов провозилось за взятки, а другие необходимые грузы лежали месяцами на станциях, гнили, расхищались»^{^[}5]. Транспорт был перефужен, снабжение запаздывало, включая поставки на фронт. Так, в сентябре и октябре 1916 г. на фронт была отправлена лишь половина грузов со снабжением для армии.

Короче говоря, хаос вытекал из того, что государственные деятели принимали народнохозяйственные решения. Не некая «слабость социальных интеграторов», как полагает А. С. Ахиезер^{^[}6], была причиной дезорганизации и голода, а государство. Вначале оно дезорганизовало промышленность, а затем и транспорт. Что касается социальных функций голода, то напомним некото-

364

рые факты. К премьер-министру обратилась делегация нижеюродских купцов с жалобой на чрезвычайные трудности при закупках зерна. Уже в начале войны в ожидании повышенных оборотов купцы построили специальные мельницы, и вплоть до лета 1916 г. все шло нормально. Летом они решили закупить 10 млн. пудов зерна. Поскольку железная дорога была загружена, они решили перевезти зерно водным путем, по Волге. Подготовили 20 пристаней, нашли соответствующее количество пароходов, барж, складов и грузчиков. Однако смогли закупить лишь 100 тыс. пудов зерна. Центральная власть не разрешила им покупать зерно на затоваренных станциях, а только в тех местах, откуда было трудно перевезти к Волге столь офомное количество. В результате все предприятие рухнуло, в начале декабря 1916 г. мельницы остановились из-за отсутствия зерна.

Чтобы накормить Москву, требовалось 7,7 тыс. пудов мяса в день. Вагонов для перевозки не хватало. Премьер-министр постоянно досаждал министру путей сообщения просьбами предоставить вагонный парк. Тот отвечал, что невозможно подвезти ни живой скот, ни мясо из Сибири и Монголии, потому что Транссибирская магистраль предназначена для перевозки более важных фузов. В таком же положении находились и другие продовольственные перевозки: «Из Западной Сибири зерно направляется до Челябинска на Урале. В Челябинске его выгружают из вагонов и везут далее гужевым транспортом до станции Полетаеве В Полетаеве его опять грузят в вагоны и отправляют в западном направлении. Само Полетаеве — маленькая станция, неприспособленная к таким операциям. В ней нет пустых вагонов, их надо подвозить с ближайшей станции. Ближайшей станцией является Челябинск. Таким образом, из Челябинска до Полетаева вагоны идут пустыми, а зерно переправляется конным транспортом. Все это может казаться идиотизмом, но дело действительно обстояло так. Западная Сибирь располагала огромными запасами зерна, и в 1914 г. гам осуществлялись государственные закупки с расчетом па то, что после начала войны цены на зерно понизятся. Одновременно был издан запрет частным лицам вывозить продукты сельского хозяйства oт Челябинска далее на запад. В 1915 г. оказалось, что цены на зерно не понизились, причем в европейской России урожай превзошел все ожидания и отпала необходимость осуществлять закупки в Сибири. Поэтому было предоставлено поле для частной

365

инициативы, но запрет на вывоз хлеба дальше Урала забыли отменить. Поэтому все равно вагоны надо было разгружать в Челябинске. Но едва перевезенное на конях зерно оказывалось в Полетаеве, запрет переставал действовать, его можно было везти железной дорогой до Уфы и вообще куда хочешь»^{^[}7].

Конечно, каждый из этих и тысячи аналогичных фактов можно объяснить обычным российским головотяпством. Однако головотяпство становилось всеобщим способом функционирования экономической системы. Какой процент бессмысленных действий «государственных мужей» можно объяснить их индивидуальной тупостью и другими человеческими качествами? Эмпирических исследований на этот счет пока нет. Поэтому, для объяснения может использоваться теория бюрократии и политического отчуждения. Если такая практика была и остается до сих пор всеобщей, значит, она кому-то служит. Чьи интересы скрывались за кризисом продовольствия в России и какой социальной категории был на руку голод в богатой стране?

Нельзя предполагать, что он был выгоден трудящимся массам, поскольку они сами от него страдали. Невозможно также считать, что он был выгоден буржуазии, ибо она сама терпела убытки (как, например, волжские купцы). Помещики и земельные капиталисты тоже не были в этом заинтересованы, так как они испытывали трудности со сбытом товаров и охотно поменяли бы их на деньги. Существовал запрет продавать зерно непосредственно на железнодорожных станциях, что, в свою очередь, уменьшало запасы со стороны заготовителей зерна. Следовательно, голод был выгоден самой мощной социальной категории России — властителям-собственникам. Почему же голод в городах был ей на руку и как она им воспользовалась? Дня этого присмотримся к ее политическим действиям.

Уже шла речь о том, что в России существовало два слоя внутри класса властителей-собственников — государственные бюрократы и социальные бюрократы, вырастающие главным образом из либеральной буржуазии. Первые были формально подчинены «самодержцу», из-за чего официальные структуры государственного аппарата не подходили для выполнения роли политическою представителя класса властителей-собственников. Он нуждайся в новых структурах.

366

Интересы нового класса выразились в политической программе так называемого Профессией ого блока. Характерно, что он не был коалицией уже существующих партий, а как бы возвышался над ними. К нему принадлежали левая часть октябристов и националистов, а также многие беспартийные деятели. Программа блока исходила из того, что страна может быть приведена к победе только такой властью, которая отличается силой и непреклонностью в действиях. Этими качествами может отличаться власть, опирающаяся на доверие всего общества и привлекающая граждан к активному сотрудничеству. Чтобы обрести силу и обеспечить сотрудничество общества i; властью, она должна удовлетворять двум условиям: составить правительство из лиц, пользующихся всеобщим доверием, которое бы в согласии с законодательными собраниями приступило к реализации определенной программы в самое кратчайшее время; произвести решительные перемены в системе управления, так как главной чертой Данной системы является отсутствие доверия к социальной инициативе. Разумеется, можно предположить, что ухудшение положения на фронте вынудило либеральных деятелей, прежде всего октябристов и кадетов, сделать ставку на авторитарную власть, которая смогла бы предотвратить катастрофу. Однако почему Прогрессивный блок тем больше активизровал свою деятельность, чем больше улучшалась ситуация на фронте? Ведь «в конце 1916 г. положение на фронте было вполне удовлетворительным, по политическая атмосфера была хуже, чем когда-либо»^{^[}8],

В советской историографии типичной была такая оценка деятельности Прогрессивного блока: борьба рабочего класса вынуждала буржуазию искать любые средства для улучшения положения; слабеющее государство перестало контролировать ситуацию в стране и не давало гарантии удержать систему классового гнета в пользу буржуазии. «Русская буржуазия оставалась cyгy6o монархической и связывала осуществление своих планов с уступками царизма. Буржуазные деятели решительно боролись с революционным движением в стране и полностью одобряли все карательные действия царизма, направленные против рабочего класса и крестьянства и их передового авангарда — большевистской партии»^{^[}9]. Современные либералы пишут, что Прогрессивный блок выдвинул ряд требо-

367

ваний: «Либералы усилили давление на власть, однако нарастающая дезорганизация общества парализовала всякую конструктивную деятельность»18. На самом же деле как раз государство усилилось во время войны до такой степени, что ослабило экономику и вызвало хаос, над которым само же потеряло контроль. Если даже пренебречь этим фактом, труднопостижимым с марксистской и либеральной точек зрения, то политическое содержание борьбы рабочего класса не позволяет принять оба толкования. Число политических стачек в 1915 г. значительно понизилось по сравнению с довоенным периодом. Почему Прогрессивный блок возник не тогда, когда борьба рабочего класса достигла максимума, а лишь тогда, когда она радикально ослабла?

Типичная процедура здравого рассудка, который может существовать в составе марксистской и либеральной идеологии, состоит в эклектическом связывании двух неудовлетворительных объяснений. Война отрицательно коррелировала с рабочим движением. В первый период войны рабочих в массовом порядке посылали на фронт (затем отзывая рабочих военных фабрик и заводов), на фронт были высланы также главные деятели рабочего движения. Следовательно, программу Прогрессивного блока невозможно объяснить ни общегосударственными соображениями, ни устарелым соотношением классовых сил. Ее надо рассматривать на основе интересов, причем не только чисто экономических. Кто, по мнению авторов программы, являлся «активным гражданином», обнаруживающим «общественную инициативу», и кому взамен за это верховная власть не доверяла? Таким гражданином нельзя считать крестьянина, который регулярно выступал против помещиков и кулаков. (Русские крестьяне на протяжении 1910-1913 гг. поджигали 1800 имений ежегодно.) Нельзя считать и чистого капиталиста, пытающегося обогатиться в городе и в деревне. Значит, речь идет об определенном социальном типе — энергичном организаторе, который под патриотическим лозунгом «любви и защиты Родины» хватает в свои руки и подчиняет бюрократическому комплексу все новые ячейки существующих формальных структур и плетет новые структуры.

Таким образом, если верить программе Прогрессивного блока, отсутствие доверия к инициативному гражданину образует глав-

368

иое свойство царизма. Вот если бы царь выразил доверие такому гражданину, то он тем самым выразил бы доверие всему обществу и на этой основе создал правительство, выражающее интересы таких «социальных деятелей». И правительство будет тем сильнее и непреклоннее, чем в большей степени будут выполнены конкретные требования блока;

1.Проведение изменений в составе местной администрации.

2.Ликвидация двоевластия (военного и гражданского) в делах, не связанных непосредственно с военными операциями.

3.Разумная и последовательная политика, не допускающая конфликтов между классами.

А теперь прочтем эти же требования в контексте теории бюрократии и политического отчуждения.

1.Отправка старых царских чиновников, которые не научились взаимодействовать с нами, на пенсию и замена их нашими местными деятелями.

2.Разделение военных (которыми с лета 1915 г. руководил лично царь как главнокомандующий) и гражданских дел для нас означает: если только военные не будут нам мешать, мы сами возьмем власть в свои руки.

3.      Установление новых критериев социальной дифференциации: мы готовы допустить к власти и собственности каждого, кто будет сотрудничать с нами, — чиновника, буржуа или рабочего. Поэтому критерий чистой собственности уходит в прошлое, переплетение власти с собственностью становится наиважнейшим критерием.

Итак, из программы Прогрессивного блока ясно видно, кого он представлял и в ком усматривал помеху. Видна также политическая наивность либеральных представителей нового класса: они обращались к царю с призывом создать правительство, направленное против царя, и согласиться с программой, ликвидирующей остатки сил, на которые опиралась царская камарилья. Правда, русским либералам того времени не хватало только Ленина и вообще сколько-нибудь значительных политиков. Политическое развитие Прогрессивного блока нисколько не соответствовало его реальному положению в социальной структуре. Поэтому он не мог непосредственно осуществить Февральскую революцию, зато мог создать ситуацию, которая к ней привела.

369

§ 4. Как падала царская корона

Царь терял почву под ногами, а новый класс властителей-собственников все в большей степени подчинял себе общественную жизнь. Он способствовал краху чисто авторитарной власти. На основе этой гипотезы можно объяснить внутреннюю политику царя в последний период ею царствования.

В исторической литературе принято подчеркивать необычную политическую слепоту царя, не умеющего распознать симптомы собственного падения и делающего все, что могло ускорить этот процесс. Царь не шел ни на какие компромиссы с набирающим силу Прогрессивным блоком. И не назначил на пост премьер-министра ни одного «нового человека», с которым могла бы согласиться Дума. Он постоянно оказывал давление на Думу в целях принятия его кандидатур на данный пост. Их было много, они менялись один за другим. Очередные назначения вызывали все большее сопротивление «либеральных кругов». Но царь не шел им на уступки даже тогда, когда это, казалось бы, свидетельствовало об отсутствии у него инстинкта самосохранения. Так ли это? Поступал ли цирь рационально в последние месяцы своего царствования?

Одним из распространенных объяснений его поведения является указание па то, что царь был человеком слабым, подверженным влиянию жены, а на жену влиял Распутин. Этот лапотный религиозный мудрец русского образца поддерживав неуступчивость царя, управлял его кадровой политикой и стимулировал его монархический инстинкт абсолютного властителя-самодержца. Он создал при дворе атмосферу политического декаданса — пресыщенности, скуки и распутства, над которой доминировала тревога в предчувствии того, что должно произойти. Короче говоря, «темные силы» окружали царя и склоняли его к таким действиям, которые лишь ускорили его падение. Такая версия развивается и в свидетельствах современников, и в исторических исследованиях, и современными романистами тина В. Пикуля.

Действительно, существуют бесспорные факты, свидетельствующие о подчинении царя влиянию «темных сил». Царица при выборе очередного кандидата на пост главного чиновника часто ссылалась на авторитет «друга». Безусловно, царь был человеком ограниченным, в этом убеждаю как его дневники, так и переписка.

370

Но поставленный вопрос можно разбить на два подвопроса: если царь был глупым, то поступал ли он рационально, и если царь поступал иррационально, то связано ли это с политикой, способствующей его же падению?

Объяснение его действий влиянием «темных сил» мало что дает. Надо вначале выяснить, почему Николай II вообще подчинялся таким влияниям. Ссылка на его склонность к оккультизму тоже неудовлетворительна, ибо, несмотря на эту склонность, он сумел назначить на посты Витте и Столыпина — людей в своем роде выдающихся. Лишь в последний период он начал доверять государственные вопросы явным мошенникам и подлецам. Допустим, что у царя не хватало ума для создания собственных политических концепций. Но зато вполне хватило ума в свое время назначить на посты, связанные с разработкой финансово-промышленной (Витте) и аграрной (Столыпин) политики, людей, обладающих такими концепциями. Тем самым в критической ситуации царь должен был искать личности, равные по рангу последним. Для этого у него вполне хватало ума. Ссылка на личные качества и окружение также не может быть признана удовлетворительной. Возможно, его поведение объясняется тем, что на вершине политической власти в России людей подобного ранга уже не было и царю попросту не из кого было выбирать?

Отметим прежде всего, что политическое влияние Распутина тоже приходится на начало 1916 г. До сего времени оно не выходило за рамки религиозных вопросов. А в 1916 г. военно-промышленный бюрократический комплекс уже господствовал в империи. Поэтому у царя были основания опасаться стремлений нового класса. Они были уже далеко не невинными, как полагают вчерашние и сегодняшние либералы. Шутка сказать — потребовать разделения военной и фажданской власти в условиях войны! Значит, царь неслучайно сам себя назначил главнокомандующим и предпочитал находиться в Могилеве вопреки протестам своих доверенных министров. Армия была последней силой, на которую он мог рассчитывать, хотя последующие события показали, что и здесь он просчитался.

Разумеется, царь был слишком глуп для того, чтобы понимать социальную почву и механизмы того, что происходило вокруг. Однако у пего хватило ума видеть политическую пустоту вокруг себя. Идее самодержавия были преданы лишь политики архаичес-

371

кого типа, причем их круг все более сужался. Царь вполне понимал, что энергичного губернатора, который смог бы, подобно Столыпину, проводить последовательную политическую линию и при этом сохранять самодержавие, в русской провинции уже не было. Практически все столичные и губернские деятели были участниками разнообразных «совещаний» и «комитетов», из которых явно или тайно извлекали доходы. Самодержец всероссийский был совершенно чужд этой деятельности. Иначе говоря, у царя хватило ума, чтобы осознать альтернативу: сторонники самодержавия не в состоянии осуществить реформы для его сохранения; сторонники реформ не сохранят самодержавие, поскольку подвержены не «темным», а вполне реальным силам, нарастающим и в государственном, и в общественном аппарате. В момент, когда царь это понял, выбора уже не было. Не было нового Столыпина, который многое сделал для усиления нового класса, но еще мод присмотром царя «божьей милостью». И царь тасует на посту главы правительства горемыкипых, штюрмеров, треповых, Голицыных, потому что все остальные были еще хуже. Либеральные черви уже j вовсю пожирали Россию, начали пожирать государственный и общественный аппарат и готовы были действовать в интересах нового класса и на вершине власти. Сожрать царя для них уже не ' представляло никакого труда.

Этим объясняется подверженность царя влиянию Распутина, Царь вынужден был заниматься «министерской чехардой» и безнадежной внутренней политикой потому, что искал для нее рациональные основания. А поскольку таковых не было, нелепые оценки «святого старца» служили «рациональным» основанием иррациональной политики. И чем более Распутин демонстрировал свое презрение к человеческому знанию и политическому опыту, тем лучше выполнял свою функцию. Знание и опыт говорили царю, что принимаемые им решения не улучшат ситуацию. От поиска иррациональных оснований собственных действий до выполнения советов «дру|~а» оставался один шаг. Царь был заурядным политиком, но все же не идиотом. Следуя подобным советам, он попадал в тупик. И вынужден был осуществлять выбор между плохими и еще худшими альтернативами. В такой ситуации использование его окружением склонности монарха к оккультизму было дополнительным мотивом рационализации принимаемых решений. Данный мотив укреплял царя в принятой линии поведения. Одним

372

словом, иррациональный мотив укреплял действие мотива рационального — из двух зол он выбирал лучшее.

Кстати, любой на месте Николая II вел бы себя аналогично. Место абсолютного властителя было уже потеряно нарастающими властно-собственническими тенденциями, укрепляемыми с обеих сторон царской бюрократией и либеральными общественными деятелями. Эти тенденции помогают ответить еще на один вопрос: кто воспользовался голодом масс в сложившейся ситуации?

Благодаря войне названные процессы привели к осени 1916 г. к изоляции чисто авторитарного слоя. Возникающий в их результате класс еще не имел решительных и дальновидных политических представителей. И в этом тоже нет никакой новизны: нерешительность — одно из характерных свойств бюрократии и не зависит от времени и пространства. Более решительные политики свергли бы царя раньше. А пока «па съездах и заседаниях всякого рода раздавались голоса «снизу», свидетельствующие о потребности действовать в ожидании «решительных шагов». Высказывались мнения, что царское правительство уже не может быть гарантией победы в войне, что Совет министров есть правительство «фаворитов, лжецов и шутов», что «нам нужна власть с бичом, а не такая, которая сама находится иод бичом»^{^[}1]. Но все эти сентенции еще не становились ясной и определенной программой действий. Ее мог дать только политик.

Новый класс уже контролировал огромный государственный аппарат и значительную часть экономики. Но у него не было ни идеологии, ии программы действий. Существовала лишь специфически русская смесь либеральных идей с акцентами на необходимость сильной власти. Те же самые акценты в России существуют и се-юдня^{^[}2]". Здесь тоже нет никакой новизны, если учесть буржуазные и бюрократические элементы нового класса. Вместо программе — гаорадство в адрес правительства и верноподданнические реверансы царю. Вместо действий — просьбы о компромиссе. Как сказал бы марксист по этому поводу; на уровне «базиса» сплав был железобетонным, на уровне «надстройки» — эклектическая каша! Охрана и армия подчинялись царю, хотя и номинально. Всякие попытки компромисса ни к чему не привели. Кто же мог свергнут царя?

373

Только массы. А они были еще сонными, вялыми и ленивыми. Значит, их надо было пробудить. Наиболее эффективными для этого издавна были кнут и голод. Кнута у нового класса еще не было. Даже те из его членов, кто занимал высокое положение, не имели влияния на полицию, которая давно стала государством в государстве. Оставался другой метод — голод. Но как вызвать голод в стране, в которой хлеб производится в достаточном количестве? К счастью нового класса, голод не надо было специально вызывать, достаточно было его допустить. Хаос, вытекающий из подчинения экономики новым господам, возрастал с каждым днем, и на основании действия чисто причинных связей привел к критическому положению. А затем достаточно было энергично не противодействовать данному процессу для того, чтобы трудности со снабжением преобразовались в голод: «Дефицит был как раз увеличен попытками введения постоянных цен на зерно, поскольку сборщики и перекупщики хлеба скрыли свои запасы в надежде, что цены будут освобождены из-под контроля»^{^[}3].

Отсюда не следует, что голод был сознательно и с целью вызван классом властителей-собственников. Если бы у пего были столь же энергичные и решительные политические представители, как партия большевиков, то такая акция могла бы быть осуществлена. Однако из-за своей политической бездарности либералы не смогли планировать состояние голода. Просто спонтанные бессознательные действия множества заурядных властителей-собственников сами привели к хаосу, а затем причинные связи привели к трудностям со снабжением. В результате этих трудностей осенью 1916 г. начало расти стачечное движение и число стачек стало превышать средний годовой уровень. Массы начали волноваться, крушить магазины и склады спекулянтов. Под влиянием этих действий политических представителей властителей-собственников осенило; предоставим событиям развиваться своим чередом! Так русские либералы предвосхитили методы социального действия большевиков.

Хотя в Петрограде были накоплены самые большие запасы хлеба, здесь голод начал наступать раньше. В октябре 1916 г. поднялась волна стачек, затем упала и с новой силой вспыхнула в первые два месяца 1917 г. Но Прогрессивный блок оставался спокоен, несмотря па «возмутительные речи» в Думе. В атмосфере ожидания больших событий и после перерыва Дума собралась

374

14 февраля. В это же время вспыхнула стачка 90 тыс. петроградских рабочих. Однако Прогрессивный блок не использовал шанса, хотя и запротестовал против ареста членов рабочей группы при Центральном военно-промышленном комитете. Дебаты в Думе шли как ни в чем не бывало. В Государственном совете, где у блока тоже была сильная поддержка, заседания начались с принятия верно; юридического адреса царю, после чего перешли к обсуждению мелочей.

Неизвестно, сколько бы длились заседания, если бы кому-то в голову не пришла блестящая идея ввести в Петрограде хлебные карточки. По городу распространился слух о мизерном пайке хлеба по предполагаемым карточкам. 17 февраля началась стачка рабочих Путиловского завода. Рабочие потребовали поднять норму хлеба и принять на работу недавно уволенных товарищей. Поскольку никакого ответа властей не было, 21 февраля началась сидячая забастовка. Стачки распространились по всему городу. 25 февраля царь приказа;! коменданту Петроградского гарнизона стрелять в демонстрантов мосле троекратного предупреждения. На следующий день появились первые убитые, и стачечное движение перешло в уличные разрушения. К демонстрантам стали присоединяться войска. Начались поджоги полицейских участков и охота на полицейских, демонстранты выпускали заключенных из тюрем. Попытки сопротивления были слабыми.

В докладе петроградского полицмейстера ситуация в стране в декабре 1916 г. описывалась так: «Систематически нарастающая дезорганизация транспорта, невозможно остановить вакханалию мародерства и грабежей в различных сферах торговой, промышленной и общественно-политической жизни страны. Разрозненные и противоречащие друг другу распоряжения представителей центральной и местной администрации. И как следствие всего, о чем шла речь, неравномерное распределение продовольственных продуктов и предметов первой необходимости, невообразимый рост дороговизны и отсутствие средств продовольствия у голодающею в настоящее время населения столиц и больших юродских центров»^{^[}4]. В этом же рапорте отмечается, что оппозиционные настроения имеют место «...практически во всех слоях общества, не исключая тех, которые в предыдущие годы ничем не выражали своего неудовольствия (например, даже в кругах гвардейских офице-

375

ров)^{^[}5]- Таким образом, работа бюрократического комплекса дала свои результаты, а все недовольство обрушилось на царя.

В ранее опубликованных работах я уже обращал внимание на тесную взаимосвязь бюрократии и политики^{^[}6]. В этом контексте деятельность русского либерально-бюрократического комплекса может считаться образцом политической деятельности: вначале он пожирает экономику и приводит ее в состояние разрухи; затем вызванные им же самим следствия перебрасываются на царя как вершину мнимой иерархии; это вызывает гнев и раздражение всего общества; вершина иерархии падает, и новые властители-собственники моментально занимают освободившиеся должности и посты. Однако подобная деятельность никем не была запланирована. Если воспользоваться гегелевской терминологией, новый класс был пока еще «классом в себе» и не смог создать таких политиков, которые хотя бы частично соответствовали его реальной политической силе. Никто из русских либералов не додумался до такого понимания собственной деятельности. Об этом свидетельствуют следующие факты.

27 февраля царь депешей из Могилева распустил Государственную думу, в которой доминировал Прогрессивный блок. На заседаниях Думы раздавалась бесконечная критика в адрес правительства, а «руководители Прогрессивного блока действительно обна-руживали почти истерическое неприятие каждого решения правительства»-^{^[}7]. Дума считалась центром «независимого общественного мнения» и была бездарным политическим представителем самого мощною класса. И она разошлась покорно, как стадо баранов. Но рабочие и солдаты хотели знать, кто теперь должен править страной. О большевиках в это время никто еще не слышал. Время от времени толпы людей собирались у Таврического дворца с требованием создать новое правительство. В такой ситуации представители нового класса поняли, что речь идет о них, хотя до последней минуты искали компромисса с царем (выдвигались проекты посадить на трон сына царя и установить регентство над ним, затем власть передали брату царя, по он отрекся).

В этой ситуации либерально-бюрократическая политическая бездарь неохотно и с оглядкой вынуждена была вступить во власть. О том свидетельствует полное название правительства, порожден-

376

ного Думой, — Комитет членов Государственной думы для восстановления порядка в столице и организации контактов с лицами и учреждениями. Трусость и осмотрительность сохраняется и в названии «Временное правительство». Нет оснований полагать, что в такою рода названиях фиксируется уважение к воле парода, который лишь после созыва Учредительного собрания легитимизирует постоянное правительство. Названия фиксируют лишь нерешительность и малодушие скрывающихся за ними политиков.

Тем не менее власть перешла к классу людей, которые соединили политический гнет с экономической эксплуатацией. Ему удалось канализировать социальное недовольство на позлащенной вершине системы, которая не имела ничего общего с хаосом и голодом. Вершина была настолько ветхой и гнилой, что достаточно было нескольких дней демонстраций для того, чтобы она рухнула. Политическая традиция нескольких столетий оказалась бессильной перед противостоящими интересами внутри государственного аппарата и социальным хаосом, к которому привела сердцевина данного аппарата. Трусливое поведение политических представителей нового класса свидетельствует не только об их политической бездарности, но и о скрытом чувстве вины за все происшедшее в России на протяжении последних лет. Это подтверждают их попытки до конца держаться за остатки авторитета «самодержавия». Подобно Ивану Калиге, они боялись остаться один на одни со своим же народом.

Следовательно, Февральская революция была лишь актом ликвидации чисто авторитарного слоя аппарата власти и какого-либо значительного социального смысла не имела. Ее промежуточный характер доказывает развитие российского общества в рамках государственного капитализма на. протяжении нескольких десятков лет. К такой фазе социального развития страны Запада лишь начинают приближаться. При оценке Февральской революции надо учитывать также властно-собственнический синдром, охватывающий триста лет существования Московского государства, а также более чем двухсотлетнее развитие государственного феодализма. На протяжении всего этого времени государство кандалами висело на ногах российского общества и тормозило его развитие. То же самое историческое наследство на протяжении нескольких десятилетий существования государственного капитализма превратилось в ускоритель социального развития. Связь власти и собственности «протолкнула» Россию через капитализм к социализму.

377

Blog

В. П. Макаренко Русская власть (теоретико-социологические проблемы) Ростов-на-Дону Издательство скнц вш 1998 ббк 667 м 15 Исследование