Как неразделимы природа и жизнь, в широком смысле слова, так и охота неотделима от природы
| Вид материала | Рассказ |
- Вирусы и антивирусы, 167.44kb.
- Переход от средневековья к Ренессансу, 223.5kb.
- Урок 21. Мир природы в поэзии А. А. Фета и Ф. И. Тютчева, 763.29kb.
- 1. Понятие управления. Природа и характерные черты управления. Управление, 7391.42kb.
- А. И. Солженицын «Крохотки», 730.85kb.
- Задания к теоретической части программы (разработала: Оскирко С. А.) Предмет и задачи, 130.37kb.
- Рон Рубин. Стюарт Энри Гоулд Бизнес в стиле дзен, 1180.24kb.
- Оценка сочинений и изложений, 132.6kb.
- Стюарт Энри Гоулд Рон Рубин Бизнес в стиле дзен Практическое руководство, 1552kb.
- Дмитрий Иванович гениальный русский химик, физик и натуралист в широком смысле этого, 419.06kb.
ББК
С – 50
СМИРНОВ И,П. Охотничьи были. Рассказы. – СПБ: Невский курьер, 2002 год
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
2002
К ЧИТАТЕЛЮ
Как неразделимы природа и жизнь, в широком смысле слова, так и охота неотделима от природы. Само возникновение человека как биологического вида, немыслимо без охоты. С охотничьим чувством рождались и рождаются сейчас большинство младенцев мужского пола. Иное дело, что это чувство может благодаря внешним факторам не развиться, так и остаться в зародыше, зачахнуть.
Лицемеры и фарисеи те из людей, которые льют слёзы по «загубленной» охотником птице или зверю и вместе с тем поедающие с большим аппетитом бифштекс с кровинкой или жаркое из рябчика.
На охоте идёт честная борьба между охотником и его потенциальной добычей. Ведь охотник может и не суметь выследить зверя или птицу, «промазать» по ней стреляя, наконец, крупный зверь имеет возможность защищаться, в то время как домашнее животное или птица таких возможностей не имеют. А ведь именно их мясо с удовольствием в больших количествах поедают лицемерные борцы за запрещение охоты!
Очевидно, здесь речь не идёт о рвачах, которых и охотниками-то назвать нельзя, уничтожающих всё живое в непотребных количествах ради прихоти или наживы. Настоящий охотник – рачительный хозяин природы.
Занятие охотой издревле воспитывало прекрасных воинов-защитников Отечества. Недаром князья, цари и великие полководцы в большинстве своём были охотниками. На охоте, как и на войне, необходимы одни и те же высокие качества личности: физические и моральные. Настоящие охотники – люди благородные, сильные, смелые, решительные. Им в большой мере присуще чувство локтя, коллективизм. Идя на медвежью охоту просто необходимо верить в абсолютную надёжность товарища. Без этого чувства невозможно единение народа, а, следовательно, невозможно создание сильного, процветающего государства.
“Познакомился с одним... страстным охотником и, следовательно, отличным человеком”, – писал И.С. Тургенев.
“Охота несёт людям не просто здоровье, а здоровье в смысле древнем – римском: в здоровом теле здоровая душа... И радость жизни с её поэзией, и военное удальство, и, пожалуй, можно сказать, романтизм – все эти реки человеческой души вытекают из одного источника – чувства Родины, присущего многим охотникам... Для меня охота никогда не была потехой, спортом, развивающим ноги, как футбол, или руки, как гребля, или мозги, как шахматы. Охота для меня была рабочим процессом, методически воспитывающим меня в целости и единстве всестороннего восприятия природы.” ( М. Пришвин ).
Мне бы очень хотелось, чтобы читатели моих воспоминаний любили свою Родину и её природу так, как люблю её я и мои товарищи по охотам – люди не развращённые американской массовой культурой, не отравленные коммерцией и рыночными отношениями даже в повседневном быту, умеющие просто давать, а не продавать!
Настоящий охотник – всегда любитель своей Родины, а не чужой, пусть даже более яркой и красочной, но для истинно русского человека какой-то не естественной, фантастической, рекламной!
Настоящий охотник не может быть космополитом. Ведь он родился и вырос физически и духовно в скромной, не яркой, но такой родной и близкой его душе природе России. Он любит её как хороший сын любит свою мать, пусть она не самая умная и богатая и не сравнима по красоте со звёздами Голливуда, но именно она подарила ему самое ценное, что есть на Земле – жизнь, и большой грех не быть благодарным ей за этот подарок!
И хотя патриотизм сегодня в России не в моде, я верю, что время господства космополитов пройдёт, и русские люди вновь будут гордиться Россией, её верными сынами и её достижениями!
Сюжеты собранных в книге рассказов взяты из личной охотничьей жизни автора, который не посчитал нужным изменять имена своих товарищей, поскольку “иных уж нет, а те далече”. А их привлекательность и поучительность оценит сам читатель.
ОТЕЦ
Своим неравнодушием, любовью к природе, к охоте во многом я обязан своему отцу – страстному охотнику и рыболову.
Я родился за четыре года до начала Великой Отечественной войны в Ленинграде. Мои ранние детские воспоминания связаны исключительно с нежным, любовным и заботливым отношением ко мне моих родителей.
Потом была война, эвакуация на Урал в эшелоне с оборудованием Ижорского завода, бомбёжки по дороге; коммунальная комната, в которой жили, как теперь говорят, три неполных семьи; бесконечные игры в войну запертых в комнате матерями детей, вооружённых кроме ненависти к фашистам, кусками хлеба, холодным кипятком, солью и ночными горшками; промёрзшая школа, чернильницы из медицинских пузырьков с протравой или сажей вместо чернил; самодельные тетради, сшитые из старых синек чертежей; первые стихи в стенгазете, посвящённые выборам в Верховный Совет СССР в сорок шестом году; возвращение из эвакуации в Ленинград, нелегальная жизнь у родственников в восемнадцатикомнатной коммунальной квартире на 8-й Красноармейской улице, учёба вольным слушателем в четвёртом и пятом классах средней школы и, наконец, обустройство-стабилизация – своя комната в Пушкине в конце сорок восьмого года. Таким образом, с отцом регулярно общаться я начал в отроческом возрасте.
Наверное, редкость общения с наставниками имеет и свою положительную сторону: получаемые уроки лучше запоминаются и больше ценятся.
Помню Новый, 1949-й, год. Я лежу больной на большом деревянном ящике, называемом тогда сундуком, на котором я ночью спал, а днём делал уроки и играл. Он же служил в качестве обеденного стола. Мы недавно въехали в свою комнату и ещё не успели обжиться. В головах у меня ёлка, украшенная самодельными бумажными игрушками: цепями, зверушками, солдатиками, танками, самолётами и клочками ваты. Игрушки раскрашены цветными карандашами и кажутся мне прекрасными. У меня температура и болит горло. Чтобы скрасить потерянный для меня праздник, отец из библиотеки приносит мне книгу и читает вслух. Книга называлась «Лесная школа». Автора я не помню, но речь в ней шла о детях, которые жили, по-видимому, в детском доме и учителя рассказывали им о лесе и его обитателях. Учили различать породы деревьев, узнавать птиц и зверей по их внешнему виду, повадкам и следам на снегу. При этом я с огорчением узнал, что около меня стоит вовсе не ёлка, а сосна. Позже я никогда не встречал эту книгу, но она произвела на меня сильное впечатление.
Вторую книгу, которую читал мне тогда отец, я перечитывал не раз и позже. Это «Животные герои» С. Томпсона. Бесстрашный и самоотверженный фокстерьер, хитрый и умный лис, преданный дому почтовый голубь – стали для меня настоящими героями. В дальнейшем ( в школьной и городской библиотеках, а часто и в читальных залах ) я уже сам брал и с жадностью поглощал книги о природе, путешествиях и приключениях; о сильных и смелых охотниках, без страха идущих один на один с медведем или тигром; о метких сибирских стрелках, бьющих из малопульки белку в глаз, а во время войны ставших отличными снайперами и разведчиками. Моими кумирами кроме рыцарей стали персонажи Дж. Лондона, Ф. Купера, Н. Смирнова, а также Аксакова, Арсеньева, Куприна, Пермитина, Соколова-Микитова, Зворыкина и Ливеровского. Тогда я мечтал стать и биологом, и охотоведом, и путешественником как Арсеньев, Пржевальский или Семёнов-Тяньшанский. Но моей мечте не было суждено осуществиться,
Отец своими рассказами об охоте, животных и птицах подогревал во мне это увлечение. Однажды он рассказал, что в детстве занимался ловлей певчих птиц и их приручением, что у него тогда жил чиж, который к удивлению взрослых, садился на обеденный стол и смело прыгал между столовыми приборами. По моей просьбе он вместе со мной соорудил клетку-хлопушку, и мы с её помощью поймали за окном нашей комнаты большую синицу. Правда из-за моего нетерпения ( я часто и подолгу смотрел на неё, снимая закрывающее клетку покрывало ), она сильно разбилась о проволочные прутья и её пришлось отпустить.
Затем отец рассказал о ловле певчих птиц сетями и показал, как вяжутся сети. Я и сегодня, при желании, могу вспомнить, как это делается. Я заинтересовал ловлей птиц знакомых ребят, и мы года два с увлечением предавались этому занятию. В то время клетками с птицами: чижами, щеглами, снегирями, чечётками к большому удовольствию отца и неудовольствию мамы были увешаны все стены нашей комнаты. С рассветом птицы своим пением поднимали такой гам, что спать под этот аккомпанемент мог только я, тогда ещё своим безмятежным детским сном. Но родители мирились с этим.
Чтобы птицы не засиделись, я выпускал их полетать по комнате. Они пачкали абажур и карниз и не слишком аккуратно рылись в цветочных горшках на подоконнике. Мама терпеливо убирала за ними, а я помогал ей в этом
С помощью отца я научился приручать певчих птиц. Они по моему желанию садились мне на ладонь, и я с гордостью демонстрировал это гостям. Особенно хорошо приручались и пели чижи. Они пели даже сидя на моей руке под музыку, льющуюся из репродуктора. Чижи поют даже ночью, стоит им только услышать громкую музыку.
От увлечения певчими птицами, как-то незаметно я перешёл к голубям. В то время любителей-голубятников было много не только среди молодёжи, голубями занимались и взрослые. Голубей продавали на барахолке у «Воздушки». Мы с друзьями ездили туда полюбоваться: красавцами белыми голубями с маленьким носиком, большими восковицами, с зачёсами на голове, бантами на груди и мохнами на лапах, «чайками», «плёкими», «крытыми», «сороками». Денег у нас не было и своих голубей, чаще всего обычных «сизаков», в лучшем случае «мазарей», добывали нелегальной ловлей у церквей. Однажды богомольная старушка чуть не оторвала мне ухо, поймав с поличным с «сизаком» в сумке.
Голубей вначале приучали к своей голубятне, любовались их полётом. Особенно эффектен полёт «турманов», кувыркающихся в голубом небе. Чем больше оборотов мог делать «турман», тем выше он ценился. Голубей на спор подбрасывали в чужие стаи. Если голубь улетал в свою голубятню, ты выигрывал спор и в награду получал голубя, на которого спорил с хозяином стаи. В противном случае –жертвовал своим голубем. Естественно взрослые голубятники и парни часто дурачили нас, подростков, даже отбирали понравившихся им голубей, нашу примитивную голубятню не раз грабили, сваливали на нас свои грехи перед домоуправлением – хождение голубятников по крышам и чердакам вызывало неудовольствие и жалобы жильцов. Мой отец не раз ходил в домоуправление выслушивать выговоры за моё детское увлечение.
Интерес к певчим птицам и голубям способствовал более глубокому ознакомлению с животным миром вообще по книгам Брэма и Сабанеева.
Незадолго до этого закончившаяся война наложила свой отпечаток и на нас, подростков. Практически всеобщим было увлечение оружием. Его было предостаточно на местах ожесточённых боёв под Ленинградом. Мы, пушкинские подростки, ходили трофейничать под Пулково и под Колпино. В полуразрушенных землянках, блиндажах и траншеях можно было найти винтовки, автоматы, пулемёты, огромное количество боеприпасов – снарядов, патронов, мин. Конечно, голубой мечтой каждого трофейщика было найти пистолет. Но они попадались значительно реже. У нас, малолеток, не утерпевших и похваставших кому-то о находке, их тут же под разными предлогами отбирали старшие ребята.
Из мальчишеской лихости и бездумности мы отвинчивали взрыватели у снарядов и мин, чтобы добыть порох; носили в карманах эти взрыватели и запалы от гранат, а порой и сами гранаты. Их мы применяли для глушения рыбы в Ижоре. Из боевых винтовок мы делали обрезы и оценивали их пробивную силу, стреляя в каски, железные балки на развалинах домов, в кирпичные стены. Мы собирали боеприпасы, обкладывали их дровами и поджигали. Нам было интересно наблюдать взрывы. Сколько подростков по своей глупости тогда погибло или стало калеками!
Возможно, для того, чтобы отвлечь меня от этих занятий и направить тягу к оружию в разумное русло, возможно, видя, моё неравнодушие к «братьям нашим меньшим», спросить теперь об этом уже некого, отец стал брать меня с собой на охоту. Сам он, по его рассказам, с юности был заядлым охотником и рыболовом. Это подтверждается сохранившимися старыми фотокарточками и репродукциями картин на охотничью тематику, всегда висевшими на стенах нашей комнаты. Особенно запомнился мне сюжет картины Кившенко «Охота на тетеревов»: легавая собака в стойке, взлетающие птицы и стреляющий охотник.
В начале войны отец, как и все охотники, сдал своё ружьё на государственный приёмный пункт под расписку о возвращении его после войны. Но этого не произошло, и в сорок седьмом году он купил у своего товарища привезенную из Австрии в качестве трофея двустволку. Это было ружьё двадцатого калибра, Тульского завода, предвоенного выпуска, сделанное на экспорт. В придачу он получил с полсотни австрийских патронов, снаряженных разной дробью и пулями. Я потихоньку от отца показывал ружьё и патроны дворовым ребятам и очень гордился ими.
На охоту мы выезжали на Карельский перешеек, в район станции Лосево (тогда она называлась Кивиниеми ), или на юг – в Сусанино, Красницы. В те годы это были безлюдные места. Мы бродили по лесам и болотам, поднимали тетеревов, рябчиков, уток и зайцев, собирали грибы и ягоды. Отец учил меня манить рябчиков и тетеревов, рассказывал о прежних охотах, учил серьёзно относиться к оружию. В назидание он показал и дал мне пощупать отметины от дроби на своей правой руке. Под кожей у него катались свинцовые шарики. Когда-то в юности он лез на дерево за застрявшей в ветвях битой куницей, а товарищ с земли попытался стряхнуть её выстрелом и, не разглядев отца, зацепил дробью его руку.
Отец увлекательно рассказывал об охоте по тетеревиным выводкам с ирландским сеттером, которого держал до революции семнадцатого года его старший брат. Восторженные отзывы об этой породе запали мне в душу. Через много лет, когда вырос уже мой сын, я рассказал об этой собаке ему, и он подарил мне щенка. Теперь в нашем доме, рядом со мной живёт это исключительно умное, ласковое, красивое и преданное животное.
Первоначально на охоте отец меня самого использовал в качестве собаки. Я по его просьбе должен был обежать и пугнуть в его сторону сидящих на берёзе тетеревов, или обойти озерцо и, если на нём сидели утки, поднять их на крыло, или, обойдя участок бурьяна, выгнать, возможно, лежащего в нём зайца. Надо сказать, что я без обид и даже с удовольствием по мере сил исполнял его поручения, ощущая при этом свою причастность к результатам охоты.
Однажды я удачно выгнал зайца, и отец убил его. На берегу лесной речки мы освежевали тушку, выпотрошили, выбросив всё лишнее. При этом я получил урок разделки зверя. В другой раз, подстрелив тетерева, отец показал, как сохранить птицу в жаркое время с помощью хвои. Он специально подстрелил белку, чтобы показать мне, как сделать чучело из её шкурки.
Отец научил меня разводить костёр в любую погоду, готовить мясо дичи на углях, ориентироваться на местности и многому, многому другому. Но самое главное – он научил меня любить нашу неброскую северную русскую природу и не быть её бездумным, алчным потребителем! Он не был выдающимся стрелком. Во всяком случае, на моих глазах он не сделал ни одного красивого, впечатляющего выстрела. Но в любительской охоте выстрел и не самое главное!
Мне ещё не исполнилось четырнадцать лет, когда отец подарил мне ружьё и официально оформил моё увлечение, сделав меня «юным охотником». Меня приняли в общество и выдали охотничий билет. Юный охотник не имел права находиться в охотничьих угодьях самостоятельно, без наставника. Во всём остальном я стал полноправным охотником. Первым моим ружьём была одностволка 20-го калибра, лёгкая и удобная для моего возраста и комплекции. Я был так счастлив этим подарком, что готов был не расставаться с ним даже во сне. Ружьё вызывало естественную зависть и желание у моих дворовых друзей и отец не отказывался и их брать с собой на охоту, приобщая таким образом к этому занятию, развивая в них любовь к родной природе и Родине. Я точно знаю, что некоторые из тех ребят через всю жизнь с благодарностью пронесли это разбуженное в них моим отцом увлечение.
Хорошо помню яркий, солнечный зимний день. Мы с отцом на обычных солдатских лыжах с мягкими креплениями, одетыми на валенки, глубоко проваливаясь в снег, идём по опушке леса в надежде под прикрытием елей подкрасться к кормящимся на берёзе тетеревам. Снег толстым, пушистым слоем лежит на лапах елей и густо осыпается при прикосновении. Лес сказочно красив. Чёрные лирохвостые косачи кажутся тоже прилетевшими из сказки. Их блестящее оперение отсвечивает на солнце. Балансируя на тонких ветвях, они взмахивают крыльями, и тогда их белые подкрылья ярко контрастируют с чёрным верхом. Я любуюсь ими из-за толстого ствола ели, но отец жестами показывает мне: обходи! Стараясь изо всех сил, я, тем не менее, спугиваю стаю и получаю за это выговор. Он кажется мне несправедливым, и я обижен. Некоторое время мы идём не разговаривая. Но окружающая красота зимнего леса быстро гасит возникшее между нами неудовольствие и вот мы, уже скинув лыжи, ползём рядом по снегу к другой кормящейся стае.
Ещё случай: весна, 30-е апреля, Пасха. День необычно тёплый для наших мест. Мы долго шли по лесной речке, слушая перекличку рябчиков, высматривая нерестящихся щук и сидящих на разливах уток, оба устали и, найдя высокое сухое место на берегу, останавливаемся отдохнуть и перекусить. С большим аппетитом едим приготовленные мамой бутерброды с котлетой и солёным огурцом и запиваем холодным сладким чаем из бутылки. Разогревшись, на солнечном припёке, мы раздеваемся и лезем в воду. Но она ледяная и, окунувшись, мгновенно выскакиваем из неё. Одевшись, бодрыми и жизнерадостными мы продолжаем свой путь вдоль той безымянной речки: отец впереди, я метрах в ста сзади.
Осень: серо и сыро. Моросит мелкий противный дождь. На ветвях висят холодные капли, которые падают на лицо, руки, за воротник ватника, когда продираешься через мелколесье. Мы промокшие, озябшие, усталые и пустые; убившие, как говорил в таких случаях отец, только собственные ноги, бредём по просёлочной дороге к железнодорожной станции. Ноги вязнут в жидкой грязи, не хватает сил их вытаскивать. Ружьё кажется пудовым. Видя моё состояние, отец весело смеётся и забирает у меня ружьё. «Эх ты, охотничек, на сухопутную дичь ощупью!». Это была его любимая поговорка. Я унижен, оскорблён, раздосадован: не хочу отдавать ружьё, лягу костьми, но понесу сам! Однако, в конце концов, соглашаюсь, я выдохся, и медленно бреду за отцом по грязи, стараясь попасть след в след, а он умеряет свой ход.
Летом, в межсезонье, отец брал меня с собой на рыбалку. Он был таким же страстным рыболовом, как и охотником. Он учил меня ловить рыбу на удочку, на жерлицу, на дорожку. Спиннингов тогда практически не было, исключая трофейные. Рассказывал о повадках различных пород рыб, об образе их жизни, местах обитания, способах ловли, наживках. Но безмолвие, тишина, пассивность этого вида охоты меня в те годы не устраивали. Тогда я ещё не был склонен к размышлениям, не пришло время. Страстным рыболовом я так и не стал, хотя заниматься этим в жизни мне тоже приходилось. Отец же сломленный болезнью сердца, вынужден был оставить охоту ещё совсем не старым. Но рыболовом он оставался до конца своих дней. Вечная ему память! Я бесконечно благодарен ему за приобщение меня к охоте, за первые его уроки.
Не долгим оказался период моего ученичества. Может быть, мы и охотились-то вместе всего два-три сезона, может быть, на охоте с отцом я и был-то всего пять-шесть раз, этого я уже не помню, но первый толчок был дан, «процесс пошёл», как говорил небезызвестный, отмеченный печатью дьявола политик наших дней.
В те послевоенные годы дети рано взрослели. Не всем ребятам так повезло как мне. У большинства моих сверстников отцов не было: их отняла война. Дети рано начинали понимать трудности жизни, необходимость выхода на самостоятельную дорогу. Обычным явлением было, когда после седьмого, даже шестого, класса школы ребята уходили в ремесленное училище или прямо в заводские ученики, реже в техникумы, поскольку многие из них, уже в этом возрасте, вынуждены были помогать своим матерям, кормить младших братьев и сестёр. Та же судьба была уготована и мне. Мне было пятнадцать лет, когда стал полным инвалидом отец, мама же не имела ни образования, ни определённой специальности.
Как-то, вернувшись, в очередной раз, из больницы, отец подозвал меня и завёл разговор о моей судьбе. Смысл той беседы я хорошо помню и сейчас. «Учись, сынок, постарайся получить образование. Жив буду – помогу, в противном случае не взыщи. Ты уже большой, определяйся в жизни сам», – примерно так сказал тогда отец.
Мой дядя, токарь Кировского завода, предложил мне пойти к нему в ученики, обещая сделать из меня хорошего рабочего. Кстати в те годы это было не только не унизительно, но даже почётно. Только счастливое стечение обстоятельств (благотворное влияние на меня старой образованной женщины из соседней квартиры) удержало меня от того, чтобы бросить школу и начать самостоятельную жизнь с Кировского завода.
Я окончил среднюю школу и, чтобы далее не быть обузой родителям, в семнадцать лет поступил в военное училище. Таким образом, своим образованием, интересной научной и преподавательской работой, общением с незаурядными людьми, духовно богатой жизнью, я обязан Советской Армии!
И здесь не обошлось без влияния отца. Именно он и сложившиеся обстоятельства научили меня самостоятельности, не позволили впасть в инфантилизм, который широко распространился особенно среди детей моих сверстников.
Мне всегда ближе отца, как и для большинства людей, была мама, и я не могу не сказать о ней доброго слова за её душевное тепло, ласку и заботу, которые она проявляла обо мне до конца своих дней. Наверное, так и должно быть. Ведь женщины по природе своей более мягки, сентиментальны, по житейски добрее, более склонны к всепрощению, менее – к насилию в вопросах воспитания. Моя мама, как и все матери, старалась оградить меня от житейских трудностей, от самостоятельных решений, отец же приучал к ним. Мою судьбу, безусловно, определил он. К сожалению, я слишком поздно понял это и не успел по достоинству отблагодарить его.
Большинство моих дворовых друзей, окончив семь классов и получив неполное среднее образование, что подтверждалось тогда специальным свидетельством, в восьмой уже не пришли. Они стали самостоятельными, рабочими людьми, получающими свою заслуженную зарплату. Кое-кто из них приобрёл ружьё и стал охотником. В дальнейшем мои охоты в юные годы были связаны с ними. Отец на охоту уже больше никогда не ходил. Свою двустволку он, как эстафету, передал мне.
Я твёрдо верю, что социальное начало в человеке значительно важнее биологического, генетического. В человеке никогда не разовьётся та или иная черта характера, природная склонность, если его не окружают люди, разделяющие те же ценности, что и он.
Человек, одарённый от природы художественным вкусом никогда не станет художником, если его не окружают люди понимающие, неравнодушные к этому дару, умеющие оценить его. Любитель словесности не станет литератором, если его некому выслушать: похвалить или покритиковать. Любознательный человек не станет учёным, если он находится в среде неспособной понять его стремления к познанию тайн мира, его эрудиции и склонностей к анализу и синтезу.
То же можно сказать и об охотнике. Человек, одарённый природой душевной близостью к ней, любовью и пониманием, охотничьими задатками, может всю жизнь носить в себе эти чувства, так и не проявив их. Ему тоже нужно попасть в среду себе подобных, чтобы это тлеющее в нём чувство превратилось в страсть, в горение. Как художник острее чувствует гамму цветов, как музыкант наделён особо тонким слухом, так и настоящий охотник одарён более глубоким пониманием природы, её фауны и флоры. Охотничья страсть – тоже дар свыше, как и всякий дар, он, безусловно, обогащает человека.
Социальная среда, в которой приходится жить охотнику, может изменяться. При этом его страсть может затихать и понижаться до тления и может в соответствующих условиях разгораться ярким пламенем. Я это испытал на себе.