В. П. Макаренко Русская власть (теоретико-социологические проблемы) Ростов-на-Дону Издательство скнц вш 1998 ббк 667 м 15 Исследование

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 4 5 6 7 8 9 10 11 ... 25

§ 2. Существовала ли в СССР «диктатура мировоззрения»?

С рассмотренными схемами связано еще одно представление о природе общества, характерного для России XX в. Суть социалистического общества состояла в том, что его правящее меньшинство приняло марксизм в качестве своего символа веры и стремилось приспособить действительность к этому зловещему, но нереализованному проекту. Согласно подобному представлению, «социализм» есть такая социально-политическая система, которая строилась по сценарию «Манифеста Коммунистической партии». Если «реальный социализм» отклонялся от данного сценария, то лишь потому, что жизнь ставила непреодолимые барьеры перед реализацией утопии. Не все утопические представления могут быть реализованы. Есть объективные ограничения, которые навязываются научно-техническим прогрессом и другими обстоятельствами, а они должны учитываться даже наиболее закоренелыми догматиками и доктринерами. Кроме того, существуют общественное сознание, человеческие предрассудки и ценности, которые не поддаются коммунистической индоктринизации и склоняют людей к сопротивлению власти современных наследников Маркса.

Данное представление типично не только для сторонников, но и для противников «реального социализма». Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что для его названия противники пользовались терминами «коммунистическая система», «марксистская система», «коммунистические государства и режимы» и пр. Подобное представление базируется па убеждении, что «реальный социализм» был такой социально-политической системой, в которой горстка, а затем многомиллионная партия сторонников теории Маркса с помощью всех средств государственной машины стремилась преобразовать общество в направлении, указанном пророком коммунистической утопии.

Теоретическим основанием представления о марксистских корнях общества «реального социализма» является исторический идеализм, характерный не только для идеологической бюрократии СССР, но и для противников советской власти. Например, по мнению Н. А. Бердяева, «русское коммунистическое государство есть единственный сейчас в мире тин тоталитарного государства, основанного на диктатуре миросозерцания, на ортодоксальной доктрине, обязательной для всего народа... Старая русская монар-

124

хия покоилась на ортодоксальном миросозерцании, требовала согласия с ним. Новое русское коммунистическое государство тоже покоится на ортодоксальном миросозерцании и требует с еще большей принудительностью согласия с ним»^{^[}1]. «Русский коммунизм... всю свою npoг-рамму строит из определенного миросозерцания»^{^[}2]. По сути дела ту же самую точку зрения на природу советского общества и государства высказывают «евразийцы», хотя свою концепцию «идеократии» («идеоправства», «идеалоправства») выводят из других оснований^{^[}3].

Этот тезис является абсолютно ложным, так как «реальный социализм» возник в результате аккумуляции классового деления и господства — объективных процессов, характерных для социальной структуры позднего капитализма. Понятие «суперкласса», или «класса тройного господства», базируется на сущностной стратификации советской системы, в которой материальная монополия власти на средства насилия и манипуляции рассматривается как главная переменная^{^[}4]. Напомним, что в теоретической модели будущего социального устройства насилие квалифицировалось как «повивальная бабка истории» (К. Маркс). Отсюда Ленин вывел концепцию «диктатуры пролетариата», а советская власть применила диктатуру на практике. Следовательно, все остальные свойства «реального социализма» надо объяснять путем выведения их из его главного, сущностного, теоретического свойства — материальной монополии советского государства на средства насилия.

В частности, фашизм как система двойного господства ведет к тому, что одно и то же меньшинство располагает средствами насилия и индоктринизации одновременно. Тем самым класс властителей-жрецов обнаруживает естественную тенденцию к преобразованию в класс тройного господства — к огосударствлению или партизаним экономики, подчинению ее партийно-государственному аппарату. Эту тенденцию можно признать объективной, поскольку всякий отдельно взятый класс стремится захватить в свое распоряжение дополнительные средства материального контроля над людьми. Например, история католической церкви в средние века была совокупностью усилий со стороны духовного сословия завое-

125

вать как можно более прочное экономическое и политическое положение. Поэтому нет ничего удивительного в том, что двойной класс властителей-жрецов, признающих нацистскую идеологию, стремится захватить в свое распоряжение экономические средства социального господства. Усматривать в этом реализацию «национальной доктрины» германской нации настолько же ошибочно, насколько неправомерно рассматривать огосударствление культуры в советском государстве как следствие практического воплощения доктрины «социалистического реализма». В обоих случаях причинно-следственный порядок был совершенно противоположен. Материальные интересы двойного класса (властителей-жрецов в нацистской Третьей империи, властителей-собственников в Советской России) обусловили захват третьего источника социального господства. А идеологические доктрины по-разному маскировали процесс преобразования двойного класса в класс тройной, т. е. процесс социалистического строительства. Иначе творя, для материалистического подхода к явлению власти совершенно несущественно, в какие идеологические кафтаны одевается класс богачей. Более важно установить объективные социальные процессы, которые ведут к изменению в распоряжении материальными средствами, гарантирующими политическое, экономическое и духовное господство над людьми.

Точка зрения, согласно которой в СССР существовала «диктатура миросозерцания», есть следствие идеалистического взгляда на новейшую историю России. В его основе лежит убеждение: социализм есть то, что делают люди, называющие сами себя «коммунистами». А такое убеждение весьма выгодно для господствующего меньшинства реального социализма. Давно известно, что над людьми господствуют не столько путем распространения и внедрения определенных эмоций, сколько посредством культивирования конкретных схем и стереотипов мышления. С помощью метода проб и ошибок господствующие меньшинства осуществляют такой отбор схем социального мышления, чтобы люди как можно меньше понимали природу общества, в котором они живут, и такой отбор схем исторического мышления, чтобы массы вообще не понимали генетические связи, ведущие к данному обществу. Именно по этой причине стереотип, согласно которому в СССР существовала «диктатура мировоззрения», имеет широкое распространение как среди сторонников, так и среди противников советской власти. И те и другие оставляют в стороне реальную познавательную пробле-

126

му: какие процессы развития сознания связаны с генезисом системы тройного господства и какую роль в генезисе данной системы сыграл марксизм?

В целях дальнейшего уточнения своей позиции по этому вопросу^{^[}5] я буду исходить из тою, что марксизм есть совокупность трех концепций:

1. Марксова историческою материализма — теории, согласно которой в историческом развитии политическая надстройка приспосабливается к требованиям экономического базиса, а общественное сознание — к требованиям базиса и надстройки одновременно. Данные три системы (экономический базис, политическая надстройка, общественное сознание) образуют общественно-экономическую формацию как относительно самостоятельную единицу исторического развития. Революция непосредственных производителей есть фактор преобразования одной общественно-экономической формации в другую.

2. Ленинской доктрины рабочею класса как освободителя всего человечества, исходя из которой рабочий класс есть первый в истории класс непосредственных производителей. Он может создать социалистические производственные отношения благодаря тому, что в ходе революции берет в свои руки государственную власть.

3.Специфической этики революционера, сконструированной Г. Лукачем, в соответствии с которой образцом личности является тот, кто по моральному призванию включается в революционную борьбу рабочего класса против последней формы классовой эксплуатации.

Нетрудно убедиться, что н сегодняшних идейных баталиях в России марксизм как совокупность названных концепций практически отсутствует, причем это относится ко всем основным политическим движениям и партиям современной России — либеральным, националистическим, государственным, коммунистическим и социал-демократическим^{^[}6]. Все они отбрасывают наиболее важную часть наследия К. Маркса — его теорию «ложного сознания», согласно которой идеология данного класса есть такая концепция социальной системы, в которой фиксируются побочные, второстепенные и пренебрегаются главные, сущностные элементы данной социальной системы. Эта познавательная процеду-

127

ра оправдывает интересы общественных классов. «Ложное сознание» класса собственников способствует созданию такого образа общества, в котором стирается деление на собственников и непосредственных производителей, скрывается природа и сущность эксплуататорских отношений между ними и отвергается классовая борьба как единственный способ улучшения положения масс. Идеологические схемы и стереотипы господствующих классов становятся господствующими идеями, потому что у них значительно больше шансов на распространение и культивирование, нежели у противоположных идей Данные схемы и стереотипы навязываются угнетенным для того, чтобы демобилизовать массы и затруднить формирование у них революционного сознания.

На основе политического опыта XX в. марксова концепция идеологии как «ложного сознания» требует развития и дополнительного обоснования, причем такого, который противоречит любым попыткам «реидеологизации» — связи комплекса определенных идей с этносами, нациями и державами^{^[}7]. На фоне этих попыток следует подчеркнуть, что не только собственники заинтересованы в том, чтобы в массах не развивалось революционное сознание. Те же самые интересы присущи политикам и идеологам, так как все три класса угнетателей -заинтересованы в том, чтобы с помощью разнообразных солидаристских лозунгов и концепций (идей о «единстве нации», «органичности государства» и т. п.) скрыть главные факты общественной жизни XX в. — укрепление экономической эксплуатации, углубление власти над общественными отношениями и расширение господства над человеческими умами. Эти факты и процессы могут быть обозначены как эскалация лжи: если даже единичные классы собственников заинтересованы во лжи, то двойные и тройные классы создают такой образ социальной системы, который несет в себе тотальную ложь в виде любых вариантов «вселенских идеологий» в их «национально-государственных» модификациях.

Следовательно, марксова понятия идеологии уже недостаточно для анализа типов идеологического мышления, скрывающих природу политического и идейного господства. Возьмем, к примеру, взгляды Аристотеля на природу общества и политики — наиболее выдающегося ума античности. Исходным пунктом его рассуждений является постулат: «Полезно и справедливо одному быть в

128

рабстве, другому — господствовать, и следует, чтобы один подчинялся, а другой властвовал и осуществлял вложенную в него природой власть» [Политика. 12556]. Разделение на властвующих и подвластных толкуется как естественная необходимость: «И во всем, что, будучи составлено из нескольких частей, непрерывно связанных одна с другой или разъединенных, составляет единое целое, сказывается властвующее начало и начало подчиненное. Это общий закон природы, и, как таковому, ему подчинены одушевленные существа. Впрочем, и в предметах неодушевленных, например в музыкальной гармонии, можно подметить некий принцип властвования» [Там же. 1254а]. В приведенном высказывании примечателен переход от описания социальных отношений к музыкальной гармонии в неодушевленных предметах, фиксирующий скрытую структуру идеологического мышления. Классовое деление общества трактуется как укорененное в природе и сущности вещей: «Все те, кто в такой сильной степени отличается от других людей, в какой душа отличается от тела, а человек от животного (это бывает со всеми, чья деятельность заключается в применении физических сил, и это наилучшее, что они могут дать), те люди по своей природе рабы» [Там же. 12546].

Отсюда вытекает, что все человеческие усилия, направленные против принципа господства меньшинства над большинством (собственников над рабами, политиков нал гражданами, попов и монахов над мирянами), напрасны, а любые попытки в этом направлении (формы индивидуального неподчинения, массовые восстания и социальные революции) расцениваются как противоречащие сути социального, органического и даже неорганического мира. Причем деление на господ и рабов не только необходимо, но и желательно: «Одни люди по природе свободны, другие — рабы, и этим последним быть рабами и полезно, и справедливо» [Там же. 1255а]. А раб по природе, как разъясняет Аристотель, «тот, кто может принадлежать другому (потому он и принадлежит другому) и кто иричастен к рассудку в такой мере, что способен понимать его приказания, но сам рассудком не обладает» [Там же. 12546]. Раб по природе — это тот, кто из-за отсутствия разума способен только на физический труд, неспособен к духовному труду и является лишь живым орудием. Так один из наиболее выдающихся умов в истории философии обосновывал идеологические шаблоны своего времени.

129

Однако идеологическая мистификация Аристотеля не заканчивается исключением трудящихся масс из общества. Оставшуюся часть он делил па «знатных» и «народ». Хотя критерии деления остаются неясными, перечисление все же явно обнаруживает его социальный смысл. Ибо к «знатным» относятся «совещающиеся о iгосударственных делах, в чем и находит свое выражение политическая мудрость»; «те, кто служит государству своим имуществом и кого мы вообще называем состоятельными»; «те, кто служит народу, т. е. занимает государственные должности», поскольку «необходимо иметь таких людей, которые могли бы быть должностными лицами, исполнять государственные повинности или непрерывно, или с соблюдением очереди» [Там же. 1291а], а также сословие жрецов. Все это — разновидности «знатных», но вот откуда Аристотелю известно, что «знатные» служат народу и государству своим умом и имуществом, обладая политической мудростью, неясно. Приписывание данных свойств «знатным» осуществляется путем произвольных определений. К «пароду» относятся различные профессиональные группы: ткачи, земледельцы, кожевники, плотники, кузнецы, пастухи, оптовые и розничные торговцы, моряки, военные, рыбаки и т. д. Относительно данных групп уже не утверждается, что они тоже служат народу, хотя излишне доказывать самоочевидность такого служения.

Таким образом, описываемое Аристотелем общество разделяется на три класса угнетателей (собственники, политики, жрецы) и простой народ. Эта структура позволяет раскрыть идеологический характер аристотелевского образа социальной структуры:

1. Исходная идеологическая мистификация состоит в исключении трудящихся масс из общества.

2.Оставшаяся часть классифицируется не по фактуальным (предметным, объективным), а по оценочным критериям. Группы, обладающие имуществом, собственностью, властью, должностью
и способностью влиять на умы, располагаются на полюсе «знатности» и «благородства». В результате антагонистическая структура общества преобразуется в солидаристскую, в которой социальная дифференциация осуществляется по критериям заслуг, а не силы, а необходимость государства обосновывается не процессом удовлетворения социальных потребностей, но идеалом «прекрасного существования» [Там же].

Отсюда можно сделать вывод общего характера: сущность идеологических процедур конструирования образа социальной и по-

130

литической структуры состоит в сокрытии ее антагонистического, конфликтного, насильственного содержания разнообразными вариантами социальной и политической гармонии. Марксово понятие идеологии позволяет концептуализировать только те формы социального мышления, которые функциональны в отношении экономической дифференциации общества. Первая поправка к данному понятию заключается в разработке теории идеологии таким образом, чтобы она относилась не только к экономическим, но и к политическим и идеологическим господствующим классам. Вторая попытка связана с описанием отношения между структурами утопического и идеологического мышления.

Как показал К. Мангейм, идеологии не являются единственными формами социального мышления, хотя в любом случае их социальное содержание сводится к навязыванию угнетенным классам образа общества, присущего классам угнетателей. Имеются и такие формы социального мышления, которые связаны с существованием социальных низов и с этой перспективы стремятся постичь социальную действительность. Материальные интересы господствующих классов ведут к сокрытию сущностных аспектов социальной структуры, тогда как интересы угнетенных классов требуют их демаскировки. Иными словами, интересам угнетателей соответствует сущностная ложь, а интересам угнетенных — сущностная истина и правда как синтез научной истины и социальной справедливости.

Если таким образом развить теорию идеологии Маркса — Мангейма, то к существенным аспектам социальной действительности в экономической сфере относятся те, которые определяют подчинение рабочего деспотии профессионального разделения труда, а подобное подчинение вытекает из конфликта между экономическими классами. Основной интерес непосредственных производителей заключается в контроле над средствами производства, а их производный интерес состоит в описании причин данного подчинения и определении условий, при которых оно может быть ликвидировано. Тем самым социальная истина соответствует интересам трудового народа. Эта интеллектуальная традиция охватывается понятием «народного знания» и включает все попытки рассмотрения общества и социальной структуры с точки зрения социальных низов — трудящихся масс. Прочтем фрагмент из выступления идейного руководителя первого крестьянского восстания в Европе: «Люди добрые! Плохо живется в Англии, и лучше не

будет до тех пор, пока не установится общность имущества, пока будут господа и подданные, пока все не будут равны. По какому праву те, кого называют господами, обладают властью над нами? За какие заслуги им принадлежит это право? Почему они держат нас в рабстве? Если мы происходим от одного отца и одной матери — Адама и Евы, то как они могут утверждать и доказывать, что у них больше прав, чем у нас? Может, потому, что мы трудимся и производим то, что они пожирают? Они ходят в бархате, в пурпурных и меховых одеждах, а мы одеваемся в грубые одежды. У них вино, отборная еда и белый хлеб, а мы кормимся ржаным хлебом, соломой, отрубями и пьем воду. А ведь всей своей роскошью они обязаны нашему труду. Они считают нас своими слугами и наказывают нас, если мы не выполняем их приказов»^{^[}8].

В этом отрывке фиксируются социальные факты деления на экономические классы, эксплуатации и противоположности классовых интересов. Следовательно, в бунтарских проповедях, речах и литературе содержится значительная доля истины об экономической структуре общества. Социальная утопия угнетенных классов представляет такой образ общества, который включает реальные факты и сущностные характеристики данной социальной системы и на этом основании дает идейную санкцию классовой борьбы угнетенных с угнетателями. Механизм идеологии есть стремление к социальной лжи, а механизм утопии направлен на раскрытие противоположности классовых интересов. Иначе творя, оппозиция «идеология — утопия» относится к возможным точкам зрения на сущность социальных систем, по отношению к которой устанавливается социальная ложь и социальная истина. Одновременно элементом названных форм социального мышления являются проекты идеальных социальных систем. Эти проекты включают нормативно-оценочную систему, которая надстраивается над теоретическим образом общественной жизни. Совокупность норм и оценок возникает путем отрицания тех элементов социальной теории, которые оцениваются отрицательно, или же путем экстраполяции и усиления тех элементов, которые оцениваются положительно. Основанием идеологии и утопии служат теоретические модели существующего общества.

Указанное разграничение позволяет объяснить, почему общественные науки отстают от естественных. Достаточно познакомить-

132

ся с биографиями главных фигур в истории и в современном обществознании, чтобы убедиться в том, что в подавляющем большинстве они выражали точку зрения различных форм материальной собственности, государственной власти и церкви (включая многообразные варианты «светской церкви» новейшего времени). Социальные теоретики исходили и все еще исходят из идеологии собственников, властителей и жрецов, поэтому в основе их теоретической рефлексии об обществе лежат ложные принципы. Такие теоретики фиксируют и распространяют лишь второстепенные характеристики социальной структуры. И в наше время они, как правило, отстаивают интересы власти, двойной власти (власти — собственности) и тройной власти (власти — собственности — идеологии). С социологической точки зрения подобное явление понятно: именно оттуда, из большою бизнеса, государственной власти и больших мировоззренческих организаций, идут средства на занятия социальной наукой и проведение социальных исследований. С познавательной точки зрения это означает, что социальные теоретики исходят из принципов, отвлекающих внимание от главных аспектов общественной жизни, из-за чего процедура объяснения всегда отстает от процесса понимания.

Связи между громадой социальных фактов и тенденций все еще маскируются идеологией господ общественной жизни. И так происходит не потому, что важнейшие проблемы жизни общества трудны или вообще недоступны обычным методам научного познания. «Народное знание» давным-давно указало интересы, лежащие под поверхностью общественной жизни и обусловливающие все разновидности социальной борьбы между эксплуатируемыми и эксплуататорами. Конечно, в основе «народного знания» лежат не строгие понятия, а интуитивные прозрения. Казалось бы, достаточно подвергнуть эти интуиции теоретической реконструкции, систематизировать, вывести следствия, сделать (если нужно) поправки в исходных допущениях, осуществить их проверку и т. д., и истинная паука об обществе будет готова. Если ее все еще нет, то не потому, что у социальных теоретиков не хватает ума, а потому, что у них не хватает гражданского мужества порвать все связи с официальным миром власти, денег и массовой культуры. Каждый человек, избравший социальную пауку своей профессией, стоит перед выбором: с кем быть —- с богатыми или бедными, с кем познавательно и морально солидаризоваться? Аристотель предпочел быть учителем Александра Македонского и не захотел

133

посмотреть на мир с точки зрения угнетенных. Самый выдающийся ум античности положил свой кирпич в громадное здание угнетения массы рабов. Таким же был выбор Платона, Фомы Аквимского, Макиавелли и почти всех основных фигур в истории общественной мысли. Фигуры, подобные Карлу Марксу, редко появлялись в истории социальной и философской мысли.

Маркс тоже мог стать «учителем Александра Македонского». Достаточно было проявить чуть больше житейской ловкости и изворотливости, чтобы перед ним открылись двери лучших европейских университетов. Однако он предпочел другой выбор и другую судьбу. Голодал с многочисленным семейством долгие годы на чужбине. Единственный сын умер у него на руках, так как у одного из самых выдающихся умов XIX столетия не было денег на доктора. Все это происходило потому, что Маркс вполне осознанно сделал неаристотелевский выбор и повел себя иначе, нежели толпы интеллигентов, на протяжении столетий стремящихся жить под крылом у властвующих, богатых и сильных. В этом смысле жизненный выбор Маркса остается недосягаемым образцом для большинства социальных теоретиков, а его теория содержит большую долю истины о сущности буржуазной социально-экономической системы. Именно по этой причине марксизм стал главным теоретическим источником для тех направлений социальной мысли XX в., которые критически относятся как к капитализму, так и к «реальному социализму». Данный потенциал марксизма не должен быть утрачен всеми направлениями социального знания.

Ни одна из социальных теорий современности не содержит больше истины о природе экономической эксплуатации, чем теория Маркса. Однако он допустил фундаментальную теоретическую ошибку и оказался недостаточно радикальным историческим материалистом. Источник социальных противоречий и конфликтов Маркс усматривал только в экономике, а политику и массовую культуру рассматривал как их отражение. Так, он считал государство комитетом по управлению делами буржуазии и держанию в узде борьбы экономических классов. И если государство порождает социальное угнетение, то лишь потому, что оно представляет интересы наиболее сильного класса. Отсюда вытекало, что государственная власть есть способ согласования интересов противоположных классов, а не образования новых социальных конфликтов, тогда как политика — лишь надстройка над антагонистической экономикой. Другими словами, Маркс пытался (приме-

134

ром может быть реконструированная мною теория бюрократии^{^[}9]), но так и не смог целиком освободиться от культа государства и связанных с ним этатистских иллюзий. Именно по этой причине этатистское направление юридической и политической мысли стало ведущим направлением в советском государстве^{^[}10], а сегодня подкрепляется мощной традицией русского этатизма.

Однако тезис о том, что государство есть лишь надстройка, представляющая интересы частной собственности, является ложным, поскольку государство есть организационная надстройка, представляющая интересы класса властителей. Правда, на протяжении целых столетий европейской истории власть была отделена от собственности, поэтому ошибка Маркса была исторически обусловленной. Но по мере развития капитализм преобразовался в систему, в которой одни и те же люди располагают средствами насилия и средствами производства, а кроме того, и средствами идеологической манипуляции, из-за чего государственный капитализм преобразуется в социализм. И только по мере этих преобразований ошибка великого мыслителя из чисто теоретической стала основанием идеологической мистификации марксизма.

Если, в соответствии с марксистской схемой, политическая власть не обладает никакими собственными интересами, а лишь представляет интересы частной собственности, то после ликвидации буржуазии единственным типом интересов, которые будет выражать новая власть, могут быть только общие интересы. И действительно, вожди советского государства, а затем целые поколения их идеологической обслуги со всех сторон обосновывали данный стереотип, вошедший во все учебники по всем общественным наукам. В соответствии с таким стереотипом социалистическое государство ни по своим внутренним, ни по внешним функциям никогда не служило интересам меньшинства, но выражало первоначально интересы трудящихся масс, а по мере укрепления советской власти — общие интересы всего народа. Предполагалось, что данные интересы тождественны интересам советского государства. Из-за этого в рамках официального марксизма вопрос о реальной социальной структуре социалистического общества был сформулирован только накануне распада СССР^{^[}11].

135

В этом можно увидеть влияние теоретической ошибки Маркса, если пренебречь остальными обстоятельствами. На самом деле, если сводить существование классов лишь к экономической сфере, такой критерий позволял выделить только классовое и бесклассовое общества. Между данными полюсами располагается поле теоретических возможностей марксиста-теоретика. Максимум критицизма, который он мог извлечь из марксистской теории, заключался в выводе: социализм по своей сущности есть капитализм, т. е. новое воплощение классового общества. Но даже этот вывод в рамках официальной советской идеологии квалифицировался как «ревизионистский», и абсолютное большинство идеологической бюрократии отбрасывало классовый подход при анализе социалистическою общества, довольствуясь стратификационными концептуализациями, которые вместо острых противоположностей классовых интересов давали чрезвычайно размытый образ социальной структуры социалистического общества. В большинстве случаев классовый анализ относился к прошлому, а в социалистическом обществе усматривались лишь «остатки» классовых противоположностей.

Используя теоретические «линзы» такого типа, политические вожди и идеологи СССР полагали, что социалистическое общество состоит из рабочего класса, трудового крестьянства и слоя народной интеллигенции. В этом образе социальной структуры без труда можно усмотреть типично идеологическую аберрацию, из-за чего партийно-государственный аппарат исключался из сферы анализа. Тот, кто определял деятельность органов внутреннего и внешнего шпионажа, экономическую политику, средства массовой информации и систему образования, существуя — не существовал. Аристотель исключал из социальной структуры античного общества рабов, официальные идеологи-марксисты исключали из социальной структуры социалистического общества класс тройного господства. В обоих случаях смысл таких процедур был один и тот же: из модели социальной структуры элиминировалась противоположность основных классов, а устранение одного члена социального антагонизма делало беспредметным сам антагонизм. Кроме того, оставшаяся часть социальной структуры квалифицировалась в чисто оценочных категориях. Отношения производства характеризовались как «социалистические» и образующие «общенародную собственность», хотя рабочие нисколько не определяли ни цели экономики, ни распределение производимого ими продукта. Следовательно, официальные марксисты не рассматривали

136

социальную действительность с точки зрения трудящихся масс. Наоборот, с помощью терминологии, претендующей на «научность», они культивировали и пропагандировали точку зрения тройного класса, заинтересованного в подчеркивании «единства», «гармонии», «тождества», «органичности» различных элементов социальной структуры и ее бесконечном «совершенствовании».

Трагедия марксизма состоит в том, что он возник как продукт гениальной чувствительности его творца по отношению к социальной лжи и несправедливости. Поэтому марксизм как интеллектуальную традицию невозможно обойти в науке об обществе. Однако в результате ряда исторических обстоятельств марксизм стал средством идеологического оболванивания трудовых масс, которым, как предполагал основоположник, должен служить. Этим и определяется его социальная роль в XX в.

В рамках современного классового общества народные массы образуют единственную социальную категорию, которая подвергается одновременно экономической эксплуатации, политическому угнетению и идеологической обработке со стороны класса тройного господства. Из-за этого развитая и завершенная народная социальная утопия вынуждена обнаружить тройное угнетение и противоположность интересов народа и частной собственности, власти и мировоззренческого доминирования. Частичная народная социальная утопия в состоянии выявить лишь один из аспектов классового господства над народом. Марксизм XIX в. и стал такой частичной утопией пролетариата. Народные массы в прошлом столетии подвергались экономической эксплуатации и политическому угнетению. Борьба за избирательные права не была лишь придатком к борьбе с нищетой, но самостоятельной целью рабочих масс. Однако эту борьбу марксизм с типичной для него слепотой к политическим проблемам не смог ни концептуализировать, ни обосновать. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в странах Запада марксистское рабочее движение теряло одну позицию за другой в пользу социал-демократии. А социал-демократия связала в эклектическую целостность определенные элементы марксизма и либерализма. Марксизм проигнорировал гражданские интересы трудящихся масс буржуазного общества, и это пренебрежение повлияло на его восприятие рабочими массами стран Запада. Тот же самый фактор подействовал в совершенно противо-

137

положном направлении при восприятии марксизма в России. Главной социальной силой здесь было государство, которое в значительной степени выполняло также роль собственника. В итоге односторонность и частичность марксовой утопии в российских условиях привела к фундаментальным теоретическим ошибкам. Главная из них — пренебрежение ролью государства при восприятии социальной теории. Российское государство еще в XIX в. привело к такому подчинению себе складывающейся капиталистической собственности, которое и не снилось странам Запада. На рубеже XIX-XX вв. оно инициировало процесс тоталитаризации всего общества. В российских условиях теоретическая ошибка Маркса способствовала тому, что формирующиеся интересы двойного класса властителей-собственников могли маскироваться не только официальным православием, но и марксизмом.

Естественно, наибольшую роль в этом процессе сыграло ленинское толкование марксизма. Ленин провозгласил, что рабочий класс в борьбе с эксплуатацией выделяет из себя авангард — коммунистическую партию, которая ведет массы к революции, а в ее результате берет в руки государственную власть для того, чтобы ввести сверху социалистические производственные отношения, а затем устранить деление общества на классы. До тех пор, пока социальная действительность воспринимается в категориях марксова исторического материализма, такая программа выглядит вполне уместной. Однако если осознать главную ошибку Маркса и учесть роль государства в становлении системы тройного господства, то проблема поворачивается совершенно иной стороной. Ленинская программа взятия государственной власти в руки большевистской партией означает только то, что одни распорядители средств насилия заменяются другими и происходит лишь изменение персонального состава власти без нарушения ее системы.

В результате политический интерес революционной власти сводится к расширению контроля над массами и нисколько не отличается от интереса ее предшественницы — власти Российской империи. Этот интерес детерминируется механизмами властной конкуренции, которые в среде революционеров действуют с той же силой, что и в среде царских чиновников. Поэтому ленинская программа взятия власти в руки коммунистической партией есть программа набрасывания на все российское общество гражданской петли. Политический и исторический смысл ленинизма заключается прежде всего в том, что он требовал от функционеров боль-

138

шевистской партии: «Будьте властителями!» Однако ленинизм провозгласил также лозунг огосударствления средств производства под маской обобществления. Тем самым он требовал от новых распорядителей средствами насилия: «Будьте властителями-собственниками!» Независимо от намерений Ленина ленинизм был программой тоталитаризации возникающего советского государства-общества.

Класс большевистских властителей-собственников отнял власть у меньшевиков и эсеров и сразу захватил в свои руки средства массовой информации, а затем систему просвещения и высшего образования. Но идеологическая легитимизация этого процесса не была разработана Лениным с достаточной основательностью и всесторонностью. Такую задачу выполнил Г. Лукач, предлагая концепцию двух сознаний рабочего класса — эмпирически-фактического и идеального. Согласно Лукачу, сознание рабочего класса отличается от классового сознания. В состав эмпирически-фактического сознания входят те идеи и представления, которые существуют у реальных пролетариев в условиях данного места и времени. В состав идеального классового сознания входят те представления и идеи, которые стали бы господствующими в сознании эмпирических пролетариев, если бы они могли понять ситуацию и вытекающие из нее интересы в их тотальности. Эти представления и идеи соответствуют объективному положению, в котором находится рабочий класс.

Иначе говоря, Лукач исходил из того, что сознание реального российского рабочего класса значительно отличалось от идеального сознания пролетариата, воплощенного в марксовой социальной теории. В этом нет ничего удивительного, если учесть историческую ситуацию в России и множество влияний, которым подвергался российский пролетариат. Однако легитимизация деятельности большевистской партии в период революции и гражданской войны вытекает, по мнению Лукача, не из эмпирического сознания пролетариата, а из его классового сознания, выраженного в ленинской стратегии революции и социалистического строительства. Сознание реальных рабочих лишь стремится к этой идеальной норме с запозданиями и отклонениями. Только в сознании членов коммунистической партии выражается нормальное и одновременно идеальное классовое сознание пролетариата. По этой причине только коммунистическая партия имеет право учить пролетариат, сокращая естественный процесс преобразования созна-

139

ния рабочих и ускоряя переход от эмпирического сознания к классовому.Совершенно ясно, что лукачевская концепция влекла за собой определенные политические выводы. Для ускорения процесса преобразования сознания рабочего класса в его классовое сознание партия должна была взять в свои руки управление средствами массовой коммуникации и образования, причем всякие иные влияния должны быть исключены. Следовательно, коммунистическая партия должна пользоваться монополией па мировоззрение. Лукачевская концепция призывала новых властителей-собственников: «Будьте троевластными господами!»

Но нельзя полагать, что Лукач и другие идеологи большевистской партии были непосредственными исполнителями того, что реально происходило в Советской России. Ликвидация «враждебных» газет, репрессии в отношении церкви, принудительная высылка наиболее культурных интеллигентов и т. п. заняли очень краткий период времени, опережая идеологическую рационализацию данного процесса. Идеологическая рационализация Лукача была наиболее глубокой и целостной, хотя ее влияние на реальный исторический процесс было незначительным. Более того, всего три года спустя после опубликования «Истории и классового сознания» венгерский философ был обвинен Сталиным в «ревизионизме».

Здесь можно остановиться и сделать вывод общего характера. В отличие от большинства исследователей социально-исторических процессов во взаимосвязи с идеологическими процессами я предлагаю исходить из принципиального различия между рационализацией (легитимизацией, оправданием) и осуществлением (исполнением) действий, между намерениями и их реальными результатами. Мотором и исполнителем массовых действий является интерес, а идеология не мотивирует, а оправдывает данный интерес, т. е. занимается поиском более «достойных» и «возвышенных» оснований, призванных замаскировать его.

Приведу пример. То, к чему стремился Ленин, было ясно изложено в написанном им в сентябре 1917 г. первом варианте программы большевистской партии. Это была программа государственного капитализма, предполагающая огосударствление (национализацию) банков и крупных промышленных предприятий. Программа РКП(б), созданная Лениным весной 1919 г., была уже совершенно иной. Это была программа тотального контроля партии над

140

каждой клеточкой или ячейкой общественной жизни, а не только над экономикой. Возникает вопрос: изменились ли за два года (причем неполных) взгляды Ленина? На такой вопрос можно ответить лишь предположительно. Но нельзя сомневаться в том, что за это время социальная действительность России изменилась принципиально. Не ожидая никаких программ, новые властители закрывали все промышленные предприятия, магазины и мелкие лавки, подчиняя себе все и вся. Поэтому Ленин стоял перед выбором: выступить против этого процесса или обосновать то, что уже и так делалось. Независимо от добрых или злых намерений он предпочел второе. Однако Ленин не был действующей причиной того, что сотни тысяч новой коммунистической саранчи «вкусили власти», а затем ликвидировали всякую конкуренцию, подчиняя себе все, что можно подчинить. Опять-таки независимо от добрых или злых намерений Ленин обеспечил данных людей системой «высших соображений». А эта система позволяла поверить новым властителям, что их инстинктивные и спонтанные действия осуществляются во имя «высших целей».

Ленин поступил так, как давным-давно поступил Аристотель. Ни Стагирит, ни один философ и социальный мыслитель до него не были действующей причиной рабства. Ленин дал только завершенную рационализацию того, что уже и так происходило. И здесь нет никакой новизны. В массовых масштабах в обществе и истории происходит то, что соответствует человеческим интересам, а религиозные и светские идеологии есть лишь разновидность орнаментов данных интересов. В этом можно видеть неизбежность, неотвратимость, необходимость. Не исключено, что такая необходимость обусловлена специфическим человеческим стыдом: люди интуитивно чувствуют, что материальное своекорыстие, властолюбие и стремление к духовному господству не являются самыми «прекрасными» из человеческих интересов. Поэтому они были и будут заинтересованы в мифах.

Этим также объясняется популярность мифов о том, что реальный социализм был воплощением марксизма, а в СССР существовала «диктатура мировоззрения». В основе подобного мифа тоже лежат интересы, а его пропагандистом была и остается русская, а затем советская интеллигенция. Интерес властителей слова, или, в терминологии Сталина, «инженеров человеческих душ», состоит в том, чтобы придать как можно большую социальную значимость идеям и идеологаям — продуктам деятельности интеллиген-

141

ции. Чем более люди верят в действующую силу идей, тем больше социальная и политическая потребность в творцах идей. Интеллигенция обладает склонностью приписывать социальное зло действию «плохих идей». Подчеркивая, что Маркс создал проект коммунистической системы и по этой причине в СССР существовала «диктатура мировоззрения», интеллигент типа Бердяя Булгаковича Струве втихомолку думает или публично заявляет: «Мы, интеллигенты, можем творить и зло и добро». Тем самым собственную социальную группу он ставит в центр социальной жизни. В результате культивирования и трансляции такой схемы социально-исторического и политического мышления господин слова предстает богом — господином всей общественной жизни и истории.

142

Blog

В. П. Макаренко Русская власть (теоретико-социологические проблемы) Ростов-на-Дону Издательство скнц вш 1998 ббк 667 м 15 Исследование