Geum.ru

Томск, 11-14 октября 2006 г. Томск Сибирский государственный медицинский университет 2006 Издание осуществлено при поддержке рффи по проекту 06-06-85082-г

Вид материалаДокументы

Содержание


Б. Пазолини (Милан, Италия) Антропологические черты современного человека
Подобный материал:
1   ...   41   42   43   44   45   46   47   48   ...   76

Б. Пазолини (Милан, Италия)

Антропологические черты современного человека



В любой эпохе человек старается избежать бессмысленности окружающей его реальности и начинает неисчерпаемый поиск смысла, т.е. познание связи между пережитым эфемерным мгновением и вечным, конечным смыслом его. Этот поиск – неизбежный феномен человеческого разума, поэтому человек ищет всегда, даже тогда, когда публично он утверждает, что смысла нет. На основе подобного поиска возникли все теоретические и практические, этические и эстетические попытки построения «моста» между случайным, «контингентным» моментом жизни и его судьбой, в смысле «назначением» и целью. Философия любого времени и любой страны представляет собой выражение достижений этого поиска, результата толкования и изображения конечного смысла в связи с преходящим мгновением. В рамках человеческого динамизма вписываются все выражения жизни, в том числе и моральное поведение.

Взглянув на историю западной мысли последних 5-6 веков, в общем, обнаруживается, что до конца Средневековья западные общества, признавшие «необычайное событие воплощения Христа», полагали Бога первопричиной, судьбой, идеальной целью человеческого пути. Средневековая культура характеризовалась мировоззрением, согласно которому все аспекты частной или социальной жизни, отличаются единством, взаимопроникновением, или же гармонией всех сфер жизни. Часть и целое, индивид и общество, человек и природа, обретали смысл в их отношении с высшим всеобъемлющим принципом, в их принадлежности к одному и тому же творцу. Следовательно, с одной стороны, любая вещь воспринималась как «контингентная», то есть имеющая силу, основательность и ценность только благодаря связи с творцом; с другой стороны, каждая частичка реальности имела уникальную, незаменимую ценность, поскольку всё воспринималось как присутствующий знак вечной трансцендентной истины.

Идеальный образ человека, реализовавшего единство самого себя и своей судьбы, выразился фигурой «святого». Под этим термином я не имею в виду какое-то идеальное моральное поведение, а самосознание средневекового человека, который, так сказать, естественным образом, чувствовал собственную принадлежность чему-то большему, бесконечному обществу, и на этот принцип он опирался для своих поступков. К примеру, когда Арнолфо получил задачу составить проект нового кафедрального собора в городе Флоренции, он нарисовал огромное здание, совместившее архитектурные элементы православной и католической традиции, на вершине которого стоял купол. Ни он сам, ни другие его современники не умели построить подобный купол; но Арнолфо знал, что подобное дело вписалось в замысел бесконечного существа, которому всё возможно, и в служении которого жизнь самого архитектора приобретала смысл. На самом деле, задача осталась не выполненной не долго, лет сорок, пока нашелся инженер способный на построение купола.

Подобное решение чуждо современному человеку, который боится неудачи, конкуренции, недостатки собственных талантов и жизненного времени. Во многих западных исследованиях последних 20 лет выявилась слабость жизнеспособности молодых поколений, их растерянность перед проблемами повседневной жизни, или их неспособность взять на себя ответственность за что-либо. В Италии Луиджи Джуссани называл этот феномен «эффектом Чернобыла», другие, например, Пьетро Прини определили это как вариант нигилизма, который не только стал «модным», но и вошел «в сам воздух, которым мы дышим»; этот нигилизм «отождествился с удачной метафорой слабой мысли», которая, несмотря на название, «предстает с той же уверенностью, которую имели вольнодумцы девятнадцатого века, считавшие себя сильнее других, поскольку были якобы менее подвержены иллюзиям и ошибкам». Доказательством этому служит то, что нигилизм является «почвой, в которой пустил корни миф об организационном человеке, о совершенной эффективности и кибернетической организации».

По тому же направлению идет исследование другого итальянского философа, Аугусто Дел Ноче, который уже в 1984, проанализировав ситуацию современного человека, был очень встревожен тем, что все современные философские позиции имели что-то общее: «трагический» или «радостный» нигилизм. Первый вариант берет начало в трудах Ницше, особенно в его “возвещении” о смерти Бога; трагический характер проявляется рядом вопросов, отражающих неуверенность и смятение современного человека, который видит, что невозможно больше быть ни в чем уверенным. А под «радостным нигилизмом», Дел Ноче обозначает философскую атмосферу, характеризовавшуюся антифундаментализмом, как в науке, так и в философии, иронией, опорой на волюнтаризм и социальную утопию: одним словом, Дел Ноче намекал на американского прагматиста Рорти и на его европейских коллег, таких, как Ваттимо, Дерриду, и другие. Именно эта атмосфера, или койне, по мнению Дел Ноче, оказала огромное влияние на общий менталитет, особенно на мировоззрение молодых людей. На самом деле, по поводу молодёжи и её воспитания сам Рорти оправдывает волнения Дел Ноче, когда в книге «Философия и зеркало природы» пишет: «Даже если я думаю, что либеральная, номиналистическая и историческая культура была бы возможной и желательной, я не могу утверждать, что необходимо создать культуру с ироничной общественной риторикой. Более того, я не могу представить культуру, которая воспитывала бы свою молодежь в постоянном сомнении в эффективности самого воспитания. Ирония кажется чем-то по существу личным выбором». Это значит, что предложение Рорти, которое разделяет и Ваттимо, основывается на свободном выборе отбросить бытие, не принимать во внимание его “присутствие”; но, в конце концов, выбор нигилизма – это лишь одна из возможных интерпретаций состояния нашей эпохи.

Уместно задаваться вопросом, почему современный человек дошел до такой степени «ослабления» в отношении с реальностью и другими людьми. Первые следы современного менталитета обнаруживаются в итальянской культуре эпохи Возрождения, когда проявились первые попытки заменять центр космоса и единый принцип человеческой жизни.

Предлагаю вашему вниманию антропологический анализ, проведен Луиджи Джуссани, тяжкого недуга, которым, начиная с эпохи Возрождения, страдает современный человек. Основой его прочтения является анализ, изложенный в 1955-ом году французским писателем Анри Данил Ропс.

1) Во первых, Джуссани подчеркивает, что во время итальянского Возрождения стремление к единству человеческой жизни ослабло и сошло на нет. Антропологический идеал Средневековья заставлял человека стремиться к чему-то большему; следовательно, совершенство определялось как единство всех аспектов человеческой жизни в свете этого Большего. Если связь с тем, что превышает человека, игнорируется, то совершенство немыслимо. Во место совершенства была поставлена особая одаренность в той или в другой области человеческого самовыражения. Начиная именно с Возрождения, на смену идеала святости приходит гуманистический идеал «успеха». Высшее единство подменилось идеалом «божества», «divus», т.е. удачливого человека, который рассчитывает только на собственные силы и делает ставку на собственную волю. Вследствие этого поворота, стало неважно, в какой сфере действовать; главное – это то, что жизнь «удалась»; преуспеть в жизни в целом уже не важно, достаточно вызвать восхищение в какой-то определенной области.

Я думаю, что для всех нас последние высказывания звучат абсолютно естественными и установлены. Однако, возникает вопрос: как обрести свое достоинство человеку, не попавшему в благоприятные условия, если это достоинство предоставлено на волю случайных, эфемерных обстоятельств? Разве не может быть достойным уважения тот, кто мал и слаб? Так выросло семя расизма, беда нашей «славной» современности! Богинями становятся «фортуна» и «знаменитость», успех – настоящий бог. Этой раздробленностью и отсутствием единства отмечалось всё развитие современной культуры, мысли и практической деятельности. Жизненный успех, вера и надежда, основанные исключительно на человеческих силах, также характеризуют современное мировоззрение; примером этого служит культ кинозвёзд.

2) Второй причиной современного недуга является пантеистическое восприятие природы. Целесообразно отметить, что гуманисты, все-таки, имеют реалистичное представление о человеке; они не забывают, что человек – ограниченное существо, и ощущают грусть всех человеческих попыток. Поэтому они в поиске источника созидательной силы, величия и успеха. Они прекрасно понимают, что индивид не может сам себе дать созидательную энергию. В 14-ом веке, рядом с Рабле, который утвердил: «Неба достоин человек, совершивший великие деяния на этой земле», жили другие, как Петрарка, который восклицал: «Кто даст мне крылья, чтобы мне подняться и улететь от земли?». В отсутствие Бога, высшее творческое начало отождествляется с природой, конкретной заменой отдаленного божества.

Подобное представление о природе приводит с собой уверенность в том, что всё рожденное природой – благо. Новый этический принцип звучит так: человек по природе добр. Это значит прославление спонтанности и инстинкта: доброе заключается в выражении инстинкта. Подобная концепция явно забывает повседневный опыт любого человека, который не всегда правильно поступает с людьми, даже с любимыми, или, как уже Сенека и Овидии отметили, «видит лучше, а делает худшее». В превознесении спонтанных поступков забывается хрупкость и непостоянность идеальных порывов человека, особенно когда дело доходит до какой-то конкретной реализации.

Результат этической концепции Возрождения прекрасно выражен словами Макиавелли, который со своим цинизмом и точностью описывает атмосферу и настроение придворных кругов 16-ого века: «Мы – самые нечестивые и аморальные люди, которых только возможно себе представить». Как раз с этого периода начинается и враждебность христианскому Богу; она ещё скрытая, но реальная, потому что интеллектуалы понимают, что бог может войти в противоречие с природными влечениями, или с порывами, которые кажутся естественными.

3) Продолжая свой анализ, Джуссани выделяет, что с конца XVI-ого века, философы и ученые открывают соответствие между механизмами природы и законами человеческого мышления; следовательно, им казалось, что разум может полностью подчинить себе природу, и что человеческое познание правит миром. Философы считают, что человечество нашло себе истинного бога, т.е. разум. С его помощью человек может поставить природу на службу собственным целям, поэтому в его руках находится ключ от счастья и управления судьбами. Человек считает себя Прометеем, хозяином самого себя. Во время Ренессанса ученые дополняли научные средства с магией, но скоро наступила эпоха рационализма и магия заменилась наукой. С этого момента идеальная цель человеческого пути всё более и более определяется наукой и техникой, которые влияют на ход истории и обещают человеку устроить мир согласно его собственной воле.

Мировоззрение, о котором до сих пор говорили, стало господствующим благодаря политической власти и общественному воспитанию; оно обозначается термином «лаицизм», или «секуляризация» (но последний термин не столько же точный). По словам итальянского философа Корнелио Фабро, «лаицизм представляет собой провозглашение того, что человек принадлежит самому себе, и всё тут». Бог, если еще есть, некому не нужен, или даже считается вредным; религия представляется делом более или менее частного выбора, воспринимается как изощренное средство достижения психологического комфорта, или как музейный экспонат. Человек формально может быть не атеистом, но фактически он атеист. Позвольте отметить, что лаицизм, а не атеизм, является настоящим врагом подлинной религиозности, поскольку делает вписывает выражение нашего отношения с конечным смыслом жизни в частную сферу, т.е. делает по принципу невозможным единство человеческой жизни и приговаривает человека к шизофрении. Дуалистическая концепция человека нашла лучшее выражение в рационализме Ренэ Декарта: с одной стороны, материя, и конкретная, повседневная жизнь, а с другой, душа, сознание, рациональность и высшие выражения человеческого творчества. В этом дуализме мы все выросли, и до сих пор им характеризуются многие аспекты нашей современной культуры.

Чтобы еще лучше понять, в чем дело, важно сейчас выделить, какие идеи и ценности были подорваны или извращены секуляризацией.

а) В первых, был сужен смысл понятия «разум» и рациональности. Начиная с эпохи Возрождения вплоть до современности, разум понимается как «мера всех вещей», что приводит с собой ограничение представления о самом разуме. В античности и средневековье разум, наоборот, характеризовался категорией «возможности», он представлялся как окно, открытое для бесконечности, тайны и новизны. В современности человеческий разум более похож на комнату, где проводятся эксперименты, принимаются решения, пишутся доклады: можете расширять сколь угодно эту комнату, но она будет всегда иметь границы, рано или поздно она превращается в тюремную камеру. На самом деле, если разум «мера всех вещей», то предполагается, что за его стенами ничего нет: от этого скоро станет скучно. Ведь человек не допускает в свою жизнь ничего необычайного; вся новизна – только видимость, мнимость. Как в игре «конструктор» составные части игры — всегда те же самые. Парадоксальным образом, превознося сам себя, разум умерщвляет свою творческую и познавательную силу, делает невозможной всякую настоящую новизну в горизонте его познавательной деятельности. Тут можно процитировать слова Эйнштейна: «человек не признающий непостижимой тайны, не может быть ученым».

б) Во вторых, наблюдается ограничение в понятии «свобода». Свобода рассматривается как отрыв от чего-то, как отсутствие связей. Она определяется так: действие под влиянием исключительно собственных порывов, инстинктов, представлений и мнений. Для античной и средневековой философии, наоборот, свобода воспринималась всегда в отношении с чем-то большим, прирастая к которому человек созидает мир и реализует свою личность. Стоит отметить, что можно по-настоящему говорить о свободе человека только тогда, когда человек воспринимается не ограниченным составляющими его факторами (здоровьем, воспитанием, историческими условиями его жизни, успехами, и т.д.). Это подразумевает присутствие в составе человека какого-то «плюса», или неопределяемого фактора, или, как говорили древние философы, души. Отрицая это, как бы вы ни рассмотрели вопрос, человек не свободен, он неизбежно подчинен влиянию всех его прецедентов и окружающих его существ.

в) В третьих, секуляризация привела к глубокому изменению понятия «совесть». Для современной культуры совесть – это сфера, где формируется суждение и воля к действию; она – автономный источник этической нормы. В Новой эпохе универсальный принцип, согласно которому «человек должен следовать своей совести», приобретает противоположный античной традиции смысл: тут человек одинок, в то время как раньше он был всегда рядом с кем-то и придерживался объективных правил. Одиночество может сопровождаться иногда самоуверенностью, иногда чувством неполноценностью, а суть дела — одна и та же: всё в хрупких руках человека, вся безмерная ответственность за каждую глупость нападает на одинокого человека!

Уместно подчеркнуть, что многие современные философы, среди которых Эдмунд Гуссерль и все экзистенциалисты, признавали важность и драматичность проблемы одиночества человека и ставили себе задачу ее решить посредством общественных наук или экзистенциального философского анализа.

г) Последнее следствие секуляризации заключается в радикальном изменении представления о «культуре». Так как человек считается мерой всей реальности, то культура – это его проекция на реальность, с целью овладения ей. Следовательно, с нового времени до современности слово «культура» относится к тому, что «имеет» индивидуум. Культура направлена на использование науки и техники как самоцель, чтобы в ещё большей степени овладеть реальностью; наука и техника уже не являются функциями целостного организма, в рамках которого человек может ещё больше «быть», то есть быть по-настоящему самым собой. В конечном итоге, наука и техника, и те, кто ими пользуется, находятся на службе у идеологии, присущей тем, у кого есть политическая или экономическая власть. В рамки подобной концепции вписывается попытка придумывания и мечты о том, что поэт Элиот называет, «столь совершенным устройством общества, чтобы некому больше не понадобилось стать добрым». Проект подобного устройства будет реализован только в ХХ-ом веке тоталитарными государствами, но зачатки современных идей были уже изложены в философских предложениях итальянских гуманистов.

Целесообразно прояснить распространенный в наши дни предрассудок отношения между верой и разумом. Говорят: «Если человек уже верит в Бога, зачем ему искать дальше? Это конец человеческой рациональности». Это, кажется, само собой разумеющимся. Все-таки, подобное замечание свидетельствует об унаследованном нами менталитете, который не соответствует не только античной или средневековой культуре, но и нашему личному опыту: ведь, когда мы знаем человека, которого мы любим, это не останавливает наше желание его всё больше и больше познавать. Или, когда мы уже прочитали хорошую книгу, перечитывая ее, ловим моменты, на которые сначала не обращали внимания, но которые придают новый смысл всему сюжету. Итальянский математик Франческо Севери, рассказывая о себе, отметил, что «чем более он углублялся в научные исследования, тем более ему становилось очевидным, что всё, что он открывал, было в зависимости от некого абсолюта, который подробно растяжимому барьеру сопротивлялся его преодолению средствами познания». Познавательная энергия человеческого разума не только не останавливается, встретив ответ на его вопросы, но она даже больше устремляется к новому открытию, можно так сказать, к новой авантюре. Таково было представление о разуме у средневековых философов; высшим достижением такого разума является признание или допущение некой «тайны». Замечательный литературный пример подобной концепции – это фигура Одиссея в Божественной Комедии Данте Алигиери: исследовав всё пространство уже известного мира, старый Одиссей отправляется на лодке за Геркулесовыми столбами. В этом неустанном поиске полностью выражается достоинство человеческой природы.

Подобная концепция рациональности влечёт за собой понятие «знака» и представление о толковательной работе, которые существенно отличаются от современных значений этих терминов. Как отметил Уильям Шекспир «и в небе и в земле сокрыто больше, чем снится нашей мудрости». Если всё вытекает из одного, высшего, неиссякаемого источника, то всё становится знаком, более или менее явным, этого источника; поэтому каждая частица – важна, она может указать исследователю дорогу для новых достижений, или для исправления прежних результатов. Но при этом она остается «частицей», никогда не претендует на место «целого» или других более важных частиц. Знак – это только указатель, он не является целью, а лишь дорогой, ведущей к определенной цели. Замечание – важно для осуждения современных теорий толкования, или герменевтики, которые не редко отрицают само существование обозначенного предмета. Но, если нет цели или референта, то нет смысла, значения, и герменевтика сводится к чистой игре слов или к применению условленных правил.

В заключении, важно нам, читателям произведений современных радостных или трагических нигилистов, задаваться вопросом, является ли нигилизм действительно судьбой современной эпохи, как многие говорят, или только их личным выбором? Иными словами, прав ли Ницше, когда утверждал, что «фактов нет, всё лишь толкование»? Или всё это – выбор, вольный драматичный выбор каких-то философов?

В отличие от выводов, сделанных нигилистами, прежде всего Рорти, случайный, эфемерный, контингентный характер человеческой жизни может быть выяснен с помощью метафоры комнаты в полумраке: преобладание темноты говорит нам что-то о свете. Если мы говорим о полумраке, то значит, что неясным образом что-нибудь видно: “оно дано” нечетко, но неизбежно провокационно. Нужно просто позволять присутствующему нас провоцировать, очаровывать тем, что “существует”; от очарования присутствующего предмета невозможно освободиться. Человеческая игра интерпретаций и определений остается непрерывной; некоторые описания, конечно, более красивы, лучше работают, более интересны и даже более “точны”, но никакое определение не заключает в своей «тюрьме» никакой сущности, от человека до камешка, потому что любое определение всегда будет несоответствующим и случайным.

Также, нигилистский фон, в который встроены размышления Рорти, Ваттимо и других остается неадекватным, слабым, неспособным для оправдания надежд, солидарности, человеколюбие, о которых они говорят. Из ничего рождается ничто, как говорили античные философы, и вместе с ними целые поколения людей! Только если бытие есть присутствие, которое провоцирует и привлекает, человек может надеяться или ожидать чего-то нового под этим солнцем.

Чтобы ещё раз подчеркнуть, что современный нигилизм является выбором каких-то выдающихся философов, предлагаю вам интересный рассказ итальянской писательницы Елса Моранте.

«Однажды на рассвете одного эсэсовца вели на казнь за все совершенные им ужасные преступления. До места казни, которое было всё здесь же, в этом же тюремном дворе, оставалось шагов пятьдесят. И тогда его взгляд случайно упал на брешь в стене, где распустился цветок, наверное, посеянный ветром, из тех, что растут где придется и питаются воздухом и известью. Цветочек был маленький и жалкий, с четырьмя лиловыми лепестками и парой бледных листиков, но в сиянии нарождающегося света эсэсовец увидел в нем всю красоту и счастье вселенной, и подумал: « Если бы я мог вернуться назад и остановить время, я был бы готов всю свою провести в созерцании этого цветочка». И тогда, словно раздвоившись, он услышал внутри себя собственный голос, радостный, чистый, и всё же далёкий, доносящийся Бог знает откуда, который кричал ему: «Истинно говорю тебе: за эту последнюю мысль на пороге смерти ты будешь спасен от ада». Все эти мысли пронеслись в его сознании в доли секунды. Между эсэсовцем, шедшим между охранниками, и цветком на стене всё это время было примерно одно и тоже расстояние, всего лишь шаг. «Нет! – закричал про себя эсэсовец, обернувшись в ярости к цветку, — нет, меня не обманешь такими фокусами!» — и, поскольку руки у него были связаны, он зубами сорвал цветок, бросил его на землю, растоптал и плюнул на него». Конец рассказа.

Борьба или смирение с нигилизмом, борьба за полноценность человеческого разума происходит в эти доли секунды. Даже эсэсовец не может избежать притягательности бытия, а также он не может избежать драматичности своей свободы, не может не принимать решения. Но только когда мы, позволяя притягательности реальности поразить нас, преодолеваем нигилизм. Из двух вариантов, принимать или уничтожить реальность, только один учитывает все присутствующие факторы: ведь нигилистский выбор «забывает» или пренебрегает именно первоначальный, неизбежный опыт притягательности.