Geum.ru

Г. Г. Исаев (гл редактор), Е. Е. Завьялова, Т. Ю. Громова

Вид материалаДокументы

Содержание


Оценка в художественной картине мира ф. достоевского
Агиографическая традиция
Языковая картина мира в произведениях н. лескова
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   25

ОЦЕНКА В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ КАРТИНЕ МИРА Ф. ДОСТОЕВСКОГО


П.В. Козленко


Мировоззрение автора определяет семантические доминанты его творчества – «систему всех образов и мотивов, присутствующих в тексте»1, и систему эстетико-речевых средств изобразительности. Вместе с системой оценок на основе оппозиции – положительное – отрицательное – создается широкий «индекс» ценностного восприятия автора.

Уникальный художественный мир открывается нам в творчестве Достоевского, семантической доминантой которого является диалектическая полифоническая полярная оценка, с помощью которой писатель создает синтетическое представление о героях, о «человеке в человеке», об их влиянии на окружающий мир и влиянии окружающего мира на них.

Агентивное имя как имя действующего лица (лексема с семным содержанием «характеристика человека», выражающая «то, что мы думаем об окружающих нас людях, о том или ином человеке»2 и есть одно из уникальных средств экспликации ценностного отношения автора к персонажу и, соответственно, к мысли-идее, носителем которой он является. Приписываемый как авторепрезентация, или выражение оценки другого персонажа, или как отношение автора, содержащийся в агентиве характеризующий (не только идентифицирующий) признак актуализирует особенный «динамизм» человеческой природы и, следовательно, его идеи: «Достоевскому дано было познать человека в страстном, буйном, исступленном движении, в исключительной динамичности. Ничего статического нет у Достоевского. Он весь в динамике духа, в огненной стихии, в исступленной страсти. Он раскрывает человеческую природу, исследует ее не в устойчивой середине, не в бытовой, обыденной ее жизни, не в нормальных и нормированных формах ее существования, а в подсознательном, в безумии и преступлении. Огненная атмосфера дионисических вихрей»3.

В идиостиле Достоевского, чьи персонажи всегда высказывают свое отношение друг к другу, постоянно оценивают явления действительности с точки зрения собственного мировосприятия, аксиологическая, в том числе агентивная, лексика играет определенную роль. Поскольку об одном и том же лице могут быть вынесены разнообразные суждения, говорящий реализует возможность по-разному именовать одно и то же лицо, сообщая о нем дополнительные характеризующие сведения, пропущенные сквозь призму его собственного умственного акта, систему ценностного отношения к миру. Для текстов Достоевского характерна вариативная аксиологическая интерпретация объекта, обеспечивающая влияние на картину мира адресата, демонстрирующая характеристику лица с различных точек зрения. Оценочная разноплановость в характеристике объекта проявляется, например, в конструкциях с уступительно-противительным значением:

Дурак, хоть и хороший малый… – бормотал он про себя дорогой4; О будущей губернаторше (которую ждали у нас только к осени) повторяли, что она хотя, слышно, и гордячка, но зато уже настоящая аристократка, а не то что «какая-нибудь наша несчастная Варвара Петровна»5(с. 47).

Семантическая позиция начала высказывания и предикатная позиция актуализируют отрицательное отношение к объекту: говорящий склонен считать объект плохим, нежели хорошим. Тем не менее негативная оценка персонажей, выраженная агентивами дурак, гордячка, ослабляется положительной семантикой оценочных противопоставлений во второй части высказывания – хороший малый, настоящая аристократка, усиленных к тому же функциональными определениями – конкретизаторами мелиоративной оценки. Здесь обнаруживается и полярность человеческой природы объекта, и множественность мнений (и их мотиваций) у субъекта оценки – индивидуального или коллективного, устами которого Достоевский передает свою оценку. Эта оценка еще раз доказывает особенность мировоззрения писателя – относительность субъективного мнения, недопущение категорически завершенной оценки личности, обладающей неучтенными возможностями. Антиномичностью формы и содержания агентивов реализуется доля относительности, присущая оценочному суждению одного человека, отражающему «ножницы» между моралью и логической истиной. Оценки такого типа имеют оттенок незавершенности, неполноты, нетотального характера.

Ирония здесь создается за счет ощутимого противоречия, эксплицирующего конфликтность: поведение героев считается предосудительным. Ключом к пониманию противоречия служит предикат, в семантической структуре которого имеет место оценочный компонент. Антиномия прямых оценочных значений: дурак – «глупец»1 – хороший малый («хороший человек»), прагматического содержания лексем гордячка – «заносчивая» с пометой «разг.»2 – аристократка – «привилегированная часть класса», «изысканная», «утонченная»3 направлена на восприятие читателя, вынужденного оценивать и критика, и объект его критики. Тем самым усиливается роль читателя как со-автора писателя: «Достоевский вызвал слезы и такие движения души, каких никто не умел вызвать. «Сивилла» и «пророчество» – это о нем можно сказать без аллегории, как прямую правду, как правду трезвую. Неудивительно ли это для XIX в. и холодной, похолодевшей нашей цивилизации?»4.

Противоречивые оценки и стремление к их объединению в пределах одного текста отражает и разрабатываемое Достоевским учение о «русской идее», в основе которого – мысль об имманентном синтетизме, универсализме русского национального сознания и мировосприятия. Писатель полагал, что в русской «картине мира» органически соединяются «свои» и «чужие», то есть национальные и всечеловеческие модели бытия и культуры, проникают свои и чужие идеи и учения, органично синтезируются все способы познания мира и человека: рациональные и иррациональные, философские и религиозные, научные и эстетические. По словам писателя, русское национальное сознание способно «постигнуть и объединить все многоразличие национальностей и снять все противоречие их», душа русского народа «… способна все души совокупить в себе как родные в идеале жизни не для себя только, – но для всех»5.

Однако предшествовать миссии общемирового примирения и объединения должно преодоление русскими внутринациональной розни, примирение «цивилизации с народным началом», преодоление нравственного распадения народа с его высшим сословием. Эта идея национального и социального синтеза вела, несомненно, к созданию новой национальной личности, соединяющей в себе лучшие черты народа и национальной интеллигенции, «национальной личности», конечным идеалом которой станет соборная личность, синтезирующая в себе все лучшие христианские и человеческие начала.

Освоение общемирового культурного пространства одновременно с углублением национальной ориентации («русскости» в литературе, искусстве, науке, живописи, архитектуре) обозначают не только разнонаправленные тенденции развития, но и вырабатывают особую цельность, «соборность», реализующую идею-мечту Достоевского: чтобы стать «всечеловеком», нужно вначале стать «вполне русским».

Таким образом, полярность, антиномия оценок как семантическая доминанта творчества Достоевского детерминированы связью синтеза (соборный, «всемирный» человек) и анализа (описание всех глубин души человеческой, «человека в человеке») как антагонистических принципов художественного миромоделирования. В основе этого антагонизма лежат объединение и разлад, органическое и чужеродное, естественное и искусственное, развитие и деградация, расцвет и упадок. Путь к гармонии – это путь синтеза, согласного, органического слияния «всего со всем» в этом мире.

Под влиянием жизненных и творческих обстоятельств, объективных и субъективных, Достоевский делает рупором собственных ценностных мнений своих же героев. Поскольку главным объектом во взаимоотношениях с окружающим миром для писателя остается человек, личность, персона со всеми ее многоаспектными характеристиками, постольку одобрительная или неодобрительная оценка становится жизненной и творческой доминантой, стилистическим приемом, способом критически или комплиментарно, иронически или похвально препарировать окружающую действительность, способом самовыражения, отвечающим глубинным его потребностям.


АГИОГРАФИЧЕСКАЯ ТРАДИЦИЯ

В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ КАРТИНЕ МИРА

В ПОВЕСТИ Н. ЛЕСКОВА «ЖИТИЕ ОДНОЙ БАБЫ»


Н.А. Филатова


Картина мира – восприятие бытия как целого. Это представление о началах гармонии и дисгармонии, о порядке и хаосе в составе универсума1. В художественном произведении прямо или косвенно преломляются и бытие как целое, и его определенные грани: феномены природы и, главное, человеческой жизни. Это и авторская концепция действительности. Мир художественного произведения «населен» героями, предметами и т.д. Он имеет пространство, время, композицию. Благодаря этому создается особое мировидение писателя. Одна из основных черт картины мира Н.С. Лескова – изображение человека из народа. Благодаря знанию народных традиций, образа жизни простого человека, писатель сумел создать особый мир высоконравственных, духовно богатых и справедливых людей. В повести «Житие одной бабы» автор отразил мир глазами простого человека, и, таким образом, по-новому взглянул на события окружающей жизни. В данном произведении органично переплетены традиции классического реализма, фольклора и древнерусской литературы.

В.Ю. Троицкий рассматривает «Житие одной бабы» с позиции реалистической литературы и приходит к выводу, что в повести мастерски представленные зарисовки деревенского быта, типические отношения людей объясняют многое в судьбе героини. Социальная среда, в которой живет Настя Прокудина, губит все то лучшее, что было заложено в молодой женщине природой, воспитанием и традиционной культурой. Жизнь ее могла сложиться совершенно иначе, если бы не вмешательство родного брата, думающего только о личном богатстве и собственной выгоде. «Писатель сумел изобразить во всей полноте трагическую долю женщины, связав ее множеством нитей с судьбами крестьянства и широким социальным миром России», – говорит В.Ю. Троицкий.

О народных традициях в творчестве автора пишет А.А. Горелов в монографии «Лесков и народная культура». Проза Н.С. Лескова насыщена огромным числом фольклорных материалов, которые выступали «документами жизненного процесса»2. Это народные приметы под Петров день, и святочные гадания, анекдоты, а самое главное – песня, без которой невозможно существование главной героини. Заканчивается песня – заканчивается и жизнь Насти Прокудиной. «Фольклорное, подчас даже этнографическое вниманием к жизни было постоянным состоянием писателя. Оно отвечало потребности Лескова в соприкосновении с возможно большим числом лиц, событий, явлений – потребности познания России», – приходит к выводу А.А. Горелов

Каково же значение древнерусской составляющей, в том числе агиографии, в художественной картине мира, созданной Н.С. Лесковым в «Житие одной бабы». Роль древнерусских житий как структурообразующего фактора произведения специально не изучалась. В жанровом понимании повесть Н.С. Лескова не является традиционным житием, в ней писатель по-своему преобразует жанровые доминанты агиографической литературы. Все древнерусские житие имели каноническую структуру, которую творчески использует Н.С. Лесков.

Любое древнерусское житие начиналось с краткого упоминания о родителях святого. Как правило, они оказывались людьми благочестивыми. Иногда святой происходит от родителей нечестивых. Например, «Житие протопопа Аввакума», где главный герой рассказывает о себе: «Отец ми бысть священник Петр, мать – Мария, инока Марфа. Отец же мой прилежаше пития хмелного, мати же моя постница и молитвенница бысть»1. Несмотря на трудное детство и юность, жизненные испытания, Аввакум все же становится подвижником, защитником «истинной веры». Главная героиня повести «Житие одной бабы, Настя Прокудина, из «неблагополучной» семьи. Она крепостная крестьянка. Мать ее – женщина простая, добрая и благочестивая, а отец – человек грубый и жестокий. «Мавра Петровна отличная была женщина. Доброте ее меры не было, всем она все прощала. Муж ее тиранил, увечил и пьяница к тому же был, а она как овечка Божия».

Заимствуя прием антитезы из древнерусской литературы, Н.С. Лесков акцентирует внимание на том, что Настя, выросшая «в безобразии и срамоте», сумела сохранить человеческие качества: скромность, послушание, благочестие, как и главный герой житийной литературы. В центральной части повести Н.С. Лесков не придерживается агиографической структуры. В древнерусских житиях святой с юности начинает подвижническую жизнь. У Насти Прокудиной все складывается иначе. Ее против воли выдают замуж. «Не шучу, а ты пойдешь за него замуж», – объявляет Костик сестре. Похожая ситуация встречается в «Житие протопопа Аввакума». Мать женит главного героя, но Анастасия Марковна, жена Аввакума, становится спутницей мужа на всю жизнь, разделяя его взгляды и убеждения, терпя лишения и нужду.

Как и в древнерусской агиографии, Н.С. Лесков вводит мотив предзнаменования – предупреждения. Против свадьбы Насти с Григорием сам Бог. «Когда водили Настю вокруг налоя и пели: «Исайя ликуй! Дева име во чреве и роди сына Еммануила», она дико взглянула вокруг, остановила глаза на брате и два раза споткнулась, зацепившись за подножье». Дурное предзнаменование сбывается, брак оказывается несчастливым и недолгим. И в традиционных житиях встречаются описания сложных семейных взаимоотношений, бытовых неурядиц. Подвижник отказывается от «мирской суеты», отдав предпочтение «жизни духовной». Настя Прокудина вынуждена жить «в миру». После свадьбы она резко меняется, подвергнув свою жизнь серьезным испытаниям.

В канонических житиях святого часто преследуют бесы, воплощающие греховные соблазны. Молитвой, постом и воздержанием подвижник одолевает дьявольское наваждение. Главную героиню повести постигла страшная болезнь: «Змей, змей огненный, ай, ай! За сердце, за сердце меня взял … ох! – тихо докончила Настя и покатилась на лавку». Все стали говорить, что в молодой женщине сидит бес. Настя борется со своей болезнью. Сначала ее лечил отставной солдат-знахарь, затем отец Ларион. Никто не мог помочь, пока не взялся за нее Сила Иванович Крылушкин, который некоторыми чертами характера, образом жизни напоминает опального Аввакума. «В той же нужде прислал ко мне от себя две вдовы, одержимы духом нечистым», – говорится в «Житие протопопа Аввакума».

Сила Иванович не обещал вылечить Настю, как это делали другие: «Пускай поживет у меня: посмотрим, что Бог даст. Всякая болезнь от Господа посылается на человека и по Господней воле проходит». Подобным образом рассуждал и протопоп Аввакум: «Тоже привели ко мне баб бешаных, я по обычаю, сам постилъся и им не давал есть, молебъствовал, и маслом мазал, и, как знаю, действовал и бабы о Христе целоумны и здравы стали. Взял Пашков бедных вдов от меня, а оно пуще старова стали беситца!». Настю Прокудину, как и героинь «Жития протопопа Аввакума», насильно возвращают домой. Болезнь ее начинает прогрессировать, в результате молодая женщина сходит с ума. Чиновники запрещают Крылушкину заниматься врачебной практикой. Он вынужден оставить собственный дом и отправиться далеко от родных мест. Подобная судьба постигла Аввакума и его семью: изгнание, скитание, заточение в темницу на долгие годы. Как видим, судьбы героев повести и «Житие протопопа Аввакума» во многом сходны.

Лесков обращается к традиционному житию, когда его герои попадают в особенно сложные жизненные ситуации. Святые в агиографической литературе отличаются «возвышенными свойствами гораздо более высокого качества», нежели персонажи повести «Житие одной бабы» Н.С. Лескова. Но прожить праведную жизнь, «в миру», не солгав, не обманув, не слукавив, не огорчив ближнего, не осудив врага, гораздо труднее. Именно такой создает писатель Настю Прокудину.

Как и в древнерусских житиях святых, в повести встречаются ссылки на текст Священного писания. «С радости все целовался пьяный брат, продавший родную сестру за корысть, за прибытки», – говорится о Костике. Возникает образ Иуды, продавший Иисуса Христа, поцелуем указав легионерам на Спасителя. Истолкование цитат Священного писания у Н.С. Лескова иное, чем в житийной литературе. Сравнивая Костика с библейским Иудой, автор усиливает отрицательные черты характера данного персонажа, в частности предательство собственной сестры.

В минуты особого психологического напряжения в житиях святых герои часто обращаются к Богу через обширные монологи, диалоги, молитвы. В «Житие одной бабы» интересна молитва Мавры Петровны: «Будь благословен день и час, в онь же Господь наш Иисус Христос страдания претерпел» (молитва читается накануне свадьбы Насти и Григория). Перед какой иконой молилась Мавра Петровна, к кому обращалась за помощью, Н.С. Лесков не пишет. Известно только, что читалась молитва с особым усердием, с верой, с надеждой на помощь и заступничество. Существуют молитвы на стыке книжной и устной традиции. Церковью они не возбраняются. Молитвы, идущие «от сердца», «от души» угодны Богу, но их использование совершенно недопустимо в традиционных древнерусских житиях.

Автор повести своеобразно использует житийную символику. У Н.С. Лескова она гораздо сложнее, чем в агиографической литературе. В «Житие одной бабы» маленькая Маша видит чудесный сон, в котором символы играют решающую роль. Это и Хвастовский луг – символ райского сада, «дети … все хорошенькие, голенькие с крылышками» – ангелы, «женщина простая, только хорошая такая» – образ Богородицы, венок (венец) – награда, достигшим Царствия Небесного, знак победы над грехом, мученичество. Не случайно такое количество символов сосредоточено в одном небольшом фрагменте произведения. Сон Маши важен в композиционном плане. Жизнь Насти с этого момент изменилась кардинально. Именно во сне отражена вся дальнейшая судьба главной героини: страдания, потеря близких людей, страшная болезнь, душевные переживания.

В жизни своей Настя Прокудина совершила серьезный грех – прелюбодеяние, что по житийным канонам совершенно недопустимо для главного героя. За это ли наказывает ее Господь? Любовь ее чиста и искренна. Скорее всего, болезнь не наказание, а испытание. Не случайно Н.С. Лесков упоминает Иова Многострадального. «Но человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх. Блажен человек, которого вразумляет Бог, и потому наказание Вседержителева не отвергай», – говорится в Библии (Иов, гл. 5). Можно предположить, что безумие Насти – получение особой благодати. Почему именно благодати? Безумного в древнерусской литературе называют юродивым, он же божевольный. «Буди похабъ мене дъля и многа добра причастника тя сътворю въ день цъсарства моего», – говорится в «Житие Андрея Юродивого». Следовательно, юродство – высшая благодать от Бога.

Именно особой божественной благодати удостоилась Настя Прокудина. Она не была святой, как главные герои житий. Она не прошла путь подвижничества в том традиционном понимании, как это принято в агиографической литературе. Жизнь ее закончилась совершенно иначе, нежели у святых. Тем не менее, благодаря традициям житийной литературы жизнеописание обыкновенной русской женщины приобрело особую многомерность. Уместно вспомнить евангельскую цитату, любимую Н.С. Лесковым: «Так всегда зло родит другое зло и побеждается только добром, которое делает око и сердце наше чистыми». Настя живет по вечно действующим евангельским законам. Она способна победить то зло, которое ее окружает. Н.С. Лесков убеждает в этом читателя, благодаря древнерусской составляющей в картине мира данной повести. Он использует приемы антитезы, символику, цитаты священного писания, библейские персонажи, структуру агиографии, по-своему дополняя и перерабатывая данный материал.


ЯЗЫКОВАЯ КАРТИНА МИРА В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ Н. ЛЕСКОВА

(на примере рассказов из цикла «Праведники»)


Е.А. Терновская


В лингвистических исследованиях последних лет особенно активно разрабатывается вопрос об отражении в языке представлений человека об окружающем его мире. Изучение образа действительности и ее преломление в языке базируется, прежде всего, на национальной самобытности, которая позволяет каждому писателю в полной мере выразить свою точку зрения на те или иные жизненные явления. Однако, в первую очередь, для большинства исследователей художественный текст – показатель эволюции творческого сознания самого автора, его причастности к литературному направлению и школе. И поскольку через речь писатель выражает свои мысли и чувства, оценивает окружающий мир, то естественно, на первый план выдвигается проблема авторского стиля. Следовательно, интерпретация картины мира в художественном тексте – вопрос многогранный, так как во многом зависит от литературного вкуса самого писателя, его опыта, мировоззрения, характера, возраста и даже пола. Поэтому языковая форма является наиболее движущим фактором в раскрытии соотношения между реальной действительностью и художественным текстом как результатом ее отражения. Таким образом, создание языковой картины мира в большей степени определяется мировоззрением писателя, то есть индивидуально-авторским видением мироздания, что позволяет создавать ему идейную направленность текста и сформировать его эволюционную доминанту. Так, например, в прозаическом наследии Н.С. Лескова воплотилась не только российская действительность его времени, но и личностные ориентиры писателя. Вот почему «в индивидуальном языке Н.С. Лескова чаще всего возникала необходимость лексически объективировать актуальные для XIX в. идеальные содержания, связанные с вопросом о месте человека в окружающем мире»1. Задумываясь над этим вопросом, писатель моделирует в цикле «Праведники» действительность и отбирает для нее такие лексические единицы, которые позволяют подчеркнуть индивидуальность его стиля и придать уникальность авторской картине мира.

Семантический объем текстов «праведнических» рассказов Н.С. Лескова формируется в нескольких направлениях. Слова из языковой системы дают определенный объем знаний о персонажах, а, включаясь в текстовые связи, они получают свое дальнейшее развитие, увеличивая тем самым общее содержание, пополнение которого происходит также и за счет опыта самого читателя, его способности анализировать описываемые события, оценивать героев (от внешних до внутренних их данных). И, конечно же, немаловажная роль в этом принадлежит лексике, функция которой удивительно многообразна и интересна. Характерный прием писателя – создание загадочных терминов и искаженных слов. Н.С. Лесков был «поразительный выдумщик»2. И, создавая новые варианты слов, он задается целью через исковерканные, в большинстве случаев это иностранные слова, передать народное мировидение. При анализе морфологического состава такого рода лексических единиц в творчестве Н.С. Лескова выясняется, что на первом месте частотности использования стоит субстантив с ярко выраженной эмоциональной семантикой. Например, в рассказе «Кадетский монастырь» выделяется авторский неологизм, передающий национальный тип сознания: «оплошалости»3. Совмещая в слове два различных понятия (оплошность и шалость), писатель таким способом демонстрирует читателю свое неординарное отношение к персонажам и подчеркивает индивидуальную систему словоупотребления. Эта же тенденция наблюдается и в рассказах «Тупейный художник» и «Несмертельный Голован». В первом рассказе главный персонаж – Аркадий – противостоит злу крепостников и не ждет от этого «прощады» (т. 7, с. 230), то есть ни прощения, ни пощады. А героя второго рассказа – Голована – люди называли «звездоточием» (т. 6, с. 372) (звезды «точить» взглядом). Как видно, из второго примера авторский неологизм используется с целью не только передать одаренность данного персонажа, но и подчеркнуть его божественное происхождение.

Основная специфика творчества Н.С. Лескова – интеграция всех особенностей национального типа мышления русского человека. В связи с этим писатель многократно использует иностранные слова для того, чтобы выявить разницу в мировосприятии русского человека и западного типа мышления. Для решения такого рода задач автор употребляет, как правило, галлицизмы. Так, слово французского происхождения «резюме», обозначающее «краткий вывод из сказанного»1, преломляясь в авторском сознании, приобретает иной оттенок значения для характеристики «внутреннего разлада» (т. 8, с. 271) Фермора («Инженеры-бессребреники»): «резюме» – резать. При описании гримерных способностей Аркадия («Тупейный художник») автор использует слово «туше» (т. 7, с. 222) (фр. touché, toucher = трогать)2, означающее у Н.С. Лескова умение ««отрисовать кого-нибудь в очень благородном виде»» (т. 7, с. 222). Итак, рассматриваемые глаголы становятся основным акцентологическим ядром предложений, характеризующих типичные черты героев-«праведников». «В целях создания языкового колорита эпохи Лесков привлекает также обширную группу лексико-словообразо-вательных архаизмов, включающих в себя морфологические форманты церковно-славянского происхождения»3, подчеркивая тем самым глубокую религиозную натуру своих персонажей и их трепетное отношение к высшим силам мироздания. Вот почему Однодум из одноименного рассказа «промыслил» (т. 6, с. 213) свой жизненный путь, а архимандрит из «Кадетского монастыря» имел «доброе боговедание» (т. 6, с. 344). В большинстве же случаев Н.С. Лесков, ставя перед собой задачу конкретизировать определенные черты отдельного персонажа, прибегает к иносказанию или сравнению. Так, например, говоря о Боброве («Кадетский монастырь») и его характере, писатель утверждает, что он «кипятился как самоварчик» (т. 6, с. 331), когда сильно волновался. Подчеркивая же упитанность своего героя, Н.С. Лесков называет его «толстенький кубик» (т. 6, с. 332). Раскрывая читателю внутреннее состояние центрального персонажа, писатель при описании его беспокойства применяет словесные повторы, усиливающие психологическую напряженность ситуации, в которую попадает герой. Например, герой-«праведник» из «Пигмея» «ходил, ходил, ругался, ругался»4, а беспокойство гложет, и он не выдерживает – «ругательски себя ругаю»5. Нередки случаи, когда и сам писатель становится оценщиком личных качеств своего персонажа. Подчеркивая расположение и глубокое уважение к героям-«праведникам», Н.С. Лесков главным образом употребляет суперлатив. Так, в истории о докторе Зеленском из «Кадетского монастыря» имеет место только форма превосходной степени: доктор был «добряк и наисправедливейший и великодушнейший человек» (т. 6, с. 337), а за каждым больным он «тщательнейше» (т. 6, с. 336) ухаживал.

Таким образом, художественное значение слова всегда индивидуально, лично, так как в полной мере оно может быть раскрыто только в пределах художественного произведения, которое всегда уникально. Поэтому идеологический словарь писателя, представляя в концентрированном виде воплощенную в языке авторскую картину мира, позволяет вскрыть мировоззренческие основы стиля писателя.