Редакционная коллегия
| Вид материала | Документы |
- Редакционная коллегия: Т. Б. Мильруд (гл ред.), С. Д. Дробышевская (составитель) Скажи, 613.91kb.
- Е. Ю. Прокофьева редакционная коллегия, 868.19kb.
- Е. Ю. Прокофьева редакционная коллегия, 7181.6kb.
- Редакционная коллегия серии сборников документов Великая Отечественная война 1941 -1945, 9829.4kb.
- С. С. Алексанин Редакционная коллегия, 495.39kb.
- Редакционная коллегия серии сборников документов великая отечественная война 1941-1945, 7950.74kb.
- M 5(1), 9663.74kb.
- Вселенная Учитель, 3306.02kb.
- Редакционная коллегия, 116.47kb.
- Н. Н. Карнаухов Редакционная коллегия, 2238.49kb.
ПРОЗА
Ирина Аронова
Ночь молчит
Памяти Всеволода Петровича Дроздова
– Что ты дёргаешься? Блохи кусают?
– Блохи у нашего Алекса. А у меня сваливаются штаны, я их поправляю.
– Да. К сожалению, они тебе велики.
– Зачем тогда купила?
– Самый маленький размер. Меньше не было. Я не виновата, что ты у меня такой мелкий уродился… Красивая форма. Небось, у вас в классе ещё ни у кого такой нет. Три часа за ней стояла в «Детском мире». Дай, заколю булавкой… Вот так. Я очень за тебя волнуюсь! Постарайся петь громче, чтобы все в зале слышали. Но не ори, как вчера на лестничной площадке. Всё должно быть в меру. На сцене стой прямо, не горбись и не мотай головой. Аккомпанемент слушай внимательно.
– Вот всегда ты меня учишь! Я сам знаю. Мы с Колей сто раз репетировали!
– Кому тебя учить, если не маме.
– Я у них когда жил, Коля меня «Если любишь и веришь» научил. Я потом на дворе пел – целая толпа собралась. Чуть не охрип!
– Джельсомино ты мой… Тётя Мила здорово нас выручила. Ты должен быть благодарен.
– У них очень вкусно всё было. Я даже не скучал, пока ты усовершенствовалась.
– А у меня, значит, невкусно... Отдам тебя в музыкальную школу, будешь на скрипке учиться. Если примут.
– Примут, примут! У меня – слух. Коля, когда поёт, он сам себе на аккордеоне играет. И ещё на гитаре – «Очи чёрные». А я буду – с аккомпаниатором!
– Молодец Коля. И учится хорошо, не то что некоторые... Ладно. Торопиться надо, опоздаем… Бантик поправь. И смотри, чтоб булавка не расстегнулась.
На улице уже зажглись фонари. Они высвечивали каждую летящую снежинку. Был лёгкий морозец, скрипел под ногами снег. На площади сияла, переливаясь цветными огнями, ёлка, вокруг неё сновали на коньках девчонки в широких юбочках, мальчишки в ушастых шапках. Митька несолидно проехался по скользкой дорожке...
– Как только тебя выбрали – с такими успехами. По чистописанию – тройка, по физкультуре…
– Я уже сто раз говорил! Ольга Витальевна сказала, я лучше всех пою! Среди первых-вторых классов!
– А по чистописанию – тройка. Позор.
– Мне перед выступлением волноваться нельзя, а ты ругаешься! Там знаешь, какие знаменитые люди будут? Они все в нашей школе учились. Вечер встречи! У меня – ответственность, а ты…
– Ладно, не буду ругать. Ты хорошо выступишь, я уверена.
В длинном зале с цветными витражами на окнах горели люстры и боковые бра, украшенные серпантином и серебряными нитями.
– Ну, ни пуха ни пера!
Митька махнул рукой и побежал по коридору к сцене, Инна стала искать место. Впереди всё было занято, пришлось сесть у самой двери в конце зала, рядом с седой женщиной в тёмном платье и больших роговых очках. «Наверное, учительница», – подумала Инна и огляделась. Девочки в белых фартуках, молодые люди в костюмах и галстуках, нарядные девицы с взбитыми причёсками, важные дамы, пожилые мужчины – оживлённо переговаривались, искали глазами знакомых, шутили. Почти у самой сцены, в первом ряду, сбоку, она увидела высокого человека с густой каштановой шевелюрой, широкоплечего, в хорошо сшитом костюме. Он что-то объяснял молоденькой Ольге Витальевне, учительнице пения. Это был директор школы Святослав Петрович.
Наконец занавес задёргался и, застревая, медленно разъехался в стороны. На сцене в два ряда стояли девочки и мальчики – «белый верх, чёрный низ».
– Начинаем наш праздничный концерт! – звонко объявила ведущая с туго заплетёнными светлыми косами. – На стихи Павла Когана: «Бригантина». Гимн школы, поют все!
Первым поднялся Святослав Петрович. Захлопал сиденьями зал. Ольга Витальевна ударила по клавишам.
«Надоело говорить и спорить... – запел хор. – …И любить усталые глаза, – тут же подхватили в зале. – В флибустьерском дальнем синем море бригантина поднимает паруса». Два мальчика держали видный отовсюду плакат со словами, но Инне подсказок не требовалось – она знала эту песню ещё со своей туристской юности: «…Пьём за яростных, за непохожих, за презревших грошевой уют. Вьётся по ветру «Весёлый Роджер», люди Флинта песенку поют...»
Когда публика, стуча сиденьями, уселась, был объявлен следующий номер:
– Композитор Дунаевский, слова Матусовского: «Школьный вальс»!
После хора выступал нескладный юноша с огромным галстуком на тощей шее. «Я волком бы выгрыз бюрократизм!..» – декламировал он, рубя кулаком воздух.
Потом на сцену выбежали три девочки в накрахмаленных марлевых пачках и, задорно разводя тоненькими ручками, заскользили в «Голубой польке»…
И наконец:
– …Ученик первого «а» класса Хворостов Дима!
У Инны заколотилось сердце. «Не мог хотя бы вихор пригладить...»
Митька, румяный, лопоухий, с торчащими волосами, уверенно вышел на сцену. Рядом на вертящийся круглый стульчик уселся девятиклассник Коля Петров в отглаженном школьном пиджаке. Рявкнул аккордеон...
– День за днём идут года... – не очень уверенно начал Митька, – зори новах поколений...
«Сколько раз говорила: не «новах», а новых…»
– Волнуется ребёнок, такая аудитория!.. – шептала рядом учительница.
Митька резким движением подтянул штаны и вдруг очень громко запел, заглушая аккордеон:
– Ленин всегда живой, Ленин всегда с тобой – в горе, надежде и радости...
Он старался правильно выпевать каждое слово. Детский голос звенел, заполняя все уголки большого школьного зала.
– Ленин в тебе и во мне! – закончил он под шквал аплодисментов. Кто-то закричал «браво!»
– Как поёт! Наш Робертино! – ахала учительница в роговых очках. – Одарённый ребёнок! Его надо в Москву, к Локтеву, – она привстала с места. – Непременно!
Между тем, Митька что-то шепнул Коле, и тот, улыбаясь, объявил:
– Серенада Смита из оперы Бизе «Пертская красавица»! – Он растянул аккордеон...
– На призыв мой та-айный, стра-астный, о, друг мой прекра-асный, выйди на балкон…– затянул Митька. В зале возникла напряжённая тишина.
«Господи, что он делает! С ума сошёл!» – подумала Инна.
Митька подтянул штаны – наверное, расстегнулась булавка. И под переливы аккордеона продолжал:
– Ночь молчит и тени густеют...
Зал с восторгом слушал.
– Интересно, кто его родители! – вдруг довольно громко возмутилась соседка. – В таком возрасте! Куда смотрит директор? Он что, не утверждал программу?! – Она повернулась к Инне и тихо сказала: – В этой школе слишком много вольности.
Зал грохотал. Инна поднялась с места и выскочила в коридор. «А то ещё что-нибудь выкинет, похлеще. Коля тоже хорош. Взрослый мальчик…» Она побежала по длинному коридору. Под звуки аплодисментов поднялась по высоким ступенькам на сцену, схватила Митьку за руку и потащила вниз...
– Зачем ты меня? – возмущался возбуждённый успехом Митька, пока она помогала ему надевать пальто. – Я бы ещё спел «Если любишь и веришь»!
Он размахивал руками, пытался попасть в рукава пальто. Щёки у Митьки горели огнём.
– Обрадовался, артист! Никакой скромности!
Они вышли на улицу. Свежий морозный воздух немного освежил их лица.
– Подумаешь! Все поют. И по телеку, и по радио, пластинки слушают, а мне нельзя? Всё испортила! Такой успех, а ты… Сама поёшь про любовь, а мне нельзя?
– Вот выгонят меня с работы, будет тогда любовь!
...Митька безмятежно спал. Луна освещала его улыбающееся лицо. Инна уснуть никак не могла, ворочалась с боку на бок, поправляла твёрдую, как булыжник, подушку...
Тяжёлые портьеры закрывали половину широкого окна, за которым виднелась огромная ёлка. Ветер покачивал флажки и игрушки, и они блестели от лучей скупого зимнего солнца.
За большим письменным столом, уставленным телефонами, сидела сухая бледная дама в чёрном костюме, углубившись в чтение какой-то бумаги. На стене висела картина с изображением старой крепостной стены, выше – портрет очкарика, отдалённо похожего на Антона Семёновича Макаренко. «Почему я здесь? – лихорадочно подумала Инна. – Ах, да...» Она потопталась у двери. Дама подняла глаза и произнесла ледяным тоном:
– Хворостова? Садитесь вот сюда. – Она показала на один из стульев, расставленных вдоль длинного стола.
Инна сделала два шага и вдруг увидела прямо перед собой директора школы Святослава Петровича. Он сидел на стуле, нахмурившись, неудобно согнув свои длинные ноги.
– Итак, расскажите, товарищ Хворостова, как дошли вы до жизни такой?
Инна молчала.
– Хорошо, я вам помогу. Вы когда-нибудь состояли в комсомоле? Членом Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодёжи?
– А кто не был? Я в партии уже два года.
– Тем более. И какие вы тогда пели песни?
– «Картошку» пели, «Каховку», «Гренаду», «Здравствуй, страна героев». А что? Что такого?
– И чему же вы теперь учите своего ребёнка?
Инна молчала.
– Кстати, а кто родители аккомпаниатора?
– Отец Коли Петрова – председатель Совнархоза. – Святослав Петрович привстал со стула.
– Председатель?.. Ну… Мальчик способный. А вот скажите, дорогой вы наш директор, что это за гимн поют у вас учащиеся советской общеобразовательной школы имени Семёнова-Тян-Шанского? Любить усталые глаза? Пить за яростных и непохожих? Что вы предлагаете пить детям? И кто такие «яростные и непохожие»? Не похожие на кого?
Кто-то сбоку громко стучал на пишущей машинке.
– Уважаемая Евдокия Мефодьевна, вы так ярко рассказываете о нашем вечере, как будто сами там побывали.
– Мне, знаете ли, докладывают. Нина Ивановна, пригласите, пожалуйста, Екатерину Ильиничну. Она присутствовала на этом злополучном «вечере встречи».
В кабинет, услужливо кланяясь и улыбаясь, вошла тяжёлая пожилая женщина в роговых очках.
«Где я её видела? – подумала Инна. – Правильно, она сидела рядом».
– Екатерина Ильинична, подтвердите то, что вы мне рассказали.
– Конечно, Евдокия Мефодьевна. Да тут всё ясно как божий день. Все пели «Бригантину», это такой гимн школы. Потом мальчик, местный наш Робертино... что-то иностранного композитора, не расслышала фамилию.
– Жорж Бизе, классик, – подсказал Святослав Петрович. – А мальчик замечательный. Слушали не дыша.
Инна испугалась за директора.
– Я сама научила Дмитрия! Каждый день по куплету заучивали наизусть, как урок. И музыку! Просила Колю, чтоб подыграл. Пусть, думаю, выступят у нас во дворе. А они взяли и спели в школе. Мой сын ещё много такого знает! Вот, например... – Она вышла из-за стола и запела. – Зачем ты ходишь под балконом, глупый смешной Ромео?.. Или: бессаме, бессаме муччо…
– Довольно! Здесь не сцена!.. Всё верно, рыбка гниёт с головы. Вы, Святослав Петрович, учтите, пожалуйста, и запомните: нам не нужны не похожий ни на кого директор школы и его такие же ученики. Запомните и научитесь быть как все! Вы протоколируете? – повернулась она к машинистке. – Отлично. Ну, а вашим, товарищ Хворостова, поведением пусть займётся партийная организация. И сделает соответствующие выводы – можете ли вы оставаться на должности воспитателя в детском саду... Все свободны, товарищи. Подумайте, крепко подумайте, Святослав Петрович, как дальше жить будете.
– Будем проводить фестиваль искусств «Весна». Приглашаю вас.
– Спасибо. Уже наслышана... Кажется, в десятом «б» собираются ставить «Клоп»?
– Замечательную пьесу Владимира Владимировича Маяковского.
– Ну-ну. Я лично проверю весь ваш репертуар. Хватит первоклассникам на балконе обнимать любя... А вы, мамаша, займитесь вплотную воспитанием собственного ребёнка. Пока не поздно!
Инне вдруг показалось, что руководящая дама оскалила зубы и зарычала. И так же зарычали и оскалили зубы машинистка и Екатерина Ильинична…
Ей сделалось нехорошо: пересохло в горле, задрожали колени. Громко стучало сердце. Она ухватилась за стул, но не удержалась и рухнула на пол...
Инна открыла глаза. Она лежала дома, в своей постели. Рядом, на детской кроватке, ровно дыша, спал сын. В окно светила луна. Было очень тихо...
«Ночь молчит, – подумала она. – И тени густеют…»
ПОЭЗИЯ
Леонид Кузьмин
20 июля 2007 года исполнилось 60 лет со дня рождения члена Союза российских писателей Леонида Кузьмина. Юбилей автора ознаменовался выходом сразу двух книг его стихов – «Избранное» и «Всё еще впереди». Первая из двух указанных книг подводит итог 10 лет (начиная с 1997 года, когда вышла в свет первая книга поэта), в течение которых Л. Кузьмин напряженно работал, опубликовав 8 поэтических сборников. 18 октября 2007 года в Смоленской областной универсальной библиотеке им. А. Т. Твардовского торжественно прошел юбилейный творческий вечер автора, на котором состоялась презентация «Избранного» и самой «свежей» книги Л. Кузьмина с оптимистическим заглавием «Всё еще впереди». В 2008 году Смоленским отделением Союза российских писателей эти издания автора номинированы на соискание Премии Центрального федерального округа. Не предугадывая исхода очень жесткой конкурсной борьбы, но, естественно, желая Леониду Кузьмину победы, альманах «Под часами» знакомит своих читателей с выдержками из книги «Всё еще впереди».
Все еще впереди
Вот и мы трепещем во Времени,
Словно рыба, попавшая в сеть.
И каким бы ни маялись бременем,
Стало главным слово «успеть».
Но, как в диком лесу прогалины,
Ты в сети этой прочной найди
Те места, по ошибке Хозяина
Где есть ход: всё еще впереди!
***
Почем твоя мудрость, мудрец?
Почем твои сказки, сказитель?
Почем твоя хитрость, хитрец?
Почем твое зрение, зритель?
И зритель ответил: «Пятак».
Хитрец сказал: «Сбавлю две трети».
Сказитель сказал: «Четвертак». –
И только мудрец не ответил.
***
Снова выпала осень. И всё – слава Богу!
Под мостами светлей, и дожди над рекой.
Журавли и студенты, и лист – на дорогу,
И синицею грусть – на руке, над строкой.
Слава Богу: мы вновь, поредев, но не сдавшись,
Открываем тетради, чтобы писать.
На иконы крестясь, светлым числим свой Август,
Потому что уж некому в нём умирать.
***
Россия – бедная страна:
я на площадке выключаю свет,
увидев, что успел внести вина
к себе так рано мой сосед.
Между обшарпанных квартир
спускаюсь воздуха глотнуть,
собаке показать наш мир,
так и не понятый ничуть –
ни общим разумом, ни врозь,
зато рефлексами освоенный сполна, –
вот это дело удалось!
Вернусь… Сосед нальёт вина.
тициан
Бескомпромиссной кистью осень,
свой жанр забывший Тициан,
мазки невечные наносит
на лики древ через туман.
Мечтал бы выставить на «Сотбиз»
шедевры эти меценат:
всё это сделано на совесть,
да листья уж к земле летят…
Мы собираем по частицам
неповторимость красоты,
природу упросив трудиться
над реставрацией мечты.
И нам дороже с каждым годом
сезонный гений наших стран –
художник с именем Природа,
наш мудрый, добрый Тициан.
Поэзия есть писание
безответных писем
и чаще всего нечитаемых,
даже если оставить
проблему читабельности.
Но я доподлинно знаю,
что есть уголок Вселенной,
где всё наше читают
внимательно,
и ответы уже отправлены,
но придут через тысячу лет.
ночь без сна
Кроме сонных сигарет
в помятой пачке
моста над этой ночью нет –
и никакой заначки.
Поймет ли кто-нибудь другой,
как жизнь нас судит? –
Ни сна над бровною дугой,
лишь тени судеб.
И каждый призрак дорог мне,
со мной лишь связан.
В холодной, темной тишине
я вижу разом
пространства канувших годов
и душ пространства.
На сон сменить я не готов
бессонниц постоянство.
Пускай я бледен и разбит, –
до той поры мы живы,
пока бессонный мозг хранит
свои Архивы.
О чем не плакал в жизни я –
так об отсутствии жилья!
Слеза точила путь слезе
лишь об отсутствии друзей.
Они мне были светлый дом,
и счастлив был я в доме том!
****
Весна мне кажется чужой,
Как девушка, влюбленная в другого,
Как сад за пограничною межой…
Одни лишь птицы мне любезны снова:
Мне их язык понятен и знаком
И с каждым годом все родней их крылья.
Моя душа, ходившая пешком, –
Теперь курсант в пернатой эскадрилье.
Но я пока ее не тороплю –
Пусть будут ей подвластны все высоты.
Ведь люди есть, кого я так люблю,
И жив тот мир, где меня любит кто-то.
Отцу
По нашей стороне лесной
Шел страшный год, сорок восьмой.
Отец мой, умерший от ран,
Тогда не звался ветеран.
Я год всего прожил с отцом,
Кудрявым статным молодцом.
Войну он в землю уложил
И на три года пережил.
Когда б не паспорт – те года
Я бы себе взял навсегда.
Но я не лгу – в том нет вины:
Отец мой не пришел с войны.
Правами сердца озаботясь,
Под осень выбираем мы
Сосновый дом, звезду, колодезь
И ожидание зимы,
Внучатый облик новых яблонь,
Письмо некрепкою рукой,
И сквозь туман – уже неявно –
Мостки над старою рекой.
ПЕРЕВОДЫ
Адам Мицкевич
2008 год – год 210-летия со дня рождения Адама Мицкевича (1798 – 1855) – выдающегося польского поэта и деятеля национально-освободительного движения, основоположника польского романтизма (сб. «Поэзия», т.1, 1822; поэмы «Гражина», 1823, «Дзяды» ч. 2,4, 1823, «Конрад Валленрод», 1828). В 1824 году поэт был выслан царскими властями из Литвы; жил в России, где сблизился с декабристами, с А. С. Пушкиным. В эмиграции (после 1829 года) создал 3-ю часть «Дзядов» (1832) и поэму «Пан Тадеуш» (1834) – эпическое полотно ставропольского быта, шедевр словесной живописи. В 1840 – 1844 читал лекции о славянских литераторах в Париже. В 1849 редактировал демократическую газету «Трибуна народов»; выступал со статьями революционно-демократического характера (С. Э. С, 3-е изд. – М.: Сов. Энциклопедия, 1985. Стр. 813).
крымские сонеты
Товарищам путешествия по Крыму.
Автор
от переводчика
«Крымские сонеты» Адама Мицкевича своей живописностью подстать величавой красоте крымской природы. Напомню, польский поэт совершил путешествие по Крыму в 1825 году. Итогом этой поездки стал цикл из восемнадцати сонетов. И хотя крымская тема уже полновластно звучала в русской поэзии благодаря «крымским» стихам Семёна Боброва, Батюшкова, Пушкина, – всё же «Крымские сонеты» (переводы на русском языке появились вскоре после издания «Сонетов» Мицкевича в 1826 году) стали первым ярким циклом стихотворений о Крыме.
Традиция переводов «Крымских сонетов» в России имеет глубокие корни. Поэт Вяземский заложил «фундамент» этой традиции, сделав в 1827 году переводы сонетов в прозе, точнее – подстрочники к ним. Приятель Мицкевича Ф. Малевский писал в своём дневнике: «Вяземский закончил свой перевод Сонетов. Нельзя проявить большую, нежели он, осторожность в переводе. Дмитриев, Баратынский привлекались для поправок». Не вдаваясь в подробности, замечу, что мимо «Крымских сонетов» не прошли такие выдающиеся поэты как Дмитриев, Козлов, Лермонтов, Аполлон Майков, Бенедиктов, Ходасевич… Непревзойденными по сей день переводами, на мой взгляд, являются гениальные переводы Ивана Бунина, мастера стиха, виртуозно владеющего сонетной формой. Уверен, немалую услугу ему в этом оказала любовь к Крыму.
Традиция переводов «Крымских сонетов» Мицкевича органично сплетается с традицией сонетов о Крыме вообще. Достойно продолжили её – Максимилиан Волошин («Киммерийские сумерки»), Сергей Шервинский («Феодосийские сонеты»), а также другие поэты.
Свет сонета не меркнет, «и в наши дни пленяет он поэта». И вместе с ним – Крым, как птица Феникс, вновь и вновь возрождает в нетленных стихах свою величественную красоту и славу.
Владимир Коробов
1
Аккерманские степи
Вплываем на волнах степного Океана
В просторы диких трав, где лодка – мой возок.
И пенится в цветах, и зыблется поток,
Минуя острова багряного бурьяна.
Смеркается. Ни тропки, ни кургана.
Жду путеводных звезд – шатер небес высок.
Что там горит? Заря? Зарницы ли цветок?
Мерцает млечно Днестр, маяк у Аккермана.
Как тихо! Постоим. Мне слышится вдали,
Как, скрытые от глаз, курлычут журавли,
Как выползает уж из логова ночного,
Как замер мотылек… Так сон глубок травы,
Что, кажется, смогу почуять зов с Литвы…
Молчание. Ни отзвука. Ни слова.
2
морская тишь
На высоте Тарханкут
На море полный штиль. Бриз замер, изнемог.
Поник устало флаг. В зеркальной вижу глади
Купальщицы-волны светлеющие пряди,
Волшебной наготы не тронет ветерок.
Корабль оцепенел. Натруженный флагшток
И парус – после битв знамена на параде.
У спутников моих уверенность во взгляде,
К матросам капитан сейчас не очень строг.
О море! В глубине среди пугливых рыб
Во время страшных бурь гигантский спит полип,
Но щупальца в тиши он грозно расправляет.
О мысль моя! И ты – жилище для змеи:
Воспоминанья спят в дни бурные мои,
Но в безмятежный час змея меня терзает.
3
плавание
Разверзлись небеса – на море грянул гром!
Как чудище, волна внезапно набежала,
Ударила о борт – корма заскрежетала,
Вскарабкался матрос на реи пауком.
Безумный ветер! Стон! И – волны кувырком!
Корабль, кружась, летит в метель седую шквала,
Вступив с прибоем в бой, сражаясь как попало,
Штурмует грудью шторм, таранит тучи лбом.
И я – ему вослед – лечу навстречу бездне!
Воображенье, вновь стань парусом – воскресни!
Мгновение – сольюсь с крылатым кораблем,
Из сердца рвется крик, и весело с толпою…
О, как легко парить над бездною морскою
И птицей проплывать в пространстве мировом!
4
буря
Все кончено… нет сил… сочится в трюм вода…
Волною вырван руль, и сорван ветром парус,
Зловещий помпы свист, матросов крики, ярость,
Померк кровавый диск надежды навсегда.
Тревожный слышен зов – трубит в рожок беда.
Встает за валом вал – растет до неба ярус.
Беря на абордаж, обрушив брызг стеклярус,
Смерть входит на корабль, как воин в города.
Одни лишились чувств. В предсмертный час разлуки
Друзья прощаются. Другие, вскинув руки,
Взывают к Господу и молятся в пути.
Был путник среди них… Он видел в жизни много
И думал: счастлив тот, кто свято верит в Бога,
Кому дано сказать последнее «Прости!»
5
вид гор из степей козлова
П и л и г р и м и М и р з а
П и л и г р и м
Там? Что за море льда Аллах воздвиг стеною?
Престол из мерзлых туч для ангелов сковал?
Или гигантский Див куском вселенских скал
Отрезал звездам путь, чтоб мир покрылся мглою?
Какое зарево цветет над крутизною!
Пожар на небесах? Царьград в огне ли пал?
Аллах в кромешной тьме лампады разбросал,
Открыв вселенной лик, что скрыла ночь чадрою?
М и р з а
Там? Я туда всходил… Зимой там царство льда,
Там воды горных рек срываются с разбега,
Там звери не живут, орел не вьет гнезда,
Там тучам места нет для мирного ночлега,
Там в мерзлой тишине горит одна звезда
Над самой головой. Она лучистей снега.
То Чатырдаг!
П и л и г р и м
А-а!!
6
бахчисарай
Величествен и пуст дворец, где жил Гирей.
Роскошной жизни след заткала паутина.
Где пыль сметали лбом по воле господина –
Гнездится саранча, пристанище для змей.
Разросся дикий плющ в пролетах галерей
И чертит письмена… Унылая картина!
То Валтасара знак таинственный «РУИНА»
Природа нанесла на все дела людей.
Один фонтан журчит, как прежде, в полдень синий.
Роняя жемчуг слез над чашею резной,
Разносит голос он в безжизненной пустыне:
О слава, власть, любовь, что здесь текли рекой!
Иссякли скоро вы, а я струюсь доныне,
Тревожа – о позор! – безмолвия покой.
7
бахчисарай ночью
Молитвы голос смолк, и опустел меджид,
Народ расходится, угас призыв изана.
К рубиновой заре – наложнице желанной –
В плаще из серебра царь полночи спешит.
Узором ярких звезд шатер небес расшит.
Там, посреди светил и млечности туманной,
Белеет облако с каймою златотканой, –
Так лебедь царственный по озеру скользит.
От минарета тень и тень от кипариса,
Сплетаясь, падают. Залит луною двор.
И полукружием, как дьяволы Эвлиса,
Чернеют выступы зубцов гранитных гор,
Где, пробудившись вдруг, с проворностью Фариса
Вонзает молния копье свое в простор.
8
гробница потоцкой
Среди густых садов, в расцвете юных лет,
Одна из лучших роз осыпалась, увяла!
Как стая мотыльков в дне золотом пропала,–
Так молодость прошла, оставив грусти след.
На севере горит над Польшей гроздь планет.
Откуда столько звезд так ярко засверкало?
Не твой ли это взор, который смерть украла,
Зажегся в небесах, преобразившись в свет?
О полька! Я, как ты, окончу жизни дни
От родины вдали… Найду я здесь забвенье,
И, может, кто-нибудь в кладбищенской тени
Беседой оживит немое запустенье:
Звучит родная речь – ты оживешь в ней, и
Воскресну в слове я хотя бы на мгновенье.
9
могилы гарема
М и р з а – П и л и г р и м у
Здесь с гибких лоз любви был срезан виноград,
Который не дозрел по прихоти Аллаха.
Здесь жемчуг юных жен, став горсткой пыли, праха,
Лег в раковины тьмы из моря нег, услад.
Покрылся пеленой забвенья скорбный сад.
Гранитная чалма – как символ власти, страха.
Что начертал гяур, то не избегнет краха:
Поблекли имена – иссек их дождь и град.
О цвет эдемских роз! Подобно лепесткам
Опали вы в саду невинности до срока.
Никто не осквернит вас жадным взглядом там.
А ныне дочерей поблекшего востока
Тревожит киафир*… Поверил я слезам,
Впустив его сюда. Минуй нас гнев пророка!
10
байдары
Пускаю вскачь коня, взметая пыль дорог!
Без жалости в пылу сильней вонзаю шпоры –
Волною набегут леса, долины, горы.
Лечу! Вокруг меня бурлит цветной поток.
Разгоряченный конь от скачки изнемог.
Когда ж иссякнет свет и скроет мрак просторы,
Осколками зеркал мои дробятся взоры:
Как призрак, внешний мир в них зыбок и далек.
Покоится земля… Лишь я не сплю один,
Разверзнувшись вдали, зовет морское лоно,
Склоняюсь перед ним, тянусь к нему с вершин,–
Навстречу черный вал стеной встает со стоном.
О, если б мысль моя, как челн среди глубин,
Забвение нашла в той бездне непреклонной!
11
Алушта днем
Сползли к подножью гор покровы влажной мглы.
Шумят, намаз творя, колосья золотые.
Плоды роняет лес – рубины дорогие,
Что в свете дня горят, как четки у муллы.
Поляна вся в цветах. Прозрачны и светлы,
Как радуга, висят над ней цветы живые:
Цикады, мотыльки, стрекозы голубые –
Природы пестрый мир, сокровища Аллы.
А там, где волн прибой у лысых скал кипит,
И, отраженный, вновь на берег напирает,
На пене солнца луч искрится и горит –
Зрачков тигриных блеск из глубины мерцает.
И в море далеко над парусом парит
Беспечно стая птиц. Корабль проплывает.
12
алушта ночью
Вечерней свежестью повеял ветерок.
Светильник мира пал на плечи Чатырдага,
Разбился – пролилась огнем пурпурным влага
И гаснет. Пилигрим один среди дорог:
Внезапно сумраком покрылся гор чертог,
Ручей залепетал в цветах на дне оврага,
Но музыку цветов и влажных трав из мрака
Расслышать в тишине я сердцем только смог.
В глубокий клонит сон. Созвездья зажжены.
Мгновенье – мрак пронзен стрелою метеора:
Дождь золотой осыпал лес, долины, горы…
О ночь восточная! Навеяв лаской сны,
Как одалиска, ты зовешь горящим взором
И страсти будишь вновь на ложе тишины.
13
чатырдаг
М и р з а
О гордость мусульман! К стопам твоей твердыни
Я с трепетом припал, великий Чатырдаг!
Ты – мачта корабля, гор крымских падишах,
Вселенной минарет в заоблачной пустыне.
Безмолвно, как Рамег у врат небесной сини,
Ты сторожишь эдем. Приходит в ужас враг:
Твой плащ – лиловый лес и серебристый мрак,
Чалма твоя из туч, на ней созвездий иней.
Палит ли солнце злак, гяур ли жжет селенья,
Промчится саранча, сжирая все дотла,–
Ты, Чатырдаг, молчишь, далёк добра и зла!
14
пилигрим
М и р з а
Бесстрастный драгоман, кому века – мгновенье,
Стоишь – у ног твоих лежит забвенья мгла,
Внимая лишь Творцу, как в первый день творенья.
У ног моих – страна невиданной красы.
Здесь ясен небосвод, смуглы от солнца лица,
Так отчего душа в ненастный край стремится,
В туманные леса прибрежной полосы?
Родина, Литва! Песчаный кряж косы
И заросли болот. Нет, с ними не сравнится
Ни соловей Байдар, ни юная певица,
Ни райские сады в соцветиях росы.
Пусть странника манит в густую тень Салгир,
Я от него далек. Задумчиво вздыхаю
Об утре прежних дней, и сумрачен, и сир.
И в прошлое глядясь, я с грустью вспоминаю
Любимую свою – в ней заключен весь мир.
Она – в родном краю… Но помнит ли? Не знаю.
15
дорога над пропастью в чуфут-кале
М и р з а и П и л и г р и м
М и р з а
Молитву сотвори, закрой на миг глаза,
Рассудок вверь коню – оставь узду в покое.
Так чутко замер он, как будто перед боем.
Вот – прыгнул. Добрый конь! И цепкий, как лоза.
Вниз, путник, не смотри! Там – бездна. И гроза,
Метая молнии, не смерит дна собою.
В колодец Аль-Каир дотянешься рукою?
Рука ведь не крыло. Так думает мирза:
И в мыслях не дерзай познать глубины мрака!
Что мысль? Поманит в путь – в безбрежность заведет.
Как якорь, вниз скользнет… И ты добыча праха.
П и л и г р и м
Прости меня, мирза! Я заглянул вперед…
Что видел? Не скажу, но не из чувства страха:
Чему названья нет – то смерть лишь назовет.
16
гора кикинеиз
М и р з а
Взгляни на небеса, сорвавшиеся в бездну:
То море. Среди волн поверженным орлом
Распластана скала – сломал ей крылья гром,
Как радуга, они то вспыхнут, то исчезнут.
Сквозь дымку различать синь моря бесполезно.
Не остров-птица там, а тучи снежный ком.
Полмира погребла во тьму она крылом
И лентой-молнией опутала окрестность.
Но тихо, берегись! Коня замедли бег
И будь настороже. Здесь пропасть под ногами.
Я кинусь – так с вершин лавиной сходит снег.
Исчезну с глаз твоих – смотри на ближний камень,
Мелькнет перо чалмы – пусти коня в разбег,
А не мелькнет – прощай… Аллах пребудет с нами!
17
развалины замка в балаклаве
В развалинах лежит стен крепостных громада,
Прославивших тебя, неблагодарный Крым!
Они – как черепа по склонам гор крутым,
В них поселился гад и люд ничтожней гада.
Взбираемся наверх. Кругом следы распада.
Среди надгробных плит зной полдня недвижим.
Разросся виноград над именем чужим,
Таится, словно червь, оно в укрытье сада.
Здесь прежде древний грек на стенах крепче скал
Афинские пиры для знати высекал,
И генуэзец здесь в бою не знал позора…
А ныне – пустоту крылами чертит ворон.
Он траурную тень над башней распластал,
Как черный флаг беды, погибели и мора.
18
аюдаг
Люблю смотреть в простор с вершины Аюдага,
Как толпы грозных волн идут на приступ скал:
Сомкнулся черный строй и брызги расплескал –
Искрится, словно снег, серебряная влага.
Прибой, как рать китов, влечет вперед отвага,
Таранит берега и вспять уходит вал,
Но мечет на песок то жемчуг, то коралл,
Когда перекипит волны взбешенной брага.
Подобная волнам, все красит в мрачный цвет
Бушующая страсть, о юноша-поэт!
Но перед Музою смирится непогода,
Пронесшейся грозы повыветрится след.
И вдохновение, и радость, и свобода,
Бессмертные в веках, украсят твой сонет!