В. П. Макаренко Русская власть (теоретико-социологические проблемы) Ростов-на-Дону Издательство скнц вш 1998 ббк 667 м 15 Исследование

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 9 10 11 12 13 14 15 16 ... 25

Глава 7. Система русской власти

Процесс расширенного воспроизводства при капитализме приводит к несамостоятельности капиталистической экономики по отношению к государству, в результате чего оно становится одним из элементов «базиса» капиталистического общества. Развитие России от Киевской Руси до 17 в. Привело к тому, что государство стало элементом «базиса» русского общества уже в период, который в экономическом отношении соответствует феодальной стадии развития. Социальные движения и революции на Западе в городской и сельской социальных субсистемах способствовали эволюции отношений собственности, характерных для данных подсистем. В России социальные движения и революционная борьба на протяжении столетий, как в городе, так и в деревне, не оказывали никакого влияния на положение непосредственных производителей. Отношения собственности не менялись вплоть до 19 в. В деревне они начинают меняться только после реформы 1861 г., опят-таки, проведённой сверху государством.

Среди этих социальных и революционных движений были настоящие крестьянские войны, охватившие огромные территории страны и продолжавшие на протяжении нескольких лет. Прежде всего это относится к войнам под руководством Степана Тимофеевича Разина и Емельяна Ивановича Пугачёва. Однако и эти войны не нарушили отношения собственности. Главным фактором консервации данных отношений выступало государство. Оно нивелировало борьбу экономических классов и, следовательно, не было фактором прогресса и социальбной динамики, как полагают русские либералы и официальные советские историки. Русское государство свело основной механизм социального развития к выравниванию распределения экономических благ. Такой механизм на Западе начал формироваться лишь в последней трети 19 века. В России он существовал уже в феодальную эпоху. Тем самым русское государство свело борьбу экономических классов к роли второстепенного экономического явления. Именно благодаря роли государства на первый план в истории России выдвигается суперклассовое соперничество между собственниками властителями и собственниками-гражданами.

§ 1. Экономика и политика как способ социального контроля

Отсюда не следует, что русское общество периода феодализма является тоталитарным обществом. В тоталитарном обществе классы собственников производительных сил и распорядителей сил принуждения взаимно перекрещиваются, не существует класса собственников производительных сил, отдельного от властной иерархии. В русском обществе начиная с XVII в. такой класс существует. Хотя классы властителей и собственников не покрываются взаимно, но первый является подмножеством второго. Следовательно, русское общество отличалось как от экономического общества, в котором оба класса взаимно исключают друг друга, так и от общества тоталитарного, в котором эти классы идентичны.

Первая составная часть государственного феодализма имеет следующую структуру развития частноэкономического уклада:

1.Он раздвоен на сельский и юродской уклады.

2.Отношения между данными укладами тождественны.

3.Сельский уклад развивается в соответствии с циклом: фазароста отчуждения труда — фаза социально-революционных движений — фаза эволюции отношений собственности.

4.Городской уклад развивается в соответствии с циклом: фаза роста отчуждения труда — фаза социально-революционных выступлений — фаза эволюции отношений собственности.

5.Из отношений собственности, которые сформировались эволюционным путем, в рамках каждого из названных укладов распространяются такие отношения собственности, которые обладают более высоким показателем перспективы развития.

Таким образом, фаза революционных волнений в экономической сфере ведет к уступкам со стороны класса собственников производительных сил. Часть из них меняет отношения собственности в направлении, обеспечивающем увеличение степени освобождения непосредственного производителя. В результате уменьшается отчуждение труда, причем это относится и к прогрессивным, и к традиционным собственникам. Эволюция отношений собственности заключается в их дифференциации и постепенном распространении прогрессивных отношений. Так выглядит первый элемент системы, который можно назвать частноэкономическим. И гак происходило бы развитие деревни и города, если бы не су-

210

шествовало государство, которое нарушает действие названных выше механизмов. Нарушение это состоит в том, что при государственном феодализме конкуренция города и деревни, городского и сельского хозяйства не может быть механизмом формационного перехода. Государство как третий элемент системы подчиняется иным закономерностям и воздействует на развитие обеих сфер частноэкономического сектора — города и деревни.

Проиллюстрируем это на примерах. Английский историк Г. Сетон-Уотсон отмечает: «Феодализм практически отсутствует в истории России. Феодальные землевладельцы в Западной Европе были самостоятельным фактором, творящим историю. В России этого никогда не было. Ни одна социальная группа здесь не держала в своих руках политическую власть и не делала государственную политику. Эта роль сохранялась исключительно для самодержца».^{^[}1] Данная оценка фиксирует специфику исторической ситуации в России и отличается от оценок официальных советских историков, стремящихся всеми силами уменьшить отличия России от Запада для того, чтобы доказать, что Россия в принципе была такой же страной, как и другие страны Европы: «Единое Российское государство основывалось на феодальных общественно-экономических отношениях».^{^[}2] Тем не менее и концептуализация отличий России от Запада, предлагаемая Г. Сетоном-Уотсоном, а также множеством других либеральных историков, как отечественных, так и зарубежных, не может быть признана истинной. Об особенностях российского феодализма речь будет идти далее на основе фактов и тенденций, зафиксированных в предшествующих главах. Оценка же положения «самодержца» в российском обществе лондонским историком опирается на традиционно западное понимание власти как иерархии политических позиций. Согласно этому пониманию, чем выше позиция в иерархии власти, тем больше социальная сила властвующего. Такое понимание не является истинным.

Можно ли считать самодержцем умственно неполноценного сына Ивана Грозного — царя Федора Иоанновича? Разве мог он самодержавно править страной без элиты власти, которая фактически осуществляла власть в период его «самодержавного господства»? А ведь такая ситуация повторялась в истории России

211

неоднократно. Так, А. Меншиков фактически правил страной в период формального «самодержавия» Екатерины I (1725-1727 гг.) и первых двух лет царствования Петра II (1727-1730 гг.). Во время формального царствования императрицы Анны Россией фактически правил Э. Бирон (1730-1740 гг.)- Причем оба фаворита своим положением не были обязаны ни праву, ни происхождению, ни традиции, ни особой харизме (Меншиков, как известно, происходил из социальных низов, а Бирон был герцогом Курляндским, привезенным Анной из Митавы). Следовательно, у них был иной источник власти по сравнению с веберовскими схемами. Меншикова поддерживала «новая аристократия», созданная Петром I в его борьбе с классом землевладельцев. Бирона поддерживала новая немецкая элита, происходившая из стран Балтии, завоеванных Петром I. Оба фаворита не оставили бы никакого следа в истории России, если бы не выражали и не обеспечивали интересов указанных социальных групп.

Как раз положение Меншикова и Бирона обнаруживает действительный источник власти «самодержавия царей», поскольку бывший продавец пирожков и курляндский герцог были лишены орнаментов царской власти, привычно бросающихся в глаза при анализе политической истории России. Значит, господствующее политическое положение зависит не от веберовских орнаментов (право, традиция, харизма), а от того, насколько оно выражает интересы определенного политического класса. Это положение является истинным независимо от наличия или отсутствия всех составных частей «самодержавной власти», что особенно важно подчеркнуть сегодня, когда в России все более муссируется идея монархии^{^[}3].

Однако я отвлекся от темы. В государственном феодализме наряду с частноэкономической тенденцией можно вычленить и политическую, применив к ней идеально-типизирующую процедуру. Как уже отмечалось в первой части, развитие изолированной политической системы протекает совершенно иначе по сравнению с изолированной экономической системой. В результате роста политического насилия происходит рост гражданского отчуждения. Гражданское отчуждение ведет к революционным волнениям, которые власть подавляет, используя тактико-экономическое преимущество и средства насилия. Наступает укрепление аппарата влас-

212

ти и дальнейшее усиление и расширение политического гнета, порождающею полное деклассирование и десоциализацию граждан. Таким образом изолированная политическая система достигает равновесия, ибо разрушенные социальные связи между гражданами не позволяют им организовать новое сопротивление. Разумеется, этот образ является упрощенным, но он позволяет зафиксировать различия в развитии изолированной (идеальной) экономической системы и изолированной (идеальной) политической системы: выход из периода революционных волнений в политической системе заключается не в редукции гражданского отчуждения, а в его усилении; стремление политической системы удержать равновесие выражается не в поддержке гражданского отчуждения ниже рубежа классового и социального мира, а в поддержке его выше рубежа гражданского деклассирования.

Из стремления политической системы к равновесию следует, что для власти намного выгоднее и удобнее деклассирование граждан, нежели их мирное отношение к классу распорядителей средств принуждения и государственному аппарату в целом. Если в первом случае власть стремится увеличить сферу контроля, то во втором случае она может ее уменьшить. Для власти выгоднее и удобнее доводить 1ражданское отчуждение до пределов и провоцировать граждан на волнения для того, чтобы в будущем располагать не только классовым и социальным миром, но и расширенной сферой своего контроля. Короче говоря, если атаке со стороны граждан подвергается собственность, то собственники уступают и улучшают положение трудящихся до таких пределов, что они сами отказываются от давления на собственников. Если граждане атакуют власть, то она увеличивает насилие до тех пор, пока не лишит подвластных даже малейшей возможности дальнейшего сопротивлении.

Отсюда вытекает еще одна особенность изолированной политической системы. Экономическая сила собственников ослабевает в результате революционных волнений, зато постепенно возрождается в ходе эволюции отношений собственности. Тогда как политическая сила властителей возрастает в период роста гражданского отчуждения, поскольку они стремятся укрепить свою власть технически и организационно для того, чтобы удержать граждан в подчинении навсегда. В идеальном типе политической системы не рассматриваются

213

связи между экономикой, духовным производством и политикой, и сам идеальный образ исключает возможность того, чтобы властвующие были одновременно собственниками, как единственными, так и существующими наряду с собственниками-гражданами. Как же государственный феодализм, в котором властители выступают одновременно собственниками, меняет политическую систему?

Прежде всего аппарат власти, который одновременно является собственником, стремится использовать в своих производственных единицах (фабриках, заводах, научных учреждениях) методы политического, а не экономического решения конфликтов с непосредственными производителями. Как и все собственники, государство стремится увеличить свои доходы. Однако в качестве специфического собственника государство использует средства насилия по отношению к непосредственным производителям для того, чтобы предотвратить их экономическую борьбу с представителями аппарата власти. Это приводит к тому, что борьба за повышение уровня переменного капитала, которую ведут непосредственные производители в государственных производственных предприятиях, переходит в политическую борьбу, даже если она вырастает первоначально из чисто экономических побуждений. Такая борьба направляется против государственного аппарата как распорядителя сил принуждения. Отсюда следует, что государство не в состоянии решить конфликт с непосредственными производителями на государственных предприятиях так, как его решает частный собственник.

Частый собственник, т. е. собственник производительных сил, нередко оказывается беззащитным, если непосредственные производители выступают против него. Государство не является беззащитным, ибо у него есть чем защищаться от актов разрыва связей рабочей силы со средствами производства. Кроме того, условием достижения равновесия политической системы служит деклассирование граждан. Непосредственные производители в государственном секторе являются гражданами государства. А поскольку государство одновременно расширяет сферу своего влияния на класс граждан в целом, постольку сопротивление непосредственных производителей, работающих на государственных предприятиях, опасно для властной иерархии в целом и ее политических интересов, если даже такое сопротивление возникает из чисто

214

экономических побуждений. Поэтому власть стремится как можно быстрее подавить это сопротивление и применить средства насилия. Но едва оно применяет подобные средства, как непосредственные производители забывают о своих экономических притязаниях и выступают против власти. Такие выступления, в свою очередь, склоняют государство и его аппарат к поспешному применению самых широких репрессий для того, чтобы разрушить социальную структуру сопротивления. Так или иначе, на «выходе» политической системы происходит расширение и умножение репрессий, чтобы лишить граждан возможностей дальнейшего сопротивления и деклассировать их.

Итак, государство не может решать экономические конфликты таким образом, как их решают частные собственники. В этом состоит первое изменение, обусловленное связью роли властителя и собственника. Любой экономический конфликт преобразуется в политический и угрожает взрывом в масштабах всего общества, а не только в рамках группы лиц. которые являются непосредственными производителями в рамках государственных предприятий. Государство вынуждено применять против них такую стратегию, которая еще более усиливает естественную склонность государственного аппарата — расширение сферы власти за счет лишения свободы всех граждан. Невозможно деклассировать лишь непосредственных производителей, работающих на государственных предприятиях, оставляя в покое всех остальных граждан. Деклассирование — это разрушение автономных социальных связей граждан. Оно может осуществляться двумя методами: путем физического уничтожения достаточного количества людей, входящих в данные связи; путем принуждения людей к разрыву связей с другими гражданами. Власть использует оба метода одновременно.

Решение экономических конфликтов методами насилия — первая новая тенденция государства-собственника. Она укрепляет его естественную репрессивность по отношению к гражданам. Государство-собственник — это всегда худший политический угнетатель, нежели государство как обычная иерархия власти. А если государство является одним-единственным собственником и преобразуется в класс властителей-собственников, его политическое угнетение еще хуже. Отсюда следует, что при государственном феодализме репрессивность государственного аппарата и давление налипни «власть — граждане» развиты больше, чем при обычном феодализме.

215

Механизм решения экономических конфликтов частными собственниками ведет к повышению производительности труда, так как большая свобода непосредственных производителей способствует большему производству продуктов за единицу времени. Этот механизм содействует экономическому прогрессу, увеличивая производительность труда. В государственном секторе такой прогресс исключен. Подвергаемые принуждению производители увеличивают интенсивность труда лишь в той степени, в которой они чувствуют надзор над собой. В результате государстве иная экономика подвергается стагнации. Неэффективность государственной системы и безрезультатность действия государства для «блага подданных» особенно заметны в периоды разнообразных стихийных бедствий, которые в России нередко вели к голоду. В ранее опубликованных исследованиях я показал, что бюрократия возлагает вину за любое социальное неблагополучие на «явления природы»^{^[}4]. К аналогичным выводам, но в более широких масштабах, приходят и другие исследователи государственной экономики России: «Несмотря па то что определенные средства помощи для голодающих периодически обновлялись, русское правительство было абсолютно неспособно не только на то, чтобы ввести в действие общенациональные программы смягчения последствий стихийных бедствий, но и на то, чтобы изменить свою социально-экономическую политику, которая смогла бы предохранить перманентные жертвы таких бедствий»^{^[}5].

Государственная экономика веде]' к политизации экономики в целом. Частные собственники обретают в мощном (во внешней политике) государстве подходящего союзника при решении конфликтов с непосредственными производителями, В случае бунта непосредственных производителей против несправедливого распределения продуктов частные собственники не идут на уступки, а подобно государству стремятся с помощью террора искоренить всякое желание к сопротивлению. Однако государство-собственник не является обычной чиновничьей иерархией. Несомненно, оно может считаться с группой частых собственников в целом, но нисколько не обязано приспосабливаться к ним, поскольку само выступает собственником мощного сектора хозяйства. Такая си-

216

туация способствует тому, что государство ведет игру с группой частных собственников. Она состоит в том, что собственники нуждаются в государстве для подавления бунтов непосредственных производителей. Однако игра не ограничивается конституированием отношения: «мы вам — политическую поддержку (удержание в повиновении непосредственных производителей), вы нам — экономическую поддержку (средства на поддержание государственной машины)». У властвующих нет никаких оснований ставить частных собственников в привилегированное положение, так как последние — благодаря своей экономической силе — в наибольшей степени независимы от властвующих. Властители могут относиться к частным собственникам лучше по сравнению с остальными гражданами только под давлением обстоятельств. Власть нуждается в собственности и только под давлением этой нужды осуществляет обмен вооруженной поддержки на экономическую поддержку. Едва власть становится собственником, обстоятельства такого рода исчезают.

Разумеется, при государственном феодализме власть не является единственным собственником и потому не может лишить свободы остальных собственников, как всех других граждан. Слой частных собственников представляет важную, но не единственную экономическую силу. Поэтому политическая власть вынуждена относиться к ним терпимо. Ведь волнения в частном секторе могут легко перекинуться на государственный сектор экономики. Однако власть в любом случае дает понять частным собственникам, что они такие же подданные, как и все остальные. В частности, власть самостоятельно определяет, кто является, а кто не является частным собственником. При государственном феодализме частные собственники еще не зависят целиком от произвола распорядителей сил принуждения и производительных сил одновременно, но уже должны считаться с их произволом.

Тем самым увеличивается роль насилия в отношениях между частными собственниками и непосредственными производителями. Первые хотят стать как можно больше независимыми от государства и потому применяют методы насилия внутри собственных предприятий. А насилие, и свою очередь, противодействует росту производительности труда и на частных предприятиях. Из-за этого частный сектор тоже погружается в застой и стагнацию. «Дворянин, находясь на государственной службе, не мог уделять до-

217

статочного внимания своему имению и надзору за своими крестьянами, — пишет М. Раефф. — Поэтому он вынужден был предоставлять управление собственным имением своим слугам или наемным управляющим. Результатом государственной службы дворян-помещиков был небывалый и чрезмерный с экономической точки зрения рост слоя надзирателей. Само существование указанного расширенного слоя, не говоря уже о его тайной деятельности, требовало увеличения податей со стороны крестьянина. Для него оставалось все меньшее количество экономической прибыли, и потому производительность крестьянских хозяйств становилась все меньшей. Следовательно, государственная служба вела к понижению эффективности национального хозяйства и уменьшала силу царского государства. Государство, если оно чего-либо хочет, вынуждено действовать наперекор себе»^{^[}6].

Итак, государственный феодализм в России имел такие черты:

1.Государство-собственник вынуждено было решать экономические конфликты с непосредственными предпринимателями политическими методами, из-за чего происходило деклассирование граждан.

2.Государство-собственник вынуждено было увеличивать политический гнет над всеми гражданами в большей степени, нежели это делает государство, которое не имеет собственной экономической основы.

3.Государство-собственник ставило в зависимость от себя слой частных собственников, хотя и не деклассировало их подобно остальным гражданам.

4.Из-за этого все хозяйство, как в частном, так и в государственном секторе, подвергалось стагнации.

Подтверждаются ли эти выводы развитием России после XVII в.?

218

§ 2. Верховный собственник-эксплуататор

После народной революции под руководством Болотникова произошло изменение отношений власти и собственности. Оно разделило интересы государства и помещиков, которые были поглощены классом феодалов. Государственный аппарат приобрел совершенно определенный бюрократичес-

218

кий характер, но по-прежнему оставался самым крупным собственником земли^{^[}1]. В 1673 г. на государственных землях трудилось 33%, на помещичьих — 50%, а на монастырских — 17% крестьян. В это же время государственные подданные-крестьяне составляли 943 тыс. «душ мужского пола», подданные помещиков — 2269 тыс. Государство было крупным землевладельцем. Ему принадлежало 279 тыс. крестьянских дворов, тогда как среднее землевладение членов Боярской думы составляло около 500 дворов. Наиболее крупное землевладение царя в XVII в. составляло 9100 дворов. Таким образом, различие между имением Ивана III и средними имениями бояр его времени было несравненно меньшим. Спустя два столетия, несмотря на упадок класса помещиков, оно возросло в несколько десятков раз. Такая пропорция остается значимой вплоть до реформы 1861 г. В некоторые периоды число дворов государственных крестьян уменьшалось (особенно в период Екатерины II), в другие периоды увеличивалось, но царь всегда оставался крупным земельным собственником, намного опережая все остальные знатные и богатые роды.

На протяжении следующих двух столетий численное отношение обоих категорий крестьян формировалось следующим образом (табл. 1)^{^[}2].

Годы	Подданные феодалов	Государственные крестьяне
	(В тыс. «душ мужского пола»)
1678	2296	943
1743	3400	3000
1752	3800	3300
1781	5100	4500
1796	9790	7276
1835	10872	10550
1858	10696	12800

Таким образом, примерно за двести лет число крестьян — подданных феодалов увеличилось примерно втрое, тогда как число государственных крестьян увеличилось почти в тринадцать раз!

219

Само собой, для управления государственными крестьянами потребовалось особое министерство, которое подвергло их жизнь тщательной регламентации, создав и постоянно увеличивая бюрократический аппарат. Однако переход крестьян в разряд государственных нисколько не улучшил их экономическое положение. Они стали просто источником прибыли для государства, потому что их подати и налоги служили основой государственных доходов. Их принуждали также «править тягло» — выполнять разнообразные работы для государства, зачастую вне места жительства. В 40-е гг. XIX в. 25-45% этих крестьян находилось вне родной деревни, было вынуждено приобретать «вид на жительство», который изобрело правительство для надзора за перемещением людей, обязывая их приобретать эти «виды» за собственные деньги. В период царствования Петра I среднее крестьянское хозяйство обязано было отдавать государству в деньгах, услугах или натурой эквивалент 125— 187 рабочих дней ежегодно. В результате «...отношение государственных крестьян к правительственной администрации почти не отличалось от отношения подданных к их собственникам. Личность и земли крестьян целиком находились в распоряжении правительства»^{^[}3].

Отсюда вытекает, что государство было верховным эксплуататором в российском обществе, отнимая прибавочный продукт от Огромного количества людей. Кроме того, государство накладывало на население огромные налоги. В 1614 г. был учрежден чрезвычайный налог (так называемая «пятина»), отнимающий у людей пятую часть движимого имущества. Затем оп стал постоянным налогом. Со времен Ивана Грозного взималась «государственная десятина»: десятая часть всего сбора урожая сдавалась государству. Несмотря на громадное количество своей собственности, русское государство взимало особые налоги на содержание армии, связи, средств сообщения и пр. При первом русском царе Михаиле Романове государственные налоги возросли в два раза по сравнению с временами Ивана Грозного, а за это же время стоимость денег упала на 25%. Еще более возросли налоги при Петре I, который изобрел особых чиновников для того, чтобы они выдумывали поводы для взимания налогов. И эти чиновники потрудились на славу! Были выдуманы налоги на число окон, дверей и дымоходов,

220

налоги на рождение ребенка (а если человеку было нечем платить попу за крещение, он тоже обязан был платить за это налог), налоги за свадьбу, за отступления от православия и т. д. и т. п. Применяя средства такого типа, Петр I, этот «палач-людоед» (по определению Т. Г. Шевченко), за 15 лет увеличил доходы государства в 2,5 раза. В историографии бытует оценка Петра как «реформатора» — так, может быть, эти налоги шли па покрытиереформ?

Однако после Петра I налоговый пресс не только не уменьшился, но даже увеличился. С 1724-го по 1769 г. непосредственные налоги возросли на 146%, а косвенные — па 242%. И нет ничего удивительного в том, что за этот же период расходы государства тоже возросли: на армию — с 6,5 млн. руб. до 9,6 млн. руб., а на администрацию с 3,6 млн. руб. до 10,6 млн. руб. То же самое происходило и позже. С 1805-го по 1851 г. расходы па государственную администрацию возросли в 4 раза. Главной причиной был численный рост бюрократии. Например, в 1829 г. Воронежской губернией управляло 9 чиновников, а в 1852 г. — уже 54 «канцелярские крысы». Таким образом, государство тратило деньги в основном на содержание самого себя. С 1724 г. доходы государства возросли в три раза по сравнению с 1680 г. Этот рост нисколько не способствовал улучшению государственной службы для «блага обывателей»; «Произвол московской администрации был прямо-таки легендарным. При принятии решений власть придавала большее значение родовитости, богатству и влиянию лица, нежели содержанию решения или абстрактным принципам справедливости»^{^[}4].

Положение государства в общественной жизни России способствовало тому, что оно сохраняло за собой монополию на продажу особо доходных товаров и на особенно доходные виды деятельности. В первую очередь это относится к алкоголю, продажа которого приносила огромные доходы от установления государственных цен на водку (они были в 5-10 раз выше стоимости производства). Государственная монополия распространялась также на все виды зерна, коноплю, рыбную икру, кожу, шелк и множество иных товаров: «Монополии казны... распространялись па всевозможные промыслы и промысловые занятия — на устройство мукомольных мельниц, торговых бань, производство и продажу сальных свечей,

221

мыла, кваса, смолы, рогож, ворвани, лаптей, хомутов и массы других обычных предметов феодального хозяйства, как только они поступали в товарооборот. Даже такие занятия, как право писать прошения и документы на торговых площадях («площадное письмо»), сдавались на откуп».^{^[}5] Иначе говоря, практически не существовало таких товаров, которые бы не были охвачены монополией государства царей. Внешняя торгавля тоже была монополией государства.

Большую часть своего бюджета государство расходовало на армию. Например, в 1725 г. военные расходы составляли 76,8% бюджета. Наряду с централизованными существовали местные расходы на армию. Если в данной местности размещалась регулярная воинская часть, то ее содержание должен был брать на себя местный бюджет. Все эти расходы шли на ведение войн или подготовку к ним. Так, в 1702-1703 гг. расходы на ведение войны составили 75% бюджета, а в 1705 г. — даже 96%^{^[}6]. Как видим, склонность к афессии вытекала из социальной природы Российского государства.

В официальной историографии экономическая политика Петра I оценивается как меркантилизм. На самом же деле «...широкое вмешательство правительства в национальную экономику, которое осуществил Петр I, в России было обосновано задолго до него, а также до того, как идеи меркантилизма были полностью разработаны в Западной Европе»^{^[}7]. Как будет показано в дальнейшем, подобный комментарий может быть повторен в отношении российской экономики XIX в., причем в связи с вопросами, имеющими принципиальное значение.

Общий вывод не вызывает сомнений: Российское государство было главным эксплуататором в российском обществе. Однако в официальных учебниках по русской истории этот факт обходится молчанием. Если государство присваивает прибавочный продукт половины крестьян, выполняет ведущую роль в промышленности, из которой тоже извлекает прибавочный продукт, осуществляет вторичное перераспределение доходов без участия населения и грабит его с помощью государственных налогов, то оно выполняет роль верховного эксплуататора российских жителей городов и

222

сел. Официальная историография вообще не называет русское государство эксплуататором. Эксплуататорами, кровопийцами, угнетателями, пиявками на теле народа она называет феодалов, даже самых мелких, все имущество которых сводилось к одному или двум дворам. В то же время подсчитано, что для содержания семьи, образования и государственной службы дворянам требовалось имение, насчитывающее 100 душ. А 32% дворян обладали имениями, не превышающими 10 душ^{^[}8]. Зато в официальной историографии постоянно подчеркивалось, что русское государство выступало «двигателем прогресса», давало «шансы ускоренного развития» для различных отраслей промышленности, защищало интересы купцов и промышленников «от произвола и конкуренции со стороны иностранных купцов»^{^[}9] и т. д. Тем самым официальная советская историография транслировала стереотипы идеологической бюрократии^{^[}10].

Экономическая сила государства привела к тому, что на него в значительной мере была направлена ненависть масс. Связь эксплуатации с населением конституировала отношение «государство — народ», а это отношение было главным социальным отношением. На все социальные требования государство отвечало кнутом, виселицей, пыткой. Поэтому частные собственники охотно прятались за ширму публичного эксплуататора. Оно тоже смотрело на них с подозрением, чребуя платы за защиту от социального гнева. С 1640 г. и до конца 1670-х п., а затем с 1705-го по 1708 г. в России происходили широкие социальные движения. Но именно в эти годы исчезает различие между вотчиной и поместьем и российское дворянство во многом становится аналогичным европейским земельным собственникам. Однако государство диктует русским феодалам тяжелые условия существования. Случаен ли этот

факт?

Прежде всего государство предоставляет себе право определять, кто является, а кто не является помещиком. В итоге классовая принадлежность становится результатом регламентирования социальной жизни, а не наоборот. Некоторые категории людей не зачисляются в дворянское сословие. Речь идет о тик называемых однодворцах — потомках дворян, государственная служба кото-

223

рых состояла в поселении на рубежах страны в целях ее защиты. За это они получали поместье. Естественно, исключение их из состава дворянского сословия нисколько не соответствовало интересам и потребностям данной категории феодалов. Ведь в результате такой регламентации их статус оказывался близок статусу государственных крестьян. В подобной акции заключается специфика государственно-бюрократического регламентирования социальной структуры, которое существенно отличается от правовых установлений. Правовые определения дают название и санкцию уже осуществившейся социальной дифференциации. А бюрократическая регламентация есть акт вмешательства государства в социальную структуру и процессы. Количество «однодворцев» в то время насчитывало около миллиона человек. Значит, границы между дворянством и недворянством устанавливались в соответствии с интересами государственного аппарата, который присваивал себе право решения сомнительных или неопределенных ситуаций.

Но не только обострение граней социальной дифференциации было привилегией царского государства. Правда, дворянином становился тот, у кого дворянином был отец, и в этом отношении власть учитывала интересы частной собственности. Однако в гак называемой Табели о рангах устанавливалось, что дворянство дается за государственную службу. Военная (па флоте и в армии) и гражданская служба были разделены на 14 рангов. Каждый начинал службу с самого низкого ранга. К государственной службе допускались также недворяне, выходцы из других сословий. Служба на низших рангах (от XIV до IX) давала любому члену государственного аппарата личное дворянство, которое не передавалось по наследству. Если человек дослуживался до VIII ранга (майора в армии, капитана-поручика на флоте, коллежского асессора на гражданской службе), то ему полагалось уже наследственное дворянство. Личное дворянство было связано с определенными политическими ограничениями (его члены не могли принимать участие в выборах в органы дворянского самоуправления). Но достаточно было «проявить усердие» на государственной службе (а для этого никогда не требовалось ума, достаточно рьяно выполнять указания начальников) и дослужиться до VIII чина, как ревностный государственный служака приравнивался к потомкам князей Голицыных или Трубецких. Так бюрократическая регламентация переплеталась с правовой.

224

Следует отметить также, что термин «чин» был известен задолго до Табели о рангах. В первые годы XVII в. в документах Московского государства этот термин означал ступень в социальной иерархии^{^[}11]. Следовательно, «цивилизационные реформы» Петра I. которые до сих пор популярны в политическом сознании россиян^{^[}12], не говоря уже о правительственных- кругах, с точки зрения их социального смысла были направлены назад, а не вперед и реанимировали традицию, сформировавшуюся в период тоталитарной аномалии. А в результате установления Табели о рангах бюрократическая система приобрела социальное значение, поскольку обеспечивала интересы людей, стремящихся получить личное дворянство. В итоге применения Табели о рангах росло количество чиновников, а бюрократическая система получила санкцию расширения, охватывая все уровни управления и множество других сфер государственной жизни.

Переплетение бюрократической регламентации с правовой при приоритете регламента над правом стало основным средством государства. Оно отражало не столько объективные социальные интересы (т. е. внегосударственные), сколько интересы тех, кто издавал и применял подобные регламенты. В служилом дворянстве времен Петра I уже невозможно увидеть наследников князей и свободных землевладельцев XIV в. Социальные причины и следствия менялись местами. Дворянами становились члены офицерского и бюрократического корпуса, но этот корпус (т. е. государственная служба в. целом) не отражал социальную структуру.

Принципиальное различие между сословиями в европейском и российском смысле слова заключалось в следующем:

1.В Европе происхождение было связано с определенными привилегиями, тогда как в России любое признание привилегий было связано с произволом царя.

2.В Европе государственная служба не являлась основанием допуска в «благородные» сословия, в то время как в России достижение определенного ранга автоматически влекло за собой признание принадлежности к «благородным» сословиям^{^[}13],

225

Таким образом, одна из самых низких сфер социальной деятельности, не создающая ни материальных, ни духовных ценностей, в России стала критерием «благородства»!

Тот факт, что сегодня Табель о рангах стала основанием Закона о государственной службе, свидетельствует лишь о том, что она по-прежнему выгодна носителям государственной власти и распорядителям государственной собственности и средств массовой информации.

Российские историки проявляли больше понимания особенностей социальной структуры России в ее переплетении с бюрократической структурой. По мнению В. О. Ключевского, установленная Петром I Табель о рангах означала, что аристократическая иерархия, основанная на происхождении и генеалогическом древе, была заменена бюрократической иерархией, опирающейся на заслуги и выслугу лет. В России как высшие, так и низшие классы существовали только для царя и государства, а не сами по себе или для себя. Царь всегда мог передвинуть их вверх или вниз в соответствии со своим произволом, потребностями или мнением. «Благородное происхождение» как таковое в России не было основанием социального статуса.

Тот факт, что официальные советские историки недостаточно понимали социальную структуру России, объясняется поиском ее корней в экономической сфере. С этой точки зрения нет существенных различий между их либеральными и официальными идеологическими установками. Либералы, как известно, считают капитализм естественной формой социального устройства, к которому стремится каждое общество. Официальные марксисты полагали капитализм лишь этапом на пути к обществу социальной справедливости. Основанием обоих взглядов является идея о том, что социальная дифференциация происходит в сфере производства и обмена товаров. Такая идея мешала пониманию политических оснований социальной дифференциации. А именно властно-бюрократическая дифференциация социальной структуры определяет специфику социального строя и истории России.

К анализу этого вопроса может быть применен индуктивный способ определения, разработанный в методологии. Дефиниции такого типа состоят из двух членов — предварительного условия, фиксирующего объекты, которые в любом случае принадлежат к определенному множеству, и индуктивного условия, которое на

226

основе принадлежности тех или иных предметов к данному множеству устанавливает отношение к ним других предметов для того, чтобы они тоже могли принадлежать к указанному множеству. На этом основании можно дать индуктивное определение множества дворян в царской России.

1. Предварительное условие: к классу дворян принадлежат царский род и семья, а также физические лица, которые являются

землевладельцами.

2. Индуктивное условие: к классу дворян принадлежат потомки дворянина; те, кого царь или делегированные им лица приняли на военную или гражданскую службу, но они не были продвинуты
по личному приказу выше VII чина Табели о рангах (подмножество личных дворян, назначенных царем и уполномоченными им лицами), а также те, кто на военной или гражданской службе продвинулся не ниже VIII чина Табели о рангах (подмножество назначенных потомственных дворян).

Хотя эта дефиниция не говорит ничего нового историку, она позволяет отвергнуть еще один стереотип официальной советской историографии о том, что Россия вступала в XIX в. как дворянская монархия и оставалась таковой вплоть до революции 1917 г. Когда читаешь подобные определения в сотнях работ, начиная со школьных учебников и заканчивая научными трудами и политическими манифестами современных «монархистов» и «дворян», перед глазами возникает конкретный образ общества, в котором господствующим классом является дворянство, а государственный аппарат есть лишь организационно-военная «необходимость», и он приспосабливается к интересам внегосударственного класса дворян-помещиков. Так обстояло дело в определенный период в Западной Европе. В России начиная с XVII в. господствовал класс собственников средств производства, а часть данного класса связывала собственность с насилием. Но эта часть была настолько сильной, что навязывала остальным членам класса критерии социальной принадлежности. Иначе говоря, когда французский крестьянин склонялся перед «благородным», то он мог обладать, по крайней мере, статистической уверенностью, что склоняется перед тем, кому кланялись и ею предки. Когда русский крестьянин «бил челом» дворянину, у него не было никакой уверенности в том, что «Ваше благородие» действительно благородного происхождения. Причем личное дворянство с каждым годом увеличива-

227

лось. Этому способствовали постоянные войны, рост армии и продвижение по службе в мирное время. Если в 1600 г. к дворянам принадлежало 738 семей, то в 1858 г. уже насчитывалось 604 тыс. дворян. Львиная доля этого прироста приходится на «назначенных» дворян, составляющих основу государственно-бюрократического дворянства: «Представители родового дворянства первоначально относились к данному слою с предубеждением и даже презрением, постоянно оказывая давление на правительство для того, чтобы оно замедлило наплыв в группу личных дворян и уравняло их с социальными низами. Это давление значительно возросло после издания указа об основных привилегиях, который при определенных обстоятельствах давал возможность признания наследственного дворянства обладателям личного дворянства»^{^[}14].

Итак, частные собственники оказывают давление на публично-m собственника в целях сокращения наплыва в группу личных дворян. Данный факт свидетельствует о том, что царская власть не отражала интересы частных собственников, а реализовывала только свои интересы. Эти интересы заключались в углублении и расширении процесса воспроизводства государства-собственника, все большем переплетении власти с собственностью. Посредством бюрократизации и милитаризации всего дворянства цари сделали невозможным преобразование его в сословие, оппозиционное в целом по отношению к правительству.

228

Blog

В. П. Макаренко Русская власть (теоретико-социологические проблемы) Ростов-на-Дону Издательство скнц вш 1998 ббк 667 м 15 Исследование