Редакционная коллегия
| Вид материала | Документы |
- Редакционная коллегия: Т. Б. Мильруд (гл ред.), С. Д. Дробышевская (составитель) Скажи, 613.91kb.
- Е. Ю. Прокофьева редакционная коллегия, 868.19kb.
- Е. Ю. Прокофьева редакционная коллегия, 7181.6kb.
- Редакционная коллегия серии сборников документов Великая Отечественная война 1941 -1945, 9829.4kb.
- С. С. Алексанин Редакционная коллегия, 495.39kb.
- Редакционная коллегия серии сборников документов великая отечественная война 1941-1945, 7950.74kb.
- M 5(1), 9663.74kb.
- Вселенная Учитель, 3306.02kb.
- Редакционная коллегия, 116.47kb.
- Н. Н. Карнаухов Редакционная коллегия, 2238.49kb.
литературоведение и критика
Елена Орлова
«стихи – иной, нет спору, способ жить...»
«Поэзия из гримасы быта» – эти слова принадлежат доктору филологических наук, профессору В. С. Баевскому. Читая книгу стихов Иосифа Хатилина «Постскриптумы», невольно перефразирую: поэзия из гримасы времени. Если угодно, эпохи. Ибо всё в этой книге, от первой до последней строчки, пронизано духом эпохи перемен, духом «смутного» времени, в которое нам выпало жить. И, как и подобает настоящему поэту, Поэту с большой буквы, автор стремится осмыслить себя и своё место в отведённом ему судьбой уголке мироздания, проецируя собственное «я» на пространственную плоскость бытия. Бытия в масштабе отдельно взятой личности, страны под названием «Россия» или мироздания в целом. Глубина и широта осмысления напрямую зависят от задач, поставленных в каждом конкретном стихотворении. Но об этом чуть ниже.
Стихотворный сборник Иосифа Львовича Хатилина «Постскриптумы» («Р.S.», как значится на обложке) вышел в 2007 году в литературном приложении к альманаху Союза российских писателей «Под часами». По мнению самого автора, это «римейки, отголоски, переголоски когда-то прежде прожитого, прочувствованного и высказанного…» И первое, что задевает и по-настоящему трогает, когда открываешь книгу – это честность, принципиальность поэта и удивительная проникновенность авторской интонации.
Но поэт не просто честен, вынося беспристрастный приговор себе, своему времени и своей стране, он удивительно смел. Согласитесь, кто из ныне пишущих может бросить вызов в лицо верховному носителю власти, нашему «легитимному кесарю», «благодаря» его
… за то, что, осенясь знаменьем крестным,
зачистили вы столько сёл окрестных,
что до сих пор костей не соберут
шатойских, курчалойских, гудермесских
и иже с ними брянских и смоленских,
бесланских и московских…
Трудно жить в стране, где «всё обустроилось дешёвым балаганом, / а голос чести вывелся, исчез…» Поэту трудно вдвойне, но его голос – это и есть одинокий голос чести и совести, почти что «глас вопиющего в пустыне», и так хочется, чтобы его услышали! Особенно сейчас, когда
Великая страна изолгалась,
излицемерилась… И где её величье?
Всё – секонд хэнд. Посредственно. Вторично.
Нет светочей. Титанов нет. Затычки.
Деревья переведены на спички.
В мозгах бедлам, а по божницам спам.
Поэт не просто сетует на убожество нашего быта, бытия и миропорядка. В лучших традициях русского реализма, поднимаясь до уровня обобщения и глубокого осмысления, он, словно врач (а он и есть врач!), ставит неутешительный «диагноз» современной России:
Эта страна ни о чём не грустит,
пляшет, поёт, дует пиво, ворует,
рубит ребром кирпичи, марширует
там, где бурьяном поля заросли,
там, заводские не дышат где трубы,
там, где повымерло всё от тоски.
Россия, не приукрашенная лубочной мазнёй для потехи любопытствующих иностранцев и услады потомков доморощенных «славянофилов», поющих бесконечные слезливые дифирамбы «деревенькам» и «старушкам» в «избушках», поистине страшна:
Страна, что рукоплещет негодяям,
страна, что славословит негодяев,
страна, что памятники ставит негодяям,
становится страною негодяев
и шкурников. И это её крест.
Хозяева современной жизни, захватившие «баксовластные места», кто они? Вот «портрет» одного из них:
Индифферентен. Безмотивен.
Факс. Степлер. Кофе «Гранд» в крови.
Какова их цель, их мотивы и побуждения? Их идея? Она, увы, «…рациональна и проста, / как перистальтика глиста: / сшибать как можно больше денег, / суть бабок, с каждого куста». Это – их «нацмечта» («нацпроект», как модно сейчас говорить), и, чем легче они претворяют её в жизнь, оставаясь безнаказанными, тем страшнее нам всем живётся.
Автор не задаёт извечных русских вопросов, что делать, и кто виноват. « Не спрашивай меня, кто виноват. / Мы сами, только мы и виноваты», ибо именно мы избрали себе такую власть.
… Да, правда, аплодировали мы.
Да, правда, пели гадам дифирамбы.
Ну да, под наши тосты и виваты,
под наши новогодние салаты,
ладош под наших дружных хлобыстынь
любимых наших гнули и ломали,
растерзывали, рвали, убивали,
и со страною стало то, что стало…
Но все мы – родом из прошлого. А наше прошлое залито кровью: «Знать, гулаговские обноски / приросли к костяку души». Что тут добавишь? «Нас много, а народа нет». Утратив в бесконечной «классовой борьбе» духовное единство, ту «общность», которой всегда была сильна Россия, мы перестали быть «народом». Незаметно для самих себя мы превратились в «стадо, быдло», которым помыкает каждый, кто проворнее и кто первым успел добежать до заветной «верхушки» и «кормушки», беззастенчиво отобранной у тех, кто слабее и не столь проворен. Что ж, Бог им судья! Для читателя намного важнее, что автор на протяжении всей своей многотрудной жизни был и остался честен и чист. В этом смысле ему, наверное, живётся лучше и легче, чем многим другим, ибо его на досуге не мучат угрызения совести: он никогда не раболепствовал и не заискивал перед вышестоящими, не состоял сексотом в КГБ и жизненные невзгоды (сколько их было!) переносил с достоинством.
И всё же, подводя балансы бытия,
я констатирую, что был, что быть пытался
не прихлебателем, не чьим-то свистоплясом,
не их Величества отличным свинопасом,
но дудочником собственного «я»…
В другом своём стихотворении поэт сравнивает себя с лютней:
И если я чего-то не сказал,
недосказал, слукавил, недодумал,
так это потому, что жили мои струны
не по приливам и отливам лунным,
не по законам векторным зеркал,
в своих расчётах верных абсолютно,
а потому, что по законам лютни
я много чувствовал и лютней был я сам.
Многие ли из ныне пишущих могут, не лукавя, сказать о себе так же? Для Иосифа Хатилина стихи – это способ жить:
Стихи, ну да, особый способ жить,
жить, как снегирь, лепясь к обломам света…
Настоящий поэт останется поэтом, какой бы страшной ни была жизнь вокруг. И голос его останется чист, даже если окружающие давно уже разучились говорить на родном, некогда великом языке, словесной «мутью» испоганив его живительный источник.
Мы говорим на языке одном,
но – будто иноземцы – непонятны
друг другу та помадка, тот облом,
тот одуванчик в нимбе голубом,
тот губернатор с матерным фирмато,
та дама сенбернара с серебром…
Да, говорим на языке одном,
но на каком-то самобезучастном,
уклончивом, эрзацном, неродном.
И всё же книга «Р. S.» И. Хатилина не оставляет впечатления чего-то беспросветно-жутковатого. Напротив, вся её ткань пронизана, словно драгоценными вкраплениями, вершинными (и не только в творчестве данного автора) образцами лирики – пронзительной и светлой.
На комоде под зеркалом вянет
хризантемы январская веть.
Ничего с нами больше не станет,
кроме как претвориться в завет
этой вянущей вети. И этой
отражённой в стекле белизны
лепестков тёмной ночью при свете
низкой лампы в проёме стены.
Неповторимый стиль поэта легко узнаваем. Инверсии, анафоры и эпифоры, многосоюзие или, наоборот, бессоюзие, густые, пряные метафоры, то предельно лаконичные, то развёрнутые: губ двулистье, амфора лба, звёзд сочельное прядево, жасминовый сполох, неподражаемые образцы авторского словотворчества, щедрыми пригоршнями рассыпанные по тексту: пьезокварц ресниц, рдянокружье рябины, клодвандамы, вспохмель, людская злыдь и т.п.
Хрусталь бессонницы… Как доктор Фауст, жгу
минувшее, страницу за страницей.
И дух раздвоен некой биссектрисой,
как на закате свет и тьма в саду.
Жгу письма, потому что ухожу
туда, куда никто не пишет писем.
Печальные строки. В книге вообще много печали, да и название её – «Постскриптумы» («после написанного») – говорит само за себя. Автор будто прощается с нами и, по его же словам, произносит «последнее прости всем и всему, кого и что я любил…» Но прощаться не хочется. Напротив, хочется верить, что когда-нибудь нам доведётся открыть новую книгу его стихов и окунуться в мир его поэзии – глубокий, удивительный и многогранный мир души настоящего Поэта и Человека, близким общением с которым я горжусь и буду гордиться всегда.
литературоведение и критика
Светлана Романенко
частушка в его жизни
Так называется только что вышедшая в свет книга смоленского актёра, заслуженного артиста России и Узбекистана Владимира Александровича Решетнёва. Книга посвящена 65-летию освобождения Смоленщины от немецко-фашистских захватчиков и 90-летию Кардымовской средней школы.
Ведущий артист Смоленского камерного театра Владимир Решетнёв родился и вырос на Смоленщине. Корни его в Кардымове. На сцене Кардымовской средней школы началась его актёрская карьера.
Более сорока лет назад Владимир Александрович начал собирать и записывать смоленские частушки. «В собранную коллекцию, – пишет в авторском предисловии В. А. Решетнёв, – вошли частушки, услышанные мною на Смоленщине с того памятного счастливого сентября 1943 года по сегодняшний день. Наиболее сильные мои впечатления связаны с сельскими молодёжными вечеринками, с их неизменными «Топотухами» и частушками. В трудные послевоенные годы, когда у большинства людей были «зубы на полке», тяга молодёжи к веселью была неиссякаемой. Не было такого дня, чтобы в посёлке или какой-нибудь из соседних деревень не проходило гулянье. Уже с утра «разведданные» стекались через деревенских ребят в главный штаб вечеринок – Кардымовскую среднюю школу. А командиры-старшеклассники решали со всей ответственностью: куда идём, с кем, во сколько и т. д. Для младших ребят было большой радостью затесаться в такую серьёзную компанию. Ничего не стоило прошагать в любую погоду 2–4, а то и 5–6 километров, чтобы увидеть любопытное зрелище, настоящее театрализованное представление, какими были послевоенные молодёжные вечеринки. Мы, 7–12-летние мальчишки, с особым удовольствием наблюдали за тем, как веселятся наши старшие парни и девчата, впитывая атмосферу гуляний, запоминая их мельчайшие подробности и детали, тексты частушек, разные выкрутасы и коленца танцующих и поющих. Теперь, спустя много лет, я всё более убеждаюсь, что под впечатлением тех вечеров и родилось моё жадное стремление к актёрской профессии, желание поиграть в образы и характеры, сыграть частушку».
В 1991 году на основе скоморошьих шуток-прибауток, русских сказок и частушек, исполняемых под квартет балалаек, в Смоленском камерном театре был создан спектакль «Скоморошьи забавы». Успех этого спектакля (а показывали его на улице во время городских праздничных мероприятий, в деревнях и районных центрах области) свидетельствует о том, что частушка на Смоленщине жива и любима в народе. Частушки из собрания В. А. Решетнёва:
Маменька, родимая,
Свези меня в Кардымово.
Там порядки новые,
Ребята чернобровые.
Мы, как видите, красавцы,
И сердца у нас горят.
Да к тому же мы из Ельни –
Ввыбирайте нарасхват!
Выхожу и запеваю
Самую угрюмую.
Хлеба нет, картошки тоже,
А жениться думаю!
Из колодца вода льётся,
Из бадейки плещется.
Только милого увижу –
Сердце затрепещется.
Печку письмами топила,
Не подкладывая дров.
Всё смотрела, как горела
Моя первая любовь.
Лучше наших нет девчат,
Мальчиков красивей.
В нашем городе звучат
«Голоса России».
Широка страна родная,
Много в ней полей и рек.
Да когда ж подорожает
Наш живучий человек.
Ой, звени, моя гармошка,
Без тебя мне не прожить.
Электроника умолкнет,
А гармошка будет жить.
Муж на грязи собирался,
Я сказала: «Откажись!
Возле дома грязи много,
Раздевайся и ложись…»
Много остроумных четверостиший дала «перестройка»:
Украина золотая,
Ридна наша мати!
Ты теперь аж за кордоном,
Як тебе достати?
Или:
В Ленинграде на базаре
Обокрали пищетрест,
А на двери написали:
«Кто не тащит, тот не ест».
Или:
У нас новое мышленье,
Мы не пляшем, не поём,
Мы на цены молча смотрим,
Корку чёрную грызём.
Или:
Фу-ты, ну-ты, аты-баты,
А деревне нелегко.
Демократы… бюрократы,
А на поле – никого.
Большое место в собрании В. А. Решетнёва занимают тексты на тему любви, частушки из циклов «Девки смеются», «Парни смеются», а также плясовые частушки, страдания. Ощутимую долю в коллекцию внесли солисты-частушечники Мария Шульга, Валентина Клюева, а также собиратели частушек Нина Войтова (д. Дмыничи Монастырщинского района), Валентин Кольцов (д. Петренино Холм-Жирковского района), Нина Коршакова (д. Родоманово Гагаринского района) и многие другие.
Александр Агеев
Мозаика прошлого
Иванова В. А. Гори, гори ясно. Изд. «Смоленская городская типография», 2007.
Новая книга поэта Веры Ивановой – почти вся прозаическая. Это воспоминания о военном детстве и короткие рассказы.
Читая прозу смоленских писателей, я не раз замечал: факты прошлого, отдаляясь во времени, все больше романтизируются, романизируются, мифологизируются, в конце концов, и становятся достоянием литературы без всяких беллетристических приукрашиваний. Помните, у поэта, погибшего в Великую Отечественную войну, Николая Майорова: «Мы были высоки, русоволосы, / Вы в книгах прочитаете, как миф, / о людях, что ушли, не долюбив, / не докурив последней папиросы».
Для произведений такого рода есть целый ряд определений: мемуарные, документальные, фактографические, регистрирующие. Я как-то назвал подобную прозу дескриптивной /описательной/.
Об этой сущностной особенности написанного ею в первых строках книги сказала сама В. Иванова: «Наверное, можно было бы кое-что додумать, передумать, придумать. Можно, да нельзя».
Вот война в восприятии шестилетнего ребенка: «Но вдруг небо словно опустилось над землей, в нем стрелой пронеслось что-то темно-серое. Пролетело? Нет, снова летит, возвращается. Как низко… Тах-тах-тах… Машина остановилась. Все выскочили из кузова и быстро побежали в лес. А я осталась одна в кузове машины. Прижалась к борту, к кабине шофера, сжалась в комочек, прижимая к себе узелок с куклой. И сейчас слышу вой, душу вынимающий вой мотора немецкого самолета, вижу кресты на крыльях низко, очень низко пролетающего над машиной на пустом шоссе, слышу очередь выстрелов, нутром чую свое безнадежное одиночество… Конец? Но тут выбегает из придорожных кустов тетя Лиза. Она, такая спокойная и ласковая обычно, тут, ругая все и всех громко и матерно / да, это так было, это первые ругательсва, услышанные мной в жизни…/, хватает меня под мышку… бежит ко всем остальным в кусты. Спасибо, тетя Лиза…»
А вот сегодняшнее объяснение Веры Ивановой, зачем все писалось: «Ради правды нашего поколения я решилась на эти воспоминания. «Без меня народ неполный, – сказано у Андрея Платонова».
Спасибо, Вера Анатольевна.
«...от праадамовых времен поднесь»
Капитанов С. И. Стихи. Изд. «Смоленская городская типография», 2007.
Мироощущение Сергея Капитанова диахронично, то есть время настоящее для него – это сумма всех времен. Одинаково родственными и близкими он воспринимает и Атлантиду, и гомеровскую Элладу, и Россию во все ее века. Цивилизации и эпохи у него связаны многими нитями. Поэт глубоко проникся философией и образной системой Экклезиаста: «А Ярибол все так же всходит над пустыней, / и так же ночью камень стынет, / и та же в мире кровь и боль, / и так же люди к власти рвутся, / и ненавидят, / и смеются, / лгут, / любят / и богатства чтят. / И только мудрым откровенье, / что бренно сущее мгновенье». Категория настоящего времени для поэта – это сумма всех времен.
В привычных картинах природы Капитанов видит коловращение жизни. Вот стоит над прудом старая ива. «Но народился ветер, / что переломит старый ствол. / Уже тревожит воду зыбь. / Росток с десятком листьев клейких, / проросший здесь в начале лета, / качается и ждет грозы».
Главная идея книги выражена глубоко экзистенциальным стихотворением:
Люби весь мир!
Как преданный прилюдно
Распятый бог античной бедноты.
За то тебе найдется твой иуда,
Свою голгофу обретешь и ты.
Все будет,
Как и было.
И пилаты
умоют руки –
отстраненна кровь.
Лишь воскресение не будет платой
Тебе за ту вселенскую любовь –
Ты человек всего лишь…
Показателен диалог поэта с Николаем Рыленковым, написавшим: «Так же, как род и племя, / Дано человеку время…» Этой теме посвящено такое же короткое, как у Рыленкова, стихотворение «Нет права выбрать жизни время…» И в нем есть слова: «…аз есмь только человек…»
Образ древа жизни и человека – листка на нем – центральный у Капитанова. Памяти одного из любимых своих поэтов, М. Ю. Лермонтова, он посвятил стихотворение «Дубовый листок», которое, как и вся поэзия Сергея Капитанова, звучит жизнеутверждающе: «Листок дубовый с ветки оторвало / и бурей понесло на дальний юг, / к чинаре…»
Книга Сплетений
Макаренков А. О. Праздничная женщина. Смоленск, 2007.
Ларчик поэзии Александра Макаренкова (кстати, расписанный автором – просто – ключевым словом «сплетенье» (синонимы – «слияние», «связь»). Читаем: «Связь скупая слов и снов» (с. 17); «Сплетались руки. Вздыхала полночь» (с. 21) – вспоминается «Зимняя ночь» Бориса Пастернака; «Жгло слиянье наших тел» (с. 48); «Времен сплетенье» (с. 54); «Сплетенье мыслей и сердец» (с. 92). «Не размыкаем сердец и взглядов» (с. 57) – из того же образного ряда.
Сплетение, единство с миром – таково содержание поэзии Александра Макаренкова:
Повсюду были свои заботы,
Свои признанья и откровенья,
И остановки, и повороты,
И возвращенья…
Стихи Макаренкова (а он известный не только на Смоленщине, но и в стране исполнитель своих песен) можно петь. Можно и не петь, а читать. Для души.
Мы выпьем за нее – за матушку Россию,
За утлые челны, за грошевой уют,
За песни, что поют усталые мессии.
За что еще у нас?..
За боль в России пьют.
Есть порох в бороховницах!
Борохов Э. А. Афоризмы на все случаи жизни. Смоленск, изд. «Смоленская городская типография, 2007; АбвгдЭйкА. Смоленск, изд. «Смоленская городская типография», 2008; Борохолка. Смоленск, изд. «Смоленская городская типография», 2008.
На каламбурный заголовок меня вдохновило творчество Эдуарда Борохова, отметившего свое 60-летие литературно-трудовыми успехами: он издал подряд три книги прозаических афоризмов и стихотворных миниатюр. Их содержательный спектр широк: от философски-серьезного до гомерически-смешного, от глубокого пессимизма – к раблезианскому оптимизму: «Абстрактность – форма существования идеального»; «Две беды в России: дураки и дороги, особенно те дороги, которые открыты дуракам»; «Никогда не теряют вкуса к жизни только непривередливые»; «В любовном треугольнике мужу отводится роль тупого угла»; «Чем больше выпьешь водки, / Тем красивее молодки».
Э. Борохов – сложный оптимист, из тех, кто считает, что дальше хуже не будет, потому что хуже – некуда:
Я к оптимизму наконец пришел,
Не жалуюсь на свой удел, не ною,
Уверен, что все будет хорошо,
Хоть и не скоро, да и не со мною.
Растекшись «Мыслью по древу» (так называется его первый сборник 1996 года) и по первой полосе еженедельника «Аргументы и факты», Эдуард Борохов продолжает оставаться в первом ряду афористов страны.
Лиризм невеликих событий
Лукьяненко К. П. Песни ветра. Книга стихов. М., 2007.
Читая эту книгу, не мог не вспомнить стихи нашего земляка, известного российского поэта Николая Карпова: «Источник для стихов / Пробился невеликий: / Зеленый бархат мхов / И кустики брусники». У Лукьяненко есть полное смысловое совпадение: «Сегодня событиями невеликими / Полнится утренний потревоженный звук…» И в этих словах – творческое кредо автора.
Поэзия Лукьяненко наполнена яркими, запоминающимися образами. Вот, например, описание шоссе в двух строках: «Гудел поток, попыхивая газом, / И, как игла, втыкался в Ярославль» (из стихотворения «Ярославское шоссе»).
Особую роль в творчестве поэта играет образ тишины. Из не, как математик из нуля извлекает любые числа, он выделяет краски, звуки и ощущения воспринимает мир всеми органами чувств одновременно: «Тишина до небес такая, / Что потрогать могу рукой»; «В розовых соцветьях / Гроздья тишины»; «Переложу на ноты тишину».
Такое миропонимание – в русле творчества Федора Тютчева. Как не вспомнить «Silentium»: «Есть целый мир в душе твоей / Таинственно-волшебных дум; / Их оглушит наружный шум…» Позднее эта традиция была прордолжена поэтами начала ХХ века (в основном, символистами – не без влияния М. Метерлинка, считавшего безмолвие источником озарения – от эпатажной «Поэмы конца» Василиска Гнедова (14 чистых страниц в книге или 30 минут молчания на сцене) до серьезных поисков Александра Добролюбова. Их линия была продолжена в «тихой лирике» 60-70 годов прошлого века и даже в эстрадной поэзии той поры («Тишины хочу, тишины...» А. Вознесенского.
Константин Лукьяненко – великолепный поэт-переводчик. Не каждый отважится после известных мастеров слова переводить, скажем, Редьярда Киплинга, широко известные строки которого звучат у Лукьяненко по-своему, точно и емко:
Восток – на востоке, на западе – Запад,
И встретятся только тогда,
Когда призовет вместе небо и землю
К престолу Господь для суда.
С верой в силу добра
Аронова И. С. Барабаны эпохи: рассказы, повесть. – Смоленское отделение Союза российских писателей, 2007.
Ирина Самойловна Аронова, которую мы сердечно поздравляем с 80-летием, родилась в эпоху индустриализации страны, в 1928 году. Потом была эпоха коллективизации, Великая Отечественная война, хрущевская оттепель, развитой социализм и недоразвитый капитализм…
Из этого богатого исторического и личного опыта у Ирины Самойловны сформировалось убеждение: не следует путать жизнь с условиями жизни. Идея эта из разряда вечных: ее исповедовали древние стоики, чтят и современные экзистенциалисты.
Своим творчеством писательница доказывает: светлые движения души, доброта преодолевают несовершенство существования. Вот рассказ «Дрова». Военная пора. Городок в Оренбургских степях. Эвакуированные мать с дочкой-школьницей ютятся в подвале двухэтажного дома. Верх мечтаний – макароны с поджаристой корочкой. Наступает Новый год. К празднику будет выдан паек – банка консервов «Бычки в томате», немного пшена и кулек «подушечек» (были такие конфеты с начинкой из повидла, и мое послевоенное поколение их попробовало). Но нечем топить печку. И мать с дочерью воруют бревнышко из груды дров, принадлежащей тоже эвакуированной жене генерала, которая живет побогаче – на втором этаже, за тюлевыми занавесками. Пропажа обнаруживается, является генеральша:
« – Вы украли мои дрова! – Она гневно посмотрела по сторонам.
Наверное, она разглядела нашу железную койку, сидящую на ней маму в стеганых брюках и разных валенках, колченогий «венский» стул, такой же стол, ветку сосны в бутылке с отбитым горлышком. И, не сказав больше ни слова, так же стремительно вышла, не закрыв за собой дверь». Кстати, сосновая веточка тоже была подобрана во дворе – несколько лишних ветвей там обрубили с деревца, привезенного той же генеральше.
Времена были суровые. Мама с дочкой ожидают самого худшего. «Мы прислушивались к каждому звуку, раздающемуся за дверью. Мой папа так же прислушивался ночами к шагам по лестнице, к проезжающим по улицам машинам, пока за ним не пришли».
И вот стук в дверь. Появляется смущенно улыбающаяся генеральша, чтобы позвать вместе встретить Новый год…
Кто-то может пренебрежительно усмехнуться: мол, обычный святочный рассказ. Но по-моему, это лучше, чем смакование негативных сторон действительности и глумление над прошлым, от этого был не свободен даже такой хороший писатель, как Виктор Астафьев...
Рассказы Ирины Ароновой отличаются ясным, чистым русским языком, какой редко нынче у кого встретишь. Они настолько изобразительны, что напоминают сценарии небольших фильмов; за несколькими скупо и точно отобранными деталями видится вся эпоха.
Заглавие книги совпадает с заголовком рассказа «Барабаны эпохи». Его сюжет в двух словах таков: у молоденькой девушки в годы репрессий арестовывают отца, а ей после этого приходится читать со сцены стихи: «Барабаны эпохи бьют, бьют, бьют…» С дистанции лет у меня возникают антонимические ассоциации: от «…слушайте музыку революции» Александра Блока до зонга Бертольда Брехта:
Шагают бараны в ряд.
Бьют барабаны.
Кожу для них дают
Тоже бараны.
У каждой эпохи – свои барабаны.
Музыка души
Бакланова Т. Н. Симфония дождя: Сборник стихов и песен. Смоленск, 2007.
Татьяне Баклановой исполнилось 55 лет. Ее творчество – в расцвете. Новая книга – по сути, ее «Избранное». Вспоминаются стихи Т. Баклановой, напечатанные десять лет назад в журнале «Годы»:
Распахну я окно пошире –
Лейся, музыка, на ладонь,
Разгуляйся, весна, по квартире,
Обними меня, дождь молодой!
И еще из одного стихотворения:
Дождище, с шумом натыкаясь
На трубы крыш, верхушки лип,
Шуршаще, мокро откликаясь
На звон стекла, калитки скрип…
Я вслушиваюсь в шепот вещий,
И нас не разделить уже.
И дождь все хлещет, хлещет, хлещет
По изболевшейся душе.
Поэзия и музыка – главное в жизни Татьяны Баклановой. Она пишет песни, сама исполняет их, аккомпанируя себе на баяне. Недавно она помогла издать петербургским ученым небольшой сборник народных песен нашего края, в нем есть и сохраненные ее памятью произведения фольклора.
Новых творческих свершений, Татьяна Николаевна!
Все еще впереди!
Кузьмин Л. А. Все еще впереди. Сборник стихотворений. Смоленск: СмолГУ, 2007.
Название книги напоминает о песне, которую когда-то пел Марк Бернес: «Самая лучшая песня не спета, / Самая лучшая девушка, где ты? / Все еще впереди…»
В таком оптимистическом ключе развивается и творчество Леонида Кузьмина. С годами стало больше трагических нот, больше обобщений. Вот одно из них: «…я живу в неведомой стране, / Где пораженья от побед неотличимы!» Это – расширенное понимание смысла известных пастернаковских строк.
Вместо рассуждений о поэзии Кузьмина я лучше полностью приведу его стихотворение, отражающее главные грани мироощущения поэта:
Поиграй со мной, март, –
То ли в юность мою,
То ли в старость зимы уходящей;
Лей шампанское с крыш – золотую струю,
В этот город, как в кубок дымящий;
Дай забыть о былом, но оставь имена
Всех умерших и вечно любимых
И слегка приоткрой дверь мне в те времена,
Где Россия пребудет счастливой;
И позволь прикоснуться сердечным лучом
К тем, кто уж завязался во чреве
Этих странных времен, где рука за мечом
Снова тянется в праведном гневе!
Миниатюра – не значит мелочь
Жарков С. Ф. Исповедь. Поэтический сборник. Смоленск, 2007.
«Исповедь» – четвертая книга Сергея Жаркова. Значительная ее часть – миниатюры, приближенные по форме к японским хокку (трехстишиям). Древнюю, к тому же не исконно русскую форму автор освежает, играя значениями слов:
Осень наступила
Холодом
На цветы в саду;
используя плодотворный для поэзии прием психологического параллелизма, присущий устному народному творчеству разных народов:
Осенний лист,
как старый человек,
летит к земле,
теряя силы.
Параллель «лист – человек» варьируется, возникают неожиданные емкие образы:
Больной старик споткнулся о ветер.
Листом
опавшим
себя
назвал.
Хочется пожелать автору побольше таких художественных находок.