Творчество Романа Мерцлина отражения иван шульпин рассказ

Вид материала

Рассказ

Содержание In vino feritas Понятны мысли древних мне Елизавета МАРТЫНОВА Забыли, что они слова Останется мой голос Не ремесло В садах лицея

Подобный материал:

• Творчество Кнута Гамсуна (роман «Пан»). Обзор американской литературы рубежа веков., 41.42kb.
• Иван Федорович Правдин рассказ о жизни рыб Иван Правдин рассказ, 1344.2kb.
• Тема Петра Iпроходит через всё творчество А. Н. Толстого, ей он посвящал уже свои юношеские, 58.21kb.
• Темы письменных работ Чехов и «серебряный век». Жизнь и творчество И. А. Бунина в книге, 43.16kb.
• Темы письменных работ Чехов и «серебряный век». Жизнь и творчество И. А. Бунина в книге, 43.56kb.
• Жирнова Романа Александровича pomeoxfl@mail ru, r zhirnov@globus-leasing ru Научный, 1378.76kb.
• Творчество Джека Лондона. План Семья. Детские и юношеские годы. Начало творческого, 458.93kb.
• Иван Сергеевич Тургенев Жизнь и творчество доклад, 158.94kb.
• Введение Иван Сергеевич Тургенев один из любимых детьми писателей, хотя он никогда, 206.66kb.
• Учение о сознании Происхождение сознания. Развитие форм отражения Сознание как высшая, 90.99kb.

Михаил Муллин

In vino feritas

Книга из несветлого будущего. Пока ещё… вариантного


Вардугин В.И. Взбудораженный рябчик.
Саратов, Ассоциация Саратовских Писателей, 2011.


В Саратове с копирайтом Ассоциации Саратовских Писателей вышла книга под названием «Взбудораженный рябчик». События, в ней описанные, происходят на границе трёх стран: Швеции, Ирана и Китая. Тем эрудитам, которые возразят, что, мол, эти государства не граничат между собой, сразу объясним: чрезвычайное происшествие, которое легло в основу сюжета, произошло… через тысячу лет после дней, в которые мы живём. В ту пору прекрасную Иран, Китай и Швеция, расширяясь (без всякой агрессивности с их сторон!), просто вынуждены будут граничить. Книга написана в редком жанре публицистической фантастики и представляет собою своеобразный документ – дневник Хасана Хазаи с элементами очерка.

Герои книги (иранец Хасан, швед Андерс и китаец Дэн) занимаются археологическими раскопками на берегу реки Итиль, где в далёком прошлом (в наши дни) располагался город с непонятным названием «Саратов», построенный загадочным народом – русскими. Но ведь тогда, как догадается сметливый и наблюдательный читатель, получается, что… России на свете нет! И мы подтвердим эту догадку. Более того, подскажем пришедшему в ужас читателю: и Европы – тоже нет! Её территорию делят шведы, китайцы и иранцы.

Судьба наследника европейской цивилизации Андерса наглядно демонстрирует картину исчезновения многих европейских народов. Талантливому юноше крупно повезло: он, прямо как счастливчик – пионер Волька из повести Лагина «Старик Хоттабыч», наткнулся на сосуд. Правда, джинн из бутылки оказался куда менее благодарным, чем Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб – и отплатил своему освободителю чёрным злом…

Итак, швед под Саратовом нашёл множество сосудов с одним и тем же «джинном». Нашёл и объяснение­инструкцию, как использовать то, что находится в бутылках с изображением птицы – рябчика. Специалист по древним (мёртвым) языкам из благополучно сохранившейся через тысячелетие Индии определила, что надпись действительно выполнена на русском языке – и, зная наш с вами родной «великий и могучий» лучше, чем многие наши теперешние специалисты хинди и санскрит, тут же прочитала: «Рябчик – маленькая птичка, живущая в местах, далёких от шумных городов и суеты. Он любит чистые красивые леса, где на солнечных опушках виден золотой окрас его перьев…» «Водка «Рябчик»...» Тут Индира прервала чтение и сказала: «Здесь явная опечатка – написано «водка», а надо «вода».

Как видим, настоящим учёным будущего нас точно не понять! Тем более что индианка в подтверждение своего вывода вспомнила строки нашего классика: «Ешь ананасы, рябчиков жуй…» «А как же можно жевать жидкость?» – справедливо задумалась она.

Однако юный Андерс «русским письменам» поверил больше! А они утверждали: «С «Рябчиком» так легко… насладиться… как на природе. Махнёшь с друзьями по рюмочке – и как в заповедном лесу окажешься. И душа взлетит ввысь». Так что швед решил проверить полезные качества «Рябчика» на себе: выпил «замечательный напиток». Сначала реакция его была естественной: «Гадость какая­то!» Но любопытство «первооткрывателя» взяло верх. Почти с бутылки юный швед потерял разум и способность двигаться – так и заснул (точнее, «вырубился») прямо на краю раскопа. Утром друзья, нашедшие его, поняли, что парень неизвестно чем отравился. Оказавшиеся рядом врачи понятия не имели, что это за заболевание и как с ним бороться. На специально вызванном самолёте отправили юного экспериментатора в госпиталь. Потом учёные будущего долго дискутировали: для чего вымершим русским нужно было вещество с химической формулой С₂Н₅ОН и как они его могли употреблять, раз организму этот «напиток» совершенно не нужен, а последствия (как показал опыт Андерса) столь ужасны?

А вот сам Андерс оказался последовательным и упорным! К тому времени герой много узнал об этом народе, узнал, например, о том, что первым полетел в космос русский человек Гагарин, что русские изобрели радио, трактор, телевизор и создали великую литературу. И швед заключил: «Замечательные русские врать не будут: стало быть, «Рябчик» надо пить как­то иначе, чем я это делал до сих пор». Вы­учив русский только для того, чтобы раскрыть великую тайну водки, он в хранилище мудрости нашёл книгу «Как самому приготовить самогон».

Короче говоря, пропал швед под Саратовом – спился. Более того, когда люди, имеющие доступ к секретной информации о русских, предложили известный нашей медицине способ его спасения, юноша лечиться наотрез отказался – и сбежал из лечебницы, сломав все запоры, поскольку больным себя категорически не признавал и возмущался, что обманщики доктора нарушают его права.

Махнув на вымышленного Андерса рукой, пора, однако, задаться вопросом: а почему же через тысячу лет после нас нет на Земле ни России, ни других европейских (кроме Швеции) стран? А заодно и американцев. Впрочем, ответ у проницательного читателя уже есть: их народы предварили судьбу бедного Андерса! Их смыло не Всемирным потопом, а алкогольной волной. Ведь если постараться, то с «помощью» алкоголя уже к тридцати годам можно истратить запас капилляров, рассчитанный у каждого новорождённого на полтора века. У любителей «напитков» семейства «рябчиковых» каждый день отмирают миллионы клеток мозга.

Надо признать, беспросветлое (sic!) будущее изображено в книге, которую справедливо назвать антиутопией. Остроумные логические «сшибки» в ней, увы, уже не смешат. В крайнем случае, это смех сквозь ужас.

Произведение изобилует научными, историческими и статистическими фактами, объясняет, что такое алкогольная противоестественная радость – радость умирающих клеток.

В свете открываемых автором подробностей приходится пересмотреть не только собственную жизнь, переосмыслить жизнь общественную, но и привычные пословицы и крылатые выражения. «Пьяный проспится, дурак – никогда», – уверены многие. Однако получается, что это не так. Во­первых, пьяница – тот же дурак, только ставший таковым по собственному выбору, то есть морально (иногда и юридически) несущий ответственность за свою глупость. Во­вторых, «вырубившийся» алкоголик отнюдь не спит – в физиологическом отношении это состояние – не сон, а разновидность комы. (Убедиться в этом легко: после сна человек свежий и отдохнувший, после «сна» от водки (пива) – разбитый, больной, усталый.)

Когда­то, уже начиная осознавать чудовищные размеры национального бедствия, автор этих заметок весьма невесело пошутил:


Понятны мысли древних мне,

Во всём правы латинцы были:

Всё верно – истина в вине –

Её там столько раз топили!


А вот, прочтя книгу будущего жителя Идельабада (расположенного на месте теперешнего Саратова) Хасана Хазаи, можно догадаться, что выражение «In vino veritas» когда­то было, видимо, создано древними выпивохами­шутниками (мы ведь знаем, что на первых порах они делаются очень весёлыми и «остроумными»), чтобы представить себя как раз мудрецами. А первоначальное звучание выражения, как утверждается в книге, очень похоже, но… смысл его прямо противоположный.
«In vino feritas» – переводится как «в вине – дикость»! И это выражение – мудрое!

В книге читателя ждёт немало и других открытий, так что прочесть её будет интересно и… полезно многим.

Фантастическая книга ценна ещё и тем, что нам, теперешним, есть чему поучиться у «будетлян», кроме трезвого образа жизни. Так, например, они живут не во вредных для души и тела мегаполисах, а «на природе», причём чуть ли не аскетично, находя удовольствие не в обжорстве и «шмотках», а в согласии с природой. Кстати, американцы не дожили до описываемого будущего не столько от употребления виски (их вариант С₂Н₅ОН), сколько потому, что не сумели отказаться от растлевающего комфорта, то есть не снизили уровень потребления – и природа не выдержала перегрузки.

Народы будущего отказались от войн как нелепого и неэффективного способа выяснения отношений. Они обмениваются научными и культурными ценностями, безусловно уважают и любят друг друга. Мусульманин Хасан воздаёт должное традициям ислама (так что представляешь, что, говоря о человеке, он, видимо, произносит: «Да продлит Аллах его дни!»), воздаёт полагающиеся почести Магомету, но и, с уважением вспоминая об Исе (Иисусе Христе), говорит: «Мир ему».

Стоит, пожалуй, дать ещё два пояснения… Почему же через тысячелетие после нас не вымерли китайцы, шведы и иранцы? Потому что китайцев во много­много раз больше, чем нас, и они успели взяться за ум; в Иране алкоголь запрещён согласно Корану, а у шведов – сухой закон!

Как в наши дни попала печальная для нас книга из далёкого будущего? Да просто эту литературную мистификацию создал всем в Саратове известный писатель, журналист и борец за спасение России (то есть пропагандист трезвого образа жизни) Владимир Ильич Вардугин (да продлит Всевышний его дни!).


РЕЦЕНЗИИ


Елизавета МАРТЫНОВА

Поэзия мгновения

О.А. Карагодова. Если я умру молодой... Саратов: ИЦ «Наука», 2011.


Как я хочу, чтоб строчки эти

Забыли, что они слова,

А стали: небо, крыши, ветер,

Сырых бульваров дерева!


Чтоб из распахнутой страницы,

Как из открытого окна,

Раздался свет, запели птицы,

Дохнула жизни глубина.


Владимир Соколов


С Олей Карагодовой мы общались больше всего в 2004–2006 годах, до её отъезда в Америку, и я рада, что мне выпало общение с хорошим человеком и хорошим поэтом. Изо всех молодых авторов, собиравшихся поначалу в различных литературных студиях и затем образовавших уже свой кружок, «без иерархии», Ольга Карагодова была самым жизнерадостным и лёгким человеком, «душой общества», прекрасным рассказчиком, могла оживить любое, даже самое тоскливое мероприятие. В ней была какая­то внушающая уважение цельность. Чувство юмора, умение веселить, рассказывать добрые анекдоты.

То, что мы дружили, совершенно не мешало адекватной оценке её стихов. Нам всем тогда было кому тридцать, кому двадцать с хвостиком, а кому и меньше двадцати. И никто не знал, что произойдёт в дальнейшем. «Если я умру молодой» – есть у Оли такое стихотворение. Мы его повторяли все бездумно, не представляя, что оно может сбыться. Теперь так называется последний Олин сборник. Так получилось. Жизни и судьбы расходятся и рвутся, но остаются стихи. У Оли они – отголосок нашей тогдашней жизни и её жизни – там, за границей, в Америке.

Создание стихов для неё было так естественно и органично, что ей в голову не приходило стесняться их, испытывать неловкость от того, что пишет. Может быть, потому, что Олины стихи были понятны всем, не требовали – для того, чтобы их воспринять – особой филологической подготовки. На первый взгляд казалось, что это искренние рифмованные строчки о чисто бытовых вещах и обычных человеческих чувствах и переживаниях. Возможно, в студиях эти стихи так и воспринимали. С точки зрения человека неподготовленного и мало читавшего, искренность и простота стихотворения – это и есть их основные достоинства. А с точки зрения «поэта», стихи «делающего», а не создающего, стихи Ольги Карагодовой – вовсе не стихи, т.к. просты до неприличия.

…Тут и в самом деле возникает одна любопытная тонкость. Большинство людей, приходящих в провинциальную студию, учившихся на филфаке или в Литинституте, ориентировано на «образцы». То есть на то, как «надо» писать. Просто образцы эти разные. Кто­то застревает на уровне штампов 18 века. Кто­то за образец берёт тексты современных толстых журналов. Но, скопировав его, не пропустив через себя, получает только мёртвую копию, имитирующую жизнь в стихотворении.

Оля Карагодова много читала, стоит только вспомнить, сколько книг из её домашней библиотеки осталось в Саратове – не смогли увезти, но никогда слепо на образцы не ориентировалась. Все её стихи шли только от её собственных переживаний. Стихотворная техника её интересовала меньше всего, в одном стихотворении могли свободно сочетаться рифмованные и нерифмованные строчки, а то и вовсе это были верлибры. Чем­то они напоминают стихи Эмили Дикинсон. Не в смысле образной системы, конечно (изощрённый метафоризм Дикинсон тут как раз – полная противоположность), не в смысле уровня, понятно, что их в этом плане сравнивать нельзя. А в смысле свободы сказанного, свободы обращения с поэтическим словом и ритмом стихотворения. Стихи для Ольги Карагодовой – ритм, свободное дыхание – и ещё, конечно, особое видение.

Она не просто умела внести в стихотворение конкретное человеческое переживание. Оно, переживание, становилось этим стихотворением. Ольга Карагодова прекрасно умела передавать поэзию момента. Вот она говорит о солнце, пробивающемся сквозь жалюзи, – а через миг, за рамками этого стихотворения, солнца уже нет. Она пишет о гвоздиках в больничной палате, прекрасно осознавая, что они скоро облетят. О летящих снежинках, об опадающих листьях, которые звенят в воздухе – приобщаются к какой­то единой городской музыке. О бабочке (тоже символ мимолётности, хрупкости жизни), о цветах – самых разных: это и простой букет иван­чая, и розы, подаренные на день рождения, и больничные гвоздики, и шиповник, сирень, подснежники – уже в воспоминаниях о России там, в Америке, и филадельфийские магнолии. Изображает и момент наступления сумерек, и хрупкий зимний пейзаж («кораллы инея на фоне голубом»), и необыкновенный зимний океан («Никогда не была на океане зимою, хорошо бы поехать и прихватить цифровик»).

Живое – очень хрупко, Оля говорит о нём со смешанным чувством жалости и восхищения. Зато к вещам проявляет повышенное внимание, любуется ими. «Есть чёрная ручка и белый лист, и слабый­слабый – сквозь штору – свет...» В этих стихах рисуется душевное состояние человека, согласующееся с состоянием природы и временем. Им присуща определённая «картинность». Лирический герой этих стихотворений не расстаётся с фотоаппаратом. «С «Зенитом» с цветною плёнкой / На двадцать четыре кадра / Охочусь я за закатом, / И мне так немного надо... / Чтоб дождь не испортил вечер, / Чтоб снова был тёплым ветер, / Чтоб чайки опять кричали / Моей в унисон печали...»

Обычно в стихах изображены дом, комната – или улица, или вообще крохотный пятачок пространства: «серая бабочка бьётся в стекло». Но на этом небольшом пространственном и временном отрезке всегда есть действие – развитие чувства, настроения.

Да, это поэзия мгновения. Мгновенного ощущения человека, окружённого вещами, бытом, человека, живущего обыденными делами, но – не отдельно от мира, а вместе со всеми людьми чувствующего свою сопричастность жизни и остро переживающего поэзию момента. Само стихо­творение «происходит» в момент проговаривания. «Я так любила говорить стихами...» Не помню, чтобы это было часто, но опубликованные стихи Оли тоже производили впечатление лёгких импровизаций. Этому способствует и обманчивая предсказуемость рифм, их повторяемость. Но собранные в книгу «дубли» стихотворений оказывались всего лишь повторами состояний и совпадением чувств. «Куст образов» (времена года, вязание и вышивание, цветы и вещи) един именно потому, что целостно само восприятие мира, и повторы образов никогда не раздражают, тем более что важнее оказываются интонационное разнообразие – и ощущение, что, когда читаешь эти стихи, слышишь живой голос.

Оля была очень общительным, разговорчивым человеком. Чаще весёлым, чем грустным. Может быть, поэтому даже самые печальные её стихи – жизнерадостны, как это ни парадоксально. И в то же время все они написаны словно бы с грустной улыбкой: «Прекрасно ожиданье счастья. А счастья нет. / Наверное, об этом знает весь белый свет. / Вся прелесть в этом ожиданье. / Вот в чём секрет. / Иначе в этом мирозданье / И смысла нет...»

Эти стихи... не удостаивают быть умными. Авторские «комментарии», «замечания» только подчёркивают это сочетание общеизвестного и вечно нового: «Наверное, об этом знает весь белый свет...» Или: «Все поэты напишут об этом...» Автор понимает, что образы повторяются, настроения, чувства – тоже, и фактически невозможно создать только своё, обособленное – и, следовательно, понятное только самому автору, написавшему стихо­творение. Боязнь банальности сама по себе банальна. «Оранжевая долька – ранний месяц / На тёмно­синей скатерти небес. / Такое сходство кто­то вдруг заметил / И за блокнотом с ручкою полез...» Похожие образы могут возникнуть у каждого из нас. Но в Олиных стихах это звучит не опасением, а единством. Так – образами – может мыслить человек, говорящий и думающий на любом языке. У поэзии нет национальности. Кстати, в книге есть одно стихотворение, написанное на английском языке – рядом даётся его перевод: «Я летаю во сне».

Это желание гаромонии. К сожалению, недостижимой. Или достигаемой только в стихах. «Я хочу, чтобы было красиво. / Это люди должны быть красивы / изнутри, ну а вещи – снаружи». Любое стихотворение пишется с этим желанием. С тем же, с которым лирический герой фотографирует. «Чтобы доказать себе и другим, что наш мир красив и любим...»

Наверное, так же нужно воспринимать и её стихи о любви. У Оли почти нет стихов о любви счастливой. Скорее, это стихи о неразделённой, непонятой – или отнятой: временем, обстоятельствами, болезнью, непониманием. Оля Карагодова – поэт прощания – и прощения. «Ты решил, значит, ты решил. / Отпустил меня, отпустил. / Но меня позабыл спросить – / Так же проще было решить. / И теперь ты один как перст. / Ты несёшь по жизни свой крест / Одиночества. Я – одна, / Как и ты. И не видно дна / Этой бездны. Просто беда. / Холода, грядут холода...»

Единство, единение с миром возможно, а с человеком – нет. «А на проспекте продают цветы, / Летит листва, прекрасная погода. / И я люблю любое время года, / Но только в нём меня не любишь ты». Собственно, все стихи Ольги Карагодовой – это попытки осмыслить отношения человека и человека, человека и жизни. Они не имеют разделительной грани на жизнь и литературу: «Под музыку весеннего дождя / Танцуют строчки непонятный танец. / И повороты предсказать нельзя, / Но можно ненавязчиво добавить / Аккорд последних капель дождевых / И блеск ночных промокших мостовых, / Калитки скрип и поворот ключа, / И тихий шелест старого плаща, / И запах долгожданного тепла – / Его я не добавить не могла...»

Наверное, поэтому стихи эти так перекликаются со стихами Владимира Соколова, который хотел, чтобы его строчки стали жизнью. Поверка жизнью – это как раз то, что нужно для настоящей литературы. Что касается стихов Ольги Карагодовой, то они не просто выдерживают эту поверку, они – вырастают из этой жизни. Они – бесхитростные, ясные, прозрачные, и есть её истинное проявление.


ОСТАНЕТСЯ МОЙ ГОЛОС

Ольга КАРАГОДОВА

(1967–2011)


Ольга Карагодова родилась в Саратове в 1967 году. Окончила биологический факультет СГУ имени Н.Г. Чернышевского. Стихи начала писать ещё в старших классах школы. Публиковалась в журнале «Волга–ХХI век». Автор трёх сборников стихов «Когда придёт пора прощаться» (2000), «Цветы разлуки» (2004), «Если я умру молодой» (2011). В 2006 году переехала в США. В Филадельфии вышло две публикации её стихов и прозы в газете «Еврейская жизнь».


НЕ РЕМЕСЛО,
А ВДОХНОВЕНЬЕ


***

А я вяжу свой бесконечный свитер,

Которому дано названье – жизнь.

Из слабых рук не выпускаю спицы

И говорю сама себе – держись.

Соединяю нити и мечтаю,

Чтобы моё вязанье удалось.

Не смётываю – накрепко сшиваю.

Ох, только распускать бы не пришлось…


***

Прости, я снова про вязанье,

Моё вязанье-вышиванье,

Шитьё и бисероплетенье,

И о любви хитросплетеньях.

И этой пряжи километры

Плету я снова метр за метром,

Плету и подгоняю время –

Машина времени, не бремя,

Не ремесло, а вдохновенье!

Переплетаются мгновенья

Любви, терпения и воли.

Такая выпала мне доля.


***

Никогда не дано распуститься

Шёлковому цветку,

Хоть он мастерски сделан

И не отличить от живого.

И не вышло проститься –

Простить бы и в высоту

Устремиться, шепча про себя

То последнее слово.

То последнее слово к тебе –

Не услышишь и не поймёшь

То последнее слово к тебе…

Неожиданно вздрогнули плечи.

Обернувшись, увидишь лишь тень,

Промелькнувшую тень,

И подумаешь – нет, не она…

Время лечит.


Вышивание

Вышиваю белым по белому –

В буквальном смысле этого слова.

Но понимаю, что жизнь сурова,

Что мир подлунный несовершенен,

Несправедлив по определению...

Но его и моё стремление

к счастью – шито нитками белыми.


***

Серая бабочка бьётся в стекло.

И невдомёк ей, что там, где светло,

Там её смерть – электрический свет.

Там её счастье, которого нет.


***

Жила одним днём,

Как бабочка, готовая умереть.

Летала весь день, а к вечеру

Не думала вовсе про смерть.

Что было со мной, не ведаю,

Но только летала я.

Пропали все горести с бедами,

И пела душа моя.

И утром вставала раненько –

Как заново родилась.

Горело сердечко маленькое,

Как свечка внутри зажглась.

И кто-то задул ту свечечку...

Но – было, летала я

С утра и до самого вечера,

И пела душа моя!


***

Надо мною голубые небеса.

Как мне жаль, что я не верю в чудеса.

Но хочу я чуда из чудес –

Пусть мой ангел спустится с небес.


Пусть подскажет, как мне жить да быть,

Как смеяться, плакать и любить.

Мы пройдёмся, за руки держась,

Улыбаясь солнцу и смеясь.


Только ангел не спешит ко мне.

Я бреду, как будто бы во сне,

В одиночку – плача и смеясь

И прохожих редких не таясь.


***

Под музыку весеннего дождя

Танцуют строчки непонятный танец.

И повороты предсказать нельзя,

Но можно ненавязчиво добавить

Аккорд последних капель дождевых

И блеск ночных промокших мостовых,

Калитки скрип и поворот ключа,

И тихий шелест старого плаща,

И запах долгожданного тепла –

Его я не добавить не могла.


***

Не стихи это, просто бессонница.

И со мною не спят фонари.

И опять рифмы с мыслями ссорятся,

Мне уже не уснуть до зари.

Завтра выпадет снег, и окажется,

Что уже наступила зима.

Не растает. Всё стихнет, уляжется,

Я, наверное, буду сама,

Словно Оле Лукойе, рассказывать

На ночь сказки посредством зонта,

Темы снов выбирать и указывать,

Технология эта проста.

Но сегодня – сегодня бессонница.

Надо мне поудобней устроиться.

На подушку накапать духи,

Под подушку – пристроить стихи.


***

А между нами столько красоты,

и синь небес, и горные хребты,

миры людей и отблеск фонарей,

шум городов и тишина полей.


А между нами столько тишины,

и волжский лёд, и сказочные сны,

морская гладь и лунный свет в ночи,

и под рукой мерцание свечи.


А между нами столько долгих вёрст

и мириады разноцветных звёзд...


***

Поверите ль? Я всё ещё летаю

Во сне. Но так, как будто наяву.

И иногда, как в юности, мечтаю.

Но так, как раньше, писем я не рву.

Я берегу их, как частицы счастья.

Пусть ничего обратно не вернуть,

И пусть опять рифмуется ненастье,

Но будет время – двери распахнуть

Впустить весну, весёлую, живую,

И больше от себя не отпускать…

Опять зима. И всё ещё живу я.

Мне всё ещё позволено мечтать.


В САДАХ ЛИЦЕЯ

Алексей ЧИПИГА


Алексей Чипига родился в 1986 году. Живёт в Таганроге. Окончил Литературный институт им. Горького. Участник Форума молодых писателей России (2011). Публиковался в литературно-художественном журнале «Дон», других периодических изданиях.