Редакционная коллегия

Вид материала

Документы

Содержание ПРОЗАГеннадий Пастухов

Подобный материал:

• Редакционная коллегия: Т. Б. Мильруд (гл ред.), С. Д. Дробышевская (составитель) Скажи, 613.91kb.
• Е. Ю. Прокофьева редакционная коллегия, 868.19kb.
• Е. Ю. Прокофьева редакционная коллегия, 7181.6kb.
• Редакционная коллегия серии сборников документов Великая Отечественная война 1941 -1945, 9829.4kb.
• С. С. Алексанин Редакционная коллегия, 495.39kb.
• Редакционная коллегия серии сборников документов великая отечественная война 1941-1945, 7950.74kb.
• M 5(1), 9663.74kb.
• Вселенная Учитель, 3306.02kb.
• Редакционная коллегия, 116.47kb.
• Н. Н. Карнаухов Редакционная коллегия, 2238.49kb.

Перевод Владимира Коробова





ПРОЗА


Геннадий Пастухов


Кстати, об огурцах


Ерофеич, по общему признанию членов дачного кооператива, был специалист высокого класса. На его 4-х сотках всё росло, цвело и плодородило независимо от погодных условий, которые являлись систематической причиной посредственных урожаев его соседей. Да, он был овощевед, то есть ведал об овощах если не всё, то очень многое и умел использовать свои знания в личных целях. Он использовал даже птиц и насекомых. Это на его дачном домике красовался скворечник, а в его кустах всю ночь напролет щелкал соловей. На его участке всегда было много божьих коровок и мало жуков, тех самых, которых нам удружила Америка, тех, которые даже окраску имеют полосатую, как американский флаг, только иного цвета. В общем, в кооперативе Ерофеич пользовался заслуженным уважением и непререкаемым авторитетом в сельскохозяйственных вопросах.

А вот во дворе дома, в котором он жил, этому его таланту не придавали значения. Здесь не было дачников, а были только собачники. Выходили они во двор со своими четвероногими питомцами, снимали с них поводки, а сами садились резаться в домино. В это время собаки гадили где хотели. Очень это возмущало Ерофеича, но собачники были невозмутимы по этому поводу. Они отвечали, что наше общество еще не доросло до того уровня, чтобы для собак строить туалеты в каждом дворе. Они ещё и для людей не построены. Вот, аргументировали его коллеги по домино, бывало, выпьешь пива где-нибудь в дальнем квартале, а пока до дому доберешься, иногда приходится и под куст… на виду у трудовой интеллигенции. Почему у интеллигенции? Потому что только интеллигенцию это возмущает, остальные сами так делают. Как говорится, пусть лучше лопнет моя совесть, чем мой мочевой пузырь.

Несмотря на значительные расхождения во взглядах, Ерофеич тоже с ними садился за столик во дворе, потому что любил постучать костяшками. Но во время игры испытывал некоторые трудности в процессе общения. Все разговоры, в конечном счете, сводились к тому, что их собаки – это верх совершенства и чем-то даже превосходят людей по своей сообразительности и так далее.

Ерофеич понимал, что, любить растения, вроде, не принято. Ну, разве что женщины любят живые цветы, которыми их иногда одаривают мужчины. Но тут еще надо разобраться, что им, женщинам, нравится – цветы или знак внимания, который им этим преподношением оказывается. А вот овощи люди любят только в качестве продуктов питания. И всё же Ерофеич не терял надежды доказать кинофилам, что общение с растениями может быть не менее интересным и занимательным, чем с животными. И, к тому же, он не видел резкой границы между животными и растениями.

Вот взять, говорил он, к примеру, растение росянку…

– Ну и зачем нам ее брать? – спрашивали собачники, – чтобы увидеть корни, стебель, листья? Так вон, вырви любой куст и увидишь все то же самое. Разве что цветы у нее интересные?

– Нет, – отвечал Ерофеич, – цветы у нее невзрачные. А вот у неё есть желудок, как и у ваших животных.

– Это в каком смысле? – вскинулись собачники.

– А в таком смысле, что если этому растению не хватает питательных веществ из почвы, то есть через естественный для растения путь питания, оно выделяет клейкую массу на свои листья, и разные там насекомые прилипают к ним. А вот тогда-то росянка выделяет в это место желудочный сок, который переваривает насекомых. И результаты этого процесса она впитывает в себя.

Собачники удивлённо уставились на Ерофеича, проверяя, не сочиняет ли он.

– А вот в Африке – продолжал Ерофеич, желая вообще сразить своих противников доказательством того, что растения ещё и думают, – растет кустарниковая акация, дальняя родственница нашей. Так, когда её повадились обдирать антилопы, она в ответ синтезировала в своих листьях яд. Надо отдать должное антилопам: после гибели нескольких особей они поняли, что нельзя есть эти акации…

– Так это ж в Африке! А какие интересные растения могут расти на огороде? Огурцы да помидоры? – неуважительно захихикали собачники.

– Кстати, а что вы знаете об огурцах, кроме их потребительских свойств? – возмутился Ерофеич. – Известно ли вам:

что за ночь огурец прибавляет в длину целый сантиметр;

что возле каждого плода есть усик, который выдерживает растягивающее усилие до 10 килограммов;

что этот усик постоянно обшаривает окружающее пространство в надежде найти то, за что можно зацепиться, чтобы приподнять вверх огуречную плеть и создать более благоприятные световые условия для листьев;

что усик делает вокруг опоры один оборот всего за четыре минуты.

– Ну и какой от этого прок? – спросил хозяин овчарки, – что это за скорость? Вот у меня был случай – вышел я как-то вечером с Примой на прогулку, а мимо мужик бежит. Прима моя – собака ученая, выдержанная – на бегущего ноль внимания. Следом за мужиком бегут два милиционера, но скорость у них меньше, видать, стимул незначительный. Остановились они возле меня да и спрашивают, почему собака без намордника? Очень я забеспокоился. Ведь им всё равно: то ли преступника поймать, то ли с меня штраф содрать. Им это учитывается, как борьба за соблюдение законности, для галочки сойдёт. Да она у меня воспитанная, говорю, к тому же сейчас время позднее, на улице никого нет. Вот тут-то они и поинтересовались у меня, может ли моя собака поймать преступника, и показывают на того мужика, который раньше пробегал. А тот уже ладится через забор перелезть. Может, говорю. Ну, так дай ей команду, просят. Я сказал моей Приме «фас», и она оправдала надежды милиционеров. Не успели оглянуться, она уже вцепилась в зад этому мужику, спустила с него штаны, а мужика стащили с забора. И смех и грех, стоит мужик со спущенными штанами. Ему бежать нельзя. Штаны нужно или надеть, или снять совсем. Забрали его милиционеры, мне сказали на прощание, ладно, гуляй без намордника. С тех пор и гуляем.

– Ну, такое и огурцы могут, – ответил Ерофеич и продолжил: – У меня есть сосед по даче, Павел Кондратьевич, полковник в отставке. Крепкий мужик, даром, что отслужил двадцать пять лет, здоровье сохранил, служил финансистом в авиации. Так вот, прошлым летом пришел он на дачу, а июль был жаркий. Пришлось ему переодеться в очень легкую одежду. В общем, в босоножки на голую ногу и обрезанные джинсы на голое тело. А тут его соседка, Любка Хворостова, пошла в душ освежиться, ей тоже было жарко. Душ её – это бочка, покрашенная в черный цвет, чтобы от солнца вода нагревалась, расположенная на столбах. А вокруг из горбыля сделаны стенки. Так в стенках, сами понимаете, есть щели. Стоит душ как раз возле разделительного заборчика из штакетника. Вот Кондратьевич и приник к одной из щелок. Стоит, любуется женским телом под струями воды. Всё в нём так и поднялось, так и напряглось. Не обратил внимания он, что стоит в огуречнике. Простоял он там минут пятнадцать. Простоял бы и дольше, но неудачно подвинулся, что-то хрустнуло у него под ногой. Любка услышала, испугалась, да и позвала свою собаку – Чара! Чара! А собака у неё боксёрша …

– Хорошая порода, – сказал хозяин колли, – резкая собака, росточка небольшого, злая и серьёзная. Если за что схватит, так пасть разжимать приходится при помощи рычага какого-либо, обычно – крепкой палки, чтобы зубы ей не сломать.

– А Чара в это время, – продолжал Ерофеич, – разбиралась с соседскими пчелами. Они как-то её искусали, и боксерша возненавидела их лютой ненавистью. С тех пор, как только она слышала звук жужжания, навостряла уши, определяла место, откуда он исходил, и только клац зубами, а потом выплевывала то, что осталось от пчелы-неудачницы. Но испуганный голос хозяйки оторвал её от приятного занятия, и она ринулась в сторону душевой кабины так, что только щебень из-под её лап зашелестел по стенке сарая.

Кондратьевич понял ситуацию и рванулся было по направлению к своему дачному домику, чтобы боксерша не вцепилась в его самую выступающую часть тела. Но пока он стоял на месте, огуречник закрепился на его обрезанных джинсах – где бахрому своими усами окрутил, где пуговицу, где бретели для ремня …Так что, в результате рывка выскочил Кондратьевич из своих штанов и босоножек, и побежал только в белых плавках.

– В каких белых плавках? – спросил хозяин английского дога. – Ты не говорил, что на нем плавки…

– Ну, да. Так он и побежал с репой наперевес.

– С какой репой наперевес? – спросил хозяин английского дога. – У него что? Там на огороде репа росла?

– Ну, с хреном, с хреном наперевес! – уточнил Ерофеич.

– Он что? Успел хрен с корнем из почвы вырвать? – не успокаивался хозяин дога.

Ерофеич кончал партию в домино «генеральским козлом». Поэтому он не стал объяснять, что «белые плавки», «репа и хрен наперевес» – это синонимы. Это значит, что бежал Кондратьевич в чем мать родила. Ерофеич сделал «рыбу» с шестеркой на концах, в завершение поставил шестерочный дупель и торжествующе сказал:

– Генеральская уха!

– Какая уха? – переспросил хозяин английского дога. – Нет такого термина в игре в домино. А, так это ж «рыба»! – сообразил наконец-то он.

Как только английский дог, который уже давно сидел на скамейке рядом с Ерофеичем (английские доги умеют сидеть на скамейке. Они размещают свой зад на доске, а передними лапами опираются на землю), услышал слово «рыба» из уст хозяина, он в одно мгновение пастью схватил шестёрочный дупель, потому что любил эту пищу, особенно навагу.

Пришлось игрокам доставать костяшку из пасти дога.

– Все-таки ты, Николай Степанович, – доцент! – в сердцах сказал Ерофеич, возмущенный непониманием, которое продемонстрировал хозяин дога, хотя знал о реакции своей собаки на слово «рыба».

Николай Степанович широко улыбнулся и признался, что он еще не доцент, но представление о присвоении ему этого звания уже отправлено в Министерство высшего образования.


18.04.08


Татьяна Озерова


Индус

(Из записок студентки худграфа. Год 1967)


Моим друзьям Индусу и

Ларисе Ароновой – посвящается


– Тань, – ошарашивает меня, влетевшую в аудиторию («История искусств», до звонка 3 минуты!), моя подружка Верочка, – где это ты с индусом познакомилась?

Я не сразу соображаю, о ком или о чем идет речь.

– Мы вчера к тебе с девчонками заходили. Мама сказала:

«Танюшка с индусом за крепостью гуляют, наверно». Даже на вечер в мед не пошли, всю крепостную стену обежали – ни тебя, ни твоего индуса!

Тут я, уже отдышавшаяся, начинаю понимать, что к чему. Индус – Ларискина восточно-европейская овчарка. Раньше границу охранял. Срок службы вышел. Хозяин собаки, человек военный, привез ее домой. В силу каких-то обстоятельств вынужден был отдать пса в хорошие руки. Индусу повезло: он попал к моей любимой подружке Лорочке, человеку добрейшему, любящему собак (как, впрочем, и всю остальную живность), имеющему опыт общения с ними.

Я помню нашу первую встречу с Индусиком.

Лариска позвонила: «Приходи, посмотри на песика! Будем с Индусом ждать тебя». Я три бутерброда с маслом, сыром и колбасой в пакетик – и в гости, знакомиться. Дом в Запольном переулке, барачного типа (сейчас там сплошь коттеджи).

У дома, ближе к забору, пристройка – вольер из деревянных реек.

Еще издали начинаю ласково звать: «Индус, Индусик, Индусенька! Это я пришла, бутербродик принесла!» Тишина... Приближаюсь к вольеру, заглядываю в щель между дощечками. Огромный, великолепный пес смотрит на меня с интересом и некоторым удивлением, но вполне доброжелательно. Не похожа на шпиона в своей короткой юбочке и прической «конский хвост». Достаю угощение. Моя рука как раз пролезает между реек. Протягиваю на ладони бутерброд. Пес обнюхивает руку, не спеша берет еду и кладет в миску, стоящую в домике. Я протягиваю второй бутерброд – он тоже оказывается в миске. Догадываюсь: «Ты, наверно, любишь маленькими кусочками?» И Индус с удовольствием начинает есть. Слизывает с ладошки оставшиеся крошки. Я ласково глажу его за ушами, щекочу нос: «Ух, ты мой хороший, пригожий, мой сладенький! Ну, познакомились, пойду твою хозяйку навещу!»

Направляюсь к дому и вижу на крыльце Ларису, «приросшую» к ступенькам, растерянную, бледную, пытающуюся что-то сказать – крикнуть, но лишь беззвучно, как рыбка в аквариуме, открывающую и закрывающую рот. Наконец, заикаясь, она говорит-шепчет:

– Танечка, это же овчарка! Индус же тебе руку по локоть мог отхватить! Так же нельзя!

Я успокаиваю ее, чмокаю в щечку:

– Он же умный: краковская колбаска куда вкуснее моей худенькой, костлявой ручки! – смеюсь.

Вот так мы и подружились с Индусом. Характер у него был строгий, даже свирепый. Но при моем появлении огромный пес превращался в веселого ласкового щенка: радостно поскуливал, прыгал, лизал мое лицо, руки, играл «в догонялки», находил у меня в кармане что-нибудь вкусненькое (заранее припрятанное).

Мы втроем частенько ходили гулять за крепость и Чертов ров. Вот и вчера – «променад» по Чертову рву.

– Танюшенька, ну правда, расскажи, где ты с индусом познакомилась? – присоединяются к Верочкиному вопросу мои любознательные однокурсницы.

– У Ларисы, недели три назад.

– Он что, у них комнату снимает?

– Нет, он в пристройке живет – лето же, в комнате жарко.

– Ну, к жаре эти индусы привычные.

– А он красивый? – глаза у Галки блестят от любопытства.

– Не то слово!!!

– Брюнет?! – мечтательно закатывает глазки Ольга.

– Вроде того, но не блондин уж точно!

– Везет же некоторым, – тянет завистливо Леночка, – заезжие артисты кадрятся. То из балета, то из оперетты. «Девушка, как вас зовут? Приходите на концерт, балет, спектакль (нужное подчеркнуть!)...» Однажды, пока до дома из института дошла, четверо музыкантов из оркестра Ренского (порознь) подкатывались. Так она им на 4-х углах ул. Тухачевского свидание назначила в одно и то же время: у аптеки, у ателье, у детского садика и радиоремонтной мастерской! Вышла на балкон, посмотрела «комедию» с четвертого этажа, хихикнула и пошла «Идиота» Ф. М. Достоевского дочитывать!

– Ну, зачем же ты так о Федоре Михайловиче, – смеюяь я, но Ленка уже завелась.

– Тоже мне Наталья Филипповна из местных. Своих обожателей уйма!.. И по сопромату «5»! (Ленуська чуть не плачет). Только вошла, преподаватель как мороженое растаял. Битый час проворковали: какая школа балета лучше, Московская или Ленинградская? Какой мюзик-холл интереснее: Киевский, Ленинградский или Московский? Пришли к единому мнению! «Давайте вашу зачетку, милая «дэвушка», отлично!»

– Ну ладно, ладно, – миролюбиво ворчит Верочка, – мы за это время, пока она ему мозги канифолила («мюзикхолила» – поправляю я), успели все с конспектов и «шпор» списать и задачки передрать. Танюш, а он по-русски говорит, понимает, индус-то твой?

– Говорить не говорит, но понимает каждое слово.

– Ну ничего, с тобой он быстро научится, да и у тебя самой способности к языкам (Верочка помнит еще по школе, как наша «немочка», милейшая Зинаида Петровна, «сватала» меня в институт иностранных языков).

– Но вообще-то, ты, Татьяна, – присоединяется к нашему разговору Володя Дедков, – с малознакомыми по вечерам за крепостью не броди – мало ли что?

– Не бойся! Во-первых, знакомы уже почти месяц. А во-вторых, мой друг, если на меня кто-то глянет не так, сразу «стойку» принимает!

– Боксер, что ли?

– Ревнивый! – догадывается Ленка.

– Тань, а он на какого актера из индийского кино больше похож? – то Галка.

Сейчас бы я ответила, что это помесь Мухтара с Митхуном (Чакроборти). Но тогда «Ко мне, Мухтар!» и «Танцор диско» еще не шли.

– Он – ярко выраженная индивидуальность!

– Высокий? – допытываются девчонки.

– Ну да, если на задние лапы станет, а передние мне на плечи положит, выше меня, пожалуй, будет! – я еле сдерживаю хохот.

– Какие лапы?

– Свои. Еще и нос лижет, чудик!

– Так он – кто?

– Пес Ларискин, Индус, овчарка восточно-европейская!

– Так что ж ты нам головы морочишь? – сердится молчавшая до этого Людочка.

– Я?! Это вы мне все про брюнетов, боксеров и индийское кино!

Я становлюсь в позу индийской танцовщицы (благо занималась хореографией и художественной гимнастикой!), делаю движение головой вправо-влево, вправо-влево... Так увлеклась, не слышу звонок. Открывается дверь, входит профессор: «Пожалуйста, займите свои места. Фадеева (это мне), будьте любезны – к доске! Вопрос: «Искусство Индии»...

– В Индии живут индусы... Тьфу ты, черт!





Александр Литвинов


На старом хуторе


В своё оправдание хочу лишь сказать, что подобного рода случай

действительно имел место в жизни.

Автор


История, о которой я расскажу, произошла очень давно, когда я ещё был совсем молодым – лет, наверное, уже пятьдесят назад. Вернулся я тогда в свой родной колхоз сразу после армии. Служба моя в то время проходила в Германии, водителем в автороте. Страна Германия – культурная, богатая, дороги хорошие, народ воспитанный. Служил я добросовестно, старался, дисциплину не нарушал и заслужил грамоту от своего командования. Дома встретили меня хорошо. Сразу после возвращения дали мне новенький гусеничный трактор, и принялся я со всей своей молодой и кипучей энергией за работу. Радости в душе моей было – хоть отбавляй! А причина состояла ещё и в том, что дождалась меня моя ненаглядная Любаша, учительствовавшая в нашей школе! В результате уже через полгода, когда я заработал себе на костюм, сыграли мы нашу свадьбу. Живи теперь и радуйся! Такая большая и светлая жизнь впереди! Аккурат через год после свадьбы и первенец наш родился – дочка Иринушка. Всё путём, всё как у людей! Прямо даже как-то неловко перед людьми за своё счастье!

Колхоз наш в ту пору был большой и крепкий. Всякому находилась в нём работа. Михалыч, наш председатель, уважил мою просьбу и определил ко мне на трактор в напарники моего погодка – Николая Степанца. Колька, как и я, тоже в армии служил, только в Союзе, танкистом. Технику знал хорошо. Роста он тоже среднего, как и я, но покрупнее меня будет. Лицо круглое такое, симпатичное, глаза с лёгким прищуром, как у бурята, и зубы со щербинкой по центру. Больше на мать похож, хоть по паспорту она и не бурятка даже, и фамилия её девичья Иванова. Характер у него добрый, покладистый – как у его отца Степаныча. Никогда в драку первый не полезет. По жизни я вообще заметил, что все щербатые люди в нашей деревне – как и он, добрые. Чудно, но ходил мой кореш по деревне до сих пор в женихах, ухмыляясь себе, на зависть всем девкам и разведённым молодухам. Из армии он привёз любимую песню про то, как грохотали по полю в своём последнем бою отважные советские танки, и всегда исполнял её на свадьбах или гулянках – в одиночку, под гармошку, по просьбе и при уважительной тишине публики. Певец он был, по правде говоря, никакой, но брал душой. Последние слова в этой песне – про то, что никто и никогда не узнает, каким был конец молодого танкиста, – вышибали слезу и желание хоть чем-нибудь ему угодить у всего жалостливого женского населения деревни. А ему, обормоту, только этого, видно, и надо было.

Весна у нас в том году наступила неожиданно рано. Сразу как-то стало так жарко, что весь снег на огородах за несколько ночей пропал, и почки на кустах и деревьях стали от радости лопаться. По этой причине из района каждый день взялись звонить к нам в правление колхоза, душу председателю нашему терзать: сколько за день земли вспахали, сколько чего посеяли. Солнце лупит жаркое – может они и перегрелись там себе, в районе, порешив сеять раньше, чем мужики на своих огородах! В общем, чтобы отвязаться, наверное, от начальства и чтоб перед своими колхозниками стыдно не было за такую срамоту, послал нас председатель с Колькой начинать посевную подальше от глаз людских. Пахать нам предстояло на самом дальнем участке нашего колхоза, куда нормальные мужики ни за какие уговоры не идут работать – на старых выселках. Трактор, как я уже говорил, нам выделили новенький, обслуги за ним практически никакой, так что горя по работе мы с моим корешом не знали и, как отслужившие в армии, её не боялись.

Добираться на дальние выселки, где находились заброшенные Плыновские хутора, нужно было, конечно, с трактором вместе, через топкое Кневическое болото, окружавшее с одной стороны нашу деревню, через Большой, как его у нас называли, лес, где часто пропадали люди и скот (людей, правда, потом находили, а вот скот – не всегда). Нам с Николаем было поручено вспахать там три больших поля – два под картошку и одно под кукурузу. При хорошей погоде эту работу можно было сделать за несколько светлых дней. Собравшись на скорую руку и взяв с собой соответствующий провиант, мы отправились с моим другом в путь-дорогу.

Пахали мы в первые три дня с раннего утра и до самой тёмной поры, даже при фарах. Ночи стали уже короткими и мы, под хвастливые шутки-прибаутки Николая о его любовных похождениях (истосковался уже, видно, по деревенским девкам), немного подремав, принимались засветло за работу. Уж очень хотелось нам обоим поскорее вернуться домой.

К вечеру третьего дня небо стало затягиваться тучами, и пошёл вначале мелкий, а затем всё больше сильный дождь. Всю ночь, сидя в кабине трактора, мы в полудрёме прислушивались к порывам холодного ветра. Костёр при такой погоде развести было невозможно, да и дров, которых мы немного заготовили, проезжая Большой лес, уже не оставалось, а вокруг, куда ни глянь, рос только один хмызник да мелкий березняк. Надежда на улучшение погоды таяла у нас вместе с последними глотками горячего чая в термосе.

К утру четвёртого дня погода нисколько не улучшилась. Появившийся откуда-то порывистый сильный ветер приносил с собой охапки крупных снежных хлопьев и с какой-то злой радостью бросал их в стёкла нашего трактора. Вскоре вся вспаханная нами накануне земля побелела от снега. В округе словно вновь наступала зима. Природа как бы брала своё, стараясь стереть из нашей и, видно, своей памяти несколько несвоевременно тёплых весенних дней, и как бы намекала на то, что зря наш председатель колхоза так рано послушался секретаря райкома партии.

К середине очередного безрадостного дня стало невыносимо холодно. Без хорошей тёплой одежды продрогли мы с моим напарником вдрызг. Да и продукты были у нас почти на исходе. Работы оставалось уже совсем немного – на день-два от силы, но оставаться сидеть в тракторе целый день и проводить вторую ночь в таком холоде без горячей еды и питья нам не хотелось. Надо было что-то решать. Посовещавшись, постановили идти на старый заброшенный хутор, чтобы там переночевать. На этом хуторе, находившемся по нашим соображениям километрах в десяти от поля, раньше жил только старый пасечник со своею старухою. Люди в деревне поговаривали, что сам пасечник уже много лет как умер, а пасека принадлежала теперь его дочке с зятем, которые по-прежнему разводили там пчёл и каждый год, как только сходил снег, перебирались туда из города вместе со всей своей семьёй. Надежда на то, что на старом хуторе уже появились люди, была у нас большая...

К пасеке мы вышли только поздно вечером – продрогшие и насквозь промокшие от снежного дождя, вдосыть поплутав по незнакомой нам местности. В начинающихся сумерках мы почувствовали вначале запах дыма, а затем увидали огонёк в окне дома на краю леса – и волна тёплой и блаженной радости, предчувствия награды за наши страдания наполнила наши души.

Хозяева пасеки уже были на месте. Услышав шум приближающихся людей, из-за сарая нам навстречу выбежала породистая овчарка и громко залаяла, после чего на пороге дома появился коренастый мужчина среднего роста. Поздоровавшись с нами за руку и познакомившись, он позвал в дом, где мы коротко рассказали ему свою историю. К нашему удивлению Сергей, так звали хозяина, уже про нас знал: подыскивая в лесу места для пчелиных ловушек, он слышал далёкий звук работающего трактора.

В хорошо протопленном доме было по-особенному тепло и уютно. Почти в самой его середине находилась, как и принято, большая русская печь с лежанкой наверху, завешенной ситцевой занавеской в синий горошек, с множеством печурок и загнеткой, прикрытой полукруглой железной заслонкой. Около печки стояли несколько ухватов для горшков, два ведра с водой находились на маленькой скамейке, посуда – на подоконнике. Стены дома были сделаны из хорошо оструганных брёвен и сохраняли свою потемневшую от времени красоту. Большой дощатый пол был вымыт до желтизны и словно отражался на потолке. В одном углу дома, под иконой в рушниках, на кровати уже посапывали двое ребятишек, в другом находился большой шкаф для одежды и старый сундук с прялкой. С противоположной стороны между двумя окнами, завешенных такими же, как и лежанка, занавесками в горошек, стоял большой деревянный стол и две длинные скамейки. Посреди комнаты лежала льняная самотканая дорожка. Дверь возле печки вела в небольшую отгороженную комнату, вероятно, там спали хозяева.

Продрогшие до костей, мы с другом жадно вдыхали знакомый нам с детства особый аромат крестьянского дома, настоянный на запахах старого дерева, хлеба, квашеной капусты с огурцами, старой поношенной одежды, сушёного разнотравья, мёда с вощиной, а также хорошо протопленной печи и приготовленной в ней, несомненно, вкусной еды. Какой ещё другой уютный запах может придумать для своей души простой человек, труд которого каждый день связан с общением с природой?

Несмотря на позднее время, хозяйка дома, которую звали Настей, быстро накрыла на стол, выставив на него всё, что только было в доме. Сергей, как гостеприимный хозяин, поставил на стол высокую с длинным и узким горлом бутылку самогона слабо-молочного цвета, закупоренную кукурузным початком, и мы, в предвкушении неземного блаженства, дружно подняли гранёные стаканы за наше знакомство и гостеприимных хозяев дома.

Уже после двух стаканов мы с Николаем стали быстро пьянеть, что для нас обоих не характерно. От накопившейся за эти дни усталости, проведенной накануне бессонной холодной ночи, да и позднего времени, глаза начали слипаться сами собой. Голоса хозяев дома становились всё монотоннее, всё тише и глуше, словно они медленно уплывали от нас вдаль на большой и красивой лодке по неизвестной нам широкой реке, убаюкивающей нас и манящей на своё волшебное глубокое дно.

По причине отсутствия другого места для сна, хозяйка дома щедро постелила нам обоим на полу. На старательно уложенных старых полушубках, плащах, фуфайках, с женским пальто и маленьком детском матрасиком под головами, укрытые большим стёганым одеялом, уснули мы разом, как убитые.

Сплю я после армии вообще чутко и обычно слышу всё, что происходит ночью. Вот и на этот раз сквозь сон слышал, как Николай вставал среди ночи с постели, видно на улицу по нужде, а может и покурить, что водилось за ним всегда после хорошей выпивки. Так-то он курил мало, только при девках – для форсу.

Разбудили нас утром детские голоса, запах вареной картошки и жареной яичницы с салом. Поднявшись разом, словно по команде, мы вышли во двор. За ночь непогода улеглась и, несмотря на принесенный ею в природу холод, занимался ясный солнечный день, что радовало душу. Справив естественные надобности и умывшись холодной водой из колодца, мы вернулись в дом.

На столе уже стоял чугунок с дымящейся картошкой, рядом с ним успокаивалась ворчливая яичница-глазунья с огромными кусками сала, ждали своей очереди пышные блины, две банки открытой тушёнки, капуста с огурцами и румяные пузатые мочёные помидоры с яблоками. Посреди стола стояла новая бутыль самогона. Захрустев ядрёными огурцами после первого стакана, принесшего общее облегчение в организме, мы принялись за утреннюю трапезу.

Через некоторое время хозяйка дома Настя вдруг забеспокоилась и стала громко звать к столу свою мать, которая, оказывается, тоже была вместе с нами в доме, но сегодня почему-то долго не просыпалась. Со стороны печной лежанки послышалось шуршание, потом медленно отодвинулась занавеска в синий горошек. Сначала наружу выглянула взлохмаченная голова, которая внимательно осмотрела всех присутствующих, затем явилась и вся, целиком, старуха с морщинистым и каким-то умиротворённым лицом.

Дальше случилось нечто странное. Увидев спускающуюся на пол с печи старуху, Николай вдруг словно остолбенел, а затем, выронив ложку, вскочил, словно ужаленный и, опрокинув лавку, опрометью бросился бежать, не говоря ни слова, на улицу. Что с ним случилось, не понимали ни я, ни хозяева дома. Решив, что у парня расстроился желудок, мы продолжили завтрак уже без него, вместе с этой древней старухой, у которой, как потом оказалось, отсутствовали обе челюсти, но был весьма неплохой аппетит.

В дом Николай больше не вернулся. Без толку прождав его почти два часа, мы с Сергеем вышли во двор, обошли несколько раз вокруг дома, покричали в сторону леса – всё безрезультатно. Мой приятель исчез. Поблагодарив растерянных хозяев за приют и стол, я отправился уже немного знакомой дорогой к нашему полю.

У трактора, к моему удивлению, уже ждал Николай. Все попытки выведать у него что-то о случившемся на хуторе ни к чему не привели. Парень только зло ухмылялся и много курил, мелко сплёвывая при этом в сторону. Один раз я услышал, как он, отлучившись в кусты, напевал с каким-то надрывом свою любимую песню о несчастном танкисте и его злой судьбе. Закончив работу молча и без перекуров, мы вернулись домой.

О том, что произошло тогда на хуторе, я узнал от моего друга только через много лет – на свадьбе его сына, где он, под впечатлением от происходящего и выпитого, открыл мне свою душу. Действительно, в ту весеннюю ночь в доме пасечника пошёл он по малой нужде во двор, а затем, как всегда после приличной выпивки, взялся покурить. Задержавшись, раздетый, на ветру, замерз и, воротясь в дом, решил залезть на печку согреться. Забравшись на лежанку, он внезапно почувствовал, что находится там не один: рядом зашевелилось что-то большое и тёплое. Протянув в темноте руку, он наткнулся на голову, ощутил длинные и мягкие волосы, нос, глаза и понял, что перед ним лежит женщина. Незнакомка, в свою очередь, взяла протянутую руку Николая и стала её, а затем и всего его целиком, жадно ощупывать. Особенно поразили его тонкие, длинные, нежные руки, подрагивающие в темноте от волнения и не оказывающие ему никакого сопротивления. Изголодавшийся по женской ласке мужик однозначно оценил ситуацию и обрушил на незнакомку, несомненно, желавшую с ним близости, бурю мужской страсти.

Рассказывая эту историю по прошествии времени и уже без смущения, друг жарко уверял меня в том, что ни одна из многих в его в жизни подруг никогда не вызывала в нём такого взрыва страсти, какой он испытал тогда на хуторе. То, что увидел он наутро, повергло его в неописуемый ужас, заставивший бежать из гостеприимного дома пасечника сломя голову, не разбирая дороги.

Но на этом, как оказалось, история вовсе не закончилась. Через несколько месяцев, осенью, явилась к Николаю во сне та старуха и ласково сообщила, что ждёт от него ребёночка. Проснувшись в ужасе от такого кошмара, несчастный решил срочно жениться, что и было исполнено ровно через две недели. На своей внезапной свадьбе мой друг был не очень весёлым и даже грустным – на это обратили внимание все присутствующие. Потом старухи в деревне ещё долго судачили, что жених, видно, не догулял в хлопцах...


13 марта 2007 г.