Инновации в исследованиях русской литературьi традиционные представления о море в сознании жителей русского севера начала XX века
| Вид материала | Документы |
- Традиции «идеологического романа» Ф. М. Достоевского в русской прозе конца ХIХ начала, 632.99kb.
- Лексические инновации в русском языке начала XXI века (2000 2009 гг.), 213.46kb.
- Антропологические художественные модели в русской поэзии начала ХХ века в контексте, 661.58kb.
- Задачи: сохранение культуры и традиций народных ремесел Русского Севера; популяризация, 60.63kb.
- Тема урока в соответствии с фкгос, 266.23kb.
- -, 496.63kb.
- Основы русского искусства xix-нач. XX века, 20.16kb.
- Тема: Традиционные средства физического воспитания народов Севера, 54.08kb.
- Державинская традиция в русской литературе XIX начала XX века, 683.99kb.
- Курс лекций по русской литературе конца XIX начала XX века для студентов факультета, 1755.86kb.
ИННОВАЦИИ В ИССЛЕДОВАНИЯХ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЬI
ТРАДИЦИОННЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О МОРЕ В СОЗНАНИИ ЖИТЕЛЕЙ РУССКОГО СЕВЕРА НАЧАЛА XX ВЕКА
(НА МАТЕРИАЛЕ ФОЛЬКЛОРНЫХ ТЕКСТОВ)
Павлова Е.В.
Северодвинский филиал Поморского государственного университета имени М.В. Ломоносова, Россия
pavlovaelen@yandex.ru
Pavlova Elena
Ethnolinguistics, linguofolkloristics, folk lexem, frame analysis, ethnocultural sense.
In the article modern cognitive method to the folk language studing is represented. The article is devoted to find out of the typical senses due to traditional folk knowledge about the world. The frame analysis of the folk lexem «sea» is investigated on O.E. Ozarovskaya’s book «Pyatirechie» («Fivespeeches»).
Наше исследование опирается на основные положения русской школы этнолингвистики, цель которой заключается в реконструкции элементов традиционной духовной культуры этноса. В данной работе осуществляется семантическая реконструкция фрагментов традиционной народной культуры Русского Севера начала XX века. Источником послужил фольклорный сборник «Пятиречие», изданный О.Э. Озаровской в 1938 году по материалам экспедиций в различные районы Архангельской области.
В центре нашего внимания находится фольклорный язык, который, в соответствии с идеями русой этнолингвистики, рассматривается как вербальная форма народной культуры. При этом единицей фольклорного языка признается не слово, а традиционный типизированный смысл. Под смыслом мы понимаем единицу фольклорного знания о человеке и способах его существования в мире. Типизированные смыслы обладают этнокультурной маркированностью, то есть особой ценностью для представителей данного этноса. Таким образом, при исследовании фольклорных текстов нас в первую очередь интересует план содержания культуры, а именно – этнокультурная информация, то есть совокупность смыслов, которые зафиксированы в произведениях народного творчества. Извлечение типизированных смыслов осуществляется посредством лингвистического анализа высокочастотных фольклорных лексем (иначе – доминантных имен).
Отметим, что для нас было важным не только выявить этнокультурную информацию, отражающую «фоновые» знания народа о мире, но и продемонстрировать их типичность, то есть повторяемость и устойчивость. С этой целью считаем целесообразным обращение к анализу когнитивных структур, а именно – фреймов, каждый из которых позволяет последовательно выявлять типизированные смыслы, связанные с тем или иным доминантным именем.
Для выявления наиболее частотных фольклорных лексем в текстах «Пятиречия», а также для установления контекстуальной базы исследования были использованы приемы доминантного анализа и составления конкорданса. Их применение осуществлено с помощью специальной компьютерной программы Toolbox, производящей подсчет количества употребления лексем и устанавливающей все контексты, в которых эти лексемы функционируют. Всего к исследованию было привлечено 42 прозаических текста сборника, в основном – сказки. В результате выявлены такие частотные имена, как царь, девушка, конь, мать, дом, море и др.
В рамках данной статьи рассмотрим доминантное имя море. Анализ семантики, символики и прагматической функции лексемы производился на уровнях четырех фреймовых структур. Под фреймом понимаем инструмент исследования, определенную логическую схему, которая заполняется информацией, связанной с конкретными типичными сценами и ситуациями. Материалом исследования послужил полный конкорданс лексемы море, включающий 83 контекста. Представим результаты анализа.
На уровнях поверхностно-синтаксического и поверхностно-семантического фреймов анализировалось ближайшее окружение имени море с опорой на схемную семантику предложения. Выявлены минимальные контексты, в которых типичные ситуации представлены в основном синтаксическими конструкциями глагол (глагольгая форма) + существительное, где управляемым компонентом является лексема море, например: вытащить из моря, пасть в море, прийти к синему морю, дойти до синего моря, ширкать по морю, сбросить в море, воротицца с моря, удиравши по синему морю, гнать к морю и т. д.1
Почти повсеместно поморы говорили: «Море берет без возврату. Море возьмет – не спросит. Море берет – бездолит». В сказках не встречаются сочетания, подобные таким, как утонул в море, погиб в море. Частотной в данном случае является семантическая модель субъект + предикат, в которой имя море выполняет функцию субъекта действия: море взяло, море выкинуло, море не терпит, море принимает, море не прощает. Кроме того, целый ряд контекстов отражает народные представления о взаимосвязи моря с высшими силами, что реализуется посредством употребления безличных конструкций: за́ морем сосве́тило, в море укинуло, носило по морю и др.
Семантика указанных предикатно-объектных и субъектно-предикатных конструкций позволяет заключить, что фольклорное знание содержит представление о море как неком объекте, концентрирующем вокруг себя сказочное пространство, а также как о высшей силе, управляющей жизнью человека. Море мыслилось божеством, которое определяет судьбу человека, вершит суд и решает, когда человеку родиться, когда умереть.
Среди адъективных связей наиболее частотной является сочетаемость лексемы море с колоративным определением синий, которое является постоянным эпитетом и присутствует в контекстах независимо от ситуативного лексического значения ключевого слова. Данным эпитетом определяется и море-пространство, и море-местонахождение (локус), и море-граница, и море как поглощающая стихия.
Выстраивание тематического фрейма осуществлялось на основе расширенных контекстов, в которых описываются как ситуации, так и сцены, включающие информацию о море. На уровне данного фрейма отмечены следующие типичные сценарные связи: море – королевна, царевна; море – дитя, мальчик, ребенок оклеветанной матери; море – конь; море – лодочка, суденышко; море – щука и др. Указанные лексемы, ассоциативно связанные в пределах сказочного повествования с именем море, как правило, имеют символический характер.
Приведем пример сценарных отношений. Установлено, что частотным в сказках является словесный ряд поле – бережок – море, который выявлен в значительном количестве сказок, например: «Отпусти ты меня погулять в цисто поле, на крут бережок, ко синему морю». Так, в сказке «Царевнина талань» [талань – в значении судьба, доля, участь] данная пространственная парадигма соотносится с микротемой «Жизнь в родном доме, жизнь у «своих». Ситуация, описанная в контексте «Укинуло царевну суденышко за сине море» носит символический характер: перемещение по морю, согласно древним представлениям, является символом переправы в иной мир, мир чужого пространства. Все, что происходит с царевной за морем, связано в сказке с тяжелым трудом и преодолением препятствий. В данном случае актуализируется представление о море как сакральном разделе своего и чужого, жизни и смерти. На лексико-грамматическом уровне это выражается противопоставлением предложно-падежных форм у моря – за́ морем.
Семантический анализ всех сценарных связей рассматриваемой лексемы позволил реконструировать следующие этнокультурные смыслы, отражающие представления севернорусских жителей о море:
– ‘море является преградой к достижению желаемого’;
– ‘море – некий рубеж, который необходимо достичь, чтобы получить желаемое (чудесный предмет, царевну, невесту и в целом – счастье, удачу)’;
– ‘море – место преодоления препятствий’;
– ‘море – гибельная впадина, принимающая в себя согрешивших’;
– ‘море – сакральное место очищения от греха и воскрешения’;
– ‘море – высший судья’;
– ‘море – раздел, граница между жизнью и смертью’.
На следующем уровне – уровне повествовательного фрейма происходит обращение к глубинным смысловым пластам сказочного повествования. При этом мы опирались на сценарную структуру сказок, которая представляет собой сюжетно обусловленную последовательность контекстов, включающих доминантное имя море, а также ассоциативно связанные с ним лексемы и слова, имеющие метафорическое и символическое значение. Так, сценарная структура сказки-были «Сороцкая быль» основана на следующем словесном ряде:
море – поморка (жена рыбака) – глядень [диалектное значение – ‘возвышенность, высокий берег, с которого высматривают появление судов, ждут возвращения рыбаков’] – камень-«ва́рака» [диалектное значение – ‘холм, гора, прибрежная скала или скалистый остров’] [Озаровская 2000: 524] – одичала – кинулась.
Семантика диалектных слов глядень, ва́рака, а также описательные контексты культурологического характера фиксируют типизированные смыслы, связанные с таким ключевым фрагментом поморской этнической действительности, как «Морской промысел». Приведем фрагменты сказки-были:
1. Жонка оставалась, ну, она по весны бегала на глядень, с которого в море выглядывают – глядеть, не видать ли какого суденышка.
2. Она стояла на глядне не сходя два дня (никак ей было не увести, вроде одичала, дика стала), а на третий кинулась в море.
3. Эдак-то у нас все поморки: у которой муж в море остался, у коей сын или брат.
Анализ подобных контекстов показал, что в сказках и былях закреплено народное знание о том, что гибель поморки, не дождавшейся родных с моря, не является трагическим фактом: женщина, бросившись в море, воссоединяется с не вернувшимися на землю родными. Такое знание восходит к древнейшим мифологическим представлениям, согласно которым море мыслится как «первичный источник жизни – бесформенный, безграничный, неистощимый и полный неожиданностей», как «образ матери, даже более важный, чем земля, но, кроме того – символ превращения и возрождения» [Трессидер 1999: 227]. Таким образом, символическое значение водной стихии моря может определяться не только как источник жизни, но и как ее цель: «вернуться к морю – значит вернуться к матери» [Керлот 1994: 329], значит обрести новую жизнь.
На уровне повествовательного фрейма выявлены также контексты, в которых употребляются лексемы, ассоциативно связанные с доминантным именем море. Приведем пример:
Она ведь Нова Земля [остров между Печорским, Баренцевом и Карским морями], как … хто раз побывал, дак она тенет. Хошь на смерть, хошь на болесь, а тенет! Это понеть надо. Край земли, да бох, да зверь. Нет, это не понеть (Быль «О Новой Земле»).
В данном случае этнокультурные смыслы, выражающие представления о море, реконструируются посредством анализа следующего словесного ряда: Новая Земля – тянет – смерть – болезнь – край – бог. Анализ семантики и символики указанных лексем позволяет сделать вывод о том, что в сознании поморов море наделяется гипнотическими свойствами. Помора «тянет» на Новую Землю, в море, он не мыслит жизни без морского промысла, однако объяснить эту тягу человек не в силах.
В «Пятиречии» большой интерес представляет «Гибельное описание» – произведение особого жанра, который О.Э. Озаровская определила как дневниковые записи помора. Обращение к сценарной структуре данного текста позволяет заключить, что функционирование таких лексем, как погода, ветер, морские волны актуализирует смысл ‘море – гибель’:
В ту же минуту погодой, ветром, морскими волнами налило наш карбас и опрокинуло несколько раз вверх колодою…
Вышли, змолились господу богу, что не погубил нас в глубины морские. Носило нас по морю трое сутки, безо всякой надежды, кроме господа бога.
В данных контекстах зафиксированы представления о море как пространстве смерти, в котором человек бессилен; спасительной остается лишь надежда на высшие силы. Недаром всю севернорусскую культуру пронизывает культ святого Николая, которого считают покровителем мореплавания: «Во все века христианские моряки и рыбаки почитали святого Николая как своего покровителя и защитника. Именно его икона была непременной для любого поморского судна, именно ему ставили свечу и били поклоны, когда отправлялись в море и когда возвращались из опасного плавания или с промысла» [Шаляпин 1990: 24]. В культурологических исследованиях Русского Севера отмечено, что «постоянное соседство северных русских поморов со смертной областью моря обусловило такие свойства их национального характера, как свободолюбие, вольность» [Теребихин 1993: 16].
Таким образом, в фольклорных текстах закреплен целый религиозно-мифологический комплекс представлений о море. Жизнь на море – это существование в ином, нечеловеческом, сакральном измерении. С образом моря традиционно связывают мифологические мотивы и образы пространства, смерти, границы, перехода, первобытного хаоса, порождающей и погребающей стихии. Вся семиотика морской культуры выстроена на семантических оппозициях начала и конца, центра и периферии, личной свободы и рока судьбы [Теребихин 2006: 33]. Так, многие исследователи феномена море отмечают существование мифологического мотива зеркального слияния неба и моря, что соответствует противопоставлению жизни и смерти. В целом рассматриваемый образ окружен в народном сознании ореолом святости. В сознании поморов море часто становится местом личной мистической встречи человека и Бога; морская стихия – это высший Судья, который вершит людские судьбы на последнем суде. Подобные смыслы являются культурнозначимыми фоновыми знаниями, которые имплицитно представлены в севернорусских фольклорных текстах.
Литература
Керлот – 1994: Х.Э. Керлот. Словарь символов. – М., 1994.
Озаровская – 2000: О.Э. Озаровская. Пятиречие. – М., 2000.
Теребихин – 1993: Н.М. Теребихин. Сакральная география Русского Севера. – Архангельск, 1993.
Теребихин – 2006: Н.М. Теребихин. Религиозно-мифологическое пространство севернорусской культуры // XVII Ломоносовские международные чтения. Выпуск 2: Поморские чтения по семиотике культуры. – Архангельск, 2006.
Трессидер – 1999: Дж. Трессидер. Словарь символов. – М., 1999.
Шаляпин – 1990: С. Шаляпин. Никольский причал // Летописец Севера: историко-краеведческий сб. – Архангельск, 1990.
ТИПОЛОГИЯ ТУРГЕНЕВСКИХ ГЕРОЕВ
Адриана Кристиан
Клужский университет имени «Бабеша-Бойаи», Румыния, adrianacristian2003@yahoo.co.uk
Adriana Cristian
characters’ psychological, moral and spiritual profile; philosophical and ethical analysis; noble purpose; clear purpose; complex and contradictory characters
The essay Hamlet and Don Quijote reveals Turgenev’s subtle understanding of philosophical, psychological and ethical importance of Shakespeare’s and Cervantes’ characters. Turgenev considered that these two authors are “the teachers of contemporaries and posterity”. Shakespeare and Cervantes were able to highlight the evolution and the contradictions in human’s nature. Turgenev revealed that Hamlet and Don Quijote embodied the two main contradictory aspects of human’s psychological profile. Hamlet and Don Quijote lived according to their own ideals and their own view on truth, common good and beauty. Hamlet is vain, conceited and selfish. He calls everything in question and has an analytical way of thinking. Don Quijote courageously follows his only quest: to exterminate the evil.
Чтобы понять и правильно оценить новаторство Тургенева в обрисовке морального, духовного и психологического профиля героев, надо учесть высказывания о Гамлете и Дон-Кихоте, изложенные в статье, над которой он размышлял в период создания романов Рудин, Дворянское гнездо и Накануне, как указывают его письма к Полине Виардо, Е. М. Феоктистову, И. И. Панаеву, Н. А. Некрасову и Л. Н. Толстому.
Тургенев ознакомился предварительно с обширной библиографией, посвященной творчеству Шекспира, представителю северных народов, отличающихся духом рефлексии и анализа, мрачным духом, лишенным гармонии и светлых красок, и Сервантеса, который воплотил в своем шедевре «дух южного человека <…> дух светлый, веселый, наивный, восприимчивый, не идущий в глубину жизни, не обнимающий, но отражающий все ее явления» – пишет автор Дворянского гнезда (Тургенев 1980 342).
Он внимательно следил за переводами произведений Шекспира, предпринятыми Фетом и Дружининым; написал театральную хронику о гастролях актера негритянина Айры Алдриджа в Петербурге, блестящего исполнителя шекспировских пьес. Кроме того, владея испанским языком, Тургенев был намерен перевести роман Сервантеса и готовился к этому «подвигу», «хорошо зная русский язык».
Статья Гамлет и Дон-Кихот появилась в «Современнике» в 1860 году. По своему философскому и этическому анализу, она занимает важное место в творчестве Тургенева. Она оставила явный отпечаток на изоброжении целого ряда главных и второстепенных героев и была положена в основу некоторых романов.
Все люди, сознательно или бессознательно, в большей или меньшей мере, близки либо к Гамлету, либо к Дон-Кихоту, так как живут согласно своим идеям, представлениям о правде, добре и красоте, и отклоняются от них редко благодаря страстям и случайностям. Таковы извечные две ипостаси людей. Но полных Гамлетов или Дон-Кихотов не существует в действительности «по мудрому распоряжению природы».
Гамлет скептик, все подвергает критическому анализу, эгоист, иногда коварен и жесток, смотрит свысока на людей; знает свои недостатки и смеется над ними; не верит в свои силы; не знает для чего живет; жизнь его пустая, однако он дорожит ею. Никто его не любит и он никого не может любить. Гамлеты презирают народ, «плебс», «грязную чернь». Живут одиноко, ничего не открывают и не оставляют ничего после себя. Они бесплодны. От неудач падают духом и жалуются. Но Гамлет умен, образован, красноречив, в нем сильно чувство изящного. Своими идеями и красноречием он привлекает Горацио, юношу, который жаждет знаний и советов и становится преданным учеником Гамлета, усваивает его идеи и передает их и другим. В словах Гамлета о Горацио выражаются «его понятия о высоком достоинстве человека, его благородные стремления, которых никакой скептицизм ослабить не в силах» (Тургенев 1980 346-347). Гамлет отрицает ложь и зло. В отрицании заключается его значение и достоинство. Но он не в состоянии действовать. Для дела нужна воля, а он безволен.
Дон-Кихот воплощает энтузиазм и альтруизм. Несмотря на любые препятствия, он решительно стремится к осуществлению своего идеала, к уничтожению зла, враждебных человечеству сил. Его вера непоколебима. Он честен, правдив, не занят собой, уважает существующие установления, религию и монархов, но свободен и признает свободу других. Дон-Кихот едва знает грамоте; терпит унижения и даже побои, терпит «попирание свиными ногами, (которые) встречаются всегда в жизни». Но за Дон-Кихотом идут массы, потому что у него есть ясная и благородная цель, за осуществление которой он борется беззаветно.
Если скепсис и размышление доводят Гамлета до трагизма, то в Дон-Кихоте прицип энтузиазма доходит до комизма.
Но «без этих смешных Дон-Кихотов – пишет Тургенев – не подвигалось бы вперед человечество» ( Тургенев 1980 346) «и не над чем было бы размышлять Гамлетам».
Глубоко зная сердце, чувства и мышление людей, Шекспир и Сервантес, как видите, создали сложные, противоречивые образы героев и послужили примером «современникам и потомкам».
Отсюда сложность, противоречивость тургеневских персонажей, от Рудина до Нежданова. Если Рудин стоит ближе к Гамлету – так как и он блестящий оратор, высказывающий передовые идеи и в то же самое время неспособен на дело («первое препятствие» совсем обезоруживает его), любовь к Наталье Ласунской, готовой пойти за ним на край света, остается лишь на словах; все его проекты – превратить несудоходную реку в судоходную или улучшить сельскохозяйство одного помещика – остаются также лишь заманчивыми и неосуществимыми мечтаниями. (Эпизод с выступлением Рудина на парижских баррикадах добавлен позже. Смерть его случайна, не мотивирована прежней жизнью). Рудин, так же как и Гамлет, имеет последователя, верного ученика. Это юноша Басистов, который увлекается идеями Рудина и, возможно, попытается применить их в жизнь. Превосходство над окружающими людьми, снисходительное отношение к ним, красноречие, высокомерие, отсутствие подлинного чувства любви, – оправдывают включение главного героя дебютного романа Тургенева в типологию шекспировских героев.
Некоторые черты гамлетизма можно обнаружить и у Лаврецкого ( Дворянское гнездо). Его главная отличительная черта – постоянное размышление, приводящее к пассивности, к разрыву между благими намерениями и волей к их исполнению, к отсутствию уверенности в возможность и необходимость достижения найвысших моральных ценностей. Ему присуща также наивность и стремление к одиночеству.
А Михалевич, второстепенный персонаж того же романа, наделен целым рядом дон-кихотских черт, но не только ими. Даже в его физическом портрете и в одежде он похож на сервантеского героя. Это «высокий и тощий человек», облаченный в некую испанскую мантилию, с красноватым воротником и с львиными лапами вместо пуговиц. Есть у него и «таинственная черноволосая Дульцинея», напоминающая несуществующую в действительности, а только в мечтах Дон-Кихота тобоскую Дульцинею, возвышенную в идеальную красавицу фантазией влюбленного.
Михалевич верит «в добро и правду», находится в непрерывной экзальтации, является, по словам Лаврецкого, настоящим фанатиком. Его упреки по адресу Лаврецкого показательны: гамлетизирование этого настоящего обломовца – лежебоки, проводящего свои дни в одиночестве и отшельничестве, стремящегося лишь к собственному наслаждению, живущего «лишь для себя», не подозревающего того, что построил свой «дом на песке» – доказывают его крайний гамлетизм. «Нет у тебя веры, нет сердечной теплоты» – говорит Михалевич Лаврецкому, а «только рассудок», «ты лишь ничтожный и отсталый вольтерианец», который ничего не делает, «потому что не умеет ничего делать, и не думает ни о чем», лежишь все время и ничего не предпринимаешь, считая что «все что ни делают люди – глупость и чепуха и ни к чему не приводит» и т. д. Образ Михалевича, считают исследователи тургеневского творчества, первый набросок такого героя каким является Инсаров.
Стремление к созданию «сознательно-героического» персонажа – по признанию романиста – привело его к изображению героя близкого по моральному облику, по способности на жертвоприношение, по ясности преследуемой цели близкого к Дон-Кихоту. Так же как и другие герои русского классика Инсаров наделен противоречивыми чертами. Хотя он отличается непреклонной волей, в нем есть что-то «детское», он наивный и слишком откровенный. Обычно Инсаров молчалив, но когда заходит речь об отчизне, «в глубине его глаз вспыхивает нетлеющее, неугасающее пламя». Он начинал говорить возвышенно, «мысль об единой и давнишней страсти звучала в каждом его слове». И как отмечает его любимая, Елена Стахова, Инсаров не ограничивался словами, а «действовал и будет действовать» при любых обстоятельствах. Доказательством этого может послужить сцена столкновения с немецким офицером, которого он сбил с ног и сбросил в озеро во время пикника семьи Стаховых и их гостей. Инсаров не остановится ни перед чем, преодолеет любые препятствия на пути к осуществлению своей цели – освобождение Болгарии из-под турецкого ига.
Подобными чертами, характерными для Гамлета и Дон-Кихота, наделен и Базаров. Его скептицизм доведен до полного нигилизма, до отвержения любых авторитетов и чужих идей («у меня есть свои идеи»). Гордость, презрение к «архаическому явлению», т.е. к Павлу Петровичу Кирсанову с его консерватизмом и англоманией, к Николаю Петровичу Кирсанову и к его либерализму, к «попутчику» Аркадию Кирсанову, а также к псевдонигилистам Ситникову и Кукшиной; отрицательное отношение к крестьянам, сомнение в том, что забитые и невежественные мужики способны на признательность к тем, которые жертвуют своей жизнью для изменения их судьбы; отсутствие альтруизма, неспособность к любви и, наконец, неясность цели своих намерений и безразличие к их осуществлению вскрывают явный гамлетизм Базарова.
Обратим вскользь внимание и на другую отличительную черту тургеневских героев. Рудин и Базаров сходят со сцены жизни благодаря случайностям, Лаврецкий и Лиза Калитина, под давлением обстоятельств вынуждены отказаться от мечтаний о счастьи. Инсаров погибает в молодости от туберкулеза, питая иллюзию о том, что любящая его девушка продолжет его борьбу. Гамлетизирующий Нежданов кончает самоубийством вследствии глубокого разочарования в ничтожных и смешных результатах своего «хождения в народ». И другие тургеневские герои отмечены трагизмом.
Верный «правде жизни», стремясь создавать жизненные персонажи, стоящие «на своих ногах», как герои Гоголя, а не «манекены», «появляющиеся из тумана» или «засахаренные истуканы», по словам Флобера, Тургенев создал галерею живых, сложных, противоречивых образов, а не однозначных, т.е. воплощающих лишь какую либо одну страсть, а наделенных многими, иногда противоположными чувствами, чаниями и мыслями, как это бывает в действительности. Потому что он создавал свои произведения на основе поучений, извлеченных из творчества «гиганта и полубога» Шекспира и из шедевра «несравнимого» Сервантеса.