Редакционная коллегия
| Вид материала | Документы |
- Редакционная коллегия: Т. Б. Мильруд (гл ред.), С. Д. Дробышевская (составитель) Скажи, 613.91kb.
- Е. Ю. Прокофьева редакционная коллегия, 868.19kb.
- Е. Ю. Прокофьева редакционная коллегия, 7181.6kb.
- Редакционная коллегия серии сборников документов Великая Отечественная война 1941 -1945, 9829.4kb.
- С. С. Алексанин Редакционная коллегия, 495.39kb.
- Редакционная коллегия серии сборников документов великая отечественная война 1941-1945, 7950.74kb.
- M 5(1), 9663.74kb.
- Вселенная Учитель, 3306.02kb.
- Редакционная коллегия, 116.47kb.
- Н. Н. Карнаухов Редакционная коллегия, 2238.49kb.
ПОЭЗИЯ
Владимир Макаренков
Зачем фиалкой
песенной пленился
нить
Между Азией и Европой,
Между идолом и крестом,
Окруженный живой природой,
Возвышается древний дом.
Настежь дверь на Восток открыта
И на Запад глядит окно.
А на крыше гвоздем прибито
Вместо флюгера веретено.
Кто из нити корону свяжет
И соткет золотой шатер,
Для того под ногами ляжет
Целый мир, как цветной ковер.
Сколько раз уже (аты-баты!)
Приходили злодеи в дом.
Да сидит мужичок щербатый
За столом с большим топором.
Нахлебается щей да каши,
Захрапит – аж дымит вихор!
Вдруг очнется и в крик: «Не наши!»
И отпустит гулять топор.
Приходили купцы с товаром.
Били оземь послы челом.
– Я отдал бы вам нить задаром!
Да рассыплется отчий дом.
Что с того, что давно клубится
На растущем веретене!
Эта нить из земли струится
И лучится в каждом бревне.
7 января 2008 г.
ЗВЕЗДА ПОЛЕЙ
Жить все прискорбнее с годами,
Асфальт толкая из-под ног.
Звезда полей над городами –
Потухший русский огонек.
Еще в ночи заблудший странник,
Ища тропинку сквозь пырей,
Заметит в небе отблеск странный,
Отыщет след звезды полей.
Ложится нежно на березки,
Освобождает от оков
Угасшей жизни отголоски
И тени грешные веков.
Еще на отмершем погосте,
Напоминая о звезде,
Сочится еле видный отсвет
На металлическом кресте.
Еще, когда нежданно вьюга
Помянет в голос снежный век,
Глазами радостного друга
На свет звезды искрится снег.
Остатний свет былого мира!
Жар-птица счастья без гнезда!
А раньше Родине светила
Как путеводная звезда.
9 января 2008 г.
ПЕРО
Мелькнуло в воздухе крыло.
Упало под ноги перо.
Взглянул наверх – и ослепило
Богоподобное светило.
Перо на солнечном пиру
В цвета затеяло игру.
Переливается, мерцает,
Паденье наземь отрицает.
В руках верчу.
– Перо, ты чье?
– А ты не знаешь, дурачье,
Кто небеса обороняет
И перья яркие роняет?
– Так ты волшебное!
– И что?
Без веры в сердце я ничто.
Молись светилу – все хотенья
Исполнят вышние веленья!
И пальцы я разжал:
– Лети!
Мы – дети нового пути.
Забыты древние поверья.
Никчемны солнечные перья.
13 мая 2008 г.
Избе семья на лавках снилась.
Овсяный запах толокна.
И небо молнией крестилось
На деревянный крест окна.
А внук избы в высотке слепо
Глядел в окно и коченел.
В глазах – ни молнии, ни неба.
Квадрат Малевича чернел.
25 февраля 2008 г.
Мне так запомнится отчизна
Эпохи долгожданных благ:
Люпин – цветок социализма –
Цветёт на брошенных полях.
А вдоль дороги – самосевы,
Как вдоль реки плакун-ветла.
Земля ненужные резервы
Вгоняет в выстрелы ствола.
Где даль в лесную глушь зарыта,
На вечность нагоняя грусть,
Перед избушкой у корыта
Печалится старуха Русь.
Над ней – вселенский ветер ссыльный.
Под ней – как колокол земля.
А Русь сидит и ждёт в бессилье
Пришествия богатыря.
1 июня 2007 г.
Бледный раб больного дара.
В драной сумке – стеклотара.
Речь – шершавая доска.
В горловинах глаз – тоска.
Не из глины или воска
Лепит родина их войско.
Часовые у помойки –
Рядовые от попойки.
У судьбы под сапогом
Пьют сивушный самогон.
И валяются в грязи
Статуэтками Руси.
12 февраля 2007 г.
урбанистический пейзаж
Февральский дождь – попсовый гость
На час
в провинциальном клубе.
Лед, как обглоданная кость,
Валяется на голой клумбе.
Урбанистический пейзаж.
Но не сотрет небесный ластик
Вдруг проявившийся коллаж:
Кондомы, целлофан и пластик,
Окурки, фантики, и грязь,
Впитавшая снега, как дрожжи...
Модерн-картинка в самый раз
Подходит под попсовый дождик.
7 марта 2008 г.
Последний снег с земли сошел,
Как будто сняли бинт стерильный.
И обнажился серо-пыльный
Колдобинной дороги шов.
Дивись с полётной высоты
Асимметричности кварталов!
Стекли в моря со снегом талым
Остатки русской красоты.
Сшит город, будто из заплат.
Лоскут от старины глубокой,
Кусок эпохи недалёкой,
Клок новой – все на разный лад!
2 апреля 2008 г.
МУХА
Весна не потревожит слуха
И самым тонким ручейком,
А на оконной раме муха
Стартует к солнышку ползком.
Её потуги неуклюжи,
В них нет намека на полёт;
Как пьяный, выползший из лужи,
Встав, равновесие берёт.
И лапками сучит и чистит
Брюшко, глаза и хоботок.
Но все движенья так речисты!
Им внемлет солнечный поток!
В них – тяга к жизни, а не мука,
И вековой авторитет.
Жужжит будильник древний – муха
Побудкой миру на расцвет!
26 марта 2008 г.
Полыхнуло стылым ветром
И посеяло снежком.
Зазвенели хрупким нервом
Ветки – тоненьким ледком.
И в душе нежданно странно
Отозвался треск сосны.
Будто в ней открылась рана,
Но замерзла до весны.
Будто вспять в дверях вселенной
Вдруг подумал: «Надо жить!»
Подо льдом набухшей веной
Ветка треснула, дрожит.
25 декабря 2007 г.
– Пусть, – говоришь, – любимый, горек исход!
Так повелело сердце. Сердце. Не роль.
Не цесаревич ты, а мой Дон-Кихот.
Я за тобой пойду на любую боль.
– Пусть, – говорю, – любимая, будет так!
Раз повелело сердце. Это не вздор.
Не королева, ты – моя Жанна Д’Арк.
Я за тобой пойду на любой костёр.
4 октября 2007 г.
Мирозданье – как сеть Интернет.
В нём живая душа виртуальна.
Лишь у Бога в нём адреса нет,
Он один существует реально.
Я в пространство кричу и стучу
Глыбой сердца, как будто по раме.
Я до Бога добраться хочу.
И увидеть весь мир на экране.
Но боюсь, что экран этот чист,
Как затёртый веками папирус,
Что вселенский компьютер завис,
Распознав человеческий вирус.
22 марта 2007 г.
А я иду, шагаю по Москве…
Геннадий Шпаликов
Роса – как будто ноты на листве.
Я в школу шёл и пел, тянул на гласных:
– А я иду, шагаю по Москве…
Мне было семь, прекрасных первоклассных!
И сам себе казался я большим,
Когда рукой касался нижних веток,
Когда в себе гасил призыв: «Бежим!»,
Учил уроки сам, не для отметок!
А утром вновь по первому лучу
Вставал и пел, шагая по аллее:
– Над лодкой белый парус распущу…
Я торопился вырасти скорее.
И прошагал всю старую Москву!
Служил в краю, который и не снился.
А приобрёл в душе? Одну тоску!
Зачем фиалкой песенной пленился?!
Зачем в толпе знакомое лицо
Мелькнуло и – стыдливо отвернулось?!
Зачем, блестя, Садовое кольцо
В глазах петлёй змеиной обернулось?!
Роса в тени чернеет на листве.
В душе – эстамп угрюмой обстановки.
А я иду, шагаю по Москве,
Как вечный жид, и нет мне остановки.
24, 25 марта 2007 г.
ПОЭЗИЯ
Раиса Ипатова
Одигитрия
Есть молитва на Руси:
«Одигитрия, спаси,
Сохрани и защити,
Укажи нам, где пути!»
Так ведётся испокон –
Правит нравственный закон,
И духовный мощный пласт
Всем, кто верит, силы даст.
Образ славой осиян.
Я прошу: моих смолян,
Одигитрия, храни,
Им даруй благие дни!
17-18 июля 2007
У природы свой пергамент.
Разгадать его нельзя.
Неизвестно, гром ли грянет,
Обозначится ль гроза.
Будет ливень с ветром в паре?
Ночь окажется тиха?
Мне рассвет стихи подарит
Иль пространство для стиха?
11 июня 2007, Микулино
Четвероногого повесу
Веду гулять на поводке.
Идём тропой широкой к лесу,
А он всё так же вдалеке.
Не лес – у нас иные цели,
Вполне понятные дела.
Мы мимоходом поглядели
На горделивого орла.
Собаке чудится добыча.
Мышь, заяц – все наперечёт.
И пёс, в невидимое тычась,
Меня своим путём влечёт.
30-31 июля 2007
Сразу всем отвечает кукушка,
Не боясь ошибиться…
Скажи, кукушка, сколько
На свете жить осталось.
Год жизни, будто долька –
Огромность в нём и малость.
Старухе и девчонке,
Юнцу и старику
Стучится в перепонки
Взволнованно «ку-ку».
Поразмышляй, философ,
И погрусти, поэт:
На множество вопросов –
Один ответ.
30 августа 2007
Нетороплив путь. Он привычен.
Я точно знаю: это тут.
Надеюсь: вспышки земляничин
Среди зелёного блеснут.
Сижу на земляничном склоне.
Есть повод радоваться дню.
Смотрю, как ветер волны гонит,
Себя сегодня не гоню.
Дыру в гармонии латаю –
Прилажу лапик я вот-вот.
Пусть низко ласточки летают,
Дождь, если будет, то пройдет.
8 июля 2007, Микулино
За зелёною листвой
Красный огонёк.
Он горячий, он живой,
Близок и далёк.
Затухающий закат.
Озеро внизу.
Куропатки норовят
Предсказать грозу.
16 августа 2007, Микулино
***
Бытует мнение в народе,
И это так, скажу я вам:
Дожди Микулино обходят,
Откуда взяться здесь грибам?
Нет подберёзовиков, белых,
Лисичек, рыжиков, маслят
И подосиновиков смелых –
Люблю их щегольской наряд.
Нудна грибная ностальгия,
Антоним солнечной судьбы.
Дожди зову в свои стихи я:
За ними вслед пойдут грибы.
16 августа 2007, Микулино
Серебро стрекозье,
Ближние холмы,
Радостное озеро
Созерцали мы.
Стало перламутровым
Озеро в закат.
Узелки распутаны.
Не гляди назад.
16-17 августа 2007, Микулино
Лодочка моих воспоминаний.
Гребу, не торопясь.
Одно весло я уже потеряла.
Мелкая рябь.
Большая волна.
Запах воды.
Всё слишком субъективно.
И даже однобоко.
Ерунда ранит.
Глобальное не цепляет.
И неизвестно,
Где я окажусь.
25 августа 2007, Микулино
Нежно голову на плечо.
Сердцу горько и горячо.
Невозможного хочется –
Без имени и отчества.
Просто: милый, бесценный, родной.
Я и раньше была одной.
Но теперь я иначе одна –
На останные времена.
23 июля 2007
Ящерки, бабочки, птицы, стрекозы
Явятся вместе (что им морозы!) –
Шелест, шуршание, трепет и лепет
Хоть на мгновение к лету прилепят.
25 августа 2007, Микулино
ДОРОЖНАЯ ПЕСНЯ
Невезучий какой-то возница
Растерял пассажиров своих.
Бубенцами звеня, тройка мчится.
Нет метели, и ветер затих.
Слева снова луна зажелтела.
Новолунье. Загадочный край.
У возницы привычное дело –
Погоняй, погоняй, погоняй.
Пассажиры лежат вдоль обочин.
Не даёт им подняться тулуп.
Невезучий возница хохочет.
Развевается весело чуб.
Впрочем, разве ямщик невезучий?
Он обласкан, воспет, знаменит.
Он сердечный, широкий, могучий,
Знает точно, куда путь лежит.
27 августа 2007, Микулино
Прессуют мысли и слова
Неведомые существа.
Те сны, которые нам снятся, –
Миг перекачки информации:
В секунду миллиарды бит.
Вот почему не спит пиит.
Слова заветные таит.
20 декабря 2007
Е. Орловой
Коту шестнадцать лет.
Он бодр и даже весел.
Раз в доме есть поэт,
Мотивы есть для песен.
Мурлычет кот, поёт,
Не зная о морозе.
Он просто книгоглот:
Спит на стихах и прозе.
Муж мучает рассказ.
Ты – с тряпкой по квартире.
Всё хорошо у вас –
Не то, что в этом мире.
20-21 октября 2007
Гладила мужу чужому рубашку.
Гладила кошку чужую по спинке.
Можно ли жить так – с душой нараспашку?
Можно ли выжить подобью былинки?
Выжила. Век до конца дотянула.
Смотрит глазами, полными гула.
31 октября 2007
Л. Кузьмину
«Я счастливый – мама жива!»
Понимаю твои слова.
А меня несчастнее нет
Четверть века. Двадцать пять лет.
Можно мы при тебе поревём
С юбилейным моим октябрём?
19 октября 2007
Зима не просто время года.
Опасность в ней и благодать.
Боялась мама гололёда
И на работу опоздать.
Обувка вроде бы иная,
Но неразлучен страх со мной.
Я, нашу маму вспоминая,
Мчу по тропинке ледяной.
23 ноября 2007
ПРОЗА
Олег Ермаков
Солдат данилкин и невидимый царь
(история одного рисунка)
Дядька, как любой деревенский пацан, мечтал увидеть море – и увидел. Ему было семнадцать лет. Чтобы попасть на фронт, прибавил год. И сразу пожалел. Буквально в один из первых дней, когда перед строем новобранцев поставили троих мужиков в исподнем; двоим из них уже было за тридцать, может, все сорок, а третий чуть старше дядьки. Офицер зачитал какой-то приказ. Половину не разобрать было, ветрище дул, нес дождь со снегом, вороны каркали на деревьях, в строю кашляли… Ну, а перед этими тремя встали пятеро солдат с винтовками, офицер приказал целиться, те прицелились и по отмашке залпом повалили всех троих в грязь со снегом. Офицер подошел, вырвал пистолет из кобуры и дострелил одного, кажется, того, младшего. А потом их всех, новобранцев, почти так же бил немец, расстреливал в упор, когда они волна за волной шли – на троих одна винтовка – под Оршей на прорыв, на бетонные надолбы с колючей проволокой, и по каскам только щелкали щелбанцы немецкие. Да и каски не у всех были – тем не щелбанцы, а как будто топором в мерзлую древесину, такой звук был. Хрясть! Но дядька вышел к Кенигсбергу и увидел море: в свинцовых водах горящие баржи, лошади, люди в раздутых гимнастерках, шинелях, кто вверх лицом, кто вверх проломленным запекшимся затылком. На бархатных дюнах техника, какая ползет, какая догорает. Сосны… Вот откуда-то из-за борка и ударил миномет. Дядька на подводе ехал – сразу соскочил почему-то, каким-то образом пробежал даже, а потом увидел, что подрублен слева, только клочья бурые шинели болтаются и чего-то белое жутко торчит – и тогда упал. Думал, умер. Нет, выжил. В госпитале наколку сделал: синее солнце в волнах, чайка…
Пашке нравилось смотреть на его руки, лежащие на баранке «бенца» горбатого, особенно на правую: солнце на ней было морское, давнее, дальнее, а над сырыми кардымовскими лугами уже выкруглялось солнце местное, громадное и живое. Они выезжали засветло, колесили по окружным дорогам, останавливались на прудах, мелких речках, ловили рыбу, ставили на раков жаки. Бенцем «Запорожец» прозвал один автолюбитель. Своей машины у него не было, но зато в марках он сек. В марках с автомобилями, у него их был целый альбом.
Кардымовские каникулы – это особая песня.
Кардымово поселок приличный. Там есть пекарня. Хлеб на этой пекарне выпекают из пшеницы и кукурузы, желтоватый, он сжимается как пух, с медом заломишь полбуханки – сыт полдня, буханку – весь день, не считая яичницы с салом, литра молока, еще борщ на обед, уха, картошка с укропом и луком в масле, кисель, блины. В клубе по вечерам кино. И есть в Кардымове баня.
По молодости лет в баню Пашка ходил с теткой. Запомнилось на всю жизнь. Как в облаках бабы с распущенными волосами, мочалками, шайками и вениками плавают. И все на него лыбятся. А Пашка удивляется на них: надо ж, как все не так устроено. Мхи под животами – у кого светлее, у кого темнее, а у кого черная вакса. Сиськи разнокалиберные, темные, розовые, бледные, дерут носы, как лисята, висят брюквой, пышнеют, как тесто. Звон шаек, гром воды. Смех, разговоры у них даже в бане не стихают. Трут мочалками бедра, пена как в ведре на дойке под коровой. Жопы – белые. Руки и шеи загорелые, а ноги как будто в чулках, у кого повыше, до половины бедра, у кого до колен. Были там и старухи, но смотреть хотелось на молодых, с блестящей кожей, подтянутыми животами. Такой уже он был с детства. Но больше всего его поразила врачиха. Она уже драла ему молочный зуб. Пашка ее боялся. И вдруг увидел: она, но как будто и не она, голая, без халата, без щипцов и бурильной машины; сосцы подпрыгивают как поплавки, а на белой полоске живота внизу – чернейшее, тонкой выделки. Волосы змейками по спине и плечам. Нагибается, переставляет шайку, поднимает руку, намыливает черные подмышки. А тетка намыливает Пашку, промывает уши, мешает смотреть. Бабы уже смеются. Тетка все поворачивает Пашку, а он из-под ее руки смотрит – пока мыло не защипало в глазах. Слезы потекли. А все смеются.
На следующий год Пашка уже ходил в баню с дядькой. Попробовал пива, кто-то поднес. Тогда показалось несъедобно. Лимонад изумрудный пить с теткой в буфете было вкусней. А вот рассказы – интересней здесь, в пивной. Скотники, шоферня, железнодорожники, механики – «гнали пену», как говорил дядька. Кто о чем: об авариях на дороге, о сбитых кабанах и прочих происшествиях, и, конечно, о рыбе. Некоторые истории кровь леденили. Например, про сомов. Сомы на берег выползали, как крокодилы. Один мужик, Игнатов, только по сомам и работал, был специалистом узкого профиля, знал, какую приманку давать, как квач делать и потом им хлопать по воде, сомы почему-то на эти звуки реагируют, всплывают. Один сом ему палец тросиком сломал. Этот Игнатов и сам на сома похож был: рожа толстая, жидкие усики вислые, глазки водяные. Пашка от него подальше держался, поближе к дядьке. Хотя временами сомневался, сможет дядька дать ему отпор? Дядька Данилкин не любил шума, редко с кем спорил и ходил на одной ноге.
Но нога у него была мощная. Он часами, как цапля, среди тростников простаивал в серой кепке, с папиросой. Выдергивал карасей, панцирников, как называл он окуней, а тетка их костерила наждачниками. Чистить – мука. Зато и уха – нет лучше. Если не брать в расчет судака. Но судак ушел в другие воды. Дядька обещал поехать как-нибудь за ним. Как лист с дуба полетит, судак на зимние квартиры пойдет – тогда и начинается царская рыбалка. Судака царю на стол подавали, утверждал дядька. Какому царю, не уточнял. Наступала осень, и каникулы заканчивались.
А в начале лета – снова та же песня: в Кардымово.
Казалось, каникулы в Кардымове никогда не кончатся.
Рыбацкое солнце над ними ходило. Рыба сама давалась дядьке в руки. А он не всегда ее даже брал. В одном ручье после весеннего нереста застряла просто гигантская – по тогдашним, по крайней мере, представлениям Пашки – щучища, и волосатый подводный зверек уже устроил ей осаду: ондатра. Дядька ондатру шуганул, Пашке велел прочистить ниже по ручью завал, и только и мелькнул пятнистый щучий хвост в ручье. Пашка переживал, но дядька убедил его, что мясо у нее уже невкусное, как фанера, – вот хочется ему попробовать фанеры? Фанеры Пашке не хотелось. А все-таки выловить такой экземпляр – да, и потом похваляться в школе.
Пашка иногда брал под сомнение боевое прошлое белобрового, как какой-нибудь тетерев-альбинос, дядьки с мягким голосом и синими чуть усталыми глазами. И тетя ему пеняла, корила за всякие мелочи, за соседа, уже начавшего косить на их лужайке, за другого соседа, ставящего мотоцикл у них в гараже, тогда как у него есть свой сарай, а он бережет место для капусты, картошки и т. д. и т. п.
Но однажды все Пашкины сомнения разрешились. Все получилось как-то странно, просто, быстро и нелепо.
После рыбалки и купания на озере они позавтракали с дядькой – ели лепешки, испеченные тетей Машей, запивали холодным топленым молоком, дядька большой был любитель, особенно золотистой корочки, – и незаметно уснули в бенце… проснулись как будто сразу же от каких-то толчков. Какой-то полуголый незнакомый мужик с мокрой буро-лиловой рожей пристроился сзади и толкает себе бенц прямо в воду. А дальше сразу глубина приличная. Что за идея пришла ему в воспаленную солнцем и водкой голову? Кто знает. А только на оклик дядьки он показался в заднем окне, плутовато улыбнулся и продолжил свою таинственную игру с настоящей все-таки машиной – не то что бывшая мотоколяска, в которой нельзя было даже удочки спрятать, приходилось привязывать сбоку и костыль тоже – с настоящим автомобилем, горбатым бенцем, и с живыми людьми: дядькой и Пашкой. Тогда дядька схватил первое попавшееся под руку – башмак. Открыл дверцу, выбрался наружу, запрыгал на ноге, держась одной рукой за бенц, а в другой сжимая оружие… Башмак взмыл ввысь как молот и обрушился с тупым стуком. Дядька плюхнулся обратно на сиденье, завел автомобиль, начал разворачиваться, развернулся и проехал мимо сидящего на песке жлоба кучерявого в трусах, размазывающего кровь по рылью и пытающегося убрать эту завесу, чтобы навечно запомнить врага.
Рычаг в дядькиной руке с солнцем трещал и хрустел, бенц мчался по дороге, вдруг свернул – и по кочкам, напрямки. Ведро опрокинулось, панцирники устроили танец сиртаки. Бенц, как танк, сшибая кочки, лозняк всякий, взял откос, хрипя и воя, и на асфальте заглох. Дядька его снова заводит, разворачивает, и асфальт только рвется прямо под колеса или из-под колес, не понять. Пашка смотрит в окно: а по лугу бегут какие-то мужики в трусах, трико и майках, один с веслом. Дядька крутит баранку, выгоревшие брови белеют, как у тетерева-альбиноса… Всюду елозят окуни, а между ними огромный опрокинутый башмак из черной толстой пропитанной соляркой и мазутом кожи скалится шляпками гвоздей.
Вот когда Пашка и поверил, что дядька был солдатом и переходил вброд огненные реки.
…Только жаль, что за судаком, царской рыбой, они так и не съездили, не успели. Казалось, что кардымовские каникулы никогда не кончатся. Но нет, каникулы однажды заканчиваются. А солдаты умирают от какой-нибудь простуды.
От того времени у Пашки остался рисунок на последней странице тетрадки: солдат на одной ноге несет под мышкой судаков в дубовых листьях, невидимому царю несет. А «Запорожец», горбатый бенц, на башмак похожий, оставлен почему-то на дальнем холме, в самом углу. Пашка уже запамятовал, что там приключилось, может, аккумулятор сел? Или бензин весь вышел? Или просто так, застрял на вечных колдобинах русской дороги…