Редакционная коллегия

Вид материала

Документы

Содержание Указом Верховного Совета СССР А. Т. Твардовский награждён орденом Трудового Красного Знамени 1971 В ночь с 21 на 22 сентября Ноябрь. Постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР А. Т. Твардовскому присуждена Государственная премия за книгу «Из лирики А. Т. Твардовский родился 21 июня 1910 года – в самый длинный, летний день. Похоронен 21 декабря 1971 года – в самый короткий де Валентина Александровна ТВАРДОВСКАЯ, дочь поэта, доктор исторических наук Н. дьяков III «если бы знал, как встретит меня родина – не уехал бы...»

Подобный материал:

• Редакционная коллегия: Т. Б. Мильруд (гл ред.), С. Д. Дробышевская (составитель) Скажи, 613.91kb.
• Е. Ю. Прокофьева редакционная коллегия, 868.19kb.
• Е. Ю. Прокофьева редакционная коллегия, 7181.6kb.
• Редакционная коллегия серии сборников документов Великая Отечественная война 1941 -1945, 9829.4kb.
• С. С. Алексанин Редакционная коллегия, 495.39kb.
• Редакционная коллегия серии сборников документов великая отечественная война 1941-1945, 7950.74kb.
• M 5(1), 9663.74kb.
• Вселенная Учитель, 3306.02kb.
• Редакционная коллегия, 116.47kb.
• Н. Н. Карнаухов Редакционная коллегия, 2238.49kb.

29 мая. Биолог Жорес Медведев (родной брат историка Роя Медведева) за антилысенковские статьи и диссидентские взгляды насильственно помещён в Калужскую психиатрическую больницу. А. Твардовский и В. Тендряков выезжали в Калугу и спасли учёного, что вызвало гнев властей.

20 июня Указом Верховного Совета СССР А. Т. Твардовский награждён орденом Трудового Красного Знамени. В связи с 60-летием, при подведении итогов литературной и общественной деятельности вклад кавалера трёх орденов Ленина, орденов Отечественной войны I и II степени, Красной Звезды, лауреата четырёх Государственных и Ленинской премий «оценен» более чем скромно. Юбилей поэта дружно замалчивался в центральной прессе.

21 июня всемирно известному поэту исполнилось 60 лет со дня рождения.

«От торжественного вечера в Центральном доме литераторов Твардовский отказался, а устроил обед для десяти человек – сотрудников журнала в ресторане «Прага». Был на обеде ещё один его приятель-фотограф, но без фотоаппарата, и Владимир Фоменко, случайно приехавший в те дни из Ростова. Как это мало напоминало шумный, весёлый, многолюдный праздник – пятидесятилетний юбилей, отмечавшийся в тех же стенах за длинными столами десятью годами прежде!» (В. Лакшин. – Твардовский в «Новом мире». – М.: Правда. – 1989. – С. 26).


1971

В ночь с 21 на 22 сентября у Твардовского произошёл инсульт. На следующий день, 22 сентября, в среду, он помещён в больницу с частичным параличом правой стороны тела и затруднённой речью. Сразу лишился возможности нормально говорить и тем более писать.

Ноябрь. Постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР А. Т. Твардовскому присуждена Государственная премия за книгу «Из лирики этих лет». 1959-1967».

7 декабря. Поэт через газету «Известия» поблагодарил «всех друзей-читателей, знакомых и незнакомых», поздравивших его по случаю присуждения Государственной премии.

18 декабря. Александр Трифонович Твардовский умер в подмосковном дачном посёлке Красная Пахра.

21 декабря. Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.


…В его рабочем столе остались многочисленные рукописи, «Рабочая тетрадь» (дневниковые записи на протяжении многих десятилетий), наброски и черновики стихотворений, планы прозаических работ. По словам В. Я. Лакшина, «всю жизнь он мечтал написать автобиографическую книгу «Пан Твардовский», затевал большой рассказ или повесть «Изба на полозьях». (В. Лакшин. Твардовский в «Новом мире». – М.: Правда, 1989. – С. 40).


* * *

А. Т. Твардовский родился 21 июня 1910 года – в самый длинный, летний день. Похоронен 21 декабря 1971 года – в самый короткий день года.


В стихотворении «О сущем» (1957-1958) поэт сказал:


И не таю ещё признанье:

Мне нужно, дорого до слёз

В итоге – твёрдое сознанье,

Что честно я тянул свой воз.


Валентина Александровна ТВАРДОВСКАЯ, дочь поэта, доктор исторических наук:

«Твардовского приручали всю жизнь – то кнутом, то пряником. Но процесса огосударствления отца не получилось. Сейчас думают, что это был официальный поэт, увенчанный всеми мыслимыми наградами... И забывают, что при всём этом Твардовский остался самим собой. Властям не удалось его приручить».


...На протяжении всей своей жизни Александр Трифонович Твардовский бесстрашно «в свою ходил атаку». И в годы военного лихолетья, и в мирное время. Погиб, сражаясь. В 61 год...


Василий САВЧЕНКОВ,

биограф поэта.





Виктор Станкевич


брат иван


I

21 июня 2010 года литературная общественность нашей страны (думаю, что и не только нашей) отметит столетие со дня рождения великого поэта, нашего земляка – Александра Трифоновича Твардовского. Уже сейчас к этой дате идет активная подготовка: переиздаются книги, публикуются в периодической печати интересные материалы о поэте. Не ослабевает интерес к семье Твардовских и малой родине Александра, где прошли его детство и юность.

Автору этих строк судьба подарила близкое знакомство и дружбу с двумя братьями поэта: старшим – Константином и младшим братом Александра Трифоновича – Иваном. О старшем, Константине Трифоновиче 1908 г.р., мои материалы уже печатались в журнале «Смоленск» № 2 и 3 за 2001 г. и «Новый Смоленск» № 4 за 2007 г.

Из семерых детей отца поэта Трифона Гордеевича именно эти двое, после, естественно, Александра Трифоновича, оставили у современников о себе запоминающийся след своим талантом, своими делами. Оба написали воспоминания о загорьевском периоде жизни Александра. Но вот какое дело: показывая мне свои семейные фотоархивы (альбомы), ни один не мог похвастаться фотографией, где бы он был сфотографирован со своим знаменитым братом, хотя возможность была не раз.

Отношения между Константином и Иваном были, как я заметил, также непростыми, да они и не скрывали этого. И причина тому – судьба, которая развела братьев по разные стороны жизненной баррикады. Константин Трифонович – участник Великой Отечественной войны, был ранен, всю жизнь тянулся за знаменитым братом, стараясь «не замарать» фамилию...

А вот брат Иван «замарал», как считалось в советское время: якобы, на фронте сдался в плен, был судим по 58 ст. УК РСФСР. Эта «ущербность» и заставляла Ивана Трифоновича не напоминать о брате Александре.

Сейчас об этой зловещей статье мало кто и знает. Напомню: ст. 58 1«а» «Измена Родине, т. е. действия, совершенные гражданами СССР в ущерб военной мощи СССР, его государственной независимости и неприкосновенности его территории, как то: шпионаж, выдача военной или государственной тайны, переход на сторону врага, бегство или перелет за границу, караются:

– высшей мерой уголовного наказания – расстрелом, а при смягчающих обстоятельствах – лишением свободы на срок десять лет с конфискацией всего имущества».

Иван Трифонович был осужден по ст. 58 1«б»:

« – Те же преступления, совершенные военнослужащими, караются высшей мерой уголовного наказания – расстрелом».

Как он его избежал? Полагаю, что, когда его судили, а это был 1947 год, «звезда» знаменитого брата оказала на его судьбу благотворное влияние... Вот как Иван Трифонович вспоминал: «После оглашения приговора особым совещанием МГБ СССР 31 мая 1947 г. меня поместили в «воронок», кабинки которого уже были забиты осужденными. Стали переговариваться, спрашивать – кому сколько дали. А давали тогда «серьезно» – предателям, пособникам 20–25 лет ИТК. Когда я назвал свой – 10 лет, все рассмеялись: это был «детский» срок»...

II

«И было за что, и ни за что...»

Если с Константином Трифоновичем я был знаком где-то с 1974 г., то с Иваном Трифоновичем познакомился во время одного из его «наездов» в Починок, когда решалась судьба восстановления «хутора Загорья» и переезда Ивана Трифоновича на свою малую родину.

Познакомил меня с братом поэта редактор Починковской «районки» Павел Сергеевич Стародворцев. Я увидел тогда замечательно сохранившегося 72-летнего человека, очень подвижного, учтивого, деликатного. Будучи в то далекое время членом бюро РК КПСС, я, как и другие, оказывал Ивану Трифоновичу содействие в его обустройстве на малой родине: в получении жилья, постановке домашнего телефона и другую помощь в решении ряда насущных вопросов. С переездом семьи Ивана Трифоновича в Сельцо стало быстро происходить и наше сближение.

К «органам», как я успел заметить, у Ивана Трифоновича было очень опасливое отношение. «На Чукотке, в лагере, когда меня приглашал «кум», хоть я и не чувствовал за собой никакой вины, но подлый холодок страха в душе почему-то всегда возникал», – вспоминал И. Т. Поинтересовался – читал ли я его архивное уголовное дело? Спецпроверка, которая мною была направлена в ГНИЦУИ МВД СССР, сообщила, что Иван Трифонович Твардовский, действительно, в мае 1947 года был осужден по ст. 58 1«б» на 10 лет. Отбыл 5 лет и освобожден в мае 1951 года (еще до смерти И. В. Сталина).

Едва устроившись на новом месте (директор совхоза «Починковский» выделил семье Твардовских половину стандартного дома), Иван Трифонович показал своему окружению, на что он способен: для восстанавливаемого музея создавал мебель, одновременно занимался написанием книги, которая в дальнейшем получила название «Родина и чужбина». А как он вел свое хозяйство! Огород, сотки с картофелем были в образцовом порядке, а какие у него были огурцы, помидоры! Вокруг дома все обкашивалось. Все выглядело отлично.

Естественно, за многие годы знакомства велись и откровенные разговоры. На мой вопрос: «Иван Трифонович, Вы ни за что пострадали?» ответил уклончиво: «И было за что, и ни за что...».

Как известно, Финляндия вступила в войну с СССР через неделю после фашистской Германии. Иван Твардовский – солдат срочной службы, оказался на Карельском фронте. Отдельная стрелковая рота, в которой он был бойцом, насчитывала 160 человек. Несколько раз руководство полка бросало ее отбить нашу погранзаставу, которую захватили финны. В результате этих «операций», как пишет в своей книге Иван Трифонович, в живых осталось 42 бойца. В районе местечка Харлу остатки роты были присоединены ко второй роте, где командиром был ст. л-нт Жаров. Здесь бойцам разрешили отдохнуть. «Вместе со мной, – пишет в своей книге Иван Трифонович, – Жаров отошел метров на семьдесят и расположился в маленьком домике на полу, чтобы немножко поспать, а я стал подзаряжать диск его автомата ППД. Снарядив его, я принялся за свою винтовку (разобрал), когда услышал тихое пыхтение мотора. Выглянув в окошко, так и обомлел: в каких-то 5-8 метрах от домика медленно двигался, разворачивая башню, пятнистый танк со свастикой. Не помня себя, я бросился к задремавшему командиру, успел сказать, что рядом танк противника, и он все понял – схватил автомат и пулей выскочил из домика в заросли, которые были рядом...»

В школьные годы я изучал на уроках военного дела винтовку Мосина образца 1891/30 гг. Знаю, что разобранный ее затвор за секунды собрать не получится (до сих пор помню отдельные его детали: остов, соединительная планка, личина, ударник, боевая пружина) – поэтому готов верить, что боец Иван Твардовский перед лицом врага оказался безоружным. Но когда я услышал как-то от Ивана Трифоновича фразу: «А кого я должен был защищать? За кого умирать?» – я оторопел... Мне, сыну советского офицера, воспитанному в духе патриотизма, мне, в детские годы плакавшему в подушку из-за того, что не пришлось поучаствовать в этой схватке с фашизмом, священной войне, было дико слышать эти слова. И я однозначно сделал для себя вывод...

Не берусь судить своего земляка и не имею на то права. Униженный, раздавленный пленом, боец как мог старался сохранить жизнь, поэтому полагаю, что когда Твардовский на допросах-опросах рассказал, что он из репрессированной советской властью семьи – это не могло не привлечь спецслужбы врага. О том, как он попал в курсанты диверсионно-разведывательной школы, в своей книге Иван Трифонович пишет невнятно и размыто. Мне, автору этих строк, бывшему оперативному работнику, при чтении его книги сразу стала заметна создавшаяся вербовочная ситуация, в которую попал наш Иван Трифонович. Сказать «нет» он не смог...

Есть такая книга «Голубой песец» теряет когти» (авторы – чекисты Соловьев А. К. и Симин А. Ф.). Книга рассказывает о многоплановой борьбе военных контрразведчиков Карельского фронта против Абвера и его агентуры. Кстати, одним из оперативных работников, боровшихся с разведорганами врага, был наш земляк, починковец – майор Чижевский Т. А. Книга увлекательная, читается легко. (Издательство «Ягуар», 1995 г.).

Пробыл Иван Трифонович в этой школе недолго: быстро понял, что «не
туда» он попал (опять впереди замаячил смертельный риск). «Как же Вы выбрались из этой «каши»? – поинтересовался я. Отвечал он по-разному. «Забоялся прыгать с парашютом» (для меня этот довод выглядит неубедительно), другой раз ответил: «Руководство школы выразило мне политическое недоверие...»

В своей книге Иван Трифонович показывает, что за попытку покинуть школу (бежать) его бросили в штрафной концлагерь. Вот тут он, оправившись от стресса, вел себя не предосудительно. Оставшиеся в живых солагерники, посещавшие Загорье в 80-х годах, хором осуждали «нападки» иных россиян, которые видели в нем изменника Родины, предателя.

Так, после опубликования в Московском книжном издательстве «Современник» в 1983 году первой книжки Ивана Трифоновича Твардовского «На хуторе Загорье», а затем его статьи о семье поэта в журнале «Юность» № 10 и № 11 в 1989 г. посыпались в редакцию письма, в которых «бдительные» советские люди старались показать «истинное» лицо Ивана Твардовского. Одному такому злопыхателю московский журналист Николай Федорович Дьяков, бывший солагерник Ивана Трифоновича по финскому плену, дает достойную отповедь.

Без купюр я помещаю это письмо Дьякова. Оно, полагаю, будет читателю интересно. Его предваряет фотокопия письма Дьякова Н. Ф. мне.

Совершенно случайно мне довелось присутствовать при чтении вашего письма в редакцию журнала «Юность». Я не собираюсь комменти­ровать всё ваше письмо – для этого не располагаю временем. Но моя оценка его такова: вы прибегаете к злостной дезинформации, к злопыхательской клевете.

Для подтверждения сказанного остановлюсь только на двух примеpax, которые нагло выпирают из вашего письма. Они касаются личности Ивана Трифоновича Твардовского и его отца.

1. Вы утверждаете, что И. Т. Твардовский, будучи в плену, сотруд­ничал с гитлеровцами, а поэтому вы полны возмущения: как можно такому человеку давать место в «Юности» (№ 8, 1988 г.) для его во­споминаний?

Но вот свидетельство очевидца. Я познакомился с И. Т. Твардовским в 1943 году в финском штрафном лагере советских военноплен­ных, который находился в окрестностях города Вазы (по-фински Ваасы), что у Ботнического залива, разделяющего Финляндию и Шве­цию. Я готов заявить перед компетентными партийно-советскими ор­ганами (в частности, перед КГБ), что И. Т. Твардовский не только не служил у гитлеровцев, но и вообще в годы войны никогда не ви­дел их. И. Т. Твардовский воевал на тех рубежах Карелии, которые держали финны, и, попав в плен, он, естественно, был отправлен в лагеря военнопленных, где хозяйничали только финны. Любой охран­ник-финн мог загородить с автоматом в руках дорогу к лагерю любо­му немцу, будь он хоть генералом. Да немцы никогда и не вмешивались в жизнь лагерей советских военнопленных под финским подчинением. Замечу мимоходом, что на территории Финляндии было несколько лагерей советских военнопленных (например, в Лапландии), которые подчинялись только немцам, и финны тоже не имели к ним никакого отношения. В таких лагерях содержались советские воины, которые воевали на немецких участках Карельского фронта и, попав в плен, становились подопечными немцев.

Напомню, что я встретился с И. Т. Твардовским в штрафном лагере. Надеюсь, вы знаете, что это такое. Это лагерь, куда финны присылали из других лагерей беглецов-неудачников, лиц, занимающихся антифа­шистской пропагандой, подпольной подрывной работой против врагов Советского Союза, и прочих опасных для финских реваншистов совет­ских военнопленных. Таким образом, И. Т. Твардовский очевидно был вредной личностью, находясь в других лагерях.

В Вазовском штрафном лагере он вел себя, как подобает настоящему советскому человеку, был простым рядовым работягой, откровенно не­навидел тех узников, которые прислуживали финнам (бригадиры, каре­лы-переводчики и т.п.), били нашего брата, зарабатывая тем самым лишний ковш баланды.

Ив Вазовского штрафного лагеря И. Т. Твардовский бежал в Щвецию. Он не хотел больше работать на врага, работать не в значении уголо­вного кодекса, а в самом обиходном: работать по принуждению там, куда пошлют. Слава богу, что нам не довелось работать на каких-либо военных предприятиях, как это бывало с советскими людьми в гитле­ровских концлагерях. Побег из плена – это самая активная форма сопротивления советского человека в условиях плена. Нас так воспитали: плен – это позор. Так вот, И. Т. Твардовский бежал от позора, ну и, конечно, oт дикого подавления человеческой личности, от произвола и непосильной работы, голода и издевательств.

Так откуда же вы извлекли для И. Т. Твардовского такую «бомбу» – что он прислуживал фашистам? Уж не из ежовско-бериевского архива – жуткого памятника жертв лучших людей страны в года диктатуры Вели­кого Молоха в Кремле? Уж не были ли вы откровенным, верным бездум­ным служакой ежовско-бериевского толка? Уж больно вам хочется и сейчас топить людей по лживым доносам. Я не собираюсь взваливать на вас груз тяжких обвинений за террористическую деятельность великой армии блюстителей «порядка» в годы культа. Хочу говорить только о сегодняшнем вашем «Я». Пopа бы вам, на пользу обществу, сделать переоценку своей жизненной позиции, посмотреть на мир сво­ими собственными глазами. Ан нет: в порыве активного неприятия всего нового в нашей стране вы забыли даже о том, что есть статья Уголовного кодекса, по которой привлекаются к ответу лжесвидетели и клеветники. Ведь кроме меня можно найти и других товарищей, кото­рые подтвердят, что И. Т. Твардовский никогда не был «под немцами» и, разумеется, не мог им служить во вред Родине, что он был в штраф­ном лагере и бежал из плена.

И еще один штрих к нравственному и гражданскому портрету И. Т. Твардовского. Вскope после окончания войны он сам явился в советское консульство в Швеции и попросил, чтобы ему помогли вернуться на ро­дину. Он плюнул на очень обеспеченную и сытую жизнь в Швеции, он попросился домой, в голодную, разоренную войной родную страну, без которой он больше не мог жить. Он рвался домой, хотя, видимо, не забывал о незаконном раскулачивании (ограблении) и высылке всей семьи Твардовских в гиблые места; помнил, видимо, и о черном трид­цать седьмом и, конечно, не забывал, что он был в плену, побывал в двух буржуазных странах, и отсюда он безусловно не мог быть уверен­ным, что с такой биографией после возвращения домой он останется на свободе. И все-таки он вернулся. Вы бы пошли на такой опрометчи­вый шаг? Ведь Сталин еще был жив, и до XX съезда партии было еще далеко…





2. Теперь об отце Ивана Трифоновича Твардовского. Вы на сто­роне тех, которые в начале тридцатых годов разрушили фундамент крестьянского благополучия и процветания: лучших, трудолюбивейших крестьян объявляли кулаками и изгоняли на вымирание в глухие райо­ны страны. Да, их называли кулаками, хотя они (за небольшим исключением) не были таковыми никогда. Они нещадно эксплуатировали толь­ко сами себя, никогда не пользовались чужим трудом. Для таких «кулаков» надо было бы утвердить орден «За любовь к земле», а не отнимать у них эту любовь, не превращать их в охраняемое подневоль­ное тягло где-то далеко от своей дорогой малой Родины. Вот с тех-то пор и начался развал советской деревни. Сначала в годы «расцвета» колхозной жизни, когда мы достигли «сталинских высоких урожаев», была введена карточная система на хлеб, а потом докатились до того, что в Москву со всех сторон потянулись люди за продуктами, страна стала закупать за границей хлеб и мясные продукты. Так вот, в стра­не в начале тридцатых годов проходило на самом деле не раскулачива­ние, a раскрестьянивание крестьян (выражение писателя Федора Аб­рамова), в мужике убивали душу мужика, его любовь к земле.

В числе раскулаченных оказалась и семья Трифона Гордеевича Твардовского. Вы за раскулачивание Твардовских, ибо они были не только хуторянами, но и кузницу имели, а все кузнецы, по вашему утверждению, богатеи-мироеды, сосущие народную кровь. Вы даже в качестве примера назвали кузнеца-мироеда, который жил в вашем селе: в голодные годы он обирал народ, всучил вашей матери мешок отрубей вместо муки (что весьма неубедительно: мать-то не наивный ребенок, чтобы не по­смотреть, чего насыпал в мешок кровопивец и обманщик кузнец).

Я, как и вы, в прошлом сельский парень, и у нас тоже был куз­нец, и не один. Они отнимали друг у друга заказы и жили так себе, середнячками. И даже безнравственные комбедовцы – хронические ло­дыри и пропойцы (я говорю только о комбедовцах нашего села) даже не заикались о том, чтобы этих кузнецов раскулачить или обложить твердым налогом. Эти кузнецы пользовались уважением в народе («зо­лотые руки»), стали колхозниками и безупречно, в постоянном труде прожили свой век в родном селе.

Какие свидетельства более весомы: мои или ваши? Вероятно мои, хотя я согласен, что, видимо, были и кузнецы-мироеды. Но много ли их было таких кузнецов? Вы слишком упрямо смотрите, как говорится, в свое корыто и не желаете взглянуть шире. Ведь Трифон Гордеевич Твардовский, купив плохую землю (но, видимо, по дешевой цене), бросил свою кузницу, решил жить только землей. Но, если, по-вашему, кузница источник богатства кузнеца, то зачем ему бросать доходное дело, к которому приросли и ум и руки? Вы подумали об этом? Значит, худо шли дела в его кузнице – доход не оправдывал тяжкого труда самого Трифона Гордеевича и его старшего сына Константина. Возможно, и у него были конкуренты в соседних селах и деревнях.

Итак, вы объявляете кузнецов – кулаками-мироедами. Если так, то почему к разряду таковых вы не причисляете всех талантливых сель­ских умельцев, которые жили лучше многих других: печников, плотни­ков, людей, выделывавших кожи, катавших валенки, изготовлявших кадки и прялки для сельчан и так далее? Ведь их тоже, по вашей логике, надо было изгнать из родных мест. Но тогда кто же в деревне ковал бы коней, делал сани и бочки, рубил новые дома, клал печки? Воспря­нувшие духом закоренелые лодыри и пьяницы?

И опять о кузнеце Трифоне Гордеевиче. В «Страницах пережитого» И. Т. Твардовский, по вашему утверждению, пытается скрыть, не говорит о том, каким было детство самого автора воспоминаний, как жила ма­териально семья Твардовских. Эти ваши рассуждения – красноречивое свидетельство того, что вы беретесь очернять Твардовских, даже не познакомившись с теми материалами, в которых ярко вырисовывается материальное положение этой семьи при отце-кузнеце.

Во-первых (я это ясно вижу), вы даже не читали автобиографии Александра Твардовского, которую знают школьники. В ней поэт пи­шет, что у отца была бросовая, болотистая и кислая земля, «жилось скудно и трудно».

Во-вторых, в «Страницах пережитого» И. Т. Твардовский не рассказал о своем детстве, о материальном достатке семьи не потому, что хотел «прибедниться», а потому, что о материальном достатке семьи, о том, во что он, его братья и сестры обувались и одевались, он по­святил целую книгу «На хуторе Загорье» (изд. «Современник», 1983). Вы не читали и этой книги. О своих детских годах И. Т. Твардовский писал и в других журналах и, в частности, в сборнике «Воспоминания об А. Твардовском» (М., изд. «Советский писа­тель», 1982).

Не читали вы, видимо, и знаменитую поэму А. Твардовского «По праву памяти», а если и читали, то не заметили самого главного (вам невыгодно было это замечать) – автор полностью реабилитирует «кулаков» – спецпереселенцев, в их числе и своего отца. Пишет он об этих великих тружениках, наказанных только за этот великий труд, не по наслышке…

Кстати, первым всенародно заявил о незаконном раскулачивании и высылке семьи Твардовских литературовед А. Кондратович в своей кни­ге «Александр Твардовский» (М., изд. «Художественная литература», 1978).

Вы даже не заметили в «Страницах пережитого» того, как высе­ляли Твардовских из Загорья. Сострадательные соседи передавали выселенцам Твардовским кто хлеб, кто кусок сала, кто узелок муки. С чего бы это? А с того, что в пору ранней весны 1931 года у се­мьи «кузнеца-богача-мироеда» уже иссякли продовольственные запасы.

Не видели вы и вновь восстановленные «хоромы» хутора Твардов­ских в Загорье. Если бы увидели, вы бы не посмели говорить, что они были кулаками. Обычная деревянная изба, в которой была всего одна кровать. Туристы удивляются, как в такой небольшой избе размещалась семья в десять человек. Небольшой скотный двор, примыкаю­щий к сеням, через дорогу – небольшой сарай, далее – кузница, баня no-черному и колодец. Вот и все богатство «кулака» Твардов­ского.

Вы «не заметили» в «Страницах пережитого» и того абзаца, в котором описывается до грусти скудная обстановка в избе Твардовских:

«Здесь были стулья, называемые венскими, но уже скрепленные от­цом проволокой, сиденья, изношенные до дыр. Он (председатель – Н. Д.) перевел взгляд на старый обеденный стол, потом на стоявший у стены под окном, истертый жесткий диван – место, где мы, дети, про­водили дни и вечера в зимнее время. У глухой стены виднелась старая отцовская кровать, на которой под выцветшим одеялом угадывалась впалая утроба матраца. Небольшое зеркало в рамке с украшениями из наклеенных ромбиков висело на стене – тусклое, с рваными пятнами изъеденной амальгамы. Потом председатель вышел в сени, заглянул в кладовую: она была пуста, сел рядом с понятыми, сцепив руки и опер­шись локтями на колени, и склонив голову, похоже, что-то думал, может быть, про себя сочувствовал, но отменить он ничего уже не мог». Семью выселяли.

В упомянутом выше сборнике «Воспоминания об А. Твардовском» есть воспоминания В. Сиводедова. Вот как он, посторонний человек, описывает хутор Твардовских:

«Во внешнем виде хутор никаких отличий от обычных крестьянских построек такого типа не имел. Не было только «круглого двора». Под «круглым двором» у крестьян подразумевалось: две хаты, разделен­ные сенями, – лицевая сторона четырехугольника; остальные три стороны застраивались хлевами для скотины. В одной из стен четырех­угольника для въезда во двор устраивались ворота. Так вот, такого «круглого двора» у Твардовских не было. Хата одиноко торчала на бугре, и даже не было традиционного крестьянского украшения – крытого крыльца».

Хуторская земля Твардовских представляет теперь грустное зрелище. Совхоз считает, что родить такая земля не будет. А вот Твардовские на этой, теперь никому не нужной земле, получали уро­жай, пусть небольшой, но все-таки был резон ее обрабатывать.

Вот так жил «кулак-кровосос» кузнец Т. Г. Твардовский.

Ваше письмо в журнал «Юность» отпечатано на машинке, и я чую нутром своим, что вы не ограничились посылкой его только в этот журнал. Железобетонные воины зла действуют с завидным упорством и настойчивостью, и, конечно, копии письма вы послали и по другим адресам. Но Иван Трифонович все же продолжает писать и печататься, смеяться и шутить. Даже по центральному телевидению в фильме «Про­цесс» ему дали слово.

Это говорит о том, что компетентные органы опровергают ваш наговор в адрес И. Т. Твардовского, его отца, семьи Твардовских в целом.

В послесловии к «Страницам пережитого» известный литературовед Ю. Г. Буртин обращается к И. Т. Твардовскому с такими словами:

«Вы находитесь на пути к созданию крупной, внутренне значитель­ной вещи. В частной Вашей судьбе наступает нечто очень существенное из истории всей страны, всего народа. Получается это само собой, просто по той причине, что история так жестоко вломилась в Вашу жизнь, вызвав Вас на борьбу с собою, а также благодаря подробности, живости и искренности Вашего рассказа. К тому же ни о коллективиза­ции с точки зрения ее жертв, ни о муках «раскулаченных», «спецпереселенцев» у нас ведь до сих пор ничего или почти ничего не написа­ли. Вся эта область жизни закрыта, неведома, никем не освещена».

Спасибо критику за такие слова!

Ивана Трифоновича Твардовского следует благодарить не только за «Страницы пережитого». Ведь это только благодаря ему, его коло­ссальной работе было в короткий срок заново воссоздано Загорье – хутор, где прошли детские годы великого поэта.

Вы с чем-то не согласны в моем письме? Возражаете? Что ж, продолжим разговор – пишите. Я отвечу. У нас теперь гласность, великая вещь дня возрождения истинно человеческих начал в человеке.*


Н. ДЬЯКОВ

ветеран война и труда


Июнь 1983 г.

125499, Москва, ул. Флотская,

д.48, корпус 1, кв.99,

Дьяков Николай Федорович


P. S. Копию этого письма высылаю в журнал «Юность» и критику Ю. Г. Буртину


Н.Д.

В целом никто не рискнет не согласиться с доводами в письме Н. Ф. Дьякова, однако очень жаль, что он ничего не знал о жизнедеятельности военнопленного Ивана Твардовского до 1943 года. В 1988 году автору письма я не стал возражать...

С момента пленения и до своего появления в 1944 году в советском консульстве в Швеции Иван Твардовский носил фамилию Березовский. К счастью, из его полка на момент пленения не было людей, которые запомнили его фамилию. А семью Березовских Иван Трифонович хорошо знал как соседей по Загорью, также раскулаченных в 1931 году. Полагаю, что со всех сторон это было правильное решение...

Не вижу смысла рассказывать о том, как он, военнопленный, стал работать в литейном производстве в одной частной финской фирме, как совершил побег, как добрался до финского региона Лапландия и перешел границу со Швецией. Скажу только, что полученная им жизненная закалка, трудолюбие, отменное здоровье, знание многих специальностей и определенная одаренность спасали его как во вражеском плену, так и в советских лагерях. И еще – женщины... Был Иван Трифонович как раз в возрасте Иисуса Христа, крепким, красивым мужчиной, и, естественно, и в Финляндии, и в Швеции находились дамы, благоволившие русскому Ивану. Обо всем этом Иван Трифонович неоднократно намекал мне.


III

«если бы знал, как встретит меня родина – не уехал бы...»


Известно, что тюремное, лагерное начальство заключенных, нужных им, иногда редких специальностей, оставляло у себя, не посылая в ИТК. Когда заключенный Иван Твардовский сказал, что он резчик по дереву, а специальность эту он совершенствовал в Швеции, – его оставили в порту Эгвекинот, в «Дальстрое», в заливе Креста. Числясь литейщиком в большой автомастерской, Иван Трифонович, по распоряжению руководства, занимался резьбой по дереву и моржовой кости, изготовляя сувениры руководству лагеря и высшему руководству ГУЛАГ(а). Эксплуатация ЗК была в порядке вещей, в случае амбиции – отправят в лагерь в глубь континента, а там ты пропал... Изготовил он также и подарил своему брату Александру очень красивый письменный прибор.

После освобождения разыскал свою семью. Но клеймо судимого за ООГП^* в советское время постоянно напоминало о себе.

До переезда в Сельцо Починковского района Иван Трифонович последовательно проживал: в Смоленске, Нижнем Тагиле, на Алтае (село Танзибей). Переезды были, как в народе говорят, «не от хорошей жизни». Только с «оттепелью», с демократизацией страны, после долгих раздумий Иван Трифонович принимает решение переехать на родину своих предков, в родное Загорье, активно принимая участие в его восстановлении.

Все, кто общался с Иваном Трифоновичем последние его годы жизни на Смоленщине (а общались с ним тысячи людей – и знакомых, и приезжих), все отмечали его острый ум, отличную память.

Не мог спокойно слушать Иван Трифонович рассказы фронтовиков: ведь участником ВОВ он был признан только в конце своей жизни и не имел никакой награды, в отличие от своей супруги Марии Васильевны, которая была награждена медалями «За трудовое отличие», «За трудовую доблесть» и «За победу над Германией». Он замыкался и терял интерес к собеседнику. А со старшим братом-кавалеристом даже поссорился. Отношения братьев были испорчены навсегда, до конца дней.

В беседах с Иваном Трифоновичем мною затрагивались разные темы. Очень уважал Иван Трифонович Солженицына и как узник политических репрессий получал от писателя пособие. Однажды обсуждали последнюю книгу Александра Исаевича «Двести лет вместе» (о проникновении и заселении России евреями). Кстати, впервые литературными представителями этого народа работа Солженицына была признана «очень неудачной», хотя основана на документальных материалах.

Связанную с этой тематикой историю из своей богатой событиями жизни Иван Трифонович тут же рассказал.

После побега из мест поселения Иван Твардовский в поисках работы и стабильного жилья бродяжничал по стране. Как-то зимой он колол лед на Казанском вокзале г. Москвы с такими же, как и он, беспризорниками. Вдруг облава НКВД. Собрали бедолаг, помыли в бане, накормили... и сделали предложение устроить на работу. Не все, как рассказывал Иван Трифонович, хотели расстаться со своей «свободой», однако некоторые, в том числе и он, согласились. Дали работу: надстраивать этажи зданий на Тверской улице. Вело это строительство ХозУ НКВД СССР. Все складывалось как нельзя лучше: общежитие, устойчивая зарплата. Радостно сообщил своей семье в Русский Турек Кировской области о стабильном положении. Иван Трифонович стал «расти»: из каменщика (поскольку был грамотным парнем) его сделали помощником прораба. И вот однажды с ним, деревенским парнем, сыграли злую шутку. «Ванюша, – обратился кто-то из бригадиров к нему, – сходи-ка в контору. Мы тут на морозе трудимся, а нам эти жидовские морды неправильно закрывают наряды...»

Контора располагалась в полуподвальном помещении, и на лестнице, которая вела туда, он встал подбоченясь и «выдал» сидящим внизу людям заученную тираду: «Мы там... а вы тут, жидовские морды...» За ним погнались, но не догнали. Однако установить его не представлялось труда. Уже через час он стоял на улице с расчетом, уволенным, с записью – что допускает антисемитские высказывания.

Иван Трифонович хитро посмотрел на меня: «Уроком мне было на всю оставшуюся жизнь. В советских лагерях очень часто евреи мне были близкими людьми...»

Где-то в мае 1994 г. Иван Трифонович радостно сообщил мне, что получил материалы (документы) о своей реабилитации. Постепенно все встало на свои места: было признано, что семью Твардовских раскулачили несправедливо, и Иван Трифонович получил даже небольшую компенсацию за разграбленное имущество семьи. Он признан также участником Великой Отечественной.

(Ксерокопии двух документов из военной прокуратуры – прилагаю.)


Из многочисленных бесед с Иваном Трифоновичем в памяти остались истории, произошедшие в его жизни – жаль, что не вел я дневник. Но вот поймал я себя на том, что образ Ивана Трифоновича получился у меня какой-то «лапиковый», – из белых и черных мазков. Но подумал и успокоил себя: редкий человек бывает одноцветным. Все мы – грешные люди и состоим из бело-черных полос.

В своей публикации я хотел приоткрыть малоизвестную сторону жизни Ивана Трифоновича Твардовского, опубликовать документы и фотографии, которыми располагаю.

Судьба семьи Твардовских – судьба нашей родной страны.

Исполнилось желание Ивана Трифоновича – похоронен он со своей женой в Сельце Починковского района на тихом родовом сельском кладбище под березами. Пусть никто не потревожит их покой!